Учебный год 22-23 / Бентам, И. - Основные начала ГК - pt3

Иеремия Бентам. Основные начала гражданского кодекса. Ч. III ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ

ОСНОВНЫЕ НАЧАЛА ГРАЖДАНСКОГО КОДЕКСА

[Principles of the Civil Code // Collected Works. 1843. Vol. I. Pp. 301–364.

В кн.: Бентам И. Избранные сочинения. T. 1. СПб, 1867. С. 319–470.]

————————————

ЧАСТЬ III. О правах и обязанностях различных частных положений

Введение

Глава I. Господин и слуга

Глава II. Рабство

Глава III. Опекун и питомец

Глава IV. Родители и дети

Глава V. Брак

§ 1. Между какими лицами брак должен быть дозволен?

§ 2. На какой срок? Исследование развода.

§ 3. На каких условиях?

§ 4. В каком возрасте?

§ 5. Кто должен выбирать?

§ 6. Сколько договаривающихся сторон?

§ 7. С какими формальностями?

Приложение. О системе имущественного равенства

————————————

————————

————

ЧАСТЬ III. О правах и обязанностях различных частных положений Введение Мы перейдем теперь к более подробному рассмотрению прав и обязанностей, соединяемых законом с различными частными положениями. Эти положения могут быть подведены под четыре рубрики: господин и слуга, опекун и питомец, родители и дети, муж и жена.

Если бы мы захотели следовать историческому или естественному порядку, то последнее из этих положений должно было бы занять первое место, но для избежания излишних повторений мы начнем с самого простого: права и обязанности мужа и родителей состоят из прав и обязанностей господина и опекуна, – эти два последние входят в два первые, как элементы.

ГЛАВА I. Господин и слуга Если мы устраним вопрос о рабстве, то нам останется немногое сказать о положении господина и соответствующих ему положениях, существование которых условливается существованием различного рода слуг. Все эти положения образуются договорами и заинтересованные стороны могут делать условия между собой, какие найдут для себя более выгодными.

Отношением мастера к подмастерью есть смешанное: мастер есть вместе и опекун, и господин, – он есть опекун подмастерья, так как обучает его своему ремеслу, и вместе его господин, так как обращает его труд на свою пользу.

Когда труд подмастерья стоит больше, чем его обучение, то этот излишек служит хозяину вознаграждением за прежние его труды и издержки.

Величина этого вознаграждения, конечно, должна быть различна, смотря по трудности ремесла. На изучение одного ремесла достаточно, может быть, семи дней, а на изучение другого потребуется семь лет. Цена этого рода взаимных услуг столь же хорошо регулируется конкуренцией, как и цена других предметов торговли. В этом случае, как и в других, конкуренция устанавливает справедливое вознаграждение.

Но большинство правительств не приняло этой свободной системы. Правительства старались установить в ремеслах так называемый порядок, т.е. заменить естественный порядок искусственным, чтобы иметь удовольствие регулировать то, что очень хорошо регулировалось бы само собой. Вмешиваясь в дело, которого не понимали, они очень часто руководились идеей установить однообразный порядок, тогда как предмет по самому существу своему не допускал однообразия. Например, министры Елизаветы определили одинаковый 7-летний срок обучения как для самых легких, так и для самых трудных ремесел.

Эта мания регламентировать прикрывала себя тем пустым предлогом, будто через это усовершенствуются ремесла, не будет дурных работников, кредит и честь национальных мануфактур будут обеспечены. Для достижения этих целей представляется весьма простой, естественный способ: надо предоставить каждому руководствовать своим собственным суждением, – каждый отвергнет худое, изберет хорошее, отдаст предпочтение достоинству, и таким образом возбудится соревнование между работниками через свободную конкуренцию. Но нет: предполагают, что публика не в состоянии судить о качестве работы, что она должна быть довольна работой, если работник употребил на изучение своего ремесла известное число лет, – следовательно, вопрос не в том, хороша ли работа, а в том, сколько лет учился сделавший ее работник, так как если ценить работу по ее достоинству, то не придется ли вовсе отказаться от регламентации и предоставить каждому работать на свой риск и страх. Один способен прямо стать мастером, не проходя школы подмастерья, а другой всю жизнь проучится и все-таки не сделается хорошим мастером.

ГЛАВА II. Рабство Я называю рабством такое состояние, когда слуга обязан всю жизнь служить господину или тем, кому господин передаст свои права на его услуги.

Рабство допускает множество видоизменений и степеней смотря по большей или меньшей точности определения услуг, какие дозволительно требовать от раба, и смотря по тем принудительным мерам, какие дозволительно употреблять для вынуждения этих услуг. Велика разница в положении раба в Афинах и в Спарте; еще большая разница в положении крепостного в России и негра в Южно-Американских Штатах. Но каковы бы ни были пределы власти господина, если только обязанность служить не имеет определенного срока, то я называю такое положение рабством. Эта черта мне представляется наиболее удобной для разграничения рабства от свободы, так как она резче выдается и легче распознается, чем все другие.

Вечность, бессрочность есть черта, тем более удобная для разграничения рабства от свободы, что везде, где только она встречается, она ослабляет, обессиливает, или по крайней мере делает весьма ненадежными все самые мудрые меры для смягчения власти. Власть, неограниченную во времени, трудно ограничить в каком-либо другом отношении. Если, с одной стороны, мы примем во внимание, как легко может господин постепенно утягчать иго своей власти, строго требуя исполнения обязательных услуг, расширяя свои притязания под различными предлогами и пользуясь всяким случаем, чтобы мучить дерзкого, который осмелился бы отказать ему в том, к чему не обязан; и если, с другой стороны, мы примем во внимание, как трудно рабу обратиться к покровительству законов или воспользоваться этим покровительством, какими тяжелыми последствиями сопровождается для него в домашнем быту открытая, легальная борьба против господина, какое сильное побуждение имеет он лучше заискивать расположение господина безграничной покорностью, чем раздражать его своими отказами: то для нас сделается ясно, что просить облегчения рабства путем законов легче задумать, чем выполнить, что даже точное определение обязанностей есть весьма слабое средство для улучшения участи раба, что при самых лучших законах наказанию подвергнутся только разве самые вопиющие нарушения, между тем как постоянная немилосердная жестокость в обращении с рабом будет оставаться безнаказанной. Я не хочу этим сказать, чтобы следовало предоставить господам неограниченную власть над рабами, чтобы рабы не должны были получать от законов никакого покровительства, потому что их покровительство недостаточно. Нам необходимо было выяснить этот пункт, чтобы обнаружить присущее рабству зло: невозможность ограничить законом власть господина над рабом и предупредить злоупотребление этой властью, если только господин хочет ею злоупотреблять.

Что господам приятно иметь рабов, в этом нельзя сомневаться, так как они тотчас же могут прекратить рабство, если бы только этого захотели. Что рабам неприятно их положение, это также не подлежит сомнению, потому что они остаются в нем только по принуждению. Нет свободного человека, который бы желал сделаться рабом; нет раба, который бы не желал сделаться свободным.

Нелепо рассуждать о счастье людей иначе, как основываясь на их собственных желаниях и чувствованиях, – нелепо доказывать с помощью разных соображений, что человек должен быть счастлив, тогда как он чувствует себя несчастливым, и что состояние, в которое никто не хочет вступить и, напротив, из которого всякий хочет выйти, само по себе хорошо и соответственно человеческой природе. Я охотно соглашаюсь, что разница между рабством и свободой не так велика, как это кажется пылким и предубежденным умам. Привычка к злу и еще более неведение лучшего значительно уменьшают промежуток, отделяющий эти два состояния, которые с первого взгляда представляются столь противоположными друг другу. Но всякие рассуждения о счастье рабов совершенно излишни, так как все фактические данные нам свидетельствуют, что добровольно никто никогда не избирал для себя этого состояния, и что, напротив, оно всегда было предметом всеобщего отвращения.

Рабство сравнивали со школой, продолжающейся всю жизнь, и замечали при этом: как много людей, которые считают время, проведенное в школе, счастливейшей порой жизни!

Это сравнение правильно только в одном отношении: у сравниваемых состояний есть одна общая принадлежность, – подчиненность, но ведь не в подчиненности же заключается счастье школьной жизни! Свежесть ума, придающая всем впечатлениям прелесть новизны, сравнение тихой жизни под родительским кровом с веселыми, шумными удовольствиями в обществе товарищей однолетков, – вот что составляет счастье школьной жизни. Но, несмотря на это, много ли вы найдете таких учеников, которые бы не ожидали с нетерпением, скоро ли наступит конец их пребыванию в школе? Какой ученик согласится остаться учеником навсегда?

Если бы рабство существовало в таких размерах, что на одного господина приходилось бы по одному рабу, то в таком случае, может быть, возможно было бы некоторое колебание, прежде чем высказать положительное мнение, на чьей стороне перевес: на той ли, где выгода, или на той, где невыгода, – в таком случае возможно было бы, что в общем результате сумма блага, порождаемого рабством, почти равнялась бы сумме порождаемого им зла.

Но не так бывает на самом деле. Как только где появляется рабство, оно становится уделом большего числа людей. Господин считает своих рабов, как стада, сотнями, тысячами, десятками тысяч. Выгода на стороне одного индивидуума, а невыгода на стороне массы. Если бы даже зло от рабства само по себе и не было велико, то одна уже численность рабов сделала бы его очень значительным. Итак, говоря вообще и отстраняя все другие соображения, нет возможности колебаться между ущербом господ и выгодой рабов от уничтожения рабства.

Другой сильный аргумент против рабства составляет его вредное влияние на богатство и могущество народа. Свободный человек производит больше, чем раб. Конечно, господин потеряет часть своего имущества, если вы освободите его рабов, но освобожденные его рабы, вместе взятые, произведут не только равное тому, что утратил господин, но еще больше, – увеличение же довольства ведет за собой увеличение счастья, и пропорционально с этим растет могущество народа.

Два обстоятельства уменьшают производительность рабов: отсутствие стимула вознаграждения и отсутствие безопасности в их положении.

