книги хакеры / журнал хакер / специальные выпуски / Специальный выпуск 46_Optimized

компьютеры. Эти люди явно готовятся составлять план номера. Каждый думает о своем. О чем думаетDr.Klouniz?

"Я нахожусь в редакции. Вокруг редакторы. Значит, я на редколлегии, а не пришел за зарплатой. Значит, ктото должен готовить план. Кто? Это вопрос... Что-то Каролик странно лыбится. Либо он испытывает ко мне тайное влечение, либо готовится чи- тать план. Кажется, второе. Отлично, значит, и мне достанется... Какая же тема номера?"

Из размышлений его вывел голос Аваланча.

-Ну что, Док, какие предложения? -Ааааа... гм, ну конечно, в моей голо-

ве полно идей! – медленно изрек Dr.Klouniz. - Хорошая тема – FAQ!

-Ну да, FAQ по ремонту и кастомайзингу – дело нужное.

"Ха! - про себя демонически усмехнулся Dr. - Значит, номер посвящен ремонту и кастомайзингу! Теперь-то я не пропаду». И Dr. начал вдохновенно излагать свои идеи, общий смысл которых сводился к кодингу вирусов на Турбо Паскале, огненной воде и преимуществам ранней тромболитической терапии у больных инфарктом миокарда. Рассказ был выслушан с большим вниманием. Мистер SkyWriter с важным видом серфил порносайты и думал, что его никто не видит. Каролик насиловал пульт ДУ какой-то радиоуправляемой машинки и никак не мог понять, почему оно не работает (Андрюша, там на корпусе с обратной стороны есть маленькая кнопочка ;)). Горлум спал безмятежным сном буддистского пророка, а Аваланч с удовольствием слушал выступление выпускающего редактора, подпирая голову клавиатурой. Долго ли коротко ли лекция подошла к концу, и слово было дано Каролику. Жестом фокусника он извлек лист с заранее отпечатанным планом, и все вопросы сразу снялись.

Ожил Скай. Тактический анализатор его мозга точно распознавал паузы в общем шуме и воспринимал это как сигнал к тому, что надо выдать умную мысль. Скай поднял глаза и увидел ухмыляющегося Аваланча, который показывал на гигантский плакат на стене редакции. На нем была нарисована жирно перечеркнутая красной линией рука и выгравирована надпись: "Do not masturb!" Скай нагло улыбнулся и закрыл порно на редакционном компе, одновременно доставая любимый КПК.

Следующими на повестке дня были креативные идеи. У команды креатив,

как всегда, пер просто изо всех щелей, поэтому говорил в основном Аваланч. Если перевести его слова в пе- чатный формат, получится что-то вроде: «Какого полового члена, уважаемые господа, не подготовили идеи и предложения? Что скажет Андрей Каролик?»

-Ыыыы. Буу… Хорошо... Гм.

-Хорошая идея. Еще что-нибудь предложишь?

-Эксперты - это круто. Давайте сделаем мнение экспертов к каждой статье!

-ОК, есть возражения? Возражающих не нашлось.

-Äîê, åùå èäåè?

-Давайте сделаем мини-рассказик о том, как мы ковали номер! Читатель, когда устанет от загруза по теме, всегда сможет почитать, отвлечься и...

Тут вскочил Скай.

-Да! - орал он. - Отвлечься и...

От избытка чувств он забыл слова, зато возвратно-поступательные движения, которые он изображал правой рукой, поняли все. Аваланч сурово указал на плакат, Скай сел.

- Нет... - задумчиво произнес Dr.Klouniz. - Онанизма нам не надо, ибо он есть зло и от него на руках растут волосы. Это будет документальный и грустный текст!

Близилась ночь, а совещание продолжалось. Ашот подпирал голову кулаком и время от времени произносил: «Не флудите, пожалуйста!» Андрей грузил Аваланча какими-то мегапозитивными концепциями, а Dr.Klouniz думал о том, что грудь даже первого размера может выглядеть неплохо на красивом теле. Горлум же наконец дорвался до компа Аваланча и увлеченно писал в консоли: «net localgroup Администраторы Горлум /add», удивляясь, почему это не работает.

Черновик плана был готов. Дележка тем была назначена на послезавтра.

Следующее утро Dr.Klouniz встретил в 3-ем кардиологическом отделении ГКБ ¹ 31337. Он уже перевел в пато- лого-анатомическое отделение двух человек и не останавливался на достигнутом. Он дорабатывал план. Работа в два потока вызывала в его мозгах неслабый конфликт, и текст полу- чался веселый: «...пульс отсутствует, спонтанное дыхание отсутствует...

ALSA, FrameBuffer, X-кастомайзинг, ремонт жесткого диска... констатирована в 22:30... а, хрен с ними". Закрыв Pocket Excel и историю болезни, Dr.Klouniz выполз в коридор, забрался на каталку и уснул, накрывшись простыней. Он надеялся, что его примут за покойника и не будут беспокоить до утра. В это время Андрей спал сном праведника и ни о чем не думал. Завтра предстояло делить темы.

Процесс дележа проходил, как всегда, в популярном фастфудовском

Старый каменный мост, выложенный брусчаткой. Через каждые двадцать метров – ниши со стоящими в них каменными цветами. Где-то внизу – тихое журчание многотонных масс безымянной реки.

Мост выгнут над рекой в виде дуги; его центральная часть выше уровня берегов на несколько метров, поэтому сам мост виден лишь до половины. Когда я подошел к нему и проселочная дорога внезапно стала каменной брусчаткой моста, он был ЦЕЛЫМ. По крайней мере, мое зрение оказалось обмануто на все сто два процента; я осмотрелся по сторонам и сделал первый шаг…

Камни, скользкие после недавно дождя, стучали под моими каблуками глухо и таинственно. С каждым шагом я отдалялся от одного берега и приближался к другому. Уже несколько каменных цветов осталось за спиной; уже видны были самые высокие деревья на том берегу. Я машинально прибавил шагу…

Точно в середине моста отсутствовали три пролета. Шестьдесят метров. Мост был срезан, словно ножом.

ßостановился на самом краю, не веря в происходящее. Опоры моста на противоположной стороне уходили вниз, в темноту, скрываясь в воде. Пальцы рук сами собой сжались в кулаки.

ßсмотрел на противоположный берег, такой близкий и такой далекий одновременно. Сложно сказать, о чем я думал тогда. Через несколько минут я понял, что готов шагнуть с моста в реку – словно для того, чтобы проверить, выдержит ли меня воздух. Какие-то остатки здравого смысла оттолкнули меня назад. Я попятился от провала, потом развернулся и пошел обратно.

Вот тогда я и подумал: «Что я делаю не так?..»

