5 курс / Сексология (доп.) / Лики_и_маски_однополой_любви_Лунный_свет_на_заре_Кон_И_С_
.pdfРоберт Росс,«маленький Робби».Их недолгая связь открыла Уайльду его подлинную сущность, он перестал жить с женой (та не догадывалась об истинной причине охлаждения мужа), зато его стали постоянно видеть в обществе юных проститутов. Главной любовью Уайльда в начале 1890-х
годов был 25-летний Джон Грэй, фамилию которого он дал своему знаменитому литературному герою; имя Дориан вызывало в памяти дорическую любовь.
«Портрет Дориана Грея» (1890), подобно пьесам Уайльда, стал знаменем эстетизма и раздражал консерваторов язвительными нападками на обыденную мораль, скепсисом и идеей вседозволенности. Это было также первое изображение однополой любви в серьезной английской литературе.
Хотя прямо о ней ничего не сказано, подготовленному читателю все достаточно ясно. Лорд Генри женат, но жена его оставила. Он снимает для себя и Дориана домик в Алжире (любимое место отдыха английских гомосексуалов) и стремится духовно оплодотворить молодого человека.
Сесиль Холуорд откровенно влюблен в Дориана, сравнивая его лицо с лицом Антиноя. Дориан понимает, что чувство художника к нему — из той же категории любви, какую испытывали Микеланджело, Монтень, Винкельман и Шекспир. Подозрительно выглядело и любование автора красотой своего героя, хотя его отношение к нему неоднозначно — повесть могла читаться и как история развращения юноши опасными идеями лорда Генри. После публикации книги крупнейший английский книгопродавец отказался распространять ее, считая «грязной», однако она имела шумный успех среди молодежи и за рубежом.
К несчастью Уайльда, среди его страстных поклонников оказался начинающий поэт, 21-летний красавец лорд Альфред Дуглас (1870—1945).
Перечитав «Портрет» не то 9, не то 14 раз, он написал Уайльду письмо, они встретились и вскоре стали любовниками. Юный Бози, как называли его друзья, по-своему любил Уайльда, но это был типичный Нарцисс, который
может только брать. Он разоряет и компрометирует Оскара, втягивает его в отношения с мальчиками-проститутами, они соперничают между собой из-за этих мальчиков. Бози забывает в карманах любовные письма Уайльда, и тот вынужден выкупать их у шантажистов. Оскар и Альфред живут вместе,
показываются в свете, давая пищу сплетням. Буйный и вздорный характер Бози провоцирует частые ссоры, Уайльд несколько раз пытается порвать отношения, но у него не хватает характера, — как только Бози просит прощения, Уайльд сдается.
В дело вмешивается отец Бози, старый маркиз Куинсбери. Не найдя общего языка с сыном, который его ненавидит, Куинсбери послал Уайльду открытую записку, в которой назвал его «сомдомитом» (именно так). Благоразумные друзья советовали Уайльду пренебречь оскорблением или на время уехать за границу, но под нажимом Бози Уайльд возбуждает дело о клевете. Это была большая глупость. Литературные обвинения и буквальное истолкование любовных писем к Бози Уайльду удалось отвести, но когда адвокаты маркиза предъявили суду список из 13 мальчиков, с указанием дат и мест, где писатель с ними встречался, он стал из обвинителя обвиняемым.
На первом суде Уайльд держался героически, защищал чистоту своих отношений с Дугласом и отрицал их сексуальный характер. Его речь, из которой взят эпиграф к этой главе, произвела на публику впечатление.
Доказать «чистоту» отношений с юными проститутами было сложнее.
Уайльд и тут был блестящ.
–«Почему вы общались с этими юношами?
–Я люблю юность (смех).
–Вы возводите юность в ранг божества?
–Мне нравится изучать молодых во всем. В молодости есть что-то чарующее»32 .
Но дело было заведомо безнадежным. Куинсбери был оправдан, а против Уайльда возбуждено уголовное дело. Друзья советовали ему бежать во Францию, он отказался, был арестован и посажен в тюрьму (Бози благоразумно укрылся во Франции). В итоге нового процесса Уайльд и один из проститутов были приговорены к двум годам каторжной тюрьмы.
Началась дикая травля в печати.
