!!Экзамен зачет 2023 год / Тон А. Правовая норма и субъективное право_часть 2

<21> Превосходно написано у Биндинга (Binding. A.a.O. I. S. 167).

Положением "нет наказания без вины" определено существенное требование к справедливому назначению наказания. Одного этого положения достаточно при наказаниях, которые обусловлены непосредственно нарушением <22>. Здесь наказание в один и тот же момент заслужено, назначено и принято. Только косвенно здесь можно создать предмет будущего решения - применимо ли наказание и приводить ли его в исполнение <23>. Между тем такое наказание, которое одномоментно связано лишь с самим действием, образует абсолютное исключение. Количество таких случаев уменьшается. Наше правосознание требует более четких гарантий. Это позволяет налагать наказание преимущественно лишь судебным решением и только лишь в процессе, который предоставляет достаточные гарантии защиты обвиняемого. Этим отличаются по времени понятия "обвинение", "приговор" и "приведение приговора в исполнение". Перед "обвинением" у нас только наказуемый, а после - обязанный отбыть наказание, а сразу после приведения приговора в исполнение перед нами истинно наказанное лицо. Но в этой последовательности необходимо предусмотреть еще ряд требований.

--------------------------------

<22> Ср. выше, § 7 гл. 1.

<23> Если, например, кредитор подает в суд на исполнение дебиторской обязанности и должник возражает, ссылаясь на недействительность такого требования, возникшую вследствие применения запрещенного самоуправства. Здесь приговор, которым отклоняется требование истца на основе возражения должника, не назначает наказание, а, скорее, основывается на правовом состоянии, наступившем в связи с действием кредитора при наказании.

В первую очередь нужно, чтобы лично был наказан только виновный. Именно виновный должен ощутить зло наказания, а не невиновный. А если невиновный все же разделяет страдание виновного, то это может быть только, пожалуй, неизбежное, но все-таки непреднамеренное рефлекторное действие наказания <24>. Как следствие, несение наказания оканчивается в случае смерти виновного. Наследование наказания либо обязательства понести наказание точно так же недопустимо, как оскорбление мертвого; также оскорбились бы и родственники. На сегодняшний день оба этих положения общепризнанны. Только еще сохраняется некоторая непоследовательность <25>. Но это следует из того, что государство обязано наказывать виновника и что оно не может допустить отбытия наказания третьим лицом; наложение денежного штрафа не является исключением <26>.

--------------------------------

<24> Если, например, кормильца семьи лишили жизни или свободы.

<25> Параграф 30 Уголовного уложения: "В наследственную массу может быть включен и приведен в исполнение денежный штраф, если приговор вступил в законную силу при жизни осужденного". Но при этом то зло, которое несет в себе наказание, выражается не в самом приговоре, а в лишении денежной суммы.

<26> Binding. A.a.O. I. S. 167 (Anm. 285). При actiones poenales у римлян это было, разумеется, по-другому по приведенным в гл. I (сн. 77) причинам.

Далее, только лишь совершение деяния и виновность недостаточны для наказания виновного. Чтобы привлечь к наказанию, виновный должен быть в то же время вменяемым. Это необходимо в силу двух обстоятельств. Во-первых, потому что невменяемому не может быть предоставлена возможность эффективной защиты. Как лицо, физически отсутствующее в процессе, в тяжких случаях (§ 319, 327 Уголовного уложения), так и лицо, так сказать, "духовно отсутствующее", не должно быть осуждено. Во-вторых, против самого приговора говорит то же обстоятельство, что и против его исполнения (так как приговор уже содержит в себе часть приведения его в исполнение). Это касается не только отдельных наказаний, которые исполняются одномоментно с вступлением в законную силу приговора <27> (и в этом отношении здесь совпадают вынесение приговора и приведение его в исполнение), а также того состояния, когда из-за приговора суда положение обвиняемого в человеческом обществе уже ущемлено и это ущемление хотя и не является наказанием, налагаемым правопорядком, но является наказанием по факту.

--------------------------------

<27> К примеру, § 31, 33, 35 Уголовного уложения.