* * * * *

Вид из окна был отвратительный – впрочем, как и все вокруг. Ка- кие-то гаражи, сараи, несколько покосившихся мусорных баков с горками дерьма вокруг, два проржавевших кузова от «Москвичей»; вытянутые вдоль колеи посреди двора лужи – мутные, мрачные, не отражающие в себе ничего: ни неба, ни стен; и над этим бардаком через задний двор – яркий свет прожектора, простреливающий все насквозь. Нечеткое пятно луны даже не пыталось с ним бороться.

Даже стекло в окне участвовало в этом ужасающем параде мерзостей, придавая всему какие-то расплывчатые очертания, уродующие все прямые линии, превращая их в непонятные синусоиды. Между рамами валялись осколки разбитого стекла и большая ржавая гайка – какие-то вундеркинды постарались…

Коломенцев скривил губы в усмешке, даже не понимая сам, над чем именно он пытается посмеяться – то ли над жуткой действительностью, то ли над самим собой, погруженным в нее с головой. Отойдя от обшарпанного подоконника на шаг, он осмотрел себя – не первой свежести и далеко не белый халат, стоптанные больничные тапочки (на сменную обувь не хватает денег, пришлось взять у санитарки из хранилища); потом посмотрел на свои руки, мысленно выругался на то, что последнюю перевязку выполнил без перчаток, поленившись их надеть. Следы крови на запястье правой руки (как умудрился залезть

âрану!) смутили его.

-Теряю навыки, - сказал он. – Хотя, по идее, опыт не пропьешь…

Он вытер руку о халат, прислушался к урчанию в животе, вздохнул и только собрался уйти к себе в кабинет, как в огромные лужи, так ненавидимые им, влетела белоснежная «Скорая», моментально разметавшая грязь по двору и своим дверцам. Маячок разбрызгивал по стенам блики красного и синего цветов, добавляя к антиутопии за окном напоминание о бренности существования.

- Твою мать, - тихо произнес Коломенцев, после двух часов ночи не испытывающий к больным ничего, кроме ненависти. – Солнце зашло, и в стране дураков закипела работа…

Скрип тормозов, громкий дребезжащий звонок. Где-то в глубинах коридора чертыхающаяся санитарка, которую подняли с кушетки изпод теплого одеяла, ковыляла к двери, прихрамывая на больную ногу. Грохнул замок, послышались торопливые шаги и крик:

-Âû когда-нибудь засыплете эти лужи или нет?! Я на смену из мойки выбрался, а у вас тут, как в хлеву!

-Чего ты орешь там? – спросил, подходя, Коломенцев. Водитель «Скорой» (а это был именно он, принципиальный моло-

дой парень, гонору выше крыши, из мойки он, надо же!) размахивая руками, наступал на санитарку. Следом фельдшер волок в двери како- го-то вялого, практически висящего у него на руке парня с окровавленными предплечьями под полностью промокшими повязками. Последним, как и подобает, в холл приемного отделения городской больницы вошел врач, нашаривая в кармане сигареты и зажигалку.

Огонь осветил мрачное помещение, выхватив склоненное к зажигалке лицо доктора – равнодушное к происходящему и усталое. Первая затяжка окутала лицо дымом; Коломенцев хотел возмутиться, но передумал, провожая взглядом пострадавшего, которого несли на кушетку. Санитарка торопливо собирала с нее свою постель, роняя подушку и еще какие-то тряпки совершенно непонятного назначения.

Парень едва не рухнул на пол – за пару метров до кушетки силы полностью оставили его, ноги подкосились. Врач бригады, краем глаза следивший, как и Коломенцев, за раненым, хотел было что-то сказать, но воздержался, про себя отметив то, как Коломенцев отреагировал на его сигарету. Он вздохнул, поправил на шее фонендоскоп и протянул направительный лист.

-Вены резал, - коротко сказал он, выпуская дым с явным наслаждением. – Да это и так понятно.

Коломенцев кивнул, машинально взял листок и сунул его в карман.

-Давно нашли? – спросил он в свою очередь.

Èдоктор впервые в жизни увидел, словно в замедленной съемке, как у человека РОЖДАЛАСЬ МЫСЛЬ.

-Минут тридцать назад. А вот сколько времени он просидел на лавочке у подъезда, сказать не могу…

-На лавочке? – удивленно поднял брови Коломенцев.

-Да. Его заметила какая-то пенсионерка, страдающая бессонницей. Выглянула в окно, а там это чудо сидит: руки в крови, под ногами лужа. Она нас и вызвала.

-Кровопотеря?

-Черт его знает… Ну, до полулитра, - пожал плечами доктор. – Давление держит. Так что…

-Суицид?

Доктор вновь пожал плечами – складывалось впечатление, что он вообще думает в настоящий момент о чем-то другом.

Коломенцев кивнул головой, понимая, что больше он ничего не добьется, после чего подошел к парню, который сидел на кушетке, медленно раскачиваясь из стороны в сторону. Спустя несколько секунд Коломенцев понял, что сам потихоньку качается туда-сюда, непроизвольно копируя действия раненого. Он чертыхнулся про себя, зевнул, прикрывая рот рукой, и сквозь зевок спросил:

- Тебя как зовут, приятель?

В ответ – тихое мычание и раскачивание под методичный скрип кушетки.

- Ты меня слышишь?

Никакой реакции. Коломенцев повернулся к врачу бригады, чтобы задать ему пару вопросов, но холл был пуст и слышался шум отъезжающей машины.

- Молодцы… - сквозь зубы сказал Коломенцев, вытащил из кармана перчатки, со звонким шлепком натянул каждую из них, после чего аккуратно прикоснулся к повязкам. Бинты, промокшие и отяжелевшие от крови, так и просились под ножницы.

Парень внезапно прекратил раскачиваться, поднял к Коломенцеву абсолютно пустые глаза… И доктор впервые в жизни увидел, словно в замедленной съемке, как у человека РОЖДАЛАСЬ МЫСЛЬ.

Что-то всплыло из глубин абсолютно безжизненных зрачков; пальцы задрожали, как будто электрический ток пробежал под кожей рук. Парень вздохнул резко и глубоко, потом опустил глаза, прищурил веки, »

O Ô Ô Ò Î Ï È Ê

121

ОСНОВНОЕ ОТЛИЧИЕ STORY

O Ô Ô Ò Î Ï È Ê

122

ОСНОВНОЕ ОТЛИЧИЕ STORY

пытаясь разглядеть что-то под ногами у Коломенцева и внезапно спросил:

- Что я делаю не так?

Коломенцев замер, не зная, что сказать. Этот голос заставил его застыть без движения; из головы испарились практически все мысли о первой помощи. Он, не замечая, что сквозь повязки периодически выпотевают крупные капли крови, прислушался к говорившему, потом тихо склонился к нему и спросил в ответ:

-Î ÷åì ýòî òû?