Легко усмотреть, что страх наказания не в состоянии побудить работника приложить к труду все свои способности и произвести все, что может. Страх побуждает его скорее скрывать, чем обнаруживать свои силы, производить не как можно больше, а напротив меньше, чем сколько может произвести. Если раб произведет больше, чем сколько необходимо должен произвести, то через это он утягчит свою участь: обнаружением своих способностей он увеличит размер своих ежедневных обязанностей. Итак, у раба образуются стремления, противоположные стремлениям свободного человека, и, следовательно, производительность его стремится к уменьшению, а не к увеличению.

Раб не только производит меньше, чем свободный человек, но, кроме того, потребляет больше, и это не из наслаждения, а вследствие нерасчетливости, расточительности и вследствие того, что он плохой хозяин. И зачем, в самом деле, будет он заботиться о выгоде, которая принадлежит не ему? Всякое уменьшение работы есть для него чистая выгода, – всякая причиняемая им утрата есть утрата не его, а господина: зачем станет он придумывать новые способы для лучшего и скорейшего исполнения работы? Чтобы усовершенствовать свой труд, надо мыслить, а мышление есть также труд, которого на себя никто не возьмет, не имея к этому достаточно мотива. Человек, униженный до положения рабочего скота, никогда не поднимается выше слепой рутины, и поколения рабов сменяются одно другим, не совершая ни малейшего прогресса.

Правда, господин, понимающий свои интересы, не станет лишать рабов тех маленьких выгод, какие могут они извлечь из своего усердия к труду: он знает, что их благосостояние есть вместе и его собственное благосостояние, что приманка непосредственной награды за туд есть лучшее средство для побуждения к труду. Но эта милость господина, зависящая от его личного характера, не может внушить рабу той уверенности, которая обращает взоры человека к будущему, побуждает его к бережливости, как к средству создать будущее свое благосостояние, и которая делает человека способным заботиться не только о своем собственном будущем благополучии, но даже и о благополучии своего потомства. Раб сознает, что чем он будет богаче, тем большим подвергнется вымогательствам если не со стороны господина, то со стороны его управляющих, которые обыкновенно бывают еще более алчны и немилосердны, чем сам господин. Поэтому рабы по большей части живут без будущего. Для них имеют привлекательность только те наслаждения, которые могут быть немедленно осуществлены. Вследствие этого они делаются обжорами, лентяями, развратниками, не говоря уже о других пороках, порождаемых их положением. Наиболее предусмотрительные из них скрывают свои маленькие сокровища. Тяжелое чувство небезопасности, неразлучное с их положением, порождает в них пороки, вредно влияющие на производительность, порождает привычки, гибельные для общества, и это зло не сопровождается никаким вознаграждением, недоступно никакому врачеванию. Сказанное нами не есть бесплодная теория: это есть факт, который мы находим повсеместно и во все времена.

Нам могут возразить, что свободный поденщик находится почти в таком же положении относительно труда, как и раб.

Получающий поштучную плату побуждается к труду вознаграждением и каждое его усилие сопровождается наградой; поденщик же имеет другие побуждения к труду, кроме наказания: сделает ли он много или мало, он получит не более и не менее, как поденную плату, следовательно его трудолюбие не принесет ему никакой награды. Если поденщик сделает меньше обыкновенного, его не прибьют, как это сделали бы с рабом, но ему откажут от работы; следовательно как у того, так и у другого только и есть одно побуждение к труду, – страх; оба они нисколько не заинтересованы в продукте своего труда.

Против этого замечания мы можем представить три аргумента: 1) Несправедливо, что поденщик не побеждается к работе вознаграждением. Более искусные и более усердные получают большую плату, легче находят работу, пользуются предпочтением перед другими и употребляются предпочтительно на самые выгодные работы: разве это не есть вознаграждение за хорошую работу? 2) Если бы даже поденщик и не имел другого побуждения лучше работать, кроме страха наказания, то и в таком случае его положение все-таки заслуживает предпочтение перед положением раба. Свободный работник имеет свою честь. В свободной стране лень, неспособность к труду позорят человека: там работник заботится не только о том, что скажет о его работе хозяин, но и что скажут его товарищи, – там ленивому и нерадивому работнику грозит приговор бесславия и этот приговор во множестве случаев произносится такими судьями, которые не имеют никакого интереса быть снисходительными. Таким образом, там работники состоят как бы под надзором друг друга и постоянно соревнуют один другому. У рабов этот мотив далеко не так силен, как у свободного работника; обращение, какому они подвержены, делает их мало чувствительными к стыду, и так как от них не ускользает несправедливость на пользу другого, то они нисколько не стыдятся открыто признаваться друг другу в отвращении к труду, которое обще им всем. 3) Всякая выгода, представляющаяся поденщику, есть его собственная выгода, – все, что он ни приобретет, есть его собственность, и никто никогда не будет вправе отнять у него эту собственность. Для раба же, как мы видели, никогда не существует полной безопасности. Конечно, можно указать исключения этому: так, напр., у некоторых помещиков в России есть рабы, которые владеют тысячами рублей и столь же спокойно ими пользуются, как помещики своими поместьями001 .

Но это исключения, которые нисколько не изменяют общего правила. Когда хотят судить о каком-либо порядке вещей, то не следует останавливаться на особенных, исключительных случаях.

В этом кратком изложении неудобство рабства мы не старались распространяться, не обращались к воображению, не обобщали частных злоупотреблений, чтобы выставить господ в неблагоприятном свете, – мы даже и не упомянули о тех страшных мерах строгости и принуждения, какие употребляются господами в домашнем их управлении, где нет никаких законов, никакой процедуры, ни апелляции, ни публичности, никакой узды для произвола, так как ответственность господ, как мы видели, может иметь место только в крайних случаях. Всякое обращение к чувствительности может быть легко заподозрено в преувеличении, и прямое свидетельство разума в настоящем случае так сильно, что не нуждается в подобном средстве.

Рабовладельцы, у которых личный интерес не заглушил совершенно здравого смысла и человеколюбия, не могут не признать преимущества свободы перед рабством, не могут даже не желать уничтожения рабства, если только это уничтожение не ниспровергает их общественного положения, не разорит их, не нарушит их личной безопасности.

Бедствия и несправедливости, какими сопровождались слишком поспешные попытки, составляют самое сильное возражение против проектов освобождения рабов. Освобождение рабов не должно совершаться разом путем насильственного переворота, так как подобный переворот, ниспровергая все существующие положения, разоряя собственность и ставя индивидуумов в новые положения, с которым они вовсе не были подготовлены, может произвести зло, в тысячу раз большее, чем все блага, каких от него можно ожидать.

Освобождение рабов должно быть совершаемое таким образом, чтобы не только не разоряло господ, и напротив, было для них выгодно, насколько это возможно.

Первый, естественно представляющийся способ к этому состоит в предоставлении рабам права откупаться за определенную сумму. Но к несчастью этот способ представляет весьма большое неудобство: он ставит интерес господина в противоречие с интересом его рабов, – господин будет стараться помешать рабам приобрести нужную для выкупа сумму, будет стараться, чтобы они постоянно оставались в бедности, в невежестве, одним словом станет подрезывать им крылья по мере того, как эти крылья будут вырастать.

Вот какой политикой будет руководствоваться господин. Но в этом случае все неудобство заключается в определении цены выкупа: выкуп же по взаимному согласию не представляет этого неудобства, раб будет иметь интерес больше работать, чтобы добыть средства для выкупа, а господин со своей стороны не будет иметь интереса мешать рабу обогатиться, так как это ласт ему возможность получить большой выкуп.

Второй способ состоит в таком ограничении права завещания, чтобы в случае неимения прямых наследников рабы признавались свободными. У дальних родственников надежда на получение наследства весьма слаба, а по обнародовании этого закона ее и совсем не будет: следовательно, этот способ уничтожения рабства не заключает в себе никакой несправедливости, так как не нарушает ничьих ожиданий. Можно еще сделать шаг далее: при каждой перемене собственников, даже когда преемник находится в самых близких родственных связях с прежним владельцем, можно делать небольшое пожертвование в пользу свободы, напр., освобождать десятую часть рабов. Имущество, при переходе по наследству от одного лица к другому, не имеет еще для нового собственника ясно определенной ценности, и потому уменьшение его на десятую часть будет едва чувствительно, – собственно говоря, уменьшение имущества в этот момент будет для нового собственника не потерей, а только лишением части выгоды. При переходе наследства к племянникам эта жертва в пользу свободы может быть увеличена, так как племянникам предстоит еще получить наследство от родителей.

Жребий должен в этих случаях решать, на чью именно долю должна выпасть свобода. Выбор наиболее достойных подал бы повод к проискам и злоупотреблениям, сделал бы больше недозволенных и завидующих, чем счастливых.

Жребий беспристрастен: он всем дает одинаковые шансы на счастье, одинаково наделяет прелестью надежды даже и тех, кому не благоприятствует, и страх потерять право вынимать жребий вследствие какого-либо преступления, страх утратить шанс на получение свободы становится новым ручательством в верности рабов002 .

Освобождение рабов лучше производить семьями, чем индивидуумами. Отец раб, а сын свободный, или наоборот: отец свободный, а сын раб, – какой это поразительный и грустный контраст! И кроме того, какой источник для семейных огорчений!

Могут быть и другие средства для скорейшего достижения столь желанной цели, но они могут быть указаны не иначе, как путем изучения частных обстоятельств каждой страны.

Впрочем, эти узы рабства, которые законодатель не может уничтожить одним ударом, с течением времени постепенно рушатся сами собой, и торжество свободы хотя медленно, но тем не менее несомненно. Всякий прогресс в развитии ума человеческого, в цивилизации, нравственности, общественном богатстве, в торговле, ведет постепенно к установлению индивидуальной свободы. И в Англии, и во Франции было некогда то же, что мы видим теперь в России, в Польских областях и в некоторых частях Германии003 .

Землевладельцы не должны пугаться этой перемены: живущие трудом всегда будут находиться в естественной зависимости от владеющих землей. Опасение, что рабы, раз получив свободу, покинут родину и оставят землю невозделанной, совершенно химерично, особенно в том случае, когда освобождение совершается не разом, а постепенно. Из того обстоятельства, что рабы делают побеги при первой возможности, нельзя заключать, что они уйдут, как только получат свободу. Противоположное заключение будет правильнее, так как с прекращением рабства уничтожится мотив, побуждающий к бегству, и усилятся все мотивы, побуждающие человека оставаться на родине.