В конце концов необходимо еще и третье. Виновный должен оставаться вменяемым все время исполнения наказания. Это уже на сегодняшний день повсеместно принято <28>, но остается, на мой взгляд, нераскрытым в свете альтернативных точек зрения (таких, как юстиция возмездия). Согласно такому "альтернативному" взгляду, виновный должен испытать страдание и вместе с тем признать это страдание как возмездие за поступок, возложенное на него обществом, в котором он живет и чей порядок он нарушил. Поэтому он не может быть лишенным способности понять связь между злом в отношении его и его виной в отношении общества. Обезглавливать или заключать в тюрьму сумасшедшего преступника показалось бы нам бессмысленной жестокостью, но никак не справедливостью. Но это же обстоятельство запрещает также, чтобы посредством приведения в исполнение денежного штрафа его лишили средств к существованию.

--------------------------------

<28> Абзац 2 § 485 и § 487 Уголовного уложения. Ср. также: Heinze in: v. Holtzendorffs Handbuch des deutschen Strafrechts. II. S. 593.

Вывод здесь такой: нет наказания без вины, недопустим обвинительный приговор и приведение его в исполнение в отношении невменяемого лица.

4. Было бы недопустимо использовать эти тезисы без подробного описания каждого вида возможных правовых последствий. Наказание и компенсация (die Ausgleichung) имеют различные цели. Это возможно потому, что предпосылки для их наступления должны устанавливаться по-разному. Но прежде чем мы что-то решим относительно этой возможности, мы должны сперва детально остановиться на двух явлениях, в которых возникают похожие вопросы, осознание и определение которых для дальнейшего исследования имеет большое значение.

Выше мы видели, что правопорядок не ограничивается запретом нежелаемого посредством своих норм. Где он может, он предотвращает осуществление не желаемого им самостоятельно. Правопорядок может сделать так прежде всего в отношении не признаваемых им сделок. Здесь в его власти упразднить предполагаемый сторонами юридический эффект с самого начала, и этим он может в большинстве случаев ограничиться. Ему будет безразлична сама попытка совершить сделку, которой он не придает юридического значения, - правопорядок в большинстве случаев не будет ее даже запрещать. Однако может быть и так, что правопорядок не признает уже саму эту попытку и потому запрещает ее, что угрожает наказанием за виновное нарушение такого запрета. Это наказание является правовым последствием наказуемого правонарушения (Unrecht), которое заключено в самой попытке заключения сделки. Недействительность же сделки, напротив, никогда не является правовым последствием противоправности <29>. Недействительность означает недопущение правового эффекта вне зависимости от запрещения либо незапрещения попытки совершить саму сделку и таким образом установить состояние, которое возникло бы и без этой попытки. Воля частных лиц просто разбивается здесь о противостоящую ей волю правопорядка.

--------------------------------

<29> Это равным образом имеет силу не там, где каждая попытка совершения определенной сделки остается без юридического эффекта, а, скорее, там, где он возникает из определенного умысла. Так, при manumissio in fraudem creditorum согласно lex Aelia Sentia (pr. J. qui quibus I, 6) недействительность сделки признается только для тех случаев порочного освобождения, которые предусматривают цель уменьшения числа кредиторов. Правовая норма, которая не является самостоятельной, гласит здесь не "ты не должен выпускать на волю во вред", а "нельзя отпускать на волю во вред кредиторам" и только в дополнение выступает истинный императив "Ты не должен даже пытаться".

