Карапетов А.Г. (С)
24 марта 2016 года (обновлено 25 марта)
КОММЕНТАРИЙ К ПОСТАНОВЛЕНИЮ ПЛЕНУМА ВЕРХОВНОГО СУДА РФ №7 от 24 марта 2016 года «О ПРИМЕНЕНИИ СУДАМИ НЕКОТОРЫХ ПОЛОЖЕНИЙ ГК РФ ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА НАРУШЕНИЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА»
Разъяснения в отношении взыскания убытков
Пункт 3 Постановления звучит так:
«При определении размера упущенной выгоды учитываются предпринятые кредитором для ее получения меры и сделанные с этой целью приготовления (пункт 4 статьи 393 ГК РФ).
В то же время в обоснование размера упущенной выгоды кредитор вправе представлять не только доказательства принятия мер и приготовлений для ее получения, но и любые другие доказательства возможности ее извлечения. Например, если заказчик предъявил иск к подрядчику о возмещении убытков, причиненных ненадлежащим исполнением договора подряда по ремонту здания магазина, ссылаясь на то, что в результате выполнения работ с недостатками он не смог осуществлять свою обычную деятельность по розничной продаже товаров, то расчет упущенной выгоды может производиться на основе данных о прибыли истца за аналогичный период времени до нарушения ответчиком обязательства и (/или) после того, как это нарушение было прекращено.
Должник не лишен права представить доказательства того, что упущенная выгода не была бы получена кредитором».
По-моему, очень логичное разъяснение. Упоминание в ст.393 ГК об учете сделанных приготовлений не должно толковаться так, что представление доказательств о таких приготовлениях является обязательным условием для взыскания упущенной выгоды. В ряде случаев то, что кредитор мог реально извлечь доход, если бы нарушение не произошло, настолько очевидно, что доказательства каких-то особых приготовлений к его получению не требуется.
В пункте 5 закрепляется две важных правовых позиций.
Одна о том, что причинно-следственная связь между нарушением и убытками должна быть доказана с разумной степенью достоверности. Это важно, так как некоторые суды по данному вопросу предъявляют к доказательствам причинно-следственной связи какой-то фантастически высокий стандарт доказывания, что крайне затрудняет процесс взыскания убытков.
Вторая же имеет вовсе фундаментальное значение. Тут ВС пишет:
«При установлении причинной связи между нарушением обязательства и убытками необходимо учитывать, в частности, то, к каким последствиям в обычных условиях гражданского оборота могло привести подобное нарушение. Если возникновение убытков, возмещения которых требует кредитор, является обычным последствием допущенного должником нарушения обязательства, то наличие причинной связи между нарушением и доказанными кредитором убытками предполагается. Должник, опровергающий доводы кредитора относительно причинной связи между своим поведением и убытками кредитора, не лишен возможности представить доказательства существования иной причины возникновения этих убытков».
По сути, ВС закрепляет, что, если возникновение доказанных истцом убытков в результате такого нарушения является обычным для оборота, типичным и вполне ожидаемым, то наличие причинной связи презюмируется, и бремя доказывания ее отсутствия переносится на должника. Это не совсем принцип предвидимости убытков на англо-французский манер и не доктрина адекватной причиннности на немецкий манер, так как Суд не вводит критерий предвидимости/нормальности и т.п. в качестве ограничителя взыскания убытков, а устанавливает этот критерий предвидимости/нормальности в качестве механизма упрощения доказывания причинной связи. Это, на мой взгляд, очень разумный подход. Я его в последние годы активно поддерживал.
До полноценного принципа предвидимости убытков в качестве ограничителя убытков мы пока не дозрели. Пусть вначале практика взыскания убытков раскочегарится, и вот тогда будем думать о том, как ограничивать притязания кредитора. Пока же все силы правовой системы должны быть брошены на то, чтобы снять барьеры, которые лежат на пути взыскания убытков, и упростить положение кредитора. Сложившаяся ситуация, при которой взыскание убытков было сродни героическому подвигу, а суды при любых сомнениях отказывали в таких исках, не может быть терпима. В этом плане новая редакция ст.393 ГК, которая запрещает суду отказывать в иске об убытках при недоказанности размера убытков (кстати, пересказанная дословно в п.4 этого Постановления, а чуть ранее в Постановлении Пленума ВС №25 от 23 июня 2015г. также) упрощает положение кредитора по линии доказывания самих убытков, а вот эти новые разъяснения ВС про причинную связь могут несколько снизить остроту проблемы доказывания причинно-следственной связи. В общем, поблагодарим ВС за это важное разъяснение.
Итак, коллеги, все идем в суды и пытаемся взыскать убытки, формируем практику, а далее ученые будут ее обобщать и писать методички по доказыванию убытков.
В пункте 6 Постановления закрепляется возможность за рядом законодательных ограничений заранее при заключении договора договариваться об ограничении ответственности. Это Суд выводит из принципа свободы договора. Впрочем, это также косвенно следует и из ст.400 ГК. В любом случае напоминание об этом проявлении договорной свободы было бы, действительно, не лишним.
