10 Термин «реализм истины» и «реализм референции» были введены р. Харрé, однако в диссертационном исследовании они получают иное истолкование.

Материал и выводы, представленные в диссертационной работе, могут быть использованы при написании учебных пособий по современной западной философии, при подготовке лекционных курсов и спецкурсов, а также при проведении семинарских занятий по философии языка, онтологии и истории аналитической философии.

Апробация работы. Результаты диссертационного исследования представлены в двух монографиях, а также в статьях и других публикациях общим объемом около 48 п.л.

Отдельные положения и выводы диссертации нашли отражения в выступлениях автора на (а) Международной конференции «Онтология возможных миров», организованной Центром фундаментальных исследований ГУ-ВШЭ (Москва, 28-29 октября 2009 г.), доклад «Возможные миры: метафизика и здравый смысл»; (б) заседании научно-теоретического семинара

«Логика и философия языка» в ИФРАН (Москва, 5 октября 2010 г.), доклад

«Референция, истина и обоснование реализма», а также на методологических семинарах, проводимых в секторе современной западной философии ИФРАН в

2002-2008 гг.

Результаты, представленные в диссертации, были получены в ходе исследований, проведенных в рамках проектов, поддержанных российскими научными фондами: (а) «Научный реализм: подходы, проблемы, перспективы» (индивидуальный исследовательский проект 06-01-0076 Научного фонда ГУ- ВШЭ, 2006); (б) «Философия ХХ века в зеркале интеллектуальных биографий ведущих мыслителей» (коллективный исследовательский проект 06-03-00209а РГНФ, 2006-2007); (в) «Реализм в аналитической философии ХХ века» (индивидуальный исследовательский проект 09-01-0077 Научного фонда ГУ- ВШЭ, 2009); (г) «Онтология возможных миров» (коллективный проект 68

Центра фундаментальных исследований ГУ-ВШЭ, 2009).

Материалы диссертационного исследования в течение нескольких лет использовались для чтения следующих учебных курсов: (а) «Современная философия» (магистратура по программе «Философская антропология» на

факультете философии НИУ-ВШЭ); (б) «Онтология и теория познания» (бакалавриат факультета философии НИУ-ВШЭ); (в) «История зарубежной философии» (бакалавриат факультета философии НИУ-ВШЭ).

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, двух частей, заключения и библиографического списка. Первая часть включает четыре главы, разделенные на семнадцать параграфов (по четыре параграфа в первых трех главах и пять параграфов в четвертой главе). Вторая часть содержит три главы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность рассмотрения проблемы реализма в контексте эволюции представлений аналитических философов ХХ века о связи между языком и реальностью, освещается степень разработанности данной темы в отечественной и зарубежной философской литературе, определяются объект и предмет исследования, излагаются цели, задачи и методологические основания работы, формулируются положения, выносимые на защиту, раскрывается научная новизна, а также теоретическая и практическая значимость диссертационного исследования.

В первой части диссертации «Модели соотношения языка и реальности в аналитической философии ХХ века», которая начинается с описания наиболее важных особенностей аналитической метафизики и определения используемого в работе понятия «модель соотношения языка и реальности», исследуются наиболее влиятельные и одновременно наиболее целостные трактовки связи между языком и реальностью, предложенные выдающимися аналитическими философами ХХ века – Бертраном Расселом, Людвигом Витгенштейном, Рудольфом Карнапам, Уиллардом Ван Орманом Куайном, Питером Стросоном, Дональдом Дэвидсоном и Майклом Даммитом.

В первой главе «Формальный язык, логическая семантика и мир» описывается первый этап в развитии представлений о языке и мире в рамках аналитической философии. Главная особенность моделей соотношения языка и реальности, разработанных на этом этапе, состоит в том, что на них

доминирующее влияние оказали идеи немецкого математика, логика и философа Готлоба Фреге. Созданная Фреге концепция новой логики, формально-логического языка и логической семантики задала ракурс рассмотрения связи между языком и тем, для описания чего этот язык используется, который в разных вариантах попытались реализовать Рассел, Витгенштейн и Карнап. Преимущество подобного подхода они видели в том, что благодаря четкости логической структуры формального языка и точности его правил приобретают вполне обозримый вид отношения между элементами языка и структурными компонентами мира, которые они обозначают. В естественных языках, которые создавались стихийно и в ходе исторического развития подвергались воздействию самых разнообразных факторов, эти отношения скрыты под толщей случайных зависимостей, однако при переводе выражений этих языков на логически совершенный язык появляется возможность выявить онтологические предпосылки, лежащие в их основе.

В параграфе 1.1. «Язык и онтология в философии Г. Фреге» обосновывается правомерность выбора взглядов выдающегося немецкого мыслителя в качестве отправной точки диссертационного исследования. Не будучи аналитическим философом и не связывая напрямую анализ языка с решением онтологических проблем, Фреге создал систему логики, концепцию языка и логической семантики, которые были восприняты основоположниками аналитической философии как инструмент построения онтологии.

