!!Экзамен зачет 2023 год / скловский_избр
.doc2 В определенной мере это проявляется и в ошушаемой близости (возможно, такое ощущение не лишено известной степени вульгарности, поскольку под этим качеством понимаются черты доправового сознания) оккупации и usucapio при всем их радикальном институциональном различии. И хотя юристы всегда решительно противопоставляли приобретение по оккупации и по давности, обыденное сознание продолжало их объединять так, что в одном из недавно рассмотренных дел суд вынужден был прямо сформулировать: "Право собственности в силу приобретательной давности может возникнуть не только на бесхозяйные вещи" (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94). Что касается познавательного значения оккупации, то оно невелико, если учесть, что эта форма приобретения права не
238
Е.М. Штаерман обосновывает usucapio как результат "возделывания земли своим трудом" '•
В римском праве такой подход должен связать usucapio и usus, охватывающий главным образом материальную сторону отношения к вещи. Диошди отмечает, что "материал, тщательно собранный Бонфанте, доказывает, что римляне всегда понимали usucapio как приобретение через usus". При этом usus, как показал М- Казер, имел смысл реальной власти, предвосхищая более позднее понятие владения, хотя не был столь четко отграничен от собственности. Диошди добавляет, что usus был "равно применим для обозначения владения как собственника, так и несобственника"2.
Но сведение смысла приобретательной давности только к завладению через труд, обработку вещи или даже, если предельно расширить этот подход, к лишению всех прав прежнего владельца, бросившего вещь без присмотра и потому утратившего связь с нею, хотя такое обоснование всегда так или иначе подразумевалось,3 не может объяснить юридического содержания usucapio, не затрагивает его сути. Например, с позиций трудовой теории, с ее идеологией контроля общины
имела детальной легальной разработки и была вообще слабо укоренена в законе (см.: ДождееД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 195).
Восприятие usucapio исключительно через приему оккупации заметно и в таком выражающем опасение "неконтролируемого захвата" взгляде: "Институт приобретательной давности, на наш. взгляд, должен применяться к природным объектам в том случае, если он фактически использовался гражданином добросовестно, открыто и непрерывно в течение 15 лет с письменного согласия государственного органа, правомочного управлять природными ресурсами" (Чубуков Г.В. Земельный рынок России и права собственников земельной недвижимости // Журнал российского права. 1997. № 5. С. 83), Понятно, что должностные лица никогда не осмелятся подтверждать владение участком как собственным, а "письменное согласие" на любых других условиях автоматически делает невозможной узукапию, да и вообще usucapio как результат бюрократической деятельности — идея, сильно отдающая утопичностью. В то же время Г.В. Чубуков вовсе не замечает ситуации завладенин объектом в результате сделки, через оборот, а не через захват (оккупацию).
' Штаерман ЕМ. Римская собственность на землю //Древние цивилизации. Древний Рим. Вестник древней истории. М., 1997. С. 340.
1 .Diasdi G. Ownership in ancient and preclassical Roman law. Budapest, 1970-P. 88-89.
3 М. Бартошек указывает в качестве "идейной основы" usucapio, во-первых, обязанность собственника заботиться о своей веши. пренебрежение которой дает возможность завладения ею, и, во-вторых, фактическое осуществление права, длящееся без помех в течение определенного времени {Бартошек Af. Римское право: Понятия, термины, определения. М„ J989. С. 320). Такое обоснование уже смещается от идеологии трудового освоения вещи в сторону поощрения правам общих качеств заботливости и осмотрительности, равно важных вообще в обороте, ведь они же служат и к защите интересов добросовестного приобретателя.
239
за "наиболее целесообразным использованием, наилучшей обработкой принадлежавшей ей территории"' не получает объяснения тот факт, что usus auctoritas связывает приобретателя не со всей общиной, а только с прежним обладателем веши, причем эта связь никаким образом не означает возможности какого-либо ухудшения позиции приобретателя, если он не обнаружит желания обрабатывать землю, ухаживать за купленным скотом или эксплуатировать иные манципируемые вещи.
Трудно принять ведущую роль трудового обоснования приобретения собственности также и потом^учто "в античности труд не считался добродетелью и неотъемлемым атрибутом жизни", а воспринимался скорее как "досада, неприятность". Цезарь обратил внимание на то, что "германцы не особенно усердствовали в земледелии", а Тацит замечал, что, по их представлениям, трудом и потом "добывать то, что может быть приобретено кровью, — леность и малодушие"2.