Но тут важно даже другое. Закон (п.4 ст.401 ГК) объявляет ничтожными попытки сторон заранее договориться об ограничении или освобождении от ответственности на случай умышленного нарушения. Иначе говоря, условия договора об ограничении или освобождении от ответственности просто не работают в случае умысла. И вот здесь всегда были острые вопросы о том, что такое умысел в контексте договорных отношений особенно с участием корпораций, а также о том, как распределяется бремя доказывания.
Верховный Суд написал в этом пункте 6 вот что:
«Отсутствие умысла доказывается лицом, нарушившим обязательство (пункты 1 и 2 статьи 401 ГК РФ). Например, в обоснование отсутствия умысла должником, ответственность которого устранена или ограничена соглашением сторон, могут быть представлены доказательства того, что им проявлена хотя бы минимальная степень заботливости и осмотрительности при исполнении обязательства».
Это очень важное и правильное разъяснение. Оно говорит о том, что умысел презюмируется, а отсутствие умысла должен доказывать нарушитель договора. Само понятие умысла Суд не решился раскрывать, но сделал намек, указав, что для снятия с себя обвинений в умышленном нарушении должник должен доказать, что он проявил хотя бы минимальную степень заботливости и осмотрительности при исполнении. То есть он должен доказать, что пытался исполнить. От обратного получаем следующий вывод: если у должника была возможность исполнить обязательство и ничто ему объективно не мешало это сделать, но он просто ничего не сделал, то его нарушение умышленно. Анализировать психологическое отношение руководства должника к этому вопросу не нужно. Не нужно изучать, забыли ли они о договоре или специально приняли решение не платить. Достаточно того, что должник в суде не смог доказать, что они пытались исполнить. В целом это верное направление. Я некоторое время на Закон.ру, а также в статье о моделях защиты гражданских прав (см. здесь стр.55-57) немного писал на сей счет, и предлагал двигаться в этом вопросе примерно в этом же направлении.
Коллеги, обратите внимание на это разъяснение. Если в суде нарушитель при попытке взыскать с него убытки ссылается на условия договора, вводящие ограничение объема ответственности (например, исключение взыскание упущенной выгоды, предел возмещения убытков или исключительную неустойку), вы можете опрокинуть эти возражения, сославшись на то, что при умысле эти оговорки об ограничении ответственности не работают, вы доказывать умысел не обязаны, а бремя доказывания отсутствия умысла лежит на нарушителе, апеллирующем к этим условиям об ограничении ответственности.
В пункте 8 Суд закрепляет критерии непреодолимой силы, в целом повторяя наработки практики ВАС РФ по этому вопросу (ППВАС №14316/11, ППВАС №3352/11 и тп.).
Суд пишет:
«Требование чрезвычайности подразумевает исключительность рассматриваемого обстоятельства, наступление которого не является обычным в конкретных условиях. Если иное не предусмотрено законом, обстоятельство признается непредотвратимым, если любой участник гражданского оборота, осуществляющий аналогичную с должником деятельность, не мог бы избежать наступления этого обстоятельства или его последствий. Не могут быть признаны непреодолимой силой обстоятельства, наступление которых зависело от воли или действий стороны обязательства, например, отсутствие у должника необходимых денежных средств, нарушение обязательств его контрагентами, неправомерные действия его представителей»
Тут в целом все верно. Но я предлагал все-таки отразить тут формулировку, известную актам международной унификации договорного права и практике ВАС: непреодолимая сила – это препятствие вне сферы контроля должника. Это все-таки точнее передает смысл непреодолимой силы, чем критерий «независимости от воли или действий должника». К сожалению, коллеги не прислушались. Но это мелочи.
В пункте 9 устанавливаются следующие правила в отношении влияния непреодолимой силы на судьбу самих обязательств:
«Наступление обстоятельств непреодолимой силы само по себе не прекращает обязательство должника, если исполнение остается возможным после того, как они отпали. Кредитор не лишен права отказаться от договора, если вследствие просрочки, возникшей в связи с наступлением обстоятельств непреодолимой силы, он утратил интерес в исполнении. При этом должник не отвечает перед кредитором за убытки, причиненные просрочкой исполнения обязательств вследствие наступления обстоятельств непреодолимой силы (пункт 3 статьи 401, пункт 2 статьи 405 ГК РФ)».
Прекрасное разъяснение, на первый взгляд. Но тут есть подводные камни.