Тем не менее Фреге выстроил определенную онтологию, которая изначально определялась нуждами выдвинутой им программы логицистского обоснования математики, а в последующем оформилась в концепцию «трех царств»: царства физических вещей, царства психических явлений (представлений) и царства абстрактных предметов. Для отражения этого многообразия онтологических сущностей в языковых знакам им был создан принципиально новый формально-логический язык, ключевой особенностью которого является экстенсиональность. В качестве механизма соотнесения разных типов онтологических сущностей с категориями языковых выражений

Фреге разработал теорию смысла и значения, которая является квинтэссенцией его логической семантики и, более того, позволяет соединить, через посредство языковых знаков, конкретные и абстрактные предметы. И хотя для применения этих идей к естественному языку немецкий мыслитель внес ряд важных

«адаптирующих» изменений в свою теорию, в целом в его системе отношение между языком и внеязыковой реальностью представляет собой простое отображение (в математическом смысле) множества слов (имен собственных) на множество предметов, а потому является прямым, конвенциональным и не требующим никакого обоснования. Фреге исключает из своего рассмотрения тех, кто использует язык, чтобы говорить о мире; они просто имеют в своем распоряжении готовую систему «язык-мир».

Созданная Фреге «денотативная» семантика и концепция языка в целом стали настоящим прорывом в представлениях о языке и послужили одним из факторов, обусловивших «лингвистический поворот» в философии ХХ века, одним из наиболее ярких проявлений которого является аналитическое направление. Одним из первых философов, осознавших колоссальные возможности фрегевской концепции логически совершенного, или идеального, языка для философских целей, был Бертран Рассел, анализу взглядов которого посвящен параграф 1.2. «Логический атомизм Б. Рассела: язык как отображение структуры реальности».

В параграфе анализируются четыре учения Рассела – философская логика, теория знания-знакомства и знания по описанию, теория чувственных данных и теория логических конструкций, вошедшие составными блоками в его метафизическую концепцию логического атомизма, в которой постулируется строгий параллелизм между онтологической структурой реальности и логической структурой (совершенного) языка. Показывается, что это решение мотивировалось эпистемологическими соображениями, поскольку, по Расселу, именно знание-знакомство дает ответ на вопрос о том, как нашим мыслям и нашему языку удается быть мыслями и языком о мире.

Логический атомизм Рассела предполагает не только онтологию дискретных «атомов», но и своеобразный «атомизм истины» и «атомизм значения». Согласно атомизму истины, каждое атомарное предложение (или суждение) является полностью истинным или ложным независимо от других атомарных предложений. Согласно атомизму значения, языковое выражение обладает значением благодаря отношению между словами и миром, т.е. благодаря отношению референции. Соответственно, референция трактуется как первичное отношение между языком и миром, а истина, как отношение структурного изоморфизма между предложениями и фактами, устанавливается в том случае, когда составные части этих предложений имеют референцию к чему-то существующему.

Хотя, по сравнению с Фреге, Рассел внес в свою концепцию языка определенные изменения и отказался от «трехуровневой» семантики («знак- смысл-значение») в пользу «двухуровневой» («знак-значение»), основной подход он сохранил. Это проявляется и в том, что образцом и квинтэссенцией языка для него выступает экстенсиональный язык со строго заданной структурой, и в том, что язык берется им в его одной-единственной функции – быть репрезентацией внеязыковой сферы, и в том, что отношение между именем и его референтом трактуется как простое и единообразное, и в том, что значением имени выступает некоторая сущность. Этот подход опирается на предположение о том, что существует один-единственный язык и ему противостоит один-единственный мир.

Рассел безусловно является реалистом, однако его реализм имеет ряд особенностей. С одной стороны, свое обоснование объективного и независимого от сознания существования определенных сущностей (чувственных данных) он строит в духе неореализма. С другой стороны, его реализм приобретает уже «лингвистический» оттенок, поскольку в выявлении простейших элементов реальности он отводит ключевую роль логическому анализу языка. Кроме того, в его реализме референция трактуется как фундаментальное отношение между языком и реальностью.

В параграфе 1.3. «Логический атомизм Л.Витгенштейна: язык как образ реальности» рассматривается модель соотношения языка и реальности, представленная в «Логико-философском трактате». Сопоставление концепций логического атомизма Рассела и Витгенштейна показывает, что при единстве общего подхода к выявлению онтологически простейших элементов мира между ними имеются серьезные различия, обусловленные прежде всего принципиальным расхождением в трактовке логики. Хотя Витгенштейн унаследовал от Фреге и Рассела ряд важных логических идей, специальную терминологию и многие концептуальные различения, он разработал целый комплекс новых логико-семантических понятий («логическое пространство»,

«логический образ» и т.п.), предложил использовать при построении логики вместо стандартных пропозициональных связок и кванторов оператор N, а главное, по-новому истолковал природу логического. Усматривая в логике не одну из наук, а предпосылку любой науки, Витгенштейн превратил ее в

«строительные леса» языка и мира. Это своеобразный панлогизм в конечном счете служит у него оправданием логического атомизма. Не разделяя эмпиристских эпистемологических мотиваций Рассела в обосновании параллелизма между логической структурой языка и онтологической структурой мира, Витгенштейн обосновывает правомерность атомистской онтологии нашей способностью репрезентировать мир в языке, а она в свою очередь связана с тем, что и тот, и другой пронизаны единой логикой.