В Польше некоторые помещики, вследствие правильного понимания своих интересов или из стремления к славе, освободили разом всех рабов на своих обширных поместьях. Разорило ли их это великодушие? Мы видим совершенно противное. Фермер, заинтересованный в своем труде, дает больший доход землевладельцу, чем раб, и земля, обрабатываемая свободными руками, с каждым годом растет в цене.

ГЛАВА III. Опекун и питомец

Детский возраст по своей слабости требует постоянного покровительства. Для ребенка нужно все делать, так как сам для себя он ничего сделать не может. Полное развитие его физических сил требует многих годов, а развитие его умственных способностей происходит еще медленнее, в известном возрасте он имеет уже и силу, и страсти, но не имеет достаточной опытности, чтобы управлять ими. Крайне впечатлительный относительно настоящего и совершенно непредусмотрительный относительно будущего, он требует над собой более непосредственной власти, чем власть законов; для управления им в периоде воспитания награды и наказания должны прилагаться к нему не через длинные промежутки времени, а постоянно, и должны быть применяемы ко всем мелким подробностям его поведения.

Выбор для ребенка рода занятия или профессии также требует его подчинения особой власти. Выбор этот должен согласоваться с личными обстоятельствами ребенка, с его способностями, наклонностями, влечениями к тому или другому предмету, одним словом, он должен согласоваться с вероятностями, какие представляет ребенок для успеха в том или другом роде занятий. Очевидно, что общественная власть сама не в состоянии делать этот выбор по причине сложности частных условий, знание которых для этого требуется: каждый частный случай требует особого рассмотрения и решение каждого частного случая должно быть основано на знании таких подробностей, которые общественной власти совершенно недоступны.

Охранение и управление индивидуумом, который признан неспособным к самосохранению и самоуправлению, и есть то, что называется опекой; это есть род домашней власти, которая основывается на очевидной в ней нужде подчиненных ей и должна иметь все права, необходимые для достижения ее цели, но не более.

Для достижения цели воспитания опекуну необходимо иметь право избрать для своего питомца род занятия, назначить ему место жительства; кроме того, ему необходимо иметь право подвергать питомца мерам взыскания и исправления, а иначе власть его была бы недействительна. Эти меры могут быть тем легче умеряемы относительно строгости, чем несомненнее, непосредственнее, разнообразнее их применение, – этому благоприятствует также еще то обстоятельство, что домашняя власть обладает неистощимым источником наград: в том возрасте, когда ребенок ничего не может делать по своему произволу, всякому дозволению может быть придано значение награды.

Что касается до средств существования питомца, то они могут иметь три источника: собственное имущество питомца, пожертвование и собственный труд питомца.

Если питомец имеет собственность, то ею управляет опекун от его имени и в его пользу, – и все, что опекун ни сделает с его собственностью по установленным правилам, закон признает действительным.

Если питомец не имеет собственности, то содержится или на счет опекуна, как это обыкновенно бывает, когда опекуном состоит отец или мать, – или на счет какого-нибудь благотворительного заведения, – или, наконец, на счет собственного труда самого питомца, как, напр., когда питомец отдается в обучение какому-нибудь ремеслу на таких условиях, чтобы за то время, когда труд его не приносит выгоды обучающему, он отработал впоследствии. Так как должность опекуна только налагает обязанности и не приносит выгод, то и возлагается на тех, кто больше всего имеет к ней склонности и кому всего легче ее исполнить. Отец и мать в этом отношении стоят на первом месте. Естественное чувство любви к детям составляет для них даже сильнейшее побуждение к исполнению этой должности, чем требования закона, но тем не менее закон, делающий эту должность для них обязательной, не бесполезен: бывали примеры, что дети были покидаемы своими родителями, вследствие чего закон и признал такой образ действия преступным. Когда отец, умирая, назначает опекуна своим детям, то предполагается, что никто лучше его не знает, кто имеет больше средств и наклонности исполнить вместо него эту обязанность, а потому выбор его признается действительным, если только нет более сильных противоположных оснований, которые бы требовали его непризнания.

Если же отец умер, не назначив опекуна, то эта обязанность должна падать на родственника, так как родственник имеет интерес в сохранении фамильной собственности и так как родственные чувства и требования чести побуждают его заботиться о благосостоянии и воспитании ребенка, – или, за неимением родственников, следует назначить опекуном друга семейства, который бы охотно выполнял эту обязанность, – или же, наконец, государственная власть должна назначить на этом место какое-либо другое лицо, по своему усмотрению.

При назначении того или другого лица опекуном надо обращать внимание на то, нет ли таких обстоятельств, которые бы представляли достаточное основание для освобождения этого лица от опекунской обязанности, каковы, напр., преклонные лета, многочисленная семья, болезни, или, наконец, какие-либо особенности личного положения, вследствие которых назначение известного лица опекуном может быть противно благоразумию или может ставить это лицо в щекотливое положение, как, напр., столкновение интересов и пр.

Особенные меры против злоупотребления опекунской властью принадлежат уголовным законам против преступлений, а именно: злоупотребление властью относительно личности питомца может быть отнесено к разряду преступлений против личности, а недозволительное извлечение выгоды из имущества питомца – к разряду приобретений посредством обмана и пр. Единственный предмет, который надо здесь рассмотреть, есть та особенность этих преступлений, что с ними соединяется нарушение доверия. Хотя эта особенность делает их более ненавистными, но не всегда составляет основание для усиления наказания, а напротив, как мы увидим в другом месте, часто бывает основанием к уменьшению наказания, так как в таких случаях положение преступления лиц и восстановление нарушенного права несомненнее, а нарушение безопасности менее сильно, чем в обыкновенных преступлениях. В случае обольщения звание опекуна усиливает преступность.

Относительно общих мер предупреждения злоупотреблений опекунской властью, заметим, что с этой целью часто разделяли опекунскую обязанность: управление имуществом поручали ближайшему наследнику, так как он, будучи наследником, имеет больший интерес, чем другие, в сбережении имущества, – заботы же о личности питомца поручали другому родственнику, как более заинтересованному в сохранении его жизни.

Некоторые законодатели принимали еще другие меры предосторожности, как, напр., запрещали опекунам покупать имущество своих питомцев или предоставляли питомцам право в течение известного числа лет по достижении совершеннолетия выкупать обратно проданное свое имущество. Из двух этих мер первая, по-видимому, не представляет больших неудобств, вторая же может только причинить вред интересам питомца, уменьшая цену его имущества в глазах приобретателей, так как в таком случае приобретение будет ненадежно и приобретатель будет опасаться делать улучшения, чтобы они не послужили к его невыгоде и не усилили побуждений к обратному выкупу имущества. Обе эти меры, по-видимому, были бы совершенно бесполезны, если бы существовало правило, что имущество питомцев может продаваться не иначе, как публично под надзором общественной власти.

Самый простой способ к удержанию опекуна от злоупотреблений состоит в предоставлении каждому права преследовать опекуна перед судом в качестве друга питомца, как в случаях расхищения имущества или дурного управления, так и в случаях насилия над личностью питомца. Таким образом, слабые существа, не способные к самосохранению, были бы поставлены под охрану всех честных людей.

Так как нахождение под опекой есть положение зависимое, то следовательно оно есть зло, и потому должно быть прекращено, как только это может быть сделано без навлечения другого большего зла. Каких лет питомец должен быть освобождаем из-под опекунской власти? Вопрос этот может быть решен только на основании общих предположений. Английский закон требует двадцати одного года, а Римский – двадцати пяти лет. По нашему мнению, Английский закон в этом случае гораздо разумнее Римского, который, однако, перешел в законы почти всех Европейских государств. У человека двадцати одного года все способности уже развиты, он вполне сознает свои силы, легче уступает советам, чем требованиям власти, нетерпеливо переносит зависимость от опекуна: поэтому продление опекунской власти далее этого срока часто порождает вражду и раздражение, одинаково вредные для обеих заинтересованных сторон. Но встречаются индивидуумы, которые, так сказать, неспособны никогда достигнуть зрелости или которые достигают ее только гораздо позднее, чем другие. Относительно таких индивидуумов могут быть принимаемы особые меры, – они могут быть подвергаемы ограничению в правах, что есть ни что иное, как продление опеки вследствие большей продолжительности детства.

ГЛАВА IV. Родители и дети

Мы уже говорили, что родитель в некоторых отношениях есть господин своего ребенка, а в других отношениях его опекун.

Как господин, он имеет право требовать от своих детей услуг и употреблять их труд в свою собственную пользу, пока они не достигнут возраста, когда закон признает их независимыми. Это право служит для родителей вознаграждением за труды и издержки по воспитанию их детей. Желательно, чтобы родители имели интерес и находили удовольствие в воспитании своих детей, так как это одинаково полезно и для тех, и для других.

Как опекун, родитель имеет все права и все обязанности, о которых мы говорили в главе об опекуне и питомце.

Рассматривая родителя как господина, имеют в виду интерес родители, а рассматривая его как опекуна, имеют в виду интерес ребенка. Оба эти интереса легко примиряются в лице родителя, так как естественное чувство любви к своим детям побеждает его скорее делать для них жертвы, чем извлекать для себя пользу из своих прав на них.

С первого взгляда кажется, что законодатель не имеет надобности вмешиваться в отношения между родителями и детьми и может положиться на любовь одних и на благодарность других. Но такой поверхностный взгляд был бы ошибочен. Безусловно необходимо, с одной стороны, ограничить родительскую власть, а с другой поддержать законами уважение детей к родителям.

Общее правило. – Не следует предоставлять родителям такой власти над детьми, от которой дети могли бы больше потерять, чем сколько могли бы выиграть родители.

В Пруссии отступили от этого правила, когда, по примеру Римлян, признали за отцом право не дозволять сыну жениться, каких бы лет он ни был.