Последовательное оправдание собственности трудом осуществлено на почве протестантского мировоззрения только Локком, который, застав уже сложившиеся формы права, вынужден был искать им такие объяснения, хотя это, конечно, и сказалось на дальнейшем развитии и юридической идеологии, и практики. Но, говоря о генезисе правовых форм, мы едва ли можем найти убедительные доказательства происхождения usu-capio, опираясь на трудовое обоснование собственности. Определенные оговорки, как уже отмечалось, должны быть сделаны для прав на землю, но, во-первых, земля была вовлечена в оборот последней и в наименее четких формах, и потому не может служить универсальной моделью правового развития, а во-вторых, земельные права оказались под наибольшим воздействием общинных представлений, для которых в отличие от официальной идеологии полиса обработка земли никогда не утрачивала самоценности.
• Более того, с позиций трудового объяснения собственности и права в целом отчуждение вещи утрачивает основания, если только оно не может привести причины, восходящие к
' Штаерман Е.М. Указ. соч. С. 340.
2 Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства- М., 1990- С. 36—37. Предпочтение насильственного способа присвоения труду, присущее, конечно, не только древним германцам, ослабляет убедительность трудовой теории, не свободной от идеализации, и подтверждает правомерность и авторитетность захвата как источника собственности для архаичного сознания.
240
собственному труду'. Гражданский оборот должен тогда остановиться, как это обычно и происходит в утопиях и пасторалях.
Вопрос, кажется, уходит в основы права. B.C. Соловьев заметил, что "труд никаких вещей не производит, а производит только полезности в вещах, но полезности, будучи только отношениями, а не реальностями, не могут быть предметом собственности"2. Это поразительно глубокое суждение3 при всей его тривиальности, впрочем, как говорил Л. Витгенштейн, вся философия — "обзор трюизмов". Если вспомнить, что, по излюбленному выражению римских юристов, право охватывает все же мир вещей, "реальностей", то мы должны оставаться в этой сфере, чтобы не оказаться за пределами права, а значит, мы не найдем юридической сути usucapio сведением этого понятия к трудовому освоению вещи. Наполнение usucapio собственно юридическим содержанием следует поэтому увязать уже с нуждами оборота, стремящегося примирить неизбежно обостряющееся в ходе экономического развития столкновение позиций приобретателя вещи и ее предыдущих владельцев, причем usucapio как продукт обмена уместно рассматривать в качестве средства разрешения конфликта между групповой, семейной принадлежностью вещи и вовлечением ее в оборот, который не мог сразу иметь форм безличных, только имущественных связей, приобретенных им поэдиев, когда и первоначальный смысл usucapio оказался утраченным.
1 При таком подходе обмен оказывается формой присвоения чужого труда, а значит, и чужой личности и содержит в себе неразрешимый антагонизм. грозящий социальным взрывом всему обществу, не способному уже обойтись без товарного обмена.
2 CowuW АС. Оправдание добра//Соч.: В 2 т. Т. t.M., 1988. С. 433. Кажется, на те же представления опиралась утвердившаяся в средние века идея, что Бог — создатель, creator, тогда как дьявол — мастер, искусный изобретатель. Если это так, то божественная природа собственности оказывается противоположной труду, искусству.
Вытекающую из этих взглядов обескураживающую перспективу неизменности вещи юриспруденция устранила, признав юридическую нстожде-ственность веши самсф- свое в результате переработки (спецификации).
Кстати, расхождения между прокульяниами и сабинианцами в вопросе о последствиях спецификации состояли не в разной оценке юридического значения труда, как этого следовало бы ожидать в условиях оправдания собственности трудом, а имели своей основой различия в подходах к поставленной греческой философией проблеме ведущей роли материи или формы.
1 Этому взгляду Вл. Соловьева близко суждение Н. Алексеева; Бог. являясь абсолютной творческой силой, не может считаться собстиенииком всех пешей (хотя архаике и восточным государствам эта идея не была чужда. — К.С, ), но "мы, конечные существа, считаем вещи своими потому, что мы не творили этих вещей: мы находим материю в пространстве и времени и можем только придавать ей ту или иную необходимую нам форму" (Алексеев Н.Н. Собственность и социализм // Русская философия собственности. С, 350),
241
Например, Гай объяснял его так: "Считается, что это принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей веши интервала в год или два — времени, которое предоставлено владельцу для приобретения давности"'. Диошди обращает внимание на то, что римляне рассматривали usucapio как разновидность отчуждения2, хотя полного единодушия о месте usucapio в системе права (или системе изложения права) не было3.