В логическом атомизме Витгенштейна получили более наглядное выражение онтологические следствия использования экстенсионального языка в качестве образа мира. Независимость атомарных фактов друг от друга, отсутствие в реальности какой-либо иной необходимости, кроме логической, – все это черты мира, подчиненного принципам экстенсиональной логики. Вместе с тем, язык с его логическими принципами организации, с одной стороны, трактуется автором «Логико-философского трактата» в априористском духе – как нечто такое, что устанавливает границы и структуру мира, а с другой стороны, понимается универсалистски – как тот единственный

язык, который служит «картиной» одного-единственного мира. В результате выход за пределы такого языка невозможен, а потому невозможно и описание, средствами этого языка, связи между языком и миром. Продемонстрировав, таким образом, пределы выразительных возможностей языка, Витгенштейн сформулировал позицию, которую можно охарактеризовать как современный лингвистический вариант кантовского подхода и которая допускает лишь кантовскую, по своему характеру, трактовку реализма.

Идея Витгенштейна о том, что язык лишь «показывает», но не выражает общую для него и мира логическую форму, была отвергнута логическими позитивистами, предложившими иное видение соотношения языка и мира, которое получило наиболее полное и ясное оформление в теории языковых каркасов Р. Карнапа. Анализ этой теории проводится в параграфе 1.4. В качестве ее концептуальных предпосылок рассматриваются исследования Карнапа по логическому синтаксису языка, его семантическая теория, прежде всего метод экстенсионала и интенсионала, а также его общий подход к экспликации основной идеи эмпиризма.

В представлении Карнапа языковой каркас, состоящий из аналитических и априорных истин, выражающих определенные правила (которые устанавливают, к примеру, что считать истинным или ложным, правильным или неправильным, существующим или несуществующим), фиксирует чисто формальные, структурные аспекты системы знания и придает ей концептуальную силу. Предлагая четко различать внутренние и внешние вопросы существования и признавая лишь за первыми познавательную значимость, Карнап, по сути, заменяет вопрос об отношении между языком и реальностью вопросом об отношении между языком и «проецируемой» этим языком онтологией. В совокупности с отстаиваемой им свободой выбора языкового каркаса (принципом терпимости) эта замена означает признание относительности онтологии, которая становится напрямую зависимой от языка. Выбор же языкового каркаса свидетельствует лишь о том, что нам оказалось удобно или полезно для некоторых целей использовать этот каркас. Отсюда

следует, что мы ничего не можем знать о том, как детерминируется и детерминируется ли вообще наш выбор языкового каркаса внеязыковой реальностью. В результате эта внеязыковая реальность превращается в ноуменальный мир, с которым мы не можем вступать в когнитивные отношения и который поэтому становится бесполезным «допущением», а спор между реалистами и их противниками сводится к спору о том, какой язык лучше выбрать – язык материальных вещей или язык чувственных данных.

В качестве важных аспектов позиции Карнапа отмечается то, что он отказался от идеи «универсального» языка и логики, пронизывающей собой всё и вся и, кроме того, в его трактовке значения наметилась тенденция от семантического атомизма к холизму, когда не значение частей определяет значение целого, а значение целого определяет значение частей.

Дальнейшее развитие представлений о связи между языком и реальностью в рамках аналитической философии было связано с осознанием упрощенного характера той модели языка, на которую опирались Рассел, ранний Витгенштейн и Карнап. Это выразилось прежде всего в замене трактовки языкового значения как некой сущности идеей значения как употребления, которая получила разные истолкования у аналитических философов, послужив основой для разных концепций языка и разных моделей соотношения языка и реальности.

Предметом обсуждения во второй главе «Связь между языком и онтологией в философии У.В.О. Куайна» является одна из первых попыток построения аналитической метафизики на основе трактовки значения как употребления. Своеобразие модели соотношения языка и реальности, разработанной Куайном, определяется общими принципами его философской системы, такими, как сциентизм, эмпиризм и бихевиоризм, однако не меньшую роль здесь сыграла его приверженность семантическому и эпистемологическому холизму. Переход на холистские позиции имел то последствие, что отношение между языком и реальностью перестает быть

простым и прозрачным, что в конечном счете сказывается на истолковании и обосновании реализма.

В параграфе 2.1. «Концепция научной семантики» рассматривается попытка Куайна построить теорию значения на прочных научных основаниях, а для этого, по его мнению, ее нужно избавить от всяких ссылок на

«интенсиональные» сущности, как ментальные, так и абстрактные, и объяснить значение в терминах публично наблюдаемого вербального поведения, которое истолковывается им в духе классического бихевиоризма. Чтобы выявить все физические и поведенческие факты, лежащие в основе лингвистической коммуникации и образующие значение в его надлежащем понимании, Куайн предлагает провести «мысленный эксперимент», описание и обоснование которого дается им в теории радикального перевода. В результате значение отождествляется им с совокупностью сенсорных стимуляций, что нашло отражение в разработанной им концепции стимул-значения.