Политические писатели по вопросу о родительской власти впадали в две противоположные крайности. Некоторые из них утверждали, что родительская власть должна быть деспотической, какой была у Римлян, а другие – что она должна быть вовсе уничтожена. Некоторые философы проповедовали, что дети не должны быть оставляемы на жертву произвола и невежества родителей и что государство должно воспитывать их всех вместе. В подтверждение этого мнения указывали на Спарту, Крит, древних Персов, но при этом забывали, что общественное воспитание получалось там только немногочисленным классом граждан, так как масса населения состояла из рабов. Не говоря уже о том, как трудно распределить издержки на такое воспитание и как тяжело для родителей нести на себе эти издержки, потому что при таком порядке они не будут пользоваться услугами своих детей и не будут питать к ним особенной привязанности и дети будут для них почти совершенно как чужие, – кроме того, здесь представляется еще другое, в высшей степени важное, неудобство: дети не будут с ранних лет подготовляемы к разнообразию положений, которые со временем должны будут занять в обществе. Для основательного выбора ребенку профессии или ремесла требуется знание весьма многих таких условий, которые могут быть известны только родителям, – никто кроме родителей не в состоянии судить о том, что пригодно для ребенка, о его способностях, наклонностях, талантах, об ожиданиях для него в будущем. Кроме всего этого, такой образ воспитания, который ставит ни во что взаимную любовь между родителями и детьми, произведет еще следующие вредные последствия: уничтожит семейные чувства, ослабит супружеский союз, лишит отцов и матерей тех удовольствий, какие им доставляет подрастающее кругом их новое поколение. Отцы и матери не будут с прежней ревностью заботиться о будущем благосостоянии детей, которые не будут более им принадлежать. Они не будут питать к ним прежних чувств, не имея надежды внушить им такие же чувства к себе. Не будет того побуждения к труду, какое истекает из заботливости родителей о детях. Домашние наслаждения примут направление менее полезное для общего благосостояния.

Наконец, в заключение всех этих возражений против такой искусственной системы воспитания можно указать еще на то обстоятельство, что естественный порядок, предоставляющий на усмотрение родителей выбор, способ и издержки воспитания, может быть рассматриваем, как ряд частных опытов, имеющих целью улучшение общей системы. При соревновании между индивидуумами, при разнообразии взглядов и мыслей, одним словом при разнообразии частных импульсов, – все улучшается, развивается. Но если все будет отлито в одну форму, если для всех будет одинаковое обязательное воспитание, то заблуждение увековечится и не будет никакого прогресса.

Могут заметить, что не следовало так далеко распространяться о подобной химере, но эта платоническая идея в наше время соблазнила некоторых знаменитых писателей, и заблуждение, увлекшее Руссо и Гельвеция, может легко найти и других защитников.

ГЛАВА V. Брак

Inde casas postquam, ae pelles ignemque pararunt,

Et mulier conjuncta viro concessit in unum

Castaque privatae veneris connubia laeta

Cognita sunt, prolemque ex se videre creatam,

Tum genus humanum primum molescere coepit. – Luc. v.

С какой бы точки зрения ни рассматривали мы учреждение брака, нас поражает его полезность. Это – связь общества, основа цивилизации.

Брачный контракт вывел женщину из самого тяжкого и унизительного порабощения, распределил массу общества на отдельные семьи, создал семейную власть, образовал граждан, расширил будущее людей, породил в них любовь к нарождающемуся поколению, умножил социальные симпатии. Чтобы оценить вполне все благодеяния брака, надо только подумать, каково было бы состояние человека, если бы это учреждение не существовало.

Все вопросы относительно этого контракта могут быть сведены в семи:

1) Между какими лицами он должен быть дозволен? 2) Какая его продолжительность? 3) На каких условиях он должен совершаться? 4) В какие лета? 5) Чей должен быть выбор? 6) Между сколькими лицами? 7) С какими формальностями? § 1. Между какими лицами брак должен быть дозволен? Если бы для разрешения этого вопроса мы стали руководиться историческими фактами, то для нас было бы в высшей степени затруднительно или, лучше сказать, совершенно невозможно вывести хотя бы одно общее правило из множества противоречащих один другому обычаев. Мы нашли бы много весьма уважительных примеров, что дозволялись такие браки, которые по нашим понятиям в высшей степени преступны, и запрещались такие, которые в наших глазах совершенно истинны. Каждый народ имел притязание, что руководствуется в этом отношении законом природы, и на всякое отступление от своих брачных законов смотрел с ужасом, как на разврат и нечестие. Предположим, что мы вовсе не знаем никаких местных брачных установлений, и будем руководствоваться единственно принципом пользы для решения вопроса: между какими лицами брак должен быть дозволен и между какими должен быть запрещен?

Рассматривая внутреннюю жизнь семьи, состоящей из членов, которые разнятся между собой возрастом, полом, обязанностями относительно друг друга, нам представляются весьма сильные основания для запрещения брака между многими членами этой семьи.

Я вижу одну причину, которая прямо говорит против дозволения каких-нибудь браков этого рода.

Отец, дед, дядя, заменяющий отца, могут легко, злоупотребляя своей властью, заставить молодую девушку вступить с ними в брак, несмотря на то, что этот брак для нее ненавистен. Чем необходимее родительская власть, тем необходимее, чтобы было как можно меньше искушений для злоупотребления ею.

Но это неудобство относится только к немногим случаям кровосмешения и не есть самое главное. Истинную причину к запрещению некоторых браков следует искать в развращающем влиянии этих браков на нравы, в том зле, которое может произойти вследствие временных небрачных сожитий.

Если бы не существовало неодолимой преграды для брака между близкими родственниками, которые по семейному своему положению необходимо живут в тесных отношениях, то эта их близость друг к другу, постоянная удобность к половому сближению, даже их дружба между собой и невинные ласки могли бы порождать гибельные страсти. Семья, вместо того, чтобы служить убежищем, где бы человек находил покой на лоне порядка и где бы стихали душевные волнения, превратилась бы в арену соперничеств и страстей. Доверчивость сменилась бы подозрительностью; в сердцах иссякли бы нежные чувства и место их заступили бы ненависть и месть, о которых одна уже мысль нас ужасает. Целомудрие молодой женщины, эта столь могущественная приманка для вступления в брак, лишилась бы своей основы, и самые опасные сети были бы расставлены для юности именно в том месте, которое должно служить для нее убежищем от этих сетей.

Неудобства таких браков могут быть разделены на четыре отдела:

1. Зло от соперничества. Опасность, происходящая от действительного или предполагаемого соперничества между брачующимся и некоторыми лицами из числа его родственников или свойственников.

2. Помеха браку. Опасность, чтобы вследствие уменьшения доверия к целомудрию девушки, со стороны желающих вступить в брак, девушки не лишились возможности прочно и выгодно устраиваться через брак.

3. Ослабление домашней дисциплины. Опасность изменить характер отношений между повинующимися и повелевающими, или по крайней мере опасность ослабить власть главы семейства или того, кто занимает его место.

4. Физический вред. Опасность для развития сил и здоровья вследствие преждевременных наслаждений.

Таблица супружеств, которые должны быть запрещаемы.

Мужчина не должен жениться:

1) На жене отца, или на ком-нибудь из восходящих (неудобства 1. 3. 4. из сейчас перечисленных).

2) На ком-нибудь из своих нисходящих (неудобства 2. 3. 4.).

3) На тетке (неудобства 2. 3. 4.).

4) На жене дяди (неудобства 1. 3. 4.).

5) На племяннице (неудобства 2. 3. 4.).

6) На сестре (неудобства 2. 4.).

7) На каком-нибудь из нисходящих своей жены (неудобства 1. 2. 3. 4.).

8) На матери своей жены (неудобство 1).

9) На жене кого-либо из своих нисходящих (неудобство 1).

10) На дочери жены отца от прежнего мужа или на дочери мужа матери от прежней жены (неудобство 4)004 .

Можно ли дозволить мужчине жениться на сестре своей умершей жены? Тут представляются основания и за, и против. Против дозволения говорит опасность соперничества между сестрами, а за дозволение – польза детей. Какое счастье для сирот иметь мачехой родную тетку! Что может лучше умерять естественное их нерасположение друг к другу, как не такое близкое родство? Последнее основание, по моему мнению, имеет перевес над первым. Повод к запрещению есть опасность от соперничества еще при жизни обеих сестер. Повод к дозволению есть выгода детей. Но для устранения соперничества надо предоставить жене право запрещать вход в свой дом своей сестре. Если жена не хочет, чтобы родная ее сестра была подле нее, то какое законное побуждение может иметь муж, чтобы эта посторонняя для него женщина была подле него?

Можно ли дозволить мужчине жениться на вдове своего брата?

Здесь, как в предыдущем случае, есть основания и за, и против дозволения. Основания эти те же: против дозволения – опасность соперничества, за дозволение – польза детей. В настоящем случае, по моему мнению, оба эти основания имеют мало силы. Мой брат имеет над моей женой не больше власти, как и всякое постороннее лицо, и может видеть ее только с моего позволения. Опасаться соперничества с его стороны можно, кажется, гораздо менее, чем со стороны всякого другого. Итак, основание против дозволения почти совершенно бессильно. С другой стороны, детям нечего бояться своего отчима. Если мачеха не враг своим пасынкам, то это чудо; но отчим обыкновенно бывает их другом, их вторым отцом. Различие положение по различию полов, легальное подчинение одного и легальная власть другого ведут к противоположным слабостям, которые производят противоположные последствия.

Дядя есть естественный друг своих племянников и племянниц, и они ничего не выигрывают, если он сделается их отчимом. Если их отчимом сделается не дядя, а лицо постороннее, и не будет любить их, то они найдут покровительство у дяди; а если этот отчим будет их любить, то значит у них прибавится новый покровитель, которого бы они не имели, если бы отчимом сделался их дядя. – Так как основания за и основания против не имеют в этих случаях большой силы, то, по-видимому, благо свободы должно наклонить весы в пользу дозволения этих браков.

Ходячая нравственность не приводит вышеупомянутых оснований для запрещения браков в известных степенях родства, а сплеча решает эти вопросы законодательства, не давая себе труда их рассмотреть. «Такие браки – говорит она – противны природе; следовательно, они должны быть запрещены».