Следовательно, чтобы недействительность сделки <30> наступила подобным способом, попытка ее совершения может исходить от невиновного лица либо от невменяемого. Супруг не имеет права отдавать в залог отданный в приданное участок земли. Попытке такого обременения, разумеется, можно не препятствовать - это только лишь действие, которое, пытаясь достичь незримого юридического эффекта, такового не достигает и потому так и остается абсолютно бесполезной затеей. Потому и сделка не будет действительной вследствие того, что супруг, как и его контрагент, пребывали в простительном заблуждении относительно качества земельного участка. Между тем такое заблуждение исключает любую вину. Земельный участок также не закладывается, если супруг был невменяемым. Разумеется, напрашивается возражение: сделка невменяемого - это вообще не сделка с точки зрения права. Определенно это так, и дает нам новый довод. Как недееспособный вообще не может произвести сделку, так и супруг тоже не может ее произвести. Он не просто не может - он абсолютно не в состоянии. И вообще вопрос, что является основным, а что побочным: "Нельзя отдавать в залог" - истинный императив, а "Ты не должен" идет с ним параллельно. Для недееспособных <31> этот запрет, конечно, не отменяется. Я также не могу не добавить здесь, что если каждый императив законодательства с самого начала нацелен быть действительным только для вменяемых лиц, то все-таки непонятно, когда правопорядок издает норму для тех, кто не в состоянии ее постичь. Здесь правовое положение гласит только: "Сумасшедший et cetera не может совершить сделку". Но это же не самостоятельная правовая норма, поскольку ей не хватает императива. К значению подобных несамостоятельных норм я вернусь далее <32>. Существует ли для объявленных недействительными сделок наряду с "Нельзя" ("Es kann nicht") еще и "Ты не должен" ("Du sollst nicht"), является вопросом толкования. Если вся сделка неизвестна правопорядку или неизвестна в такой особой ее форме, тогда определенно императива не существует. Ни одна норма в классическое время не предписывала римлянам "Вы не должны составлять совещание в присутствии менее чем трех свидетелей" или "Вы не должны довольствоваться лишь голыми договоренностями, но должны облекать их в стипуляционную форму". Правопорядку было вполне достаточно просто игнорировать волю, не выраженную в форме манципации или так называемые nudum pactum. В подобных случаях хотя изъявления сторон пусты и напрасны, но не являются противоправной попыткой <*>, они должны достичь правового эффекта. Но возможно и такое, что правопорядку также нежелательна сама попытка, и поэтому она запрещается сторонам. Точным знаком подобной нежелательности является то, когда за вышеперечисленное существует угроза наказания <33>. Тогда правовое положение гласит не только лишь "Сделку нельзя совершить", но выражается в императиве "Ты не должен даже пытаться". Но если попытка может быть как запрещена, так и не запрещена, в любом случае предусмотренная правопорядком недействительность юридического акта <34> не зависит от виновности либо невиновности совершавшего его лица. И, разумеется, она не является следствием противоправности.

--------------------------------

<30> Несмотря на случаи, приведенные в сн. 29, здесь предпосылкой недействительности служит определенный умысел при совершении действия, а следовательно, само желание, в большинстве случаев - желание запретного.

<31> Недееспособность в узком смысле, т.е. в значении "несделкоспособности", чаще всего совпадает с невменяемостью - по крайней мере каждый невменяемый также "несделкоспособен", если даже не наоборот. Я предполагаю поэтому в тексте обычный случай, когда недееспособный является также невменяемым.

<32> Параграф 9 гл. VII.

<*> Описанной выше. - Примеч. пер.

<33> Примеры см. выше, в гл. I (сн. 33).

<34> Опять же с ограничениями, описанными в сн. 30.

5. Юридический эффект, достигаемый посредством направленного на это волеизъявления, может быть в любой момент упразднен правопорядком - точнее говоря, правовой эффект имеет место только там, где это допускает сам правопорядок. Само волеизъявление, как и любое другое человеческое действие, хотя и может запретить право, но тем самым не может сделать его невозможным. В относительно редких случаях ответственные за это государственные органы в состоянии предотвратить наступление запрещенных действий - только там, где власть может препятствовать самому замыслу и где эта власть имеется в распоряжении в нужное время и в нужном месте.

Но там, где оказывается верным наш последний тезис, уже все равно, угрожает ли противоправность со стороны сознающего свою вину лица либо совершенно невиновного. После изоляции усадьбы, в которой вспыхнула чума скота, сторожа должны оказывать сопротивление каждому приходящему туда либо пытающемуся уйти. Нет различия, являются ли приходящие и уходящие вменяемыми или нет. Разумеется, у сторожей та же обязанность по отношению к животным. Так, можно было бы подумать, что императив обращен только лишь к сторожам: "Вы не должны кого-либо выпускать или впускать" - и только для поддержки этого требования издается дальше запрет вменяемым людям "Вы не должны выходить или входить". Сама возможность этой точки зрения исчезает, как только мы переносим этот случай в другое русло. Возьмем вместо служащего, профессиональный долг которого предотвратить противоправность, и вместо лица, находящегося под угрозой в своем собственном пространстве, полностью непричастное третье лицо. Если такое лицо препятствует невменяемому человеку нарушить предписываемый запрет, то это, несомненно, никакое не противоправное действие. Здесь также возможно возражение: то же самое действительно по отношению к животным. Само по себе различие здесь бесспорно. Что касается животных, то они вообще не могут совершить противоправное действие <35>. Никогда, например, не запрещалось прогонять ворон от общественной дороги. Если же ребенку или умалишенному помешали идти по дороге, ходить по которой не запрещено, то препятствующий совершает противоправное деяние, за которое его могут в частноправовом, а то и, возможно, в уголовно-правовом порядке привести к ответственности. Но что это препятствие может сделать разрешенным при возведении ограждения или запрещенным в его отсутствие, если запрет не действует в отношении недееспособного и его свободный проход не будет ограничен ни в первом, ни во втором случае? Различные трактовки этих двух случаев, по моему мнению, с неизбежностью указывают на то, что препятствование в первом случае разрешено, поскольку оно предотвращает противоправность, так как тем самым запрет распространяется на всех, даже на невменяемых, людей <36>.