В этом отношении usucapio на завершающей стадии развития может приобрести качество способа обратного введения4 в гражданский оборот вещей, оказавшихся за его пределами, путем присвоения правовой позиции владельцу. Такое суждение, подчеркивая технические возможности usucapio и являясь, конечно, телеологическим, не может быть пригодно для объяснения происхождения института. Как замечает Диошди, раннее римское право не дает оснований считать, что умо-
' Д-В. Дождев, приводя это суждение, обращает внимание на его некорректность: нельзя "говорить о неопределенности отношений собственности, если истинный собственник веши известен" (Дождев Д.В, Римское частное право. С. 372).
Позднейшие обоснования исходят из рассудочных доводов, зашищаю-ших оборот и позицию добросовестного приобретателя: "Каково бы ни было происхождение собственности, каким бы путем она ни была приобретена, если она была в течение известного времени связана с волею лица, если она составляла ненарушимое его владение, то она присваивается ему окончательно, и никакие дальнейшие пререкания не допускаются-
Иначе никто бы не мог быть уверен в законности своего владения и все отношения собственности покоились бы на зыбких основаниях- Давность установлена именно вследствие того, что прочность собственности составляет первую потребность гражданского оборота" (Чичерин Б.Н. Собственность и государство // Русская философия собственности. XVIII—XX. СПб.. 1993. С. 115). Можно заметить, что возможная несправедливость лишения собственности прежнего владельца обоснована не обработкой веши, а, во-первых, вложением в нее воли приобретателя и, во-вторых, требованиями стабильности, все обоснования коренятся в логике оборота.
1 Diosdi G. pp. cit. P. 144.
"Usucapio ведет к окончательной утрате бывшим собственником прав на вещь, то есть является скорее способом отчуждения, нежели приобретения",— отмечает Д. Дождев (Дождев Д.В. Римское частное право- С. 373). Если это так, то сделанное по другому поводу замечание Помпония: "...поскольку считается, что закон Двенадцати таблиц употребляет слово "купля (emptionis)" на все случаи отчуждения..." (Дождев Д.В. Римское частное право, С. 379) •— приобретает здесь значение дополнительного довода в пользу того, что источник usucapio следует искать о архаичной купле-продаже и в целом в обороте: именно этой логике мы и пытаемся следовать.
1 Дождев Д.В. Римское частное право. С. 371.
4 При этом обороту мы противопоставляем не пребывание вещи в t'ami-lia — как это было на ранней стадии развития, а удерживание веши только во владении лица, без наличия распорядительных правомочий.
242
зрительно могла быть сформулирована конструкция, в прямом виде превращающая неправовую позицию в правовую: реальный путь развития шел по пути приспособления к ранее возникшим правовым средствам, а ведущим мотивом становилось стремление найти в известных формах новые возможности. Поэтому мы, скорее, встретим объяснение типа изречения (из-. вестного также у Цицерона, который, впрочем, как истинный римлянин вряд ли стремился и здесь к оригинальности, предпочитая ей опору на здравый смысл, сила которого в очевидности, конвенниональностн (общепринятом): usucapio constituta est ut aliquis litium finis esset —.приобретательная давность была ус-тановлена, чтобы положить конец тяжбам. В этом смысле естественно появление взглядов, согласно которым достаточно длительное для небольшой общины владение выступало сначала как доказательство или, точнее, как основание для освобождения владельца от бремени доказывания права на вещь".
Выяснение юридической природы usucapio требует рассмотрения предшествующего ей феномена usus auctoritas (буквально: пользование и ручательство2), возникшего на почве древней купли-продажи и выражающего форму принадлежности веши приобретателю. Наличие usus auctoritas позволяло приобретателю опираться на помощь продавца в случае предъявления требований к вещи третьими лицами, а также при защите утраченного usus3. Согласно одним взглядам, auctoritas — это только гарантия против эвикции вещи на короткий период времени (соответственно вещь сразу закрепляется у приобретателя), по другим — это власть, даже собственность предшественника на переданную вещь, ограниченные сроком. Здесь же заявлено очень важное положение: auctoritas против чужеземцев действует вечно (aetema auctoritas), что заставляет искать общую почву у понятия auetoritas.