Один этот аргумент не составляет в глазах здравой логики достаточного основания к запрещению какого бы то ни было действия. Где существует естественное отвращение, там закон бесполезен. К чему запрещать то, чего никто не хочет делать? Естественное отвращение есть уже само по себе достаточное запрещение. Но там, где нет отвращения, аргумент этот недействителен, и ходячая нравственность ничего не может сказать в пользу запрещения, так как весь его аргумент состоит в предположении отвращения, а на деле оказывается, что отвращения нет. Если надо сообразоваться с природой, т.е. с влечением чувств, то каким образом надо поступать во всяком случае, каковы бы ни были указания природы. Если надо запрещать упомянутые браки, когда они внушают отвращение, то, следовательно, их надо дозволять, когда они составляют предмет желания. Природа не заслуживает большего уважения, когда ненавидит, чем когда любит и желает.

Довольно редко случается, чтобы половая страсть порождалась между индивидуумами, которым брак должен быть запрещен: для возбуждения такой страсти, по-видимому, необходима некоторая степень неожиданности, необходимо внезапное впечатление новизны, что пожты весьма удачно выразили в аллегории о луке, стрелах и Купидоне с завязанными глазами. Индивидуумы, знающие и постоянно видящие друг друга с того еще возраста, когда человек неспособен ни чувствовать, ни порождать половую страсть, будут теми же глазами смотреть друг на друга и до конца жизни, – их чувства, раз приняв уже известное направление, продолжают следовать ему подобно реке, которая проложила себе русло и не может его изменить.

Итак, природы в этом случае довольно близко сходится с принципами пользы, но не следует все-таки исключительно полагаться на нее. Бывают случаи, что могло бы породиться половое влечение и желание вступить в брак, если бы брак не был запрещен законом и осужден общественным мнением.

В греческой династии Египетских царей наследник престола обыкновенно женился на одной из своих сестер. Причиной этому, впрочем, было желание избежать опасности вступления в родственный союз с подданными или чужеземцами. Подобные браки в царской семье могли не иметь тех неудобств, какими сопровождаются в простых семьях, так как царский достаток дозволял отделение и затворничество, которое не могло сохраняться в среднем состоянии.

Вследствие политических причин было несколько примеров почти таких же браков и в новые времена. Так в наше время царствующая Португальская королева вышла замуж за своего племянника и подданного. Впрочем, государи и вельможи могут всегда смыть с себя пятно кровосмешения: им для этого стоит только обратиться к искусному химику, который умеет по своему произволу изменять цвет поступков. Но протестантам заперт вход в лабораторию этого химика и они не могут жениться на своих тетках. Лютеране, впрочем, подали пример расширения льгот.

Неудобство таких браков не чувствуется теми, кто в них вступает, – оно всецело заключается в дурном примере. Дозволение, данное одному, превращает для других запрещение в тиранию. Когда иго не падает одинаково на всех, то оно кажется более тяжелым для тех, кто его несет.

Говорили, что кровосмесительные браки ведут к вырождению расы, что скрещивание одинаково необходимо как между животными, так и между людьми. Этот аргумент мог бы иметь некоторую цену, если бы, при полной свободе браков, брачные союзы между близкими родственниками были наиболее часты. Впрочем, мы не будем распространяться о несостоятельных аргументах, – даже и сделанное нами замечание относительно скрещивания было бы совершенно излишне, если бы мы не имели в виду, что полезно устранять слабые и софистические аргументы, когда ими хотят защищать правое дело. Люди добронамеренные думают, что не следует отнимать у нравственности ни одной из ее опор, хотя бы даже в числе этих опор были и ложные. Это заблуждение походит на заблуждение ханжей, которые думали, что служат религии, совершая обманы с благочестивой целью: но их поступки не укрепляли, а ослабляли религию, подвергнув ее осмеянию ее врагов. Заблудшившйся ум, восторжествовав над ложным аргументом, думает, что восторжествовал над самой нравственностью.

§ 2. На какой срок? Исследование развода. Если бы в законах не было никакого определения относительно продолжительности брачного контракта, если бы индивидуумам предоставлено было совершать этот контракт как и всякий другой по их усмотрению на более или менее продолжительный срок, то при такой свободе какова была бы в большей части случаев продолжительность брака? Как велико было бы в таком случае отступление от того, что теперь признается за правило?

Цель мужчины при вступлении в этот контракт может состоять только в удовлетворении преходящей страсти, и если бы контракт прекращался с удовлетворением страсти, то мужчина имел бы от него только выгоды, не разделяя ни одного из его неудобств. Но положение женщины совершенно иное: этот контракт имеет для нее продолжительные и тягостные последствия, – беременность, потом опасности деторождения, потом материнские заботы. Таким образом, этот союз доставлял бы мужчине только одни удовольствия, а для женщины был бы началом длинного ряда страданий, которые кончались бы для нее смертью, если бы она не обеспечивала себе заранее, для себя и для будущего своего ребенка, заботы и покровительство супруга. «я отдаюсь тебе, – говорит она мужу, – но ты будешь моим хранителем при моей слабости и озаботишься о сохранении плода нашей любви». Таково начало сожития, долженствующего продлиться многие годы, если даже мы предположим рождение только одного ребенка; но затем новые рождения образуют новые узы: таким образом первые границы, которые могли быть указаны брачному контракту при его заключении, вскоре исчезают, и супругам открывается сама собою новая сфера удовольствий и взаимных обязанностей.

Когда мать уже не надеется иметь еще детей и отец обеспечил уже существование самого младшего из них, то с наступлением этого времени не нарушится ли союз? Следует ли предполагать, что после долговременного сожительства супруги с наступлением этого времени пожелают разойтись? Привычка связует сердца супругов тысячами уз, которые только одна смерть может разрушить. Дети образуют для них новый центр единения, создают для них новый источник удовольствий и надежд, делают мать и отца необходимыми друг для друга, составляя для них предмет общих забот и общей привязанности. Следовательно, брачный союз естественным образом длится всю жизнь, и если естественно предположить в женщине достаточно благоразумия, чтобы при вступлении в брак она оговорила для себя то, что необходимо для обеспечения ее самых дорогих интересов, то тем более должны мы ожидать этого от отца ее или опекуна, который имеет более зрелую опытность.

Женщина имеет кроме того еще особый интерес в бессрочности брака. Время, беременность, кормление и даже само сожительство, – все это имеет гибельное влияние на ее красоту. Она должна предвидеть, что красота ее будет блекнуть в то время, как силы мужа ее еще будут увеличиваться, – она должна знать, что, растратив свою юность с одним мужем, ей трудно будет найти другого, между тем как мужу ее не предстоит такой трудности найти себе вторую жену. Следовательно, предусмотрительность побуждает женщину поставить еще новое условие для согласия на брак: «Я отдаюсь тебе, – говорит он мужу, – но ты не можешь меня покинуть без моего согласия». Муж с ее стороны требует такого же обещания, и таким образом возникает законный контракт, основанный на счастье обеих сторон.

Итак, пожизненный брак есть самый естественный, наиболее соответствующий потребностям и условиям семейной жизни, наиболее благоприятный для индивидуумов и вообще для всех. Если бы законы не установили пожизненности брака, т.е. если бы законы ограничивались только тем, что давали бы санкцию контракту, то и в таком случае пожизненные браки были бы всегда самые обыкновенные, потому что наиболее соответствуют интересам обоих супругов. Любовь со стороны мужа, любовь и предусмотрительность со стороны жены, просвещенная мудрость родителей и заботливость их о детях, все содействует тому, чтобы брачный контракт был пожизненный.

Но что должны мы были бы подумать, если бы женщина включила в контракт еще такую статью: «Мне не дозволено будет оставить тебя, если бы мы возненавидели друг друга даже с большей силой, чем с какой теперь любим друг друга». Такое условие показалось бы просто безумным; в нем есть нечто противоречащее и нелепое, что поражает с первого взгляда: не готов ли был бы каждый признать, что подобный обет есть следствие необдуманности и что человеколюбие требует его уничтожить.

Но это жестокое и нелепое условие не требуется женщинами, не составляет предмета желания для мужчины, а налагается на обоих брачующихся, как неизбежность. Закон неожиданно вмешивается между договоривающимися сторонами, застигает их в минуту разгара страстей юности, когда в будущем ничего не видно, кроме счастья, и держит к ним такую речь: «Вы вступаете в брак в надежде, что будете счастливы, но я объявляю вам, что вы вступаете в тюрьму и как только вступите в нее, дверь за вами будет замурована. Я буду бесчувствовать к вашим воплям, и если бы даже вы стали бить друг друга вашими оковами, я не допущу вашего освобождения».

Верить в совершенство предмета своей любви, верить в вечность взаимной страсти, – такие иллюзии можно извинить только двум детям, ослепленным любовью. Но юристы, законодатели, эти зрелые мужи, убеленные годами, не вдаются в подобную химеру. Если бы они верили в вечную любовь брачующихся, то к чему бы им было запрещать то, чего ни одна сторона желать не может! Но нет! Они предвидят непостоянство, предвидят ненависть, они предвидят, что даже самая страстная любовь может смениться самой сильной антипатией, и с полным хладнокровием равнодушия признали брачный обет ненарушимым, даже если бы чувство, побудившее к нему, сменилось чувством совершенно противоположным.

Если бы закон не иначе дозволял брать себе опекуна, управляющего, товарища, как с условием, чтобы он оставался таковым на веки, то не сказал ли бы каждый, что это – тирания, безумие. Муж есть вместе и опекун, и управитель, и товарищ, и даже более, а между тем в большей части цивилизованных стран не иначе можно взять себе мужа, как на веки.

Жить в постоянной зависимости от человека, которого ненавидишь, есть уже род рабства; но быть в необходимости принимать его ласки, это бедствие слишком велико, чтобы быть терпимым даже в рабстве. Говорят: тут иго взаимно. Но взаимность только удваивает бедствие.

Так как брак обыкновенно составляет для людей единственное средство к полному и спокойному удовлетворению потребности любить, то, следовательно, отвращать их от брака значит лишать их брачных наслаждений и причинять им зло, пропорциональное этому лишению. Но можно ли придумать более сильное средство для отвращения от брака, как признать его неразрывным? Запрещение выхода из брачного союза, из службы, из какой-либо местности или из какого-либо состояния равняется запрещению вступать в них.