-Там,- парень махнул головой в сторону дверей, – там – целый мир. А я что-то делаю не так. Не так, как все.

-Êòî – âñå?

-Все, кто смог. Кто сделал, как надо. Кто заслужил это право… Коломенцев покачал головой. Достаточно типичная картина – че-

ловек обвиняет себя в непохожести, в неудачливости, в невозможности противостоять миру и ищет выход из создавшегося положения в смерти. Частенько он видел здесь таких, как этот парень, временами по два-три человека за дежурство. Что поделать – большой город, неравные возможности, лунные фазы, наркотики в подворотнях… Болезнь цивилизации.

-Синдром эмоционально-волевых нарушений, - проговорил Коломенцев. – Ты как резал - вдоль или поперек?

-Поперек, - машинально ответил парень – мыслями он явно был сейчас в другом месте, где «все делают так, как надо».

-Эх ты, дурачок… Надо же вдоль, - хмыкнул Коломенцев. – Шагай

âперевязочную, я тебе сейчас все объясню – как, где, когда и сколько раз…

Раненый встал, его заметно качнуло. Коломенцев подставил плечо, провел к операционному столу, аккуратно снял с него куртку, не доверяя этого странного парня санитарке.

-Лежи, дурак. Чем меньше будешь дергаться, тем быстрее закончим.

Уже лежа на столе, парень вдруг заплакал – тихо, тоскливо, как-то по-детски. Коломенцев на пару секунд прислушивался к этим всхлипам, потом решительно позвал в перевязочную сестру и снял повязки.

Все было именно так, как он и ожидал, – множество насечек разной глубины и длины на обоих предплечьях. Местами кожа разошлась на приличное расстояние, из двух ран нешироким ручейком текла темно-алая кровь.

Коломенцев еще раз прислушался к плачу пациента, потом решительно абстрагировался от происходящего и плеснул на раны перекись водорода, с удовольствием отметив, как прекратил рыдать и принялся извиваться на столе парень. Кровавая пена потекла в лотки, подставленные медсестрой.

Коломенцев прикинул, что зашить придется минимум в пяти местах не считая сосудов, попросил спирт, обработал края раны (чем заставил пациента просто зашипеть от боли) и спросил:

- Ты когда резал, обезболивающее не принимал?

Парень сквозь шипение и стон замотал головой, давая понять, что нет.

-Ну, значит, и шить будем без анестезии, - удовлетворенно произнес Коломенцев и зарядил шелковую лигатуру в изогнутую иголку. – Будем делать так, как надо…

-Вы… вы не знаете, как надо! – вдруг крикнул парень (медсестра навалилась ему на ноги, не давая подняться). – Что вы в этом понимаете! Там… ЦЕЛЫЙ МИР!

-Это я уже слышал, – миролюбиво ответил Коломенцев, хватая зубчиками пинцета края одной из ран. Парень пискнул от неожиданности, закусил губу и приподнялся над столом.

-Лежи, дурак. Чем меньше будешь дергаться, тем быстрее закон-

÷èì.

Парень внял его убеждениям; все последующие уколы иглы он перенес молча, скрипя зубами и громко дыша через нос. Коломенцев вошел во вкус минут через пять – ровнял швы, подворачивал края для лучшего соприкосновения, следил за линией ран. Медсестра, приготовив заранее несколько лигатур, прислонилась к стене и дремала.

Периодически парень начинал что-то бормотать – невнятно, обрывочно. Коломенцев и не стремился разобрать эти слова – ему они не

среди бормотания можно было расслышать фразы типа «я же знаю, что дальше будет…», «там я уже был…» и еще что-то, больше похожее на матерщину.

Спустя сорок минут с небольшим операция была закончена. Коломенцев срезал последние нитки, положил спиртовые повязки и швырнул перчатки в таз.

-Ты в следующий раз делай такие вещи днем, - сказал он, помогая парню подняться со стола. – Сразу столько проблем решишь…

-Хорошо, - серьезно ответил пациент. – Днем… Да, днем. Коломенцев пожал плечами и вышел в коридор. Оставалось запол-

нить несколько документов - два журнала: амбулаторный и операционный; после этого можно смело передавать парня в психушку, ибо клиент был созревшим по полной программе.

Пациент вышел из перевязочной следом за доктором.

-Òåáÿ êàê зовут-то? – не оборачиваясь, спросил Коломенцев. – Или ты на этот вопрос принципиально не отвечаешь? Так знай - мне по барабану, напишу «неизвестный». В психушке из тебя все равно всю правду вытянут… Там, знаешь, есть такие таблетки…

И тут он понял, что шаги за спиной стихли. Коломенцев быстро оглянулся и успел заметить, как распахнулась оконная рама в коридоре; парень выскочил на улицу и помчался через лужи, сверкая в луче прожектора чистыми повязками.

Коломенцев проводил его взглядом, положил обратно в карман ручку, которой собирался писать операцию, и пригладил волосы на голове, вспотевшие под колпаком.

-Вот гад,- сказал он сам себе. – Хотя… Леди с дилижанса – кони

âкурсе дела.

Санитарка, ворча себе что-то под нос, заканчивала мыть пол в коридоре, заляпанный пятнами крови. Коломенцев посмотрел на розовую воду у нее в ведре, тыльной стороной ладони прошелся по своей щетине на щеках и подбородке, представил себе чашку дымящегося кофе, с сожалением цыкнул зубом и пошел в кабинет, где ему предстояло провести время до утра, при условии отсутствия пациентов.

Компьютер, стоящий на столе, вышел из спящего режима, едва врач прикоснулся к мышке.

-«Там целый мир…» - передразнил Коломенцев парня. – Вот – целый мир!

И запустил один из пары сотен пасьянсов… Он еще не знал, что эта их встреча – не последняя.

* * * * *

-Что я делаю не так?

Ответа нет. Да и вряд ли я смогу его получить. Все, кто знает, давно уже на том берегу.

Наверное, мост – это не символ. Это просто путь. Символ – те люди, которые были на том берегу. Те, кто сумел пройти туда. Те, кому не показался страшным и зловещим провал в шестьдесят метров. Те, кто… КТО ДЕЛАЛ ВСЕ ПРАВИЛЬНО.

…Помните, как говорили в детстве: «чешется значит заживает»? Страшно чешутся руки под бинтами. Я знаю, что они не помешают мне в моей борьбе с чертовым мостом – но уж очень жива во мне память о той боли…

Нет, она не остановит меня и в следующий раз. Но я должен попробовать еще. Каждая новая попытка поднимает меня в собственных глазах – но лишь на время. До тех пор, пока я не увижу провал моста.

Завтра я войду в воду выше по течению. Надеюсь, бинты мне не помешают.