--------------------------------

<35> То, насколько посредством действий животных вообще могут быть нарушены чьи-либо права, здесь не принимается во внимание.

<36> Этими основными положениями решается вопрос, наказуемо ли убийство невменяемого, которое было вызвано такими обстоятельствами, как необходимая оборона, или не наказуемо лишь то действие, которое совершено при крайней необходимости. В пользу крайней необходимости вопрос решается в настоящее время господствующим учением (см.: Meyer. Lehrbuch des deutschen Strafrechts. § 53. S. 252 (Anm. 6) и то, что здесь уже процитировано); также Oppenhoff (Strafgesetzbuch. § 53. N 6) оставил свое прежнее, существующее с четвертого издания данной книги мнение, что тут налицо необходимая оборона. Тем не менее я хотел бы придерживаться именно этой точки зрения. Прежде всего для защищавшегося лица не все равно, должен ли он себе сказать "Я совершил правонарушение (Unrecht) и останусь безнаказанным" или "Я не признаю свой поступок в качестве противоправного". Кроме того, он - примем только случай крайней необходимости - подвергся бы наказанию, если он такую крайнюю необходимость создал по своей вине или мог избежать совершения данного действия другим способом. Но несравненно более важным будет этот вопрос для третьего лица. Кто убил нападающего, чтобы спасти таким единственно возможным способом жизнь другого, например своего атакуемого друга, действует обычно в состоянии крайней необходимости и не совершает никакой противоправности. Но, по учению оппонента, он бы получил наказание в высшей степени, если бы нападение, как он знал, совершается сумасшедшим. Поскольку крайняя необходимость оправдывает только те действия, которые совершены для спасения своей жизни или жизни близкого человека, следовательно, друг, спасший жизнь, в последнем случае был бы наказан за убийство. Но это кажется мне совершенно нестерпимым выводом. Я не в силах осознать, как одно и то же преступление в одном случае оставляют безнаказанным, а в другом - за него приговаривают к тюрьме; да и в зависимости от того, был ли атакующий в своем уме или нет. Идет ли речь тогда о наказуемости нападающего, которая оправдывает самооборону, или о наказуемости лица, подвергшегося нападению? И если последнее, как может тогда душевное состояние нападавшего решать вопрос безнаказанности и наказуемости, несмотря на то что его состояние ни много ни мало угрожает положению лица, подвергшегося нападению? По-видимому, сама квалификация нападения как "противозаконного" при определении необходимой обороны в нашем уголовном законодательстве и вводит в заблуждение оппонента. Но если не ограничивать подчиненных норме лиц только кругом вменяемых, то нападение сумасшедшего останется противозаконным. Впрочем, по моему мнению, в качестве предпосылки самообороны было бы достаточно и того, чтобы само нападение не было законным. А законным, т.е. полностью оправданным, точно не является нападение безумца - так же как и нападение животного. За предоставленную здесь точку зрения высказывается также ф. Бар (A.a.O. S. 44).

6. Я имею в виду те случаи, когда норма на самом деле нарушена, а защищаемый ею интерес пострадал. Вместе с тем я предполагаю, что правонарушение было совершено без всякой вины или, чтобы сразу полностью исключить вопрос о возможности наличия вины, что оно было совершено невменяемым лицом.