Заметим, наконец, что когда смерть становится единственным средством освобождения, то столь страшное положение не должно ли вводить в страшные искушения и преступления? Число печальных примеров, оставшихся неизвестными, может быть еще гораздо значительнее, чем число известных. Особенно же часто при подобном положении должны совершаться отрицательные преступления. Как легко вовлекаются в преступление даже неразвращенные сердца, когда для совершения преступления достаточно одного бездействия? Если одинаковая опасность угрожает и ненавистной жене и обожаемой любовнице, то будут ли употреблены такие же искренние и такие же самоотверженные усилия для спасения первой, как для спасения второй?

Недозволительно было бы умолчать, что есть возражения против расторжимости брака. Постараемся собрать эти возражения и ответить на них.

Первое возражение. – «Если дозволить развод, то ни одна из сторон не будет считать свою участь бесповоротно решенной. Муж будет озираться кругом, не представится ли ему более выгодной партии, а жена со своей стороны также будет делать подобные же сравнения и будет составлять планы переменить мужа. Вследствие этого произойдет постоянная обоюдная неуверенность относительно того драгоценного рода собственности, который служит основой всего плана жизни».

Ответ 1. То же самое неудобство существует отчасти, только под другими названиями, и при нерасторжимом браке, когда взаимная любовь между супругами прекратилась. Правда, в таком случае муж не ищет себе новой жены, но он ищет себе любовницу, а жена ищет любовника. Строгие обязательства брачного союза и налагаемые им запрещения не представляют больших трудностей для неисполнения и скорее побуждают к постоянству, чем предупреждают его. Запрещение и принуждение служат для страстей возбуждающим средством. Такова истина, дознанная из опыта, что препятствия, давая пищу воображению и сосредоточивая ум на одном предмете, только усиливают желание достигнуть цели. При свободе чувства менее блуждают, чем при брачной неволе. При расторжимости брака хотя число явных или видимых разводов и увеличится, но число действительных или реальных разводов уменьшится.

2. нельзя останавливаться только на неудобствах: надо также принимать во внимание и полезные стороны. Супруги, зная, что могут утратить друг друга, будут постоянно употреблять те средства нравиться, которые первоначально породили между ними взаимную привязанность, будут тщательнее изучать характеры друг друга и способы угождать друг другу, будут чувствовать необходимость сдерживать свои капризы и жертвовать своим эгоизмом. Одним словом, заботливость, внимательность, снисходительность будут постоянными спутниками супружеской жизни, и то, что некогда делалось для приобретения любви, будет делаться для ее сохранения.

3. Молодые люди реже будут делаться жертвами скупости и алчности своих родственников. Прежде чем устраивать брачный союз, необходимо будет соображаться с наклонностями брачующихся, так как при нерасположении их друг к другу брак сейчас же может быть расторгнут. Соответствие лет, воспитание, сходство вкусов, эти действительные основы, от которых зависит счастье, будут тогда входить в расчет благоразумия. Нельзя уже будет жениться на состоянии, не женясь на лице. Прежде, чем совершить брак, необходимо будет рассматривать, представляет ли он условия долговечности.

Второе возражение. – «Каждая из брачующихся сторон, видя в браке только временный союз, будет равнодушно относиться к интересам другой стороны, и в особенности не будет заботиться о денежных ее интересах. Следствием этого будет расточительность, нерадение и вообще дурное хозяйство».

Ответ. Та же самая опасность существует и в торговых товариществах, а между тем она осуществляется довольно редко. Расторжимый брак имеет такую связующую силу, какой не имеет торговое товарищество и которая скрепляет сильнее и долговечнее, чем все нравственные узы: эта сила есть любовь к детям, которая скрепляет взаимную привязанность супругов.

В нерасторжимых браках дурное хозяйство не чаще ли встречается, чем в торговых товариществах? И почему это так? Не следствие ли это равнодушия или отвращения, которые порождает в супругах, наскучивших друг другу, постоянное желание избегать общества друг друга и искать новых развлечений? При таких супружеских отношениях слабеет и нравственная связь супругов со своими детьми; воспитание детей, заботы о их будущем благосостоянии если и продолжают еще занимать их, то отходят на второй план, для них исчезает вся прелесть общения интересов и каждый из них, предаваясь особо своим наслаждениям, мало заботится, что происходит с другим. Таким образом, разлад между супругами вводит в домашний быт тысячами путей небрежность и беспорядок, и прямым следствием отчуждения их сердец часто бывает совершенное разорение. При свободе – этого зла не существует: вследствие личного разъединения супруги разойдутся прежде, чем произойдет разъединение их интересов.

Легкость развода скорее предупреждает, чем порождает расточительность, – внушает опасение не возбудить против себя неудовольствие со стороны сожителя, уважением которого дорожат. Бережливость, при надлежащей ее оценке обоими супругами, получает в их глазах столь великое достоинство, что в состоянии прикрыть многие недостатки и располагает супругов извинять друг другу многое. Кроме того, надо заметить, что в случае развода та из двух сторон, которая дурно поступала или дурно себя вела, будет иметь гораздо меньше шансов вступить в другой, более выгодный брак.

Третье возражение. «Расторжимость брака побудит сильнейшую сторону к дурному обращению со слабейшей для вынуждения ее к согласию на развод».

Ответ. Это возражение довольно основательно, и заслуживает, чтобы законодатель обратил на него особое внимание. К счастью, для уменьшения этой опасности достаточно принять одну предупредительную меру: в случаях дурного обращения супругов между собой давать свободу только стороне притесненной и не давать свободы той стороне, которая притесняла. При существовании подобной меры чем более будет супруг желать развода, чтобы вновь вступить в брак, тем более будет он остерегаться таких поступков, которые могли бы быть признаны за дурное обращение с целью вынудить согласие на развод. Таким образом грубые, насильственные способы к соглашению на развод будут устранены и останутся только способны кроткие.

Четвертое возражение. Оно имеет в виду интерес детей. «Что будет с детьми, когда закон расторгнет союз между их родителями?»

Ответ: То же самое, что при расторжении союза смертью, с той только разницей, что при расторжении союза посредством развода положение детей менее невыгодно: дети останутся при том родителе, заботы которого им больше нужны, и закон, согласуясь с их интересами, отдает сыновей на попечение отца, а дочерей на попечение матери. Наибольшая опасность, угрожающая детям в случае смерти одного из родителей, состоит в подчинении их власти отчима или мачехи, которые будут смотреть на них враждебными глазами. Особенно велика опасность для девочек при обычном деспотизме мачех. При разводе же родителей для детей их подобной опасности нет. Мальчики будут иметь своим попечителем отца, а девочки – мать; при этом воспитание их меньше пострадает, чем при домашних неурядицах и ссорах между родителями. Если интерес детей составляет достаточное основание, чтобы запретить вступление в новый брак после развода, то в таком случае мы должны признать, что он составляет еще более сильное основание, чтобы запретить вступление в новый брак оставшемуся в живых родителю.

Заметим в заключение, что развод есть акт столь важный, что его следует подчинять некоторым формальностям, которые бы предотвращали капризы и давали обеим сторонам достаточно времени для размышления. Вмешательство общественной власти необходимо здесь не только для удостоверения, что со стороны мужа не было сделано насилия, чтобы вынудить согласие жены, но также и для того, чтобы между желанием развода и его совершением был более или менее продолжительный промежуток.

Вопрос о расторжимости брака есть один из таких вопросов, относительно которых всегда будут существовать различные мнения. Один будет одобрять, а другой осуждать развод, смотря по тому, хорошие или дурные от этого последствия приходилось ему видеть на опыте, или смотря по своим личным интересам.

В Англии брак расторжим только в случае доказанного прелюбодеяния со стороны жены. Но всякое дело о разводе необходимо должно пройти через несколько инстанций и парламентский акт о разводе стоит по крайней мере 500 ф. ст. Поэтому в Англии развод возможен только для весьма ограниченного числа граждан.

В Шотландии прелюбодеяние со стороны мужа составляет достаточное основание для развода. Шотландский закон о разводе довольно мягок, но имеет и свою суровую сторону: он не дозволяет виновной стороне вступать в брак с лицом, вовлекшим ее в прелюбодеяние.

В Швеции развод дозволяется в случае нарушения супружеской верности обеими сторонами, что в действительности равняется тому, как если бы развод был дозволен по взаимному согласию: муж обыкновенно берет на себя вину в совершении прелюбодеяния и брак расторгается.

В Дании тот же самый закон, с одним только ограничением: если не будет доказано, что супруги сговорились между собой. По кодексу Фридриха можно разводиться совершенно по произволу и потом вновь вступать в брак, но только с условием, чтобы между разводом и новым браком прошло не менее года. По-видимому, было бы лучше, если бы годовой срок, или часть этого срока, требовался для разрешения развода.

В Женеве прелюбодеяние было достаточной причиной для развода. Но кроме того, развод мог состояться также и просто вследствие несоответствия характеров: если жена оставляла дома мужа и удалялась к друзьям или родственникам, то это давало достаточный повод просить развода. Впрочем, разводы там были редки, и так как каждый развод всенародно провозглашали во всех церквах, то эта огласка служила как бы наказанием, имела характер общественного осуждения.

Как только установили во Франции свободу разводов, в Париже было от пяти до шести сот разводов в два года; но из этого нельзя делать общего заключения относительно действия свободы в расторжении браков, так как это произошло в то время, когда свободный развод был еще новостью.

Разводы редки в странах, где существуют уже издавна. Те же самые причины, которые затрудняют законодателя дозволить развод, побуждают индивидуумов избегать развода, когда он и дозволен. Правительство, запрещая развод, этим самым хочет утверждать, что лучше понимает интересы индивидуумов, чем они сами. Закон, запрещающий развод, или имеет дурное действие, или не имеет никакого.

Во всех цивилизованных странах суды признавали за женами, подвергшимися дурному обращению со стороны мужей, право прекращения сожительства, но при этом ни одна сторона не получала права вступать в новый брак. Аскетический принцип, враг наслаждений, допустил в этом случае смягчение страдания. По-видимому и оскорбленную жену и мужа-тирана тут постигает одинаковая участь, но под этим кажущимся равенством скрывается весьма существенное неравенство: общественное мнение предоставляет господствующему полу большую свободу, а на слабейший пол налагает тяжелые стеснения.