Я ТОЖЕ ХОЧУ СДЕЛАТЬ ВСЕ ПРАВИЛЬНО. Как чешутся руки…

* * * * *

Футбол сегодня был безобразен как никогда. Но Коломенцева уже настолько раздражал вид из окна, что даже такой ужас, как наша высшая лига, вызывал хоть какой-то интерес.

- Ну что ты… Ну куда?! – временами прикрикивал он на бестолковых игроков, безнадежно махал рукой, отворачивался от экрана на пару секунд, но потом вновь и вновь возвращался к просмотру. – Нет, ну кто так подает, а? Ты что, слепой? Ну ведь всем же ясно, куда надо бить! А, черт…

Наконец, он решительно встал, намереваясь выйти на крыльцо – вдохнуть свежего осеннего воздуха, поговорить с курящими больны-

чего же сидеть и насиловать свою нервную систему?!

Работы пока не было, что случалось редко: обычно народ валом валил в дежурную больницу, спасаясь от всяческих напастей. Коломенцев за свои двенадцать лет работы насмотрелся здесь всякого, готов был к чему угодно и себя особо на работу не настраивал.

Уличный воздух немного взбодрил; отвратительное настроение, навеянное идиотским футболом, улетучивалось с каждой затяжкой «Явой». Коломенцев прищурился, глядя на заходящее солнце, махнул рукой паре больных – помнил он их с трудом, но раз уж они ему улыбнулись, значит, это он их принимал.

Почему-то вспомнился тот парень, что сбежал с его дежурства. По парню определенно плакала психушка.

-Ген суицида должен сработать, - сам себе сказал Коломенцев, бросая окурок в урну; рассыпая искры, тот ударился о край чугунной пепельницы, отлетел в сторону, и Коломенцев был вынужден затопать тут же вспыхнувшую кучу сухой листвы.

Вдалеке завыла сирена. Коломенцев с досадой пнул погасшую ку- чу, сунул руки в карманы и вошел внутрь приемного отделения. Медсестра что-то говорила в микрофон, общаясь с подъезжающей бригадой; похоже, дело было серьезным.

-Реанимация! – крикнула она в окошко, перед тем как выскочить

âкоридор. Потом она помчалась в реанимационную палату; зашипел кислород.

Тормоза заскрипели у самых дверей. Коломенцев услышал, как клацнули носилки, превращаясь в каталку; кто-то крикнул на улице, разгоняя любопытных.

Спустя секунду бригада «Скорой» в полном составе ворвалась в холл. Никто уже не упрекал врача в том, что в очередной раз машина влетела в грязную лужу посреди двора, никто не старался качать права – каждый делал свое дело.

-Повешенный, - на ходу бросил врач смены, толкая каталку. Фельдшер бежал с другой стороны, не давая телу упасть с каталки на особо крутых поворотах. Коломенцев быстрым шагом присоединился к процессии, машинально подхватив запястье левой руки, свешивающейся набок, стараясь нащупать пульс.

И увидел, как из-под рукава куртки торчит кусок бинта.

Глаза Коломенцева метнулись к другой руке, которую поддерживал фельдшер. Бинты были и там. И только тогда врач взглянул в лицо че- ловеку на каталке.

Это был тот самый парень, которому он зашивал руки неделю назад.

-Вот черт… - только и смог сказать он, внезапно остановившись и выпустив руку. Тем временем пациента вкатили в реанимационную и, точно пушинку, перебросили на стол. На лицо легла кислородная маска.

Коломенцев медлил всего несколько секунд; потом в голове что-то включилось, и он рванул следом за бригадой. Фельдшер перехватил у дежурной медсестры маску, она тем временем цепляла электроды к ногам и рукам парня, чтобы снять кардиограмму.

Коломенцев рванул на теле самоубийцы одежду; в сторону полетели пуговицы от рубашки, затрещала майка. В последний раз кинув взгляд на бинты на руках, он сложил ладони крест-накрест и, приложив их к грудине, качнул что есть силы.

Тело трепыхнулось; Коломенцев как заведенный толкал и толкал сердце. Тихо шипел кислород; медсестра периодически вскрикивала, когда видела на кардиограмме пульсовую волну, но это было всего лишь действие рук Коломенцева. Войдя в ритм, врач позволил себе поднять глаза на лицо того, кому он оказывал помощь.

Посиневшие губы не хотели розоветь; сердце не работало, дыхание не восстанавливалось. Глаза, неподвижно смотревшие в потолок, выражали непонятную никому предсмертную грусть, которую Коломенцев видел так часто – и все никак не мог ни понять ее, ни смириться с ней.

-Зрачки? – коротко кинул он стоявшему у изголовья фельдшеру.

-Пока узкие, - ответил тот, наклонившись к маске.

Коломенцев ожидал ответа «Поползли», что означало бы бессмысленность их действий – расширяющиеся зрачки были признаком необратимости, знаком смерти.

- Работаем, - сказал врач сам себе, быстро вытер пот со лба и по- чувствовал, как заныла спина и плечи. Тонкая борозда поперек шеи парня навевала грустные мысли; через минуту Коломенцев приказал медсестре включить дефибриллятор.

Быстрым движением подложив под спину влажную пластину, Коломенцев взял в руки электрод, кинул взгляд на стрелку набирающегося

заряда, крикнул «Руки!» и, не дожидаясь, когда его команда будет выполнена, приложил электрод к груди, нажал кнопку.

Сухой щелчок заставил тело на столе выгнуться дугой.

-Что на кардиограмме?!

-Ничего, - ответила медсестра.

-Больше! – крикнул Коломенцев, не оборачиваясь. За спиной пискнула кнопка.

-Ðóêè!

Åùå óäàð.

-Есть! – радостно произнесла медсестра. – Есть! Ритм синусовый, правильный!

-Кислорода побольше!

Шипение стало более отчетливым. Коломенцев оглянулся и увидел, как в вену парня капает адреналин.

-В реанимацию! – сказал врач. Фельдшер немного ослабил хватку на маске; медсестра принялась сматывать длинную ленту кардиограммы; врач бригады, все это время стоявший в ногах пациента и не принимавший участия в оказании помощи, подошел к Коломенцеву, похлопал его по плечу и вышел в коридор.

И в эту секунду парень на столе внезапно поднялся на локтях, смахнул с лица маску, крутанув головой, и захрипел:

-Мост! Пустите меня… на мост!

Звук был мерзкий, словно от пилы. Коломенцев пригнулся, точно за спиной выстрелили из пушки. Медсестра выронила ленту кардиограммы, взвизгнула, отступила на шаг, споткнулась о столик с инструментами и упала на пол, роняя вокруг все, что только можно.

Силы оставили парня в ту же секунду; он повалился обратно, ударившись головой о кушетку. Все замерли, не в силах осмыслить происходящее.

Вы позвонили в дурдом? – внезапно спросил он у сестры, внимательно слушающей своего врача.