Те, кто вслед за Меркелем и Биндингом распространяют действие установленных законодательством императивов только на лиц, осознающих свои действия, должны сделать логичный вывод: невменяемого человека действие нормы не связывает, следовательно, норма не была нарушена и никакие "правовые последствия" правонарушения, соответственно, наступить не могут. Нарушение защищенного законом интереса - нежелательное и прискорбное для общества событие, но запрещенным оно в данном случае не является. Каждому дозволено предпринимать меры, чтобы защититься от нарушения своих прав неделиктоспособным лицом так же, как он защищается от ветра и непогоды, амбарных мышей и прочих неприятностей. Если эти меры кем-либо не были приняты, что ж, в таком случае он может и пострадать. Правопорядок нарушен не был, а следовательно, и помогать ему не должен.

Меркель последовательно подводит именно к этому выводу. По его мнению, действия умалишенного <37> - явление того же порядка, что и природные катаклизмы. Пусть каждый защищается от них, как хочет и как может, - правопорядок берет на себя защиту только от рациональных, сознательно виновных действий.

--------------------------------

<37> К которому Меркель справедливо приравнивает и вменяемого невиновного правонарушителя.

Я уже высказывал свое согласие с той точкой зрения, что в случае наличия угрозы для чьих-либо защищенных законом благ их обладателю не воспрещается защищать их собственными силами и что в сущности безразлично <38>, исходит ли угроза от неодушевленных предметов и явлений или же от действий живых существ, будь то зверь или человек, умалишенный ли, причиняющий ли вред невиновно или же осознающий противоправность своих действий. Однако все меняется, если речь идет уже не о защите. Если фактические действия носят уже другой характер, пусть и в нарушение правовых норм, то вопрос о том, от чьих действий исходила угроза, приобретает первостепенное значение. Если волк утащил моего ягненка, я могу предпринять любые действия, которые сочту нужными. Мне дозволено любое насилие и коварство, я могу и вернуть украденное, и как следует отыграться на похитителе. Закон не оправдывает мои действия, однако и не запрещает их. Совсем другое дело, если причиной выбытия из состава моей собственности имущества стал человек, пусть и без всякой вины с его стороны <39>. Применять самопомощь против него запрещено - запрещено вне зависимости от того, действовало ли лицо, неправомерно обладающее моей вещью, умышленно, было ли оно от начала до конца невиновным или же, утратив рассудок, вообще неспособно воспринять "разъяснение" (Aufklarung) в том смысле, в каком этот термин употребляет Хельшнер. Человек, охваченный безумием, по-прежнему остается человеком. Как и каждый вышедший на свет из чрева женщины, он является членом государственного сообщества, и правопорядок защищает его наравне со всеми. Против него у меня связаны руки. Применить против него насилие я не могу под угрозой уголовного наказания. К правопорядку может взывать тот, у кого есть правопритязание к ближнему его. Разве справедливо, что мне не предоставляется судебная защита, более того, что она в принципе не может быть мне предоставлена, поскольку отсутствует такая ее предпосылка, как вменяемость правонарушителя? Против дикого зверя я имею право применить силу; против умалишенного я не могу этого сделать, однако и в помощи со стороны государственных институтов, которая служит заменой самопомощи и существование которой оправдывает запрет последней, разве должно быть мне отказано?

--------------------------------

<38> Безразлично для права на самозащиту как такового, а не для определения его пределов и способов осуществления.

<39> Чтобы исключить возражение, вытекающее из I. 1 § 3 de adq. v. a. p. 41, 2 ("furiosus - non potest incipere possidere"), я беру пример, в котором лишение имущества было вызвано действиями полностью дееспособного лица, которое пребывало в исключающем вину заблуждении, однако потом, до того как ему разъяснили его ошибку, стало невменяемым.