«Никогда еще нам не преподавался более драматичный и своевременный урок попусту растраченной жизни, — писала «London Evening News». —
Англия терпела этого Уайльда и ему подобных слишком долго. Прежде чем он нарушил законы своей страны и оскорбил человеческое достоинство, он был социальной чумой, центром интеллектуальной коррупции. Он был одним из верховных жрецов той школы, которая атакует все здоровое,
мужское, простые идеи английской жизни, противопоставляя им ложных богов декадентской культуры и интеллектуального разврата… Ему и таким,
как он, мы обязаны распространением морального разложения среди молодых людей, чьи способности могли бы сделать честь их стране… Судьба Уайльда научит их, что талант не оправдывает пренебрежения ко всем моральным запретам…»33
За этим — два года тюремного заключения (Уайльд рассказал о них в
«Балладе Редингской тюрьмы»), отягощенные напряженными отношениями с Дугласом, которого Уайльд продолжал любить и в то же время считал виновником своих несчастий. В обращенной к Альфреду исповеди De Profundis (1897) он не только сводит их личные счеты, но и защищает свою любовь против жестокого общества и несправедливых законов. Однако силы Уайльда были подорваны. После освобождения в мае 1897 г. он живет во Франции, снова сходится с Бози, они не могут жить ни вместе, ни друг без друга («Я люблю его, как любил всегда, с чувством трагедии и гибели»34 ).
Опять непосильные расходы, общие мальчики, безденежье, отвернувшиеся друзья. Самым верным оказался «маленький Робби», который после смерти
Уайльда как его литературный душеприказчик расплатился с долгами писателя и помогал его детям; после смерти его прах захоронен в могиле Уайльда на кладбище Пер Лашез.
Процесс Уайльда многих напугал, но в его лице геи приобрели символическую фигуру мученика, очень важную для их будущего освободительного движения.
Другая серия скандалов, с явной политической подоплекой, разразилась в Германии. В ноябре 1902 г. покончил самоубийством богатейший промышленник, глава знаменитого концерна Фридрих Крупп, после того как левая пресса разоблачила гомосексуальные оргии на его вилле на острове Капри. Вскоре затем журналист Гарден разоблачил гомосексуальные связи нескольких лиц из ближайшего окружения Вильгельма II, включая личного друга кайзера князя Эйленбурга-и-Хертфельда и племянника знаменитого фельдмаршала графа Куно фон Мольтке.
Подобно Уайльду, оскорбленные аристократы обратились в суд и категорически отрицали свою гомосексуальность. Да, говорил Эйленбург, «я
был в юности восторженным другом и горжусь этим… Одна из тончайших немецких добродетелей — способность к дружбе. У меня были глубокие отношения с мужчинами, которым я писал восторженные письма, и я не жалею об этом. Мы знаем, что наши великие герои, Гете и другие, тоже писали своим друзьям нежные письма»35 . Но перед свидетельством баварского рыбака Эрнста, сексуальными услугами которого он пользовался в своем родовом замке, князь был бессилен.
Для Эйленбурга эти услуги не имели абсолютно ничего общего с его отношениями с Мольтке. Для молодого Эрнста эпизодические сексуальные контакты с князем были не только выгодны, но и почетны.
Националистически настроенная буржуазия не желала понимать этих тонких
различий. Для нее гомосексуальность была просто знаком и символом социального разложения.
Скандальные процессы начала XX в. показали европейским гомосексуалам,
что их судьба — всего лишь разменная монета в политической борьбе, и,
если они не хотят оставаться вечными жертвами, им нужно стать борцами.
Но и сами они, и условия их жизни были такими разными…
В Англии между двумя мировыми войнами главными рассадниками и духовными центрами однополой любви оставались Оксфорд и Кембридж.
Именно в Кембридже возник кружок так называемых «Кембриджских апостолов», позже получивший название группы Блумсберри (по имени района в Лондоне, где они с 1904 г. регулярно собирались в доме сестер Стивен на Гордон-сквер). Наиболее известными членами этого интеллигентского кружка-салона были популярный романист Литтон Стрэчи
(1880—1932), экономист Джон Мейнард Кейнз (1883—1946), историк Голдсуорси Дикинсон (1862—1932), писатель Э.М.Форстер (1879—1970),
писательница Вирджиния Вулф (1882—1942). Свободная дружеская атмосфера благоприятствовала вольным разговорам и шуткам, в традициях Уайльда. Некоторые члены кружка были связаны любовными отношениями.
Хотя никто из них, за исключением Форстера, не выступал публично в защиту однополой любви, они язвительно высмеивали викторианское ханжество и не стеснялись собственной гомосексуальности, причем их высокая интеллектуальная репутация придавала респектабельность и ей.
Во Франции необходимости в политическом движении в защиту гомосексуалов не было. Общественное мнение здесь также было терпимее,
пока речь шла только о частной жизни. Многие английские и американские гомосексуалы, подвергавшиеся травле у себя на родине, находили убежище в Париже. Не особенно волновала французов и мужская проституция. Тем не менее, открыто защищать и пропагандировать гомосексуальность было
нельзя. Два гомоэротических журнала «Inversions* (1924) и «Amitie» (1926)
были сразу же запрещены полицией.
Главную роль в «респектабилизации» однополой любви во Франции сыграла художественная литература. Ни в одной национальной литературе XIX—XX
вв. эта тема не занимает такого большого места, как во французской.