-Псих, – внезапно раздался из дверей голос врача бригады, заглянувшего в реанимационную палату на шум. - Это же и коню понятно…

-Сделайте ему сибазон, - тихо произнес Коломенцев. – И вызовите сюда кого-нибудь из психиатрического отделения – нужна грамотная консультация…

-Чтобы положить человека в психушку, необходимо его согласие, – прокомментировал решение Коломенцева коллега со «Скорой», – причем лучше всего в письменном виде.

-Это не мои проблемы, - не оглядываясь, сказал Коломенцев. – Просто этот парень за неделю здесь второй раз…

-Второй? – удивился доктор. – Чего это он так?

-В первый раз резанул вены и сбежал прямо с операционного стола, - ответил Коломенцев, глядя на размеренно и спокойно дышащего пациента, еще недавно желавшего свести счеты с жизнью. – Похоже, что тогда жизнь показалась ему все-таки довольно дорогой штукой.

-А повод к суициду? Тогда что-нибудь было известно?

-Ничего. Я помню лишь одну его фразу – он что-то делает не так… Сложно сказать, к чему это относилось – люди в его состоянию абсолютно нелогичны по нашим понятиям, зато их собственный мир, выстроенный по одним им известным законам, логичен до безобразия. Вы позвонили в дурдом? – внезапно спросил он у сестры, внимательно слушающей своего врача. – Чего вы рот раскрыли, делом займитесь!

Медсестра обиженно фыркнула, вышла в коридор. Скоро до вра- чей донесся ее голос – она разговаривала по телефону.

Психиатр не заставил себя ждать, несмотря на то что отделение находилось в двухстах метрах от основного корпуса больницы. Войдя решительной походкой в реанимационную палату, он осмотрел всех присутствующих – у Коломенцева сложилось впечатление, что он, глядя в глаза каждому, тут же выставлял диагнозы.

-Итак?.. – спросил он вроде бы у всех сразу, не обращаясь ни к кому конкретно. – Чем могу…?

Коломенцев вкратце рассказал обо всем, чему они были свидетелями и участниками. Психиатр кивал практически каждому слову, от- чего у Коломенцева, привыкшего всегда смотреть в глаза собеседни-

ку, возникло ощущение укачивания. Упомянув о предыдущей попытке »

O Ô Ô Ò Î Ï È Ê

123

ОСНОВНОЕ ОТЛИЧИЕ STORY

O Ô Ô Ò Î Ï È Ê

124

ОСНОВНОЕ ОТЛИЧИЕ STORY

самоубийства, Коломенцев отметил некий загадочный блеск в глазах психиатра; тот вынул из кармана халата маленький блокнот, кое-что набросал в него, потом спросил:

- Документы у парня есть? Откуда он вообще взялся? Коломенцев быстро прошелся по карманам куртки пациента, не

нашел в них ничего и развел руками.

-Джон Доу, - кивнул психиатр.

-Что? – переспросил Коломенцев у него. – Это такая болезнь?

-Нет, так в моргах Америки записывают неопознанные трупы, - ответил тот, рассмеялся и спрятал блокнот. – Как у парня со здоровьем?

-До трупа далеко, - сказал Коломенцев, который не понял шутки психиатра. – Дышит сам, я думаю, что кольца трахеи не пострадали. Судя по всему, он не успел повеситься в полном смысле этого слова…

-Успел, - вставил слово врач «Скорой помощи». – Просто ветка дерева, на которой он пытался свести счеты с жизнью, обломилась. Судьба декабристов преследует даже таких идиотов…

Психиатр покачал головой и потребовал:

-Заводите историю болезни, я жду его максимум через полчаса. У нас есть палата интенсивной терапии, где он будет под присмотром первое время. Интересно, очень интересно… Что-то про мост, вы говорите?

Коломенцев кивнул.

-Íó-íó, - сказал сам себе психиатр. – Все они в чем-то похожи –

óêîãî-òî мост, у кого-то инопланетяне…

Он в последний раз обвел всех пристальным взглядом и вышел в коридор.

- Кто что лечит, тот тем и болеет, - очень тихо, чтобы никто не услышал, произнес Коломенцев. – Оформляйте парня, - кивнул он медсестре и направился к телевизору узнать, чем же все-таки закончился тот самый футбол…

Иногда я думаю, что скоро забуду, как дышать. Таблетки, капельницы, процедуры, потом снова капельницы, процедуры, таблетки…

* * * * *

Как притягивают взгляд эти пузырьки… Мелкие, суетливые, натыкающиеся на преграды, превращающиеся в сверкающую пыль…

Флакон. В нем две иглы. К одной подсоединена система, которая, плавно изгибаясь, заканчивается в вене на левом предплечье. Вторая – воздушка. По ней во флакон поступает воздух. Те самые пузырьки, которые отмечают падение капелек в фильтре: упало несколько капель, во флаконе взвилась кверху гроздь пузырьков. Я смотрю на этот воздушный вихрь, возникающий с завидной периодичностью, и чувствую, как в меня вливается нечто, заставляющее меня забыть… Забыть… Забыть…

Иногда я думаю, что скоро забуду, как дышать. Таблетки, капельницы, процедуры, потом снова капельницы, процедуры, таблетки… Раз в два дня – беседы с врачом. Человек страшный и добрый одновременно. Его глаза говорят, что он знает обо мне все. Толстая история болезни на столе между ним и мной – свидетельство его кропотливой работы. Я сажусь на стул напротив и слушаю все, что он мне говорит.

Мы вспоминаем моих школьных друзей, учителей, детство… Я заметил, что даже к самым противным и горьким воспоминаниям стал относиться равнодушно – меня напичкали какими-то таблетками, что чувства превратились в нечто ненужное, липкое, тягостное, от чего избавляешься с радостью, едва ли не с восторгом.

Они здесь знают свое дело. Правда, они никак не могут понять одного – если я все это понимаю, значит, их лекарства не так действенны, как хотелось бы. Раз у меня осталась способность к критике, раз я вижу пузырьки во флаконе и ненавижу иголку в вене - я остаюсь самим собой.

ПОТОМУ ЧТО У МЕНЯ ЕСТЬ МОСТ.

ßдолжен по нему пройти. Это случится в тот день, когда меня отпустят домой – врач говорит, что мое выздоровление не за горами.

ßжду его с нетерпением – с таким нетерпением, на какое способен человек, напичканный феназепамом и говорящий, как обдолбанный наркоман. Я жду медленно – но процесс неизбежен.

почему я вскрыл вены, почему полез в петлю. Я сделал вид, что не помню. Он сделал вид, что поверил. Не удивлюсь, если он стремится узнать это больше всего на свете. Жаль, что я не могу взять его с собой на мост – туда, где между упавшими опорами журчит темная быстрая вода…

Я ступлю на тот берег, чего бы мне это ни стоило. Иначе незачем жить.