' Diosdi G. Op. cit- P. 90. .
2 Бортошек М. Римское право: Понятия, термины, определения. С, 320. Такой перевод, впрочем kaK и любой другой, может вызвать возражения, так как он в известной мере предрешает содержание самого понятия, относительно которого ведутся многолетние дискуссии.
Диошди скептически оценивает возможность его точного выражения наличными языковыми средствами и лишь замечает,.что "слова usus auctoritas вместе наверняка означают, что владелец веши получил неоспоримую юридическую позицию" (Diosdi G, Op.cU. P. 89).
Мы уже обсуждали смысл понятия usus auctoritas в гл. 4 книги.
3 "Очевидно, при утрате приобретателем держания <usus) виндикацион-ный иск также вчинялся при участии auctor, который помогал приобретателю доказать лучшее право на всшь в форме legis actio Sacramento in rem"; не исключена и легитимация отчуждатсля на виндикацию (Дождел Д,В. Римское частное право. С. 375, 387).
243
! Д. Дождев, опираясь на текст Цицерона (главный источник по этому вопросу), разграничивает содержание auctoritas до возникновения приобретательной давности, когда мы имеем дело с usus auctoritas, и после приобретения по давности, когда, как сформулировал Цицерон, возникает rata auctoritas (переведено автором как "подтвержденная власть"). При том» что "обе auctoritas относятся к нематериальному аспекту, принадлежно-.сти (в отличие от usus) и квалифицируют его как право, которое может быть защищено процессуальными средствами", различия между ними состоят в том, что в случае, usus auctoritas самостоятельная защита невозможна, а требуется привлечение предшественника, причем его участие не ограничивается только гарантией на случай эвикции (вопреки господствующему мнению), тогда как rata auctoritas — это уже основание для нормальной защиты, т.е., по словам Цицерона, "конец споров и опасности судебных разбирательств", хотя и не создает права приобретателя на вещь. Отсюда делается вывод, что auctoritas в составе usus auctoritas "представляет собой конституирующий элемент специфического режима принадлежности, соотносимого с классической possessio ad usucapionem"'-
Такое понимание позволяет увязать auctoritas с той исторической стадией обмена^ когда нахождение вещи в составе -fa-milia (где могли пребывать и вещи, исключенные из оборота) юридически противопоставлялось ее выходу в оборот, что требовало придания ей определенной формы обшей принадлежности, личной связи, объединявшей и отчуждателя, и приобретателя, пока вещь не упокаивалась вновь в составе иной famUia. Тогда aetema auctoritas против чужаков объясняется тем, что вещь рассматривается как вырванная из недоступной чужакам в силу ее связи с культом предков fanulia2 и тем самым постоянно пребывающая в обороте3.
Следовательно, auctoritas отражает процесс нахождения баланса в определении форм принадлежности на той ранней стадии, когда оборот начинает затрагивать имущественную це-локупность familia. Этот процесс носил, конечно, фундаментальный характер и, безусловно, имел первенствующее значение для иных форм, .которые, имеют свой источник в нуждах оборота. Поскольку наше право сегодня достаточно чувствительно к вопросам приоритетов форм, подчеркнем замечание Д. Дождева: "Несомненно, возможность приобретения от не-
\ ДождевД.В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 128—130.' 1 См.: Дожде* Д.В. Римское архаическое наследственное право. М., 1993. 3 См.; Дожди Д. В. Основание зашиты владения в римском праве. С. 131—132.
собственника представляет собой лишь следствие самого порядка, который наделяет реальным эффектом давностное владение и вторична, как и трактовка usucapio в качестве способа приобретения"'.
Другая известная сторона того же процесса ~ развитие идеи личности, а вслед за ней — и воли лица (поэтому учет добросовестности на ранней стадии был еще невозможен), с которыми увязывается уже классическая usucapio. Но их тесная связь с оборотом не вызывает сомнений и заставляет в дальнейшем искать решения основных проблем приобретательной давности исходя из логики оборота,
Usucapio, возникшая из usus auctoritas, — продукт доклас-сического развития, откуда часто выводят и смысл термина — приобретение через пользование (usu capere). Трансформация, которую претерпевает usucapio в классическом праве, увязывается с отделением собственности от личных отношений и различением собственности и владения. Одновременно происходит и сужение сферы самой usucapio2.