Носителями стимул-значения, согласно Куайну, являются предложения наблюдения, которые служат «краеугольным камнем» его семантики и эпистемологии, однако анализ понятия предложения наблюдения показывает его проблематичный характер. С одной стороны, образуя основание всего нашего знания, предложения наблюдения должны быть интерсубъективно удостоверяемыми, а с другой стороны, поскольку их истинность определяется возбуждением соответствующих сенсорных рецепторов, которые индивидуальны у каждого человека, их одинаковость оказывается под вопросом. Серьезные трения возникают и между трактовкой Куайном предложений наблюдения как имеющих независимое от всего остального языка стимул-значение и его приверженностью принципу Дюгема.

В параграфе 2.2. «Референция и неопределенность перевода» показывается, что важным следствием характерного для Куайна эпистемологического и семантического холизма является его трактовка понятия референции. Не отрицая наличия в языке выражений, имеющих референцию к миру, американский философ отвергает фундаментальный

характер референции. Для него референция – это производное понятие, а фундаментальным, гарантирующим эмпирическую значимость языка, является отношение между предложениями наблюдения и обстоятельствами их произнесения, которые делают их истинными или ложными. Это связано с тем, что способность использовать слова, чтобы говорить об объектах, возникает, согласно Куайну, на довольно высоком уровне овладения языком, т.е. референция не устанавливается автоматически, а постепенно формируется, поэтому она оказывается зависимой от принятого способа анализа структуры предложения, а в конечном счете – от концептуальной схемы языка.

В работе прослеживается, как из этой трактовки референции Куайн сделал известный вывод о ее непрозрачности, или непостижимости, и как вместе с тезисом неопределенности перевода, обосновываемым им в теории радикального перевода, этот вывод определил его подход к решению онтологических проблем.

В параграфе 2.3. «Онтология и критерий существования» анализируется, как Куайн понимает задачи философии. Отрицая существование «первой философии», т.е. некоего априорного основания вне науки, на котором наука могла бы быть оправдана или рационально реконструирована и которое было бы более прочным и надежным, чем сама наука, и признавая лишь за наукой статус подлинного знания, Куайн считает философию продолжением или даже частью эмпирической науки. Главная цель философов – помочь ученым выявлять содержание мира, а для этого они должны прежде всего разъяснить, на каких основаниях принимается решение о существовании или несуществовании тех или иных видов объектов или сущностей, т.е. должны сформулировать критерий существования. Сам Куайн в качестве такого критерия предложил идею «онтологических обязательств», которая состоит в том, что мы обязаны признать существующими те объекты, которые должны существовать, чтобы принимаемая нами теория была истинной. Таким образом, в его понимании существующее – это не что-то такое, в чем мы можем непосредственно удостовериться, как считал Рассел; это нечто постулируемое

нами в целях получения концептуальной схемы, согласующейся с эмпирическими данными.

Рассматривая предложенный Куайном механизм выявления онтологических обязательств научной теории, состоящий в ее переструктурировании с помощью языка первопорядковой логики предикатов («канонической нотации»), его экспликацию идеи существования в терминах объектной, или референциальной, квантификации, а также требования, которым должны удовлетворять принимаемые философами «онтические» решения, т.е. решения о включении или невключении определенных видов объектов или сущностей в онтологическую картину мира, автор показывает, что выдвинутая американским философом программа «онтологической экономии» сочетает в себе ограниченный, или умеренный, номинализм с элиминативным физикализмом и неограниченным экстенсионализмом.

Онтология, таким образом, является для Куайна чем-то искусственным, связанным с «идеей технической науки в широком смысле слова» и не имеющим отношения к обыденному языку и мировоззрению здравого смысла. Она зависит от способа переструктурирования научных теорий и от языка, с помощью которого это переструктурирование осуществляется, а потому неизбежным следствием подобной ее трактовки является онтологическая относительность.

Параграф 2.4. «Теория онтологической относительности и реализм» начинается с сопоставления взглядов Карнапа и Куайна по вопросу онтологической относительности. Автор показывает, что в позициях этих двух философов много общего: оба признают, что существование является вторичным по отношению к истине в том смысле, что нам нужно сначала иметь некоторую истинную совокупность знания, представленную в том или ином языке, и только после этого мы можем ставить вопрос о том, существование каких объектов постулируется этим языком; оба являются приверженцами эмпиризма и считают, что для определения онтологии нужно опираться не на обыденный язык, а использовать специальные формальные языки. Тем не

менее, если Карнап четко различает выбор языкового каркаса и выбор теории в рамках этого каркаса, если он выводит относительность онтологии из принципа терпимости и относительности истины, то Куайн, подвергнув жесткой критике аналитико-синтетическое различие, лежащее в основе теории языковых каркасов, отвергнул и возможность четкого разделения выбора языка и выбора теории, и принцип терпимости, и относительность истины. Для него предложения наблюдения являются истинными не в каком-то релятивизированном смысле, а напрямую. И выбор языка он не считает безотносительным к выбору теории, ибо отнюдь не каждый язык подойдет для формулировки истинной теории.