§ 3. На каких условиях? Нам предстоит здесь только рассмотреть, какие брачные условия, следуя принципу пользы, должны мы признать пригодными для большинства случаев, так как закон должен дозволить заинтересованным сторонам включать в брачный контракт их собственные особые условия; или другими словами, так как условия брачного контракта должны быть предоставлены усмотрению брачующихся, кроме некоторых обыкновенных исключений.

1-е Условие. «Жена должна повиноваться мужу, сохраняя право обращаться к правосудию». Будучи главой жены во всем, что касается его собственных интересов, муж будет попечителем жены во всем, что касается ее интересов. Желания двух лиц, проводящих жизнь вместе, могут ежеминутно оказаться в противоречии. Благо мира требует такого преобладания одной стороны над другой, которое бы предупреждало или прекращало столкновения. Но почему же это преобладание должно принадлежать мужу? Потому что он сильнее. В его руках власть поддерживает сама себя. Дайте власть женщине, и тогда муж будет ежеминутно восставать против жены. Но это не есть единственное основание, почему власть должна принадлежать мужу, – вследствие самого образа жизни муж обыкновенно бывает более опытен, более сведущ в делах, более способен к труду. Конечно, бывают исключения, но здесь идет речь о том, каков должен быть общий закон.

Я сказал, что жена должна иметь право «обращаться к правосудию», потому что не следует из мужа делать тирана, не следует ставить в положение пассивного рабства тот пол, который по своей слабости и кротости наиболее нуждается в покровительстве законов. Интересы женщин часто были пренебрегаемы. В Риме законы о браке были ни что иное, как кодекс силы, львиный дележ. Но с другой стороны те, которые, руководясь какими-то смутными понятиями о справедливости и великодушия, хотят наделить женщин безусловным равенством с мужчинами, только расставляют им весьма опасные сети. Освободить жен, насколько это возможно сделать посредством законов, от необходимости нравиться своим мужьям, значило бы с нравственной точки зрения ослабить, а не усилить их власть над мужьями. Когда муж делает уступки жене, то его самолюбие при этом нисколько не страдает, так как он уверен в своем преобладании, и эти уступки даже доставляют ему наслаждение. Замените это отношение соперничеством властей, и тогда гордость более сильной стороны будет постоянно чувствовать себя уязвленной, вследствие чего произойдет антагонизм, опасный для слабейшей стороны: придавая более цены тому, что у нее взято, чем тому, что ей предоставлено, сильнейшая сторона направит все свои усилия к восстановлению своего преобладания.

2-е Условие. «Управление имуществом должно быть предоставлено одному мужу».

Это есть естественное и прямое следствие власти мужа. Заметим притом, что имущество обыкновенно приобретается трудами мужа.

3-е Условие. «Право пользования имуществом должно быть общее и для мужа, и для жены».

Это условие признается 1) ради блага равенства, и 2) ради того, чтобы обе стороны имели одинаковый интерес в домашнем благосостоянии; но это право необходимо видоизменяется основным законом, который подчиняет жену власти мужа.

Разнообразие обстоятельств и различный характер предметов собственности требуют от законодателя многих подробных определений относительно этого пункта, но здесь не место на этом останавливаться.

4-е Условие. «Жена должна соблюдать супружескую верность». Здесь нет надобности рассматривать, почему прелюбодеяние должно быть рассматриваемо как преступление, – это относится, собственно, к уголовному кодексу.

5-е Условие. «Муж также должен соблюдать супружескую верность». На каких основаниях прелюбодеяние со стороны мужа должно быть признаваемо преступлением, – это также принадлежит к уголовному кодексу. Эти основания менее сильны, чем в случае прелюбодеяния со стороны жены, но тем не менее они достаточны для признания действия преступным.

§ 4. В каком возрасте? В каком возрасте должен закон дозволять вступать в брак? Конечно, не ранее того возраста, когда можно предполагать, что договаривающиеся стороны способны сознавать все значение принимаемого ими на себя обязательства. Особенно внимателен должен быть закон к этому обстоятельству в тех странах, где брак нерасторжим. Не следует ли принимать всевозможной предосторожности для предупреждения необдуманной поспешности в таком деле, которого никакое раскаяние потом уже исправить не может!

Вступление в брак не должно быть дозволяемо ранее того возраста, в который индивидуум признается способным управлять своим имуществом. Было бы нелепо признать за человеком право распорядиться собой на всю жизнь в таком возрасте, когда закон не дозволяет ему продать даже самого ничтожного клочка земли.

§ 5. Кто должен выбирать? Кому должно принадлежать право выбирать жену или мужа? Этот вопрос очевидно нелеп, хотя бы в действительности он и не оказывался таковым, – и в самом деле, не есть ли это нелепость, чтобы право выбирать жену или мужа могло принадлежать кому другому, а не заинтересованной стороне!

Закон ни в коем случае не должен был бы доверять этого права родителям, так как у родителей нет двух существенных условий для благотворного пользования этим правом, – у них нет ни нужного знания, чтобы сделать выбор, ни воли, которая была бы направлена к истинной цели. Родители и дети смотрят и чувствуют не одинаково, у них не одинаковые интересы. Любовь есть главный двигатель юности, – на стариков же она редко имеет такое влияние. Вообще вопрос об имущественных средствах мало входит в соображение юношей, в глазах же родителей он имеет особую важность. Юноши хотят одного – счастья, а родители хотят, чтобы все дети также и казались счастливыми. Юноши готовы всем пожертвовать для любви, родители же часто бывают готовы пожертвовать этим интересом для всякого другого интереса.

Конечно, родителям тяжело принять в семью зятя или невесту, которых не любят, но их сыну или дочери не будет ли несравненно тяжелее отказаться от жены или мужа, которые бы сделали их счастливыми? Сравните страдания обеих сторон: равны ли они? Сравните, сколько по всей вероятности имеет продолжиться жизнь родителей и сколько жизнь детей: можно ли жертвовать счастьем тех, кто начинает жить, для счастья тех, кто уже близится к концу жизни? Сказанное нами относится к праву родителей препятствовать браку. Но что должны мы сказать, когда под личиной родственной любви безжалостный тиран злоупотребляет кротостью и смирением своего сына или дочери, чтобы вынудить того или другого на брак с лицом ненавистным?

Связи детей в значительной степени зависят от связей их родителей. Относительно сыновей это замечание верно отчасти, а относительно дочерей верно вполне. Если же родители пренебрегают своим влиянием в этом отношении, если они не заботятся дать надлежащее направление наклонностям членов своей семьи и выбор детьми знакомства предоставляют случаю, то кого же в таком случае винить в неблагоразумиях юности? В заключение заметим, что отказывая родителям в праве запрещать и принуждать к браку, нет необходимости отказывать им в праве задерживать и замедлять. В этом отношении можно различать два периода: в первом периоде отсутствие согласия со стороны родителей должно признаваться достаточным, чтобы брак не состоялся, а во втором периоде родители должны иметь право только замедлять за несколько месяцев окончательное совершение брачного контракта. Замедление брака дает родителям возможность действовать на детей советом.

В одной Европейской стране, славящейся мудростью своих учреждений, существует довольно странный обычай: брак несовершеннолетних не может там состояться иначе как с согласия родителей; но если любящаяся чета успеет проехать сто миль прежде, чем ее нагонят, переедет по дороге небольшую речку и, поднявшись на отлогий холм, благополучно достигнет селения, то может произнести брачный обет перед первым встречным, – этот обет признается действительным, и таким образом отеческая власть делается бессильна. Не для поощрения ли авантюристов допускают существование подобного обычая? Или же не из скрытого ли желания ослабить власть родителей, или, наконец, не из желания ли благоприятствовать так называемым неравным бракам?

§ 6. Сколько договаривающихся сторон? Между сколькими лицами одновременно должен существовать этот контракт? – другими словами: должна ли быть терпима полигамия? – Полигамия может быть простая и двойная. Простая полигамия может быть полигиния, многоженство, и полиандрия, многомужество.

Вредно или полезно многоженство? Все, что может быть сказано в его пользу, относится только к некоторым исключительным случаям или к некоторым временным обстоятельствам, как, напр., когда муж по болезни жены лишается брачных наслаждений, или когда по своей профессии обязан жить временами в одном и временами в другом месте, как это бывает с командирами судов и др. Что многоженство может быть иногда желательно для мужчин, это еще возможно, но чтобы оно было желательно для женщин, этого не может быть. Допустить многоженство значило бы пожертвовать для интересов одного мужчины интересами по крайней мере двух женщин.

1. Многоженство усиливает первенство состояний. Богатство и так дает уже большое преобладание, а при многоженстве его преобладание было бы еще больше. Богатый вступая в брачный союз с девушкой, не имеющей состояния, воспользуется ее положением, чтобы сохранить за собой право дать ей соперницу, – каждая из его жен должна будет довольствоваться только какой-либо долей супруга, между тем как могла бы составить счастье другого мужчины, который при таком несправедливом порядке вещей осужден жить в безбрачии.

2. При многоженстве исчезнет мир в семьях. Взаимная нелюбовь между женами-соперницами сообщится детям. Образуются враждебные партии, нечто в роде маленьких армий, из которых каждая будет иметь во главе одинаково могущественную покровительницу или, по крайней мере, одинаково сильную по своим правам. Сколько поводов к раздорам, к ожесточению, к вражде! Ослабление братских уз поведет за собой ослабление сыновнего почтения. Отец в глазах каждого из своих детей сделается покровителем врага. Всякая его доброта или строгость к которому-либо из детей будет перетолкована другими его детьми в дурную сторону, будет приписана несправедливому предпочтению или несправедливой ненависти. Среди страстей, обуревающих семью при многоженстве, воспитание детей будет в самом жалком состоянии: одних развратит строгость, других – снисходительность. Правда, на Востоке мы находим спокойствие в полигамических семьях; но там рабство предохраняет семью от раздоров: одно зло там излечивается другим злом – там все спокойно потому, что над всеми тяготеет одинаковое иго.