Совершенно определенно, однако, можно привести по крайней мере одно подтверждение того, что правовые нормы действуют и в отношении невменяемого лица. Это следует из несомненного и никем не оспариваемого факта: правопорядку известны случаи, когда такое лицо может нести обязательства. Эти обязательства могут возникать самыми различными способами - в том числе безо всяких обязательств, появление которых предшествовало утрате дееспособности. К примеру, если некто, будучи в здравом уме, взял заем, срок платежа по которому должен наступить через год, и до истечения этого срока лишился рассудка, он ни секунды не был никому должен. Однако сразу после того, как он взял заем, в отношении его стала действовать норма "Ты должен исполнить обещанное и по прошествии года вернуть сумму займа". Сама по себе эта норма в силу ее содержания могла бы быть нарушена только со дня наступления срока платежа, и только с этого момента мог бы встать вопрос о задолженности. Наличие обязательства признается здесь безо всякой задолженности, даже безо всякой возможности для такого обязательства повлечь за собой задолженность. И если станут указывать на то, что обязанное лицо само приняло на себя обязательство, то можно переиграть эту ситуацию следующим образом. Возьмем недееспособное лицо, которое безо всякого с ним предварительного согласования стало наследником своего отца и в силу этого приняло на себя его обязательство, срок исполнения по которому наступил позднее. Или же, наконец, возьмем те случаи, когда обязательство возникает непосредственно в отношении умалишенного <40>. Без сомнения, здесь имеет место обязательство (Verpflichtung) безо всякой задолженности (Verschuldung). Однако когда правопорядок объявляет лицо обязанным, что это может значить, как не то, что в отношении этого лица вступает в силу предписание или запрет? Возможно, в этом заключено и нечто большее. Возможно, в таком случае подразумевается и обещание правопорядка оказать помощь в том случае, если императив не будет соблюден, а вместе с тем и предоставление правопритязания (Anspruch) - пусть этот вопрос пока остается открытым. Однако норма, формулировка "Ты должен" ("du sollst") или "Ты не можешь" ("du sollst nicht") лежит в основе каждого обязательства.

--------------------------------

<40> I. 46 de O. et. A. 44, 7: "Furiousus et pupillus, ubi ex re actio venit, obligantur" - I. 10. 11 de op. novi n. 39, 1.

Весьма поучительно то, как чувство справедливого прокладывает себе дорогу и там, где изначально исходным является прямо обратный принцип. Как и Меркель, Биндинг утверждает <41>, что правовые запреты и предписания адресуются только тем, кто в состоянии их исполнить; что закон не связывает "тех, кто даже в случае совершения определенных действий <42> остается недееспособным". Вслед за этим Биндинг вполне логично поучает, что "даже случайность не влечет за собой возникновение обязательства. Обязанность по возвращению собственнику вещи возникает тогда, когда действующий безо всякого умысла правонарушитель становится виновным, и в отношении такого лица может быть вынесен приговор <43> о возложении на него реституционной обязанности". Тем не менее Биндинг, в противоречие Меркелю, искусно проводя разграничение наказания и (так называемого им) возмещения вреда (Schadenersatz) обоих последствий правонарушения, непринужденно замечает: "Невиновность с необходимостью исключает наказание, однако не обязательство по возмещению вреда... обязательство по возмещению вреда нельзя считать коренящимся в виновном деянии, поскольку в противном случае оно исчезало бы при отпадении вины и не могло бы возникнуть в ее отсутствие" <44>. Тем самым и Биндинг признает существование таких обязательств, которые возникают до появления задолженности, и таких норм, которые обращены к еще не имеющему долга лицу. Противоречие еще сильней явствует из выводов, содержащихся во втором томе. Все с той же решительностью Биндинг здесь утверждает: "Быть связанными нормами могут... только те лица, которые способны адекватно выстраивать свое поведение. Неспособные к этому закону не подвластны" (Normen. II. S. 54). Из этого должно бы было следовать, что недееспособные в правовом смысле не способны нести обязанности в принципе. Ведь "правовая обязанность человека вести себя определенным образом значит для него не что иное, как подчинение его действий, чужой воле, а именно воле закона" и "посредством каждого запрета или предписания право понуждает человека к ограничению его воли" (Normen. I. S. 32). Ни одна норма, а следовательно, и ни одна правовая обязанность не могут распространяться на ребенка и на недееспособного. Но несмотря на это прямо перед этим делается следующее утверждение: "Ничто не мешает... в сущности рассматривать не только недееспособных лиц, но и не-людей в качестве субъектов права, способных нести обязанности" (Normen. II. S. 48). В том, что касается возможности быть субъектом права, возразить нечего, однако совсем другое дело утверждение Биндинга о недееспособных субъектах, обладающих способностью нести обязанности. Как обязательство может возникнуть иначе, как посредством правового императива? И как оно может быть возложено на недееспособного, если на него не распространяется действие норм? <44а> Полагаю, очевидно, что это последнее утверждение несостоятельно и что несомненный, признаваемый также и Биндингом факт способности недееспособных лиц нести обязанности со всей убедительностью доказывает, что и в отношении таких лиц правовые нормы действуют ничуть не в меньшей степени, чем в отношении всех остальных.