Онтологическая относительность в понимании Куйана заключается в том, что разные способы переструктурирования теории позволяют дать разные интерпретации ее онтологических обязательств, которые при этом будут одинаково согласовываться с ее совокупным эмпирическим содержанием, т.е. ее источником служит «зазор» между эмпирическим значением предложения в целом и референцией его частей, который может быть заполнен по-разному. Вместе с тем, Куайн совмещает защиту онтологической относительности с приверженностью научному реализму, однако, как показывается в диссертации, это приводит к довольно парадоксальной трактовке реализма. С одной стороны, мир в его представлении не раскалывается на мир феноменов и мир ноуменов – это единый реальный мир, с которым мы вступаем в когнитивные отношения. Именно этот единый мир мы познаем, и возможность его познания удостоверяется истинностью предложений наблюдения. С другой стороны, американский философ не считает, что в ходе непосредственного когнитивного контакта с реальностью субъекту открывается ее структура и содержание, ибо онтологическую структуру с включенными в нее родами сущего совместно создают люди, развивая и совершенствуя свои научные теории и язык, на которых эти теории формулируются. В результате получается, что мы не можем знать, в отношении чего мы являемся реалистами.

Таким образом, Куайн, опираясь на анализ языка и эмпиристские соображения, предложил новое истолкование реализма, которое можно определить как «реализм истины», ибо именно истина фиксирует фундаментальную связь между реальностью и языком, тогда как референция, будучи непрозрачной и непостижимой, выстраивается лишь как производное отношение. В этом реализме признается независимая от субъекта реальность и возможность ее познания, однако объекты, наделяемые статусом реально существующих, оказываются «постулатами» научных теорий, принимаемых научным сообществом в качестве истинных.

Третья глава «Обыденный язык и метафизика» посвящена дескриптивной метафизике П. Стросона, одного из ведущих представителей философии обыденного языка. Хотя создание этой концепции идет вразрез с общими антиметафизическими установками лингвистической философии, ее корни следует искать в том представлении о языке, которое сложилось в рамках данного философского направления. Со Стросона начинается новый этап в исследовании связи между языком и реальностью в аналитической философии, когда в центре внимания оказывается не формально-логический, а естественный язык, который становится и главным инструментом в решении онтологических проблем.

В параграфе 3.1. «Значение как употребление» анализ идеи значения как употребления начинается с сопоставления того, как эта идея истолковывается Куайном и поздним Витгенштейном. При наличии важных сходств (признание социальной природы языка, важности учитывать процесс обучения языку и т.п.) в позициях этих философов имеется ряд существенных различий. В частности, отмечается, что если Куайн понимает вербальное поведение в бихевиористском духе – как реакцию на физическое воздействие окружающего мира, то у Витгенштейна это поведение трактуется прежде всего как интенциональное действие, а потому значение языкового выражения напрямую связывается с намерениями, которые имел человек, используя это выражение; если Куайн признает некоторый базисный уровень языка в виде предложений

наблюдения, то Витгенштейн считает совершенно неприемлемой идею

«базисного» уровня.

У позднего Витгенштейна идея значения как употребления выражает квинтэссенцию его понимания природы языка, ибо в его представлении на вопрос «что такое язык?» следует отвечать, разбирая многочисленные простые фрагменты языковой деятельности, однако такой подход вел к

«партикуляристской» трактовке значения, которое тем самым превращалось в нечто неопределенное и неустойчивое. Поэтому философы обыденного языка, для которых язык представлял собой ключевой предмет философской рефлексии, стали остро ощущать необходимость более систематического теоретического осмысления идеи значения как употребления. В диссертации показывается на примере теории речевых актов Дж. Остина и теории языка П. Грайса, каких результатов удалось достичь в ходе решения этой задачи и с какими трудностями это решение столкнулось. Основная проблема заключалась в том, чтобы связать в единой теоретической конструкции собственное (конвенциональное) значение языковых выражений и значение, подразумеваемое говорящим и связанное с его намерениями.

В параграфе 3.2. «Неформальная логика естественного языка и понятие референции» отмечается, что философы обыденного языка не только по- новому истолковали природу языковых выражений, но и отвергли представление о том, что главным инструментом в анализе языка должна быть современная символическая логика. Они сформулировали концепцию иной логики, которую назвали неформальной. Указывая основные идеи этой неформальной логики, диссертант главное внимание уделяет критике Стросоном «священного учения» формалистов – теории дескрипций Рассела. В ходе этой критики Стросон высказал ряд важных идей. Во-первых, он истолковал референцию не как свойство языкового выражения, проявляющееся в том, что оно некоторым устойчивым образом связано с определенным объектом, а как «функцию употребления», благодаря чему референция становится действием, совершаемым людьми с помощью слов. Во-вторых, он

подчеркнул фундаментальный характер субъектно-предикатной структуры суждений. Такую структуру имеют и суждения, выражаемые предложениями с определенными дескрипциями (которые, как известно, Рассел истолковал как сложные экзистенциальные суждения), и суждения, выражаемые предложениями с указательными и личными местоимениями. Более того, по мнению Стросона, субъектно-предикатная структура имеет глубокие онтологически корни. В-третьих, британский философ сформулировал несколько понятий, которые являются ключевыми для его дескриптивной метафизики, а именно понятие идентифицирующей референции и понятие пресуппозиции как определенного логического отношения между суждениями.