* * * * *

Парень сидел в кресле, наклонившись вперед и опираясь обеими руками на подлокотники. Глаза его смотрели куда-то вбок, губы непрерывно шевелились, читая одному ему известную молитву.

Артемьев уже достаточно хорошо изучил своего пациента. Правда, он сумел узнать только его имя – Никита, где он живет, с кем – Артемьев упирался в его молчание, как в стену. История болезни, наполненная рассуждениями психиатра и тестовыми листами, была не то чтобы толстой, нет – многие истории по объему и весу могли бы переплюнуть средний по размерам томик Никиты. Она была незаконченной…

Ответов на множество вопросов так и не было найдено. Артемьев не сумел узнать, где же находится этот самый мост, о котором порой мог долго рассуждать Никита. Врач прекрасно представлял себе всю местность возле этого моста, словно побывав там наяву – он уже и во сне начинал видеть склонившиеся к реке ивы, поросшие травой берега, бетонные сваи, переплетенные паутиной арматуры, каменные цветы, журчание воды…

Артемьев склонялся к тому, что этого моста не существует, что это плод воображения пациента, фабула бреда. Обычно такому опытному психиатру было достаточно определить, где в словах пациента содержится логическая ошибка, на которой построено все дальнейшее рассуждение; здесь же, в случае с Никитой, он не смог пробиться сквозь стену недоговоренности и недомыслия…

-Никита,- сухо кашлянув, начал Артемьев, – мне бы не хотелось, чтобы между нами было что-то личное, чтобы ты видел во мне врага…

-Я уже давно здоров, - внезапно ответил Никита. – Я хочу домой.

ßбольше не буду…

-Что не будешь? – спросил Артемьев и почувствовал себя воспитателем из детского садика.

-Я хочу жить, - ответил Никита. – И я больше не доставлю вам беспокойства.

Артемьев напрягся. В этой фразе слышался подтекст: «В следующий раз я буду удачливее…» Сжав под столом кулаки и хрустнув костяшками пальцев, доктор через силу улыбнулся и кивнул:

-Я понимаю тебя, Никита… Понимаю настолько, насколько ты сам пустил меня в свой мир. Но окно в этот мир крайне мало для того, чтобы я мог сделать какие-то определенные выводы. Я вынужден констатировать, что готов тебя выписать, дав тебе кое-какие рекомендации на будущее. К сожалению, ты уйдешь один, и никто не будет сопровождать тебя в том мире, что находится за решетками наших окон. Знай, что ты всегда можешь найти здесь понимание и защиту…

Никита, не поднимая глаз на доктора, передернул плечами. Со стороны это выглядело так, будто бы он четко определяет ложь в словах психиатра и реагирует на нее сообразно ее степени.

-È все-таки, я хочу задать один вопрос, который не дает мне покоя все то время, что ты находишься под моим наблюдением, - после небольшой паузы продолжил Артемьев. – Этот вопрос – камень преткновения во всем, что связано с тобой. Знаешь, у нас существует принцип – лечить надо не болезнь, а человека, но только если не существует неизвестных. В нашем с тобой случае этих самых «иксов» и «игреков» больше чем достаточно – и все они проистекают…

-От моста, - внезапно закончил Никита, быстро подняв глаза на доктора. Артемьев непроизвольно вздрогнул, нарушив собственное неписанное правило – никогда не показывать страх перед пациентами.

-Ты…прав, - ответил он парню внезапно осипшим голосом. – Именно эта деталь не дает мне ключей к разгадке твоего поведения. Я видел много людей, подобных тебе, но только подобных. Все они были горды рассказать мне о том, что привело их сюда – ибо они боготворили свой мир и готовы были поделиться им со мной, с человеком, который никогда этого не увидит и не почувствует. Ты же пошел по другому пути – ты рассказал мне про мост, но так и не сказал, где же он находится.

-Вы не поверите, - не сводя глаз с движущихся губ доктора, произнес Никита.

большему не верил ни на грош. Поэтому прошу тебя: прежде чем ты встанешь и покинешь это учреждение, скажи мне, где этот мост, который заставил тебя… заставил тебя посмотреть на жизнь иначе.

Никита вновь опустил глаза в пол. По его позе, пальцам, нервно постукивающим по подлокотникам, было видно, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба. Артемьев понимал, что перегнул палку – запросто можно было ввергнуть пациента в очередной психоз, но ему очень хотелось рискнуть – вполне возможно, что Никита, соблазненный открытой дверью, перед уходом поделится самым сокровенным. Пауза затянулась. Психиатр прислушался к тишине; слух словно обострился, было слышно, как тяжело дышит Никита, принимая какоето тягостное решение. Не один раз доктор находился в подобных ситуациях; самому себе он казался в такие минуты похожим на следователя, в кабинете которого человек собирается признаться в убийстве -

страшном, жестоком и нелепом.

Никита медленно поднял голову и посмотрел в глаза Артемьеву. Врач выдержал этот взгляд – недаром специально занимался выработкой этого умения, тренировался никогда и не перед кем не отводить глаз, так как нередко только это помогало справиться с человеком, вырвавшимся за пределы разумного. Правда, где-то в груди сердце на мгновенье застыло на месте, а потом ринулось вперед, будто догоняя потерянные удары; в кончиках пальцев появилось ка- кое-то странное покалывание.

- Понимаете, доктор, - начал Никита, и Артемьев поразился происшедшей перемене – на него смотрел сейчас человек, еще более вменяемый, чем сам психиатр, настолько живым, сверкающим и добрым был взгляд карих глаз, направленных вглубь души врача. – Я могу вам сказать… Да, могу. Просто мне тяжело будет расставаться со своей тайной – как и каждому человеку, хранящему нечто в глубине своего сердца. Моя тайна намного дороже всех тех, что поверяли здесь, в этом кабинете, вам ваши пациенты. Дороже потому, что все они были больны – я же в отличие от них полностью здоров…

Артемьев вдруг пожалел, что задал свой вопрос «на дорожку». Он ясно представил себе, как Никита шел бы сейчас по одному ему известному маршруту по мокрой после дождя листве тротуара, с каждым шагом удаляясь от больницы, и, представив это, пожалел еще больше. Ему очень не понравилось начало – скорее всего, придется разо- чароваться и в конце.

- А, поскольку все решения, касающиеся моей жизни, я принимал абсолютно здраво, опираясь на одному мне известные непреложные факты, о которых вам, само собой, ничего не известно, я считаю… - он внезапно замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. – Слышите? Слышите, как журчит вода?

Артемьев машинально взглянул на раковину возле двери, ожидая увидеть там течь и лужу на полу, но через секунду понял, что имеет в виду парень, а затем увидел усмешку у него на лице. Тот явно был рад произведенному эффекту.