Поскольку первоначально usucapio не требовала добросовестности (bona fides) и надлежащего основания (iusta causa), их проникновение в usucapio можно объяснять как возрастанием индивидуализации в римском праве, так и взаимодействием usucapio с развивающимися понятиями об основаниях собственности.
Обсуждая значение bona tides, Диошди замечает, что в строгом смысле слова вещь, полученная с пренебрежением формальностями, не может считаться находящейся у приобретателя в доброй совести, поскольку каждый знал, что без манципации или in iure cessio собственность не приобретается3.
Но свой смысл bona fides может получить только на почве перетекания юридического значения от ритуальных форм оборо-
' ДождевД.В. Римское частное право. С. 373.
Если согласиться с этим, то действие приобретательной давности в обороте представляется как противостоящий собственности механизм с восполняющими функциями»-гг для такого представления и на самом деле имеется немало оснований.
^.DioaftG.Op.ciI.P. 145.
4bid.P.14S.
Этот вопрос, однако, имеет и современное звучание. Содержанием ст. 168 ГК охватывается не только незаконная сделка, нарушающая установленный законом запрет и потому действительно исключающая добросовестность, но и продажа чужого имущества, которая, будучи незаконной сама по себе, не сопряжена ipso iure с недобросовестностью, поскольку приобретатель действует, находясь в неведении относительно фактов, а не стремясь нарушить право (не будем рассматривать как имеющую мало почвы в действительности ситуацию, в которой воля покупателя направлена на прямое нарушение закона, не позволяющего продавать чужие вещи). См. также гл. 5.
245
та к неформальной традиции, в основе которого лежит разрушающее ритуалы осознание того, что внешние акты поведения получают силу не из самих себя, а из своего внутреннего, волевого содержания, А такому осознанию нет места, пока архаические ритуалы не подвергаются испытанию рациональностью. Следовательно, добрая совесть выступает не как некий антипод манципации, а скорее как продукт поиска смысла в ритуале.
Usucapio находилась во взаимодействии с бонитарной собственностью, которая через Actio PubHciana опиралась на при-обретательную давность, а также с владением. Это не только привело к внутренним модификациям самой usucapio, но и сузило область ее применения.
Классическая usucapio имела другое важное ограничение — не подлежала приобретению по давности ворованная вещь (вероятно, речь сначала шла только о самих ворах). При широком понимании воровства архаичным правом это ограничение имело серьезные последствия и практически оставило usucapio лишь сферу передачи вещей путем взаимодействия с собственником.
Одним из наиболее важных практических вопросов современной лриобретательной давности является именно сфера ее действия. Поэтому есть смысл сразу акцентировать внимание на ограничении сферы usucapio. Достаточно убедительным представляется объяснение Диошди. Он исходит из того, что с утратой римским обществом первоначального характера небольшой общины и быстрой экспансией Рима старые сроки usucapio — два года для недвижимости и год для движимости — пришли в явное противоречие с реальностями оборота. Эти сроки теперь никак не гарантировали прежнему владельцу возможность своевременно отыскать свою вещь и принять меры к ее возврату. Более логичным было бы увеличение сроков (как это было сделано наконец Юстинианом и воспринято современным гражданским правом), но такой путь, означающий ревизию законов Двенадцати Таблиц, был абсолютно исключен для классического права. Поэтому юриспруденция пошла по пути ужесточения условий usucapio и резкого ограничения ее сферы. Следовательно, само по себе снабжение приобретатель-ной давности ограничительными механизмами, в том числе требованием добросовестности, не может считаться чертой прогресса этого института. Если взять его в развитии, то классическая usucapio была наиболее жесткой и ограниченной по срав-
246
нению как с архаичной, так и с той, которая закреплена современными кодексами'.
О "тенденции затруднять давность" применительно, в частности, к взглядам Павла на требование доброй совести для момента не только традиции, но и купли говорит Дернбург2.
Нужно, однако, заметить, что нормативное смягчение при-обретательной давности в современном праве многих стран сосуществует с одновременным сужением ее сферы за счет непосредственного возникновения собственности у добросовестного приобретателя движимости, с одной стороны, и устранения ограничений виндикации недвижимости — с другой.