В параграфе 3.3. «Философия обыденного языка и истина» обосновывается, что в рамках рассматриваемого философского направления понятие истины подверглось серьезному переосмыслению. На примере двух теорий истины – корреспондентной теории Остина и перформативной теории Стросона – показывается, что вопрос об истине ставится философами обыденного языка как вопрос о том, какую функцию выполняют высказывания (произносимые предложения), в которых приписывается истинность некоторому суждению или мнению, причем если Остин видит в истине своего рода корреляцию сложной совокупности конвенций, то Стросон низводит ее до уровня простого индикатора согласия, подтверждения и т.п. Таким образом, попытавшись понять истину через объяснение того, как функционирует язык в качестве средства, применяемого людьми для коммуникации и описания мира, Остин и Стросон в итоге лишили понятие истины какой-либо философской значимости, поставив под удар те области человеческого познания, где это понятие играет конституирующую роль, а именно – логику и науку.

В параграфе 3.4. «Дескриптивная метафизика Стросона» предметом рассмотрения выступает попытка британского философа построить онтологию, выбрав в качестве отправной точки естественный язык, взятый с учетом его деятельностно-функциональной природы. Разбирая центральные понятия («базисная партикулярия», «идентифицирующая референция»,

«реидентификация», «идентификационная зависимость» и др.) и основные положения метафизической концепции Стросона, диссертант формулирует ее наиболее важные отличительные особенности. Если Рассел и ранний Витгенштейн постулировали строгий параллелизм между логической структурой языка и онтологической структурой мира, если Куайн полагал, что мы можем выдвигать онтологические гипотезы, полагаясь на формально- логический анализ концептуальной схемы, лежащей в основе наиболее зрелых научных теорий, то Стросон видит задачу метафизики в том, чтобы раскрывать онтологические предпосылки наших лингвистических и концептуальных практик. Ставя, по сути, кантовский вопрос о том, как возможны успешная языковая коммуникация и понимание между людьми, он в кантовском же духе и отвечает на него: языковая коммуникация возможна благодаря тому, что мы обладаем определенной концептуальной схемой, а она в свою очередь предполагает возможность правильной идентификации тех объектов и сущностей, о которых мы говорим; последняя же не имела бы места, если бы не существовало то, что мы идентифицируем. Вместе с тем, чтобы выявить онтологическое содержание, заключенное в структурах обыденного языка, Стросон считает недостаточным исследование конкретных способов словоупотребления и обращается к анализу базовой или «глубинной» структуры языка, под которой понимает обширное и неизменное «ядро человеческого мышления», однако вопрос о том, на каких основаниях выделяется это ядро, так и остался открытым.

Из сказанного следует, что Стросон, по сути, вообще не разделяет структуру языка и структуру мира; они берутся им как нечто изначально и нерасторжимо единое, как некий каркас или остов, который служит своеобразной системой координат для участвующих в коммуникации людей. Поэтому для него не встает вопроса о том, как соотносятся между собой элементы концептуальной схемы и элементы мира, а понятия референции и истины, которые у ранее рассмотренных философов фиксировали это соотношение, в его модели «язык-мир» начинают выполнять совсем иную

функцию. Между тем Стросон заявляет о том, что те виды партикулярий и универсалий, которые он включил в свою онтологию, обладают объективным существованием. Эта внутренняя коллизия, как показано в диссертации, находит отражение и в его концепции непосредственного реализма, а также свидетельствует о том, что понятие объективности получает у него вполне кантовское прочтение.

В четвертой главе «Д. Дэвидсон и М. Даммит: систематическая теория значения – ключ к онтологии» излагаются и сопоставляются две программы построения систематической теории значения, выдвинутые крупнейшими аналитическими философами последних десятилетий ХХ столетия. Разделяя убеждение в том, что в структуре языка запечатлены общие особенности реальности, Дэвидсон и Даммит отстаивают ту точку зрения, что онтологические исследования только тогда имеют надежные основания, когда они опираются на систематическую теорию значения. Поскольку для Дэвидсона отправным пунктом при разработке проекта такой теории служила философия Куайна, немало внимания в главе уделяется сравнению их позиций.

Главной особенностью подхода Дэвидсона к осмыслению и природы значения, и характера связи между языком и реальностью является подчеркивание неразрывной связи между понятиями значения и истины, что выступает предметом анализа в параграфе 4.1. «Дэвидсон о связи между значением и истиной». Автор показывает, что точно так же, как семантическая теория истины А. Тарского, которая служит для Дэвидсона в его исследованиях по проблеме значения образцом и теоретическим ресурсом, не разъясняет содержания понятия истины, а дает лишь строгое описание объема этого понятия, так и теория значения в представлении американского философа не должна напрямую раскрывать, что есть значение; вместо этого она должна содержать для каждого действительного или потенциального предложения естественного языка теорему, которая задает его значение и показывает, как это значение зависит от значения составных частей данного предложения. Чтобы выполнять эту задачу, теория значения должна удовлетворять требованиям

композициональности и холизма, а это возможно в том случае, если значение предложения задается через указание условий, при которых оно является истинным, а для этого лучше всего подходят Т-предложения из семантической теории истины Тарского. Анализ предложенного Дэвидсоном обоснования этого положения показывает, что центральным в его концепции выступает не вопрос о том, что значит для выражения иметь значение, а вопрос о том, что значит понять или интерпретировать произнесенные кем-то предложения, т.е. теория значения – это прежде всего средство понимания или интерпретации, а для этого она должна удовлетворять условию эмпирической проверяемости.