Гомоэротические сюжетные линии присутствуют у О. Бальзака (1799—1850)
в описании отношений между беглым каторжником Жаком Колленом (он же
— Вотрен) и молодым Люсьеном де Рюбампре.
Громким событием окололитературной жизни начала 1870-х годов был роман Поля Верлена (1844—1896) и Артюра Рембо (1854—1891). Любовь с первого взгляда возникла в 1871 г., когда женатому Верлену было 26, а
Рембо— 16 лет, продолжалась два года и стала достоянием гласности из-за своей горячности и драматизма (неуравновешенный Верлен даже стрелял в Рембо, за что попал на два года в тюрьму). Ее поэтическим выражением стали несколько гомоэротических стихотворений обоих поэтов и совместно написанный порнографический «Сонет о заднем проходе».
Гюстав Флобер (1821—1880) в своем ироническом словаре определил педерастию как «болезнь, которая поражает всех мужчин определенного возраста» (сам Флобер, как видно из его писем друзьям из Туниса и Египта,
также был ей подвержен). «Цветы зла» Шарля Бодлера (1821 — 1867)
первоначально назывались «Лесбиянки». Тема мужской любви звучит в
«Песнях Мальдорора» графа де Лотреамона (псевдоним Исидора Дюкасса,
1846—1870).
В начале XX в. художественным исследованием гомосексуального желания занялись признанные классики. Причем, если для Ромена Роллана и Роже Мартен дю Гара, посвятивших проникновенные страницы подростковой дружбе-любви, эта тема была важной, но проходной, то для Марселя Пруста,
Андре Жида, Анри де Монтерлана и Жана Кокто это главный экзистенциальный стержень всей их жизни и творчества.
Марсель Пруст (1871—1922)36 с детства испытывал влечение к мальчикам.
Одинокий и болезненный ребенок, проводивший время преимущественно среди женщин, он мечтал, что когда-нибудь будет жить вместе со своим лучшим другом, которого никогда не покинет. В десять лет он объяснился в возвышенной любви старшему мальчику. В 12 лет, «в поисках удовольствия», начал мастурбировать, запираясь в уборной родительского дома. Несколько лет спустя, застав его за этим занятием, отец прочитал ему лекцию о вреде онанизма и дал деньги на посещение борделя. Этот визит закончился фиаско. Сохранилось поразительное по своей прямоте и наивности письмо Марселя к деду: «Мне было нужно увидеть женщину,
чтобы покончить с дурной привычкой мастурбации, и папа дал мне 10
франков на бордель. Но 1) от волнения я разбил ночной горшок, 3 франка, 2)
по той же причине, у меня ничего не получилось (je n'ai pas pu baiser). Так что теперь мне, как и прежде, срочно нужны 10 франков, чтобы освободиться
(pour me vider), и 3 франка за горшок»37 .
Таким же беспредельно откровенным 16—17-летний Пруст был и со своими соучениками в лицее Кондорсэ. Раулю Версини он признался, что имел сексуальный опыт с каким-то старшим мальчиком, и, хотя тот овладел им отчасти с помощью силы, Марсель не скрыл, что его слабость не была случайной и что он не испытывает по поводу этой «большой гнусности» ни грусти, ни угрызений совести38 .
Подобные признания в мальчишеской среде невероятно опасны, но Марсель страшно нуждается в любви и дружбе. Он завязывает дружеские отношения с тремя младшими мальчиками — пятнадцатилетними Жаком Визе (сыном композитора), его кузеном Даниэлем Галеви и 14-летним Робером Дрейфюсом. Хотя каждый из членов этого «маленького общества четырех друзей» был по-своему замечателен, все они признавали интеллектуальное
превосходство Пруста. Беда, однако, заключалась в том, что они были Марселю нужны, а он им — нет. В незаконченном автобиографическом романе «Жан Сантей» Пруст рассказал, каким одиноким он чувствовал себя в лицее.
Зимой 1887/88 г. Марсель написал Визе: «Я очень нуждаюсь в твоей дружбе… Мое единственное утешение, когда я действительно грустен, это любить и быть любимым»39 . Мы не знаем, что ответил Жак, но матери Пруста привязанность Марселя показалась чрезмерной и она запретила ему встречаться с Визе. В письме Жаку от 14 июня, «которое мне было написать труднее всего в жизни», Марсель рассказал ему обо всем (включая то, как отец просил его хотя бы 4 дня не мастурбировать!) и безуспешно умолял продолжить их отношения. В дневнике Галеви письмо Марселя,
адресованное Визе, сопровождается пометкой: «Этот бедный Пруст абсолютно сумасшедший — посмотрите это письмо»40 .