- Вот так-то, уважаемый доктор, - сказал он Артемьеву. – Весь смысл моего мира в том, что он – МОЙ. Совершенно незачем делиться им с кем бы то ни было – тогда он потеряет свою привлекательность. Но вам – ВАМ! – я скажу…

Он наклонился немного вперед, словно собираясь начать с нуля некую крайне доверительную беседу. Артемьев сделал то же самое абсолютно автоматически, слегка подвинувшись вместе с креслом к столу, который разделял его и пациента. Никита впился в него глазами, сверкающими какими-то бесовскими огоньками; губы медленно и практически незаметно шевелились, будто пробуя алфавит на вкус и не зная, с какой же буквы начать.

- Я хочу сказать вам спасибо, доктор, - тихо проговорил Никита. – Ваши таблетки, ваши процедуры, от которых я скрежетал зубами, пропуская через себя ток, ваши бесчувственные медсестры и санитары, привыкшие к чужим страданиям, к… (он попытался подобрать слово, ненадолго замолчав и прищелкнув пальцами) …к чуждости нас как личностей, как людей, по их мнению, просто не способных на то, чтобы быть такими, как все, – они преподнесли мне урок.

- Какой? – поинтересовался Артемьев.

- Проще некуда. Можно сформулировать так: хочешь пройти через мост – молчи, - грозно сказал Никита, и в следующую секунду он, опередив достаточно тренированного психиатра, введенного его длительными рассуждениями едва ли не в ступор, схватил со стола беззаботно оставленную перьевую ручку и вонзил в глаз Артемьеву. Тот с криком повалился с кресла на пол, пытаясь нашарить под столом кнопку вызова санитара.

Никита легко перепрыгнул через стол, оказавшись точно над Артемьевым. Коленом он придавил его шею; звуки стали тихими и хрипящими, руки били по сторонам, будто отмахиваясь от стаи мух. Парень с размаху ударил врача кулаком в лицо; ручка обломилась, оставив перо в глазнице. Артемьев сумел на секунду освободить горло и издать душераздирающий крик, в котором слились воедино вопль о помощи и предсмертный страх.

-Никогда!.. – хрипел в такт доктору Никита. – Никто!.. Не пройдет по моему… мосту… Я сделаю это… Сам… Сегодня…

Колено с силой надавило на гортань. Раздался какой-то хруст, с губ Артемьева сорвался кашель с кровью; брызги попали на лицо Никите, но он не заметил этого, глядя на то, как задыхается и умирает человек, по распоряжению которого он в течение почти месяца находился в стенах больницы.

Тело доктора постепенно замирало в цепких объятиях убийцы. Струйка крови, вытекшая из угла рта, заставила Никиту несколько ослабить хватку, но он не переставал контролировать ситуацию, будучи

âлюбую секунду готовым к тому, чтобы возобновить борьбу. Пациент, внезапно переставший быть пациентом, перехвативший управление в свои руки, сумевший обмануть бдительного психиатра – улыбался, видя, как умирал врач. И если бы какой-нибудь мог видеть его в эту минуту, то у него бы не осталось сомнений, что перед ним одержимый. Одержимый идеей, страстью, кошмаром, чем угодно; человек, распростившийся с этим миром всерьез и навсегда.

Никита поднялся над телом убитого врача и взглянул в окно, закрытое ажурной решеткой. Там была свобода, такая желанная и необходимая…

-Домой… - шептал он себе под нос. – Домой…

Колено с силой надавило на гортань. Раздался какой-то хруст, с губ Артемьева сорвался кашель с кровью.

Наклонившись к трупу, он пошарил в карманах халата. Металли- ческая отмычка быстро попала к нему в руки. Подойдя к дверям кабинета, он оглянулся в последний раз и спросил тишину:

-В чем основное отличие психиатра от пациента? И сам себе ответил:

-В том, что у психиатра есть ключ.

Вставив отмычку в замок и тихо повернув ее, стараясь не привлекать внимания тех, кто мог оказаться по ту сторону, он вышел в коридор. Никто из персонала не попался ему навстречу; он благополучно миновал этаж, на котором находилась кафедра психиатрии, просочился сквозь две группы студентов, не обративших на него ни малейшего внимания, после чего через фойе с кадушками фикусов, расставленных по периметру, выбрался на улицу.

Надо было торопиться. Артемьева, конечно же, скоро найдут; вспомнят, с кем из больных он собирался встретиться сегодня утром. Короче, дело быстро получит ход. На руку Никите только одно – он сумел остаться практически неизвестным: ни его адреса, ни фамилии не было в истории болезни. Это задержит преследователей – правда, скорее всего, ненадолго.

Да, надо спешить. МОСТ ЖДЕТ.

* * * * *

Я снова здесь.

Призрак Артемьева маячит где-то за спиной. Я так четко вижу «Паркер» в его левом глазу, что невольно хочется протянуть к нему руку и вытащить ее оттуда, как занозу. Почему-то здесь, на берегу этой до боли знакомой реки, рядом с брусчаткой, переходящей на мост, я вдруг отчетливо понимаю, что жалею о содеянном. Незачем было убивать врача – это уже слишком…

Я был в шаге от свободы – от честной, заслуженной свободы. Я должен был просто рассказать Артемьеву о своем мире, рассказать всю правду - и он бы меня отпустил. Распахнул бы передо мной дверь в свой мир – туда, где такие люди, как он, никогда не совер-

шающие ошибок и живущие по правилам, знать не знают о моих му- »

O Ô Ô Ò Î Ï È Ê

125

ОСНОВНОЕ ОТЛИЧИЕ STORY

O Ô Ô Ò Î Ï È Ê

126

ОСНОВНОЕ ОТЛИЧИЕ STORY

чениях и страданиях, люди, которые никогда не смогут пройти по мосту…

Склонив голову, я смотрю на свое отражение в воде. Водоросли, мягко стелющиеся по течению, извиваются, напоминая каких-то заторможенных змей. Течение сегодня несколько слабее, чем обычно; похоже, что где-то в верховьях засуха. Вода спала, обнажив пару метров берега. Деревья, выступив из воды, жадно склоняют к ней свои ветви; кажется, еще несколько сантиметров, еще одно усилие – и они начнут взахлеб пить прозрачную воду своими листьями, большими и мясистыми. Им придется подождать до следующего дождя…

ßже не могу больше ждать. Я должен пробовать, искать выход из положения. Я так и вижу лица людей на том берегу – иногда они выходят довольно большими группами к воде и машут мне руками, призывая следовать за ними. Я готов – но не знаю как. Я просто машу в ответ и прошу совета…

Они не слышат. Сытый голодного не разумеет. Ну, да бог с ними со всеми.