Как осуществляется эмпирическая проверка теории значения, разбирается в параграфе 4.2. «Теория радикальной интерпретации». Ситуация интерпретации совершенно незнакомого языка, согласно Дэвидсону, позволяет выявить те физические и поведенческие факты, которые обеспечивают натуралистическое объяснение значения и иных семантических понятий. Сравнение теорий радикального перевода и радикальной интерпретации указывает на серьезные расхождения в позициях Куайна и Дэвидсона. Если Куайн отстаивает элиминативный физикализм, то Дэвидсон стремится сочетать онтологический монизм с концептуальным дуализмом. Если Куайн трактует согласие носителей исследуемого языка с тем или иным предложением как механическую реакцию на сенсорные стимуляции, то Дэвидсон усматривает в этом уступку эмпиристскому «мифу данного» и описывает условия согласия в терминах макроскопических объектов и событий, поскольку считает, что основания знания и значения должны быть публично доступными. Если в теории Куайна принцип доверия, предписывающий приписывать носителям неизвестного нам языка представления, которые схожи с нашими и являются в большинстве своем истинными, выполняет вспомогательную роль, то для Дэвидсона он становится принципом, без соблюдения которого вообще невозможна лингвистическая интерпретация. Отражая нормативный и холистский характер интерпретации, этот принцип выступает в качестве критерия отбора наиболее предпочтительной теории значения для

исследуемого языка, но поскольку он не исключает возможности разных, но в равной мере адекватных схем интерпретации для одной и той же совокупности поведенческих данных, Дэвидсон признает неизбежную неопределенность интерпретации.

В параграфе 4.3. «Метод истины в метафизике» рассматривается метод решения онтологических проблем, которым, согласно Дэвидсону, философы пользовались со времен Платона и Аристотеля. Себе Дэвидсон ставит в заслугу лишь то, что дал явную формулировку этого метода и обоснование его философской значимости. Поскольку успешность коммуникации между людьми свидетельствует о наличии у них по большей части верных представлений о мире и поскольку истинные предложения, будучи лингвистически репрезентациями этих представлений, детерминируют значения содержащихся в них слов, всеобъемлющая и систематическая теория значения может служить надежной основой для онтологических выводов. Разбирая различные способы применения метода истины в метафизики, Дэвидсон стремится показать, что только разработанная им истинностно- условная семантика позволяет, без привнесения каких-либо эпистемологических или метафизических соображений, выявлять онтологическое содержание, заключенное в лингвистических структурах.

Надлежащее применение указанного метода Дэвидсон демонстрирует и на примере обоснования необходимости включения в онтологию таких индивидуальных сущностей, как события, и исключения таких сущностей, как факты. Так, он показывает, что, допуская квантификацию по событиям, которая служит непосредственным указателем их существования, мы получаем возможность иметь в языке конечное количество предикатов и объяснить многие дотоле противящиеся логическому анализу, но интуитивно очевидные схемы вывода. Таким образом, онтологическое решение о существовании событий обосновывается Дэвидсоном тем, что квантификация по ним обеспечивает нам адекватную конечную композициональную теорию значения для естественного языка.

Параграф 4.4. «Истина и референция» посвящен эволюции взглядов Дэвидсона на природу истины. Отстаивая вначале корреспондентную теорию истины, он в конечном счете пришел к выводу о неопределимости этого понятия, который, впрочем, не означает его проблематичности. Истина интуитивно понятна любому, кто знает язык; ее понятие усваивается одновременно с усвоением языка, и она играет конституирующую роль в отношении языка и мышления. Более того, вслед за Куайном, Дэвидсон считает истину фундаментальным, базовым отношением между языком и реальностью, а референцию трактует как «теоретическое» понятие, которое не обладает непосредственной эмпирической данностью и в этом смысле является непрозрачным и непостижимым.

Это означает, что, признавая существование общего объективного мира, Дэвидсон, подобно Куайну, является сторонником реализма истины. Однако он отвергает вывод своего учителя об онтологической относительности. Отрицая, с одной стороны, возможность радикально различающихся способов анализа простых предложений, а с другой стороны, приравнивая непостижимость референции к невозможности ее однозначного определения даже в рамках одного языка, Дэвидсон в итоге приходит к «референциальному нигилизму». Эта позиция обусловлена тем, что в силу признания концептуального плюрализма взаимодействие человека с окружающим его миром оказывается опосредованным таким множеством описаний, выстраиваемых в соответствии с особыми нормативными принципами, что проследить связи между отдельными элементами языка и структурными компонентами мира уже невозможно, тем более что все в человеческом мире пронизано интерпретацией.