Во-первых, к сожалению, беда в том, что оно вступает в конфликт с положениями ст.416 и 417 ГК РФ. Верховному Суду нужно было бы подробнее на этой проблематике остановиться. Дело в том, что непреодолимая сила по буквальному тексту п.3 ст.401 ГК – это то, что влечет невозможность исполнения. А вопрос о влиянии наступления невозможности исполнения на судьбу и динамику обязательства решается в статьях 416 и 417 ГК. А там полный бардак. В принципе обе статьи говорят о том, что при возникновении невозможности исполнения обязательства прекращаются. Я предлагал всегда исходить из того, что, если препятствие носит временный характер и в будущем может отпасть, обязательство не должно прекращаться в принципе, а договор должен расторгаться путем отказа от него. Примерно так этот вопрос решается в зарубежном праве. И об этом же говорит и ВС в этом пункте. Применительно к фактической невозможности этот вариант толкования вполне возможен: надо просто исходить из того, что ст.416 ГК говорит лишь об окончательной невозможности (например, гибель индивидуально-определенной вещи), а временная невозможность ею не покрывается и тогда обязательство сохраняется, но кредитор вправе отказаться от договора. Но что делать со ст.417 ГК о юридической невозможности? Большая часть случаев непреодолимой силы - это именно юридическая невозможность (эмбарго, страновые санкции и т.п.). При этом юридическая невозможность исполнения по своей природе носит временный характер. Соответственно, тут не остается ничего иного как смириться с тем, что по ст.417 ГК при юридической невозможности обязательство прекращается. Далее законодатель в ст.417 ГК пытается решить проблему отпадения невозможности, придумывая странную идею о том, что при отмене эмбарго, санкций и т.п. прекращенное обязательство восстанавливается, если кредитор не отказался от договора. Соответственно, в ст.417 ГК заложена принципиально иная модель, нежели та, которая закреплена в этих разъяснениях ВС. ГК говорит о прекращении обязательства и его воскрешении в случае отмены юридического препятствия, а ВС говорит о том, что форс-мажор в виде временных препятствий обязательство вовсе не прекращает. Эти вещи надо как-то примирить. Иначе получается, что путаница только усугубляется. Юристам-практикам на своих лекциях обычно советую все в договоре подробно расписывать про судьбу обязательств при невозможности исполнения (в том числе форс-мажорной). Подробнее мои комментарии к ст.416 и 417 ГК в новой редакции см. здесь.
В целом получается сейчас такая картина. Если форс-мажор состоит в юридической невозможности (эмбарго и т.п.), это разъяснение ВС о непрекращении обязательства, видимо, неприменимо, уступая новой редакции ст.417 ГК. Если же форс-мажор носит иную природу и влечет фактическую невозможность исполнения, разъяснение ВС работает и при временной невозможности обязательство не прекращается.
Во-вторых, ВС указал тут, что при форс-мажорной невозможности исполнения кредитор вправе отказаться от договора, если утратил интерес. Это абсолютно верно. Но и закон, и ВС забыли о должнике. Что же делать должнику, если кредитор ждет и не отказывается от договора годами в ожидании снятия санкций, например. Да, должник ответственности за просрочку не несет, раз уж невозможность носит форс-мажорный характер. Но ведь должник висит в подвешенном положении и может так висеть годами. Допустим, что через 10 лет с РФ снимут санкции и покупатель потребует поставки по договору по условиям этого древнего контракта с устаревшими ценами. Это кажется полнейшим абсурдом. Я предлагал разъяснить, что из ст.1 и 6 ГК вытекает, что при форс-мажорной невозможности должник также вправе отказаться от договора и выйти из него, если эти обстоятельства не отпадают по прошествии разумного срока. Но разработчики, видимо, решили в эти вопросы не погружаться. Жаль. Остается юристам советовать прописывать это в договоре. Обычно на своих лекциях я именно это и советую. Если право о нас не заботится, надо заботится о себе самому.
В пункте 10 в Постановлении закрепляется очень разумное правило, которое ранее я бы выводил из п.3 ст.1 ГК (принципа добросовестности) и п.3 ст.307 ГК (то же в обязательственном праве). Это правило о том, что должник должен уведомить кредитора о возникновении обстоятельств непреодолимой силы, а при неуведомлении – несет ответственность за убытки кредитора.
В пунктах 11-14 Суд разъясняе, что такое абстрактные убытки и убытки в виде конкретной ценовой разницы по новой ст.393.1 ГК (ранее такие модели расчета убытков при расторжении нарушенного договора были закреплены в ст.524 ГК применительно к поставке, но летом 2015 года перекочевали в общие положения ГК). Применительно к абстрактным убыткам ничего принципиально нового Суд не говорит. А вот применительно к убыткам в виде разницы между ценой нарушенного и расторгнутого договора, с одной стороны, и ценой замещающей сделки, с другой, ВС дает несколько важных разъяснения.
Во-первых, он пишет, что разумность и добросовестность кредитора при заключении замещающей сделки презюмируется, и должник должен доказывать, что кредитор вел себя некорректно и заключил замещающую сделку не по рыночной цене.
Во-вторых, Суд пишет, что не препятствует взысканию такой разницы тот факт, что кредитор заключил замещающую сделку после нарушения должником своих обязательств, но до расторжения договора.
В целом со всем этим я согласен.
Резюме: в целом разъяснения ВС в части, касающейся убытков, достаточно удачны и развивают те прогрессивные идеи, которые ранее наметил ВАС, а потом развил ВС в Постановлении Пленума №25 от 23 июня 2015 года.