ßиду к мосту. К трижды проклятому мосту, без которого моя жизнь потеряла всякий смысл; из-за которого я два раза был на краю пропасти и один раз отправил своими руками человеческую жизнь за этот край…

Почему-то вспоминаю Индиану Джонса, тот момент из фильма, когда он по совету отца шагнул в пропасть – шагнул для того, чтобы остаться в живых и встать на невидимый мост. Кажется, я готов к тому, чтобы повторить подвиг Индианы – есть ощущение, что все дело именно в этом; все дело в смелости. Надо просто принять решение – мост ждет. Быть сильным и смелым, вдохнуть полные легкие воздуха на этом конце моста – а выдохнуть уже на том…

С каждым шагом расстояние до провала уменьшается. Я пытаюсь решить на ходу, что лучше – придержать шаг, собраться с силами,

Раны уже зажили, оставив полоски рубцов; правое предплечье было сломано в двух местах, наружу торчали острые отломки костей.

после чего совершить подвиг Индианы или все-таки лучше идти, не задумываясь и не останавливаясь ни на секунду? Пора бы мне уже определиться…

Впервые обратил внимание на то, что кое-что изменилось – раньше у меня в руках ничего не было, а теперь… теперь я держу в руках ключ от кабинета Артемьева.

Отмычка, своей формой и функциональностью напоминающая ключи, которыми пользуются проводники в поездах. Потертая, поцарапанная… Сколько дверей, сколько людей было закрыто этим клю- чом за стенами психушки – и сколько было выпущено на свободу? Металл приятно лежит в ладони; я вспоминаю, как открыл дверь кабинета, оставив в нем труп врача…

Мерзость. Но мост превыше всего.

…До провала метров двадцать, не больше. Начинают слабеть ноги. Я чувствую, что не смогу шагнуть в бездну. Хотя, черт возьми, какая там бездна?! Подумаешь, упаду в воду, выплыву, вернусь, пройду снова…

Снова? Зачем? Если воздух не выдержит меня, то для чего идти снова? Ведь других путей нет…

Поздно думать. Жаль, если Артемьев умер зря. Но ведь люди на том берегу как-то там оказались…

Если только… ЕСЛИ ТОЛЬКО ОНИ НЕ БЫЛИ ТАМ С САМОГО НА- ЧАЛА.

…Все, край. Брусчатка кончилась. Шум воды бьет в уши.

Я сжимаю ключ от кабинета Артемьева сильнее, до боли в суставах. И шагаю в воздух…

А через мгновенье ноги несут меня по мосту. Но уже с другой стороны.

Силы оставляют меня. Я неуверенно иду к людям, которые внезапно стали ближе; они машут мне руками и бегут навстречу…

Колени подгибаются сами. Брусчатка больно бьет по ногам; мир вздрагивает, покачивается, но не валится, как карточный домик – я чудом остаюсь в сознании. Переход отнял много сил.

Переход? Перелет? Телепортация?

сложна, отгадка всегда элементарна; именно поэтому люди часто чувствуют себя оплеванными, даже решив задачу, – слишком уж все элементарно…

ßпытаюсь подняться. Люди все ближе. Я уже слышу их крики; они бегут, расталкивая друг друга, размахивая руками…

Размахивая руками… Руками… Господи… И ключ падает на брусчатку.

Основное отличие… ЕГО НЕТ. Мы здесь все одинаковые.

У меня хватает сил оглянуться – прежде чем они окружают меня. Мост тает в дымке. Он больше не нужен.

ß– последний. Все уже здесь…

* * * * *

Коломенцев был на последнем издыхании: его сменщик, Леха Кротов, не пришел сегодня утром. Запил, сволочь, и все это знают, но никто ничего не предпринимает. Главврач похлопал Коломенцева по плечу, вздохнул, что было красноречивее всех слов, и оставил его на вторые сутки.

И тут все как с цепи сорвались! Две травмы – два урода-мотоцик- листа. Потом аппендицит, но это, по большому счету, фигня. Справились. Потом приперлась какая-то ненормальная баба, которая требовала осмотра только у заведующего отделением; правда, Коломенцев так и не понял, чем она больна, но времени она отняла столько, что у него сначала появилась, а потом исчезла головная боль, а она все говорила, говорила…

Когда на улице скрипнули тормоза «Скорой», Коломенцев, честно сказать, даже обрадовался. Он прошел мимо недовольной всем и вся, но, судя по всему, абсолютно здоровой женщины и практически выскочил на крыльцо. Дверь, хлопнув за спиной, отрезала недовольную стерву от доктора.

Каталку уже вытащили. Тело, лежащее на ней, было накрыто простыней. Коломенцев недоумевающе поднял брови, глядя на врача бригады.

- Òðóï?

Тот кивнул, вытащил сигарету, медленно, насколько позволяли трясущиеся пальцы, закурил, сплюнул под ноги и бросил взгляд на каталку.

-Извини, что сюда подъехали. Он вот только что отошел… Думал, успею.

Коломенцев пожал плечами.

-Бывает. Кто там? И что случилось?

-Парень. Молодой… Вышел из окна на глазах у половины двора.

-Высоко?

-Седьмой этаж.

-Так его можно было сразу в морг везти, - ухмыльнулся Коломенцев.

-Можно, - кивнул коллега. – Только я не приучен живых туда доставлять.

-Живых? – удивился Коломенцев. – Нечасто такое бывает… Врач подошел к каталке, откинул простыню – так, что Коломенце-

ву было не видно отсюда лица погибшего.

-Молодой… Эх… Мы вообще-то быстро приехали – у меня там вызов был в паре кварталов. Мы все бросили, благо никто не помирал, примчались на всех парах.

Он глубоко затянулся, вспоминая, как все было.

-К нему никто не подошел – всем было страшно. Я, конечно, их понимаю – там жуткие переломы, кровища льет из носа… А он, знаешь, лежит, глазами лупает, как будто ему и не больно. И все время повторяет: «Ключ… Ключ…» Черт его знает, что за ключ такой! Я сна- чала подумал, что он из тех, кто ключи забывает, а потом в окна лазает с верхних этажей, но нам бабулька одна сказала, пока мы его по частям собирали, что он прямо из своего окна, из своей квартиры…

-Ключ? – пожал плечами Коломенцев.

-Вот именно – ключ, - утвердительно кивнул врач. – Там сейчас милиция орудует, так что они вскорости и сюда пожалуют. Мы сейчас его в морг отвезем, а ты просто будь в курсе – мало ли что спросят, скажешь - видел, знаю, отправишь к судебникам…

Коломенцев кивнул, подошел к каталке, откинул с лица простыню…

Перед ним лежал тот самый парень, которому около месяца назад он зашивал раны на руках и которого спустя несколько дней реанимировал после неудавшегося повешения. Коломенцев закусил губу и