Многоженство усилит власть мужа, и с каким рвением будут жены стремиться наперерыв одна перед другой угодить ему! Как будет каждая из них стремиться стараться заслужить предпочтение перед соперницей! Но такой порядок в семье есть ли благо, или же есть зло? Конечно, полигамия должна быть учреждением превосходным в глазах тех, которые имеют столь низкое понятие о женщинах, что, по их мнению, чем более подвластна женщина, тем лучше. Но те, которые признают, что влияние прекрасного пола благоприятствует смягчению нравов, умножает общественные удовольствия, и что кроткая, мягкая власть женщины имеет благотворное значение для семьи, те не могут также не признать, что полигамия есть учреждение крайне вредное.

Здесь нет надобности входить в рассмотрение полиандрии и двойной полигамии. Даже и сказанное нами относительно первого пункта было бы совершенно излишне, если бы не было уместно указать истинные основания, на которых покоятся нравы.

§ 7. С какими формальностями? Формальности брачного договора должны иметь двойную цель:

1. Удостоверить свободное обоюдное согласие договаривающихся и законность их союза.

Сохранить на будущее время доказательства совершения брака.

Кроме того, надо при этом объяснять договаривающимся, какие права они приобретают и какие обязанности налагаются на них законом.

Почти у всех народов брак совершается с большой торжественностью. Несомненно, что церемониал, поражающий воображение, напечатлевает в умах высокое понятие о силе и достоинстве договора.

В Шотландии закон по этому предмету крайне снисходителен: там не требуется никаких формальностей. Для того, чтобы брак считался окончательно состоявшимся, достаточно согласия мужчины и женщины, если мужчина и женщина объявят в присутствии свидетеля, что вступают в брак.

Несовершеннолетние Английские юноши, тяготящиеся родительской или опекунской властью, бегут в пограничное Шотландское селение Гретна-Грин и ускоряют свое освобождение из-под власти посредством вступления в опрометчивый брак.

При установлении формальностей брака надо остерегаться двух опасностей: 1) не затруднять совершение брака до такой степени, чтобы это могло отвратить от его совершения, когда существуют для него все нужные условия: и свободное обоюдное согласие, и необходимая зрелость; 2) не поставить лица, участвующие в этих формальностях, в такое положение, которым бы они могли злоупотреблять для каких-либо дурных целей.

Во многих странах долго приходится томиться в преддверии храма, прежде чем подойти к алтарю с титулом жениха и невесты: там долго приходится носить брачные цепи, не пользуясь выгодами брака. К чему эти бесполезные формальности, которые только умножают затруднения и препоны к совершению браков? Кодекс Фридриха Великого справедливо упрекают в этом случае в бесполезных стеснениях. Напротив, английские законы на этот раз держатся простоты и ясности; там нет места никаким сомнениям, – каждый или женат, или не женат.

ПРИЛОЖЕНИЕ. О СИСТЕМЕ ИМУЩЕСТВЕННОГО РАВЕНСТВА «Все человеческие существа – говорит Объявление [Декларация] Прав – родятся и пребывают равны в правах». Из этого заключили, что люди должны быть равны и по обладанию имуществом, что все существующие в этом отношении различия должны быть уничтожены и все индивидуумы должны быть подведены под один уровень.

Подобная система была бы гибельна и для безопасности, и для богатства. Человек надеется сохранить то, что наследовал от предков и что сам приобрел, и всякое нарушение этой надежды необходимо причиняет страдание от неисполненного ожидания. Если сегодня один индивидуум возьмет часть собственности другого на том основании, что беднее его, то завтра третий индивидуум возьмет часть собственности у них обоих на том основании, что беднее их обоих, и так далее: таким образом, совершенно исчезнет всякая безопасность владения имуществом и всякая надежда его сохранить.

Так как при этой системе ни один индивидуум не может быть уверен, что сохранит в следующую минуту обладание тем, чем владеет в данную минуту, то никто не станет заботиться об улучшении предметов своего владения и все будут заботиться только о том, что может быть ими немедленно потреблено.

Итак, система имущественного равенства уничтожает безопасность самым процессом своего установления, а по установлении губит народное богатство и губит навсегда. Богатство народа есть сумма богатств индивидуумов, а система равенства бесчисленными путями ведет к уменьшению этой суммы. При подведении всех частных богатств под один уровень общество должно лишиться всех тех предметов, которые иначе не могут существовать, как образуя ценность, превышающую уровень.

Английский народ всеми признается за богатейший народ в мире, а между тем оказывается, что при самой даже высокой оценке его богатства на каждого индивидуума в общем выводе придется не более 20 ф.ст. годового дохода. Следовательно, если все богатство Англии разделить между ее жителями с соблюдением самого точного равенства, и если притом все предметы ее богатства окажутся способны к подобному разделению, то при сохранении капитала на каждого Англичанина придется едва ли более 20 фунт. ст. годового дохода. Но при таком распределении имущества необходимо будет бросить огромное число предметов, представляющих большую ценность, которые не могут быть таким образом разделены и, следовательно, не могут войти в распределение. Считая по 30-летней сложности, 20 ф. ст. годового дохода соответствуют капиталу в 600 ф. ст., – следовательно все предметы, которых цена выше 600 фунт. ст., должны быть в таком случае прямо уничтожены или же должны будут рано или поздно погибнуть сами собой по неимению владельцев, которые бы их сохраняли и заботились о них.

Вот предметы, которые должны погибнуть при установлении имущественного равенства, и погибнуть навсегда, пока будет существовать подобная система, и которых ценность, следовательно, должна быть, при рассмотрении вопроса о имущественном равенстве, вычтена из суммы народного богатства:

1. Все здания, которых цена выше уровня, т.е. все большие здания, как то большие жилые дома, складочные магазины, фабричные строения.

2. Вся утварь, за исключением такой, которая в настоящее время считается самой непосредственной, т.е. за исключением той утвари, которая соответствует достаткам семьи при доходе в 20 фунт. ст. на каждого из ее членов.

3. Все лошади, за исключением немногих из числа тех, которых теперь держат для хозяйства, – так как не только один, но и два члена семьи вместе не будут в состоянии держать одной лошади, потому что ее содержание будет превышать их годовой доход. Следовательно, не будет лошадей для военных надобностей и утратится большая часть удобрения, получаемого от этих животных. В ранние или, как обыкновенно выражаются, в цветущие времена Римской Республики люди, имевшие достаточно средств, чтобы нести конную службу, составляли особый высший разряд, отдельный от разряда людей, имевших средства нести только пешую службу. Республика, допустившая подобное различие, никогда не могла бы допустит системы имущественного равенства.

4. Все значительные библиотеки и вообще все те библиотеки, которых ценность зависит от большей или меньшей их полноты по той или другой отрасли знания и следовательно уничтожились бы при том раздроблении, которое было бы необходимо для осуществления равенства.

5. Все значительные коллекции по естественным наукам: с их уничтожением уничтожатся средства к успешной разработке этой отрасли знания.

6. Все значительные лаборатории и учреждения для производства опытов с целью усовершенствования земледелия, фабричной промышленности или наук: с их уничтожением уничтожатся все средства к усовершенствованию и даже к предупреждению упадка опытного знания.

7. Все скопления имущества в одних руках, дающие средства к покупке изданий по какой-либо отрасли наук в количестве, соответствующем тому обилию, в каком эти издания в настоящее время появляются на литературном рынке.

8. Все скопления имущества, дающие средства к улучшению земли, рудокопен, рыболовен, в обширных и выгодных размерах.

9. Все скопления имущества, дающие средства содержать то количество детей, рождением которых брак может сопровождаться и во многих случаях действительно сопровождается.

10. Вся ценность труда индивидуумов, занимающихся в настоящее время производством таких предметов, которые могут быть приобретаемы только людьми, имеющими значительный достаток, – вся ценность труда тех, которые в настоящее время занимаются различными отраслями искусства или производством каких-либо высших сортов мануфактурных изделий, каковы, напр., музыканты, архитекторы, живописцы, скульпторы, граверы, ваятели, золотильщики, золотошвеи, ткачи тонких материй, цветочники и т.п. Все эти индивидуумы, не находя людей достаточно богатых, чтобы покупать их произведения, должны будут немедленно обратиться к земледелию или какому-либо другому грубому труду, к которому прежний образ их жизни сделал их неспособными и которым поэтому они не могут заниматься с успехом.

11. Вся собственность, состоящая в рентах, которые выплачиваются правительством из налогов, взимаемых с продуктов производства. Так как все налоги взимаются почти исключительно с предметов роскоши, а с установлением системы имущественного равенства все предметы роскоши должны быть извергнуты из народного богатства, то следовательно народное банкротство есть одно из непосредственных и необходимых последствий этой системы.

12. Все ли равно для государства, или же напротив полезно, или же вредно, чтобы мелкие фермы превращались в большие, это – вопрос спорный и нам нет надобности на нем останавливаться. Но во всяком случае бесспорно, что раздробление ферм, как больших, так и малых, во множестве случаев ведет к значительному уменьшению их ценности. Часто бывает, что родник, пруд, удобное сообщение с большой дорогой или с мостом, служит на пользу всей фермы, но как скоро вы раздробите ферму между многими собственниками, то незначительная только часть прежней фермы, или может быть даже и ни одна из ее частей не будет получать никакой пользы от тех удобств, которыми до раздробления пользовалась вся ферма. Чтобы извлечь всю пользу из участка земли, пригодного для известного рода возделывания, необходимы еще другие участки, пригодные для других родов возделывания, – при участке пахотной земли нужно соответствующее количество лесной и луговой земли. С установлением системы равенства один индивидуум будет владеть только луговой землей, другой только лесной, а пахотную землю придется разбивать на многие участки, чтобы покупная цена каждого участка была не выше общего имущественного уровня. Большая часть полей окажется слишком велика, чтобы составить участок одного владельца, и таким образом утратится польза существующих изгородей, а новые владельцы, имея весь свой капитал в земле, будут не в состоянии устроить новые изгороди. При теперешнем нераздробленном состоянии фермы на одной из ее частей стоят дом и хозяйственные постройки, которые служат для хозяйства на всей земле, принадлежащей к ферме; при установлении же имущественного равенства с уровнем в 20 фунт. ст. годового дохода, ферму придется раздробить на участки, соответствующие этому уровню, и в таком случае жилой дом может быть составит особый участок без хозяйственных строений и земли для хозяйства, или же в этот участок войдут только дом и хозяйственные постройки, но не войдет земля, или же, наконец, если в него кроме дома и хозяйственных построек войдет та