В русском праве, пишет Г.Ф. Шершеневич, "давность владения остается институтом малоразвитым"3.
Впервые давность владения обнаруживается в Псковской судной грамоте, хотя и до этого ссылки на старину владения были обычным делом- В русских памятниках можно заметить такие условия давности, как срок владения (от трех дет;' Согласно трехпольному хозяйству, до 30 для выкупа родоюввчяяу" ществ); непрерывность и спокойствие владения; воэдсйспяге на вещь (если владелец "стражет тою землею"); указание основания владения. Для движимых вещей давности не было: "холопу, робе суд от века".
В крестьянском быту имелось твердое убеждение, что не срок, а обработка земли — основание права, вследствие чего сам по себе выход из владения недвижимостью еще не ведет к утрате права собственности4.
Отмеченное М.Ф. Владимирски м-Будановым усложнение отчуждения родовой вотчины, ограниченное правом выкупа, вследствие чего "право собственности окончательно утверждалось не только договором купли, а истечением давности"5, имеет черты общности н<| столько даже с usucapio, сколько с предшествующим ему usus auctoritas.
Возможно, по причине слабой укорененности в отечественном праве приобретательная давность столь легко выпала
' Diosdi G. Ор. cit, P. 147-148. 1 Дерибург Г, Указ. соч. С. 135. ' } Шершеневич Г.Ф. Учебник русского гражданского права. М., 1995. С. 187.
4 Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского праьа. Ростов н/Д, 1995. С. 503-505. . ) Там же. С. 574.
247
из ГК РСФСР 1922 г. В результате возникли совершенно неизбежные пробелы в вещных отношениях.
Ведь после отказа в виндикационном иске либо по основаниям добросовестности владения', либо по пропуску срока давности, а также и в случае непредъявления такого требования возникало незаконное владение без каких-либо перспектив перейти к определенному титулу. В такой ситуации, создающей вечное разъединение собственности и владения, вещыориди-чески выбывала из оборота и не могла в него вернуться легальным образом. Кроме того, вследствие одновременного упразднения и владельческой защиты такое незаконное владение не было защищено от любых посягательств; следовательно, вещь не только не могла вернуться в оборот, но и ее спокойное владение вне оборота не было никак обеспечено. Эта ситуация. более созвучная сегодняшнему дню, осталась без изменений и, надо ожидать, в скором времени привлечет внимание.
Не случайно цивилисты призывали к восстановлению при-обретательной давности. Уже в 30-е гг. первым на это обратил внимание В.А. Рясенцев. Ко времени разработки гражданских законов начала 60-х годов эта идея приобрела широкое признание среди ученых2, однако еще не стала достаточно убедительной для законодателя.
В последующие годы такие обстоятельства, как неограниченная виндикация государственного имущества3 и снисходительное отношение к восстановлению сроков исковой давности, а главное, слабое развитие оборота, позволяли обметить проблему незащищенного незаконного владения. Эта ситуация нашла свое теоретическое отражение в приравнивании позиции добросовестного приобретателя к собственнику: "Известно, что согласно правилам ст. 151—157 ГК РСФСР добросове-
' По ст. 183 ГК РСФСР 1922 г. (по образцу § 932 ГГУ) исключение еще делалось для покупателя, получившего имущество, не подлежащее виндикации. Такой покупатель становился собственником. Однако в главе о купле-продаже ГК РСФСР 1964 г. и эта норма оказалась утраченной.
г См., напр.: ГенкииД.М. Право собственности в СССР. М., 1961. С. 215. Интересно, что предлагалось установить одинаковые сроки исковой (по виндикации) и приобретательной давности. Ср. с установленным ГГУ максимальным сроком исковой давности в 30 лет (§ 195 ГГУ) и сроком в 30 лет (предельным) приобретения по давности земельного участка (§ 927 ГГУ);
' Ее инерционное действие продолжается и сегодня: применительно к государственной собственности начало течения приобретательной давности может исчисляться в любом случае не ранее 1 июля 1991 г., когда истек срок исковой давности после вступления в силу Закона "О собственности в СССР", отменившего неравные условия зашиты прав собственности разных субъектов (Вестник Высшего Арбитражного Суда РФ. 1997. № 7. С. 94).
248
стный приобретатель имущества от несобственника становится его собственником", если нет оснований для удовлетворения виндикационного иска".