Марсель в отчаянии пишет Галеви, объясняя ему характер своей привязанности к Визе: «…Есть молодые люди… и особенно типы от восьми до семнадцати лет, которые любят других мальчиков, всегда хотят видеть их
(как я — Визе), плачут и страдают вдали от них, которые не хотят ничего другого, кроме как целовать их и сидеть у них на коленях, которые любят их за их тело, ласкают их глазами, называют их «дорогой» и «мой ангел»,
вполне серьезно, пишут им страстные письма и ни за что на свете не занялись бы педерастией.
Однако зачастую любовь их увлекает и они совместно мастурбируют. Но не смейся над ними…. В конце концов, это же влюбленные. И я не знаю, почему их любовь недостойнее обычной любви»41 .
Не найдя отклика у Визе, Марсель влюбляется в Даниэля, надоедает ему,
посвящает любовные стихи. Гетеросексуальным мальчикам эти чувства были
смешны и даже оскорбительны. В дневнике Галеви по поводу стихотворения Пруста записано: «Какое несносное существо!»42
Влюбленный Пруст ведет себя поразительно глупо. Он не хочет, чтобы мальчики считали его педерастом, но посвященный Галеви сонет назывался
«Педерастия». При всем его уме и таланте, Пруст казался одноклассникам странным, манерным и скучным. «Бедный, несчастный мальчик, мы были грубы с ним…»— писал впоследствии Галеви43 .
Оскорбленное самолюбие сделало молодого человека чрезвычайно скрытным. Отныне и до конца жизни он категорически отрицал свою гомосексуальность. Слово «педерастия» вызывало у него непреодолимое отвращение, он никогда не применял его к себе (и был прав: если педерастия
— анальный контакт, то он этого не хотел и не делал). Страх прослыть педерастом был у Пруста настолько силен, что летом 1908 г. он вызвал на дуэль отца 19-летнего Марселя Плантевиня, с которым писатель в это время интенсивно, но вполне платонически общался, за то, что юноша не опроверг достаточно жестко высказанную кем-то сплетню-намек о природе их отношений. Искреннее раскаяние и извинения молодого Плантевиня разрядили этот конфликт44 .
Пруст постоянно влюблялся в юношей и молодых мужчин, писал им нежные письма и поддерживал теплые отношения, которые большей частью оставались платоническими, а потом перерастали к дружеские. Гомоэротизм не мешал Прусту поддерживать также дружеские отношения с женщинами,
ухаживать за ними и даже пользоваться у них успехом. Писатель хорошо понимал и чувствовал женщин, и они отвечали ему взаимностью.
Самой сильной и длительной любовью Пруста был молодой автогонщик Альфред Агостинелли, который вместе со своей любовницей Анной (Пруст считал ее женой Альфреда) несколько лет жил в доме Пруста на правах его шофера, а затем секретаря. Пруст старался удовлетворять малейшие желания
Альфреда. Внезапный и загадочный уход Агостинелли от Пруста 1 декабря
1913 г. и затем его гибель в авиационной катастрофе 30 мая 1914 г. вызвали у писателя отчаяние и сильное потрясение. «Я действительно любил
Альфреда, — писал он через полгода после гибели Агостинелли. — Мало сказать — любил, я обожал его. И я не знаю, почему я пишу это в прошедшем времени, я буду любить его всегда»45 . Хотя со временем Альфреда заменили другие молодые секретари, Агостинелли не был забыт.
Почти все биографы Пруста убеждены, что Агостинелли был его любовником. Но в одном из писем Пруст настоятельно просит своего старого друга Намья избегать разговоров об Альфреде: «Люди настолько глупы, что могут увидеть в этом, как то было с нашей дружбой, нечто педерастическое.
Мне это все равно, но я ни в коем случае не хочу причинить неприятность этому мальчику»46 . То есть Пруст ставит свои отношения с Агостинелли в тот же ряд, что и отношения с Намья, и категорически отрицает их гомосексуальность (или только педерастичность?). Биограф Пруста замечает по этому поводу: «Не будем обманываться, он не отрицает
«педерастического характера» этой дружбы, только не хочет, чтобы об этом говорили»47 . Мне кажется, что как раз отрицает, причем обращаясь к человеку, обмануть которого было невозможно.
Озабоченный собственными проблемами, Пруст испытывал постоянную потребность говорить о гомосексуальности с друзьями и в литературном творчестве и в то же время был не способен к прямому самораскрытию. Это заставляло его лицемерить. Когда в 1921 г. Поль Моран, зная, что Пруст пишет «Содом и Гоморру», привез ему из Берлина новую книгу Хиршфельда, Пруст с наигранным отвращением, не взглянув, отбросил ее.
Единственным человеком, в разговоре с которым Пруст однажды снял привычную маску, был Андре Жид. Когда 14 мая 1921 г. Жид принес ему рукопись «Коридона», Пруст без всякого стеснения и угрызений совести,
даже с некоторым хвастовством, признался ему в своей педерастии и даже