В параграфе 4.5. «Верификационистская семантика М. Даммита» рассматривается вторая программа создания систематической теории значения. Описывая позицию Даммита в отношении философии языка Фреге и позднего Витгенштейна и его стремление сочетать в своей теории наиболее важные идеи этих двух философов, автор исследует, в какой мере эта цель была достигнута. Свой проект систематической теории значения Даммит выдвигает как

альтернативу программе Дэвидсона, главный недостаток которой он видит в том, что ее создателю не удалось надлежащим образом учесть связь между значением и употреблением. Для преодоления этого недостатка, по его мнению, необходимо разобраться в том, что представляет собой знание языка, как оно может быть проявлено и усвоено. Отвечая на эти вопросы, Даммит обосновывает, что, будучи теорией понимания языка, теория значения должна сделать явной связь между условиями истинности предложений и теми лингвистическими актами, которые совершаются посредством их произнесения, а стало быть, и теми практическими способностями, в которых проявляется знание этих условий. Осуществить это в рамках истинностно- условной семантики, считает Даммит, невозможно, поскольку она опирается на

«трансцендентное» понятие истины, связанное с признанием того, что каждое ассерторическое высказывание определенно является или истинным или ложным независимо от того, известно ли нам его истинностное значение и способны ли мы его установить (принцип двузначности).

Не отказываясь от понятия истины, которое, по его мнению, играет ключевую роль в семантике, логике и метафизике, Даммит предлагает истолковать его как оправданную утверждаемость и на его основе построить теорию значения, взяв за образец семантическую теорию в математическом интуиционизме и заменив математическое понятие доказуемости более широким понятием верификации или обоснования. Отмечая трудности, с которыми сталкивается Даммит в своей программе соединения фрегевского (соотносящего значение с истиной) и витгенштейновского (соотносящего значение с употреблением) подходов, автор делает вывод, что хотя эта стратегия лучше согласуется с реалиями функционирования языка, чем программа Дэвидсона, в ней много еще неясного и спорного.

Подводя общий итог рассмотрения основных концепций соотношения языка и реальности, созданных в аналитической философии ХХ века, автор отмечает, что изменения в них главным образом детерминировались развитием взглядов их создателей на феномен языка, его функции, структуру и место в

познавательной и практической деятельности людей, на природу истины и значения. В одних концепциях реальность истолковывается как нечто изначально оформленное языком, в других – признается, что человек взаимодействует – и в когнитивном плане тоже – с единственной и независимой от него реальностью, и, соответственно, если воспользоваться различением, введенным Кантом, то можно сказать, что одни из рассмотренных нами аналитических метафизиков отстаивают эмпирический реализм, а другие

– трансцендентальный реализм. Кроме того, в развитии реалистических представлений можно выделить определенную тенденцию – движение от реализма референции к реализму истины.

Во второй части диссертации «Природа аналитического реализма» исследуется вопрос о том, как осмыслялась проблема реализма самими аналитическими философами, на примере двух наиболее известных концепций

– семантического и внутреннего реализма. В завершении, отмечая необыкновенно богатое разнообразие реалистических позиций в современной философии, не все из которых могут быть охарактеризованы как аналитический реализм, автор рассматривает, какое место концепции именно аналитического реализма занимают в дискуссиях по поводу онтологического статуса теоретических объектов, ведущихся в современной философии науки.

В пятой главе «Концепция семантического реализма М. Даммита» предметом обсуждения выступает тезис о том, что реализм и антиреализм – это семантические позиции, касающиеся класса высказываний (так называемого

«спорного класса») об определенных сущностях и объектах, и их противоположность выражается в приверженности их сторонников, соответственно, истинностно-условной и верификационистской семантикам. Для подтверждения этого тезиса Даммит анализирует споры между реалистами и их противниками в разных областях (в философии восприятия, в философии сознания, в этике, в философии науки и т.п.), однако вне поля его зрения оказываются споры, которые не согласуются с данным тезисом, например, спор об универсалиях. Если истолковать реализм и антиреализм предлагаемым им

способом, то, считает Даммит, мы можем точно выразить их неметафорическое содержание, которое исчерпывается лежащей в их основе «моделью значения», а главное, появляется возможность полностью разрешить споры между их сторонниками, поскольку в этом случае нужно лишь доказать превосходство одной теории значения (и связанными с ней трактовками истины и логики) над другой. А поскольку эта задача, по его мнению, им уже в общих чертах выполнена, есть все основания полагать, что указанные споры будут разрешены в пользу антиреализма.

Этот вывод Даммита резко расходится с реальной историей споров между реалистами и их противниками, поскольку, если вообще можно говорить о победе в них той или иной стороны, преимущество, как правило, оставалось не за оппонентами реалистов. Причина таких «слишком легких побед» реалистов, по мнению британского философа, заключается в том, что оппозиция реализму часто принимала форму редукционизма. Однако если попытаться сформулировать нередукционистский вариант антиреализма (как это можно сделать, Даммит демонстрирует на примере решения поздним Витгенштейном вопроса о приписывании ощущения боли другим людям), то он будет значительно более жизнеспособной и основательной позицией, чем реализм.

Вместе с тем, следует отметить, что под влиянием критики Даммит внес серьезные изменения в свою концепцию семантического реализма. Прежде всего он отказался от принципа двузначности как «слишком упрощенного» критерия различения реализма и антиреализма. Во многих случаях для реалистической позиции достаточно признания «принципа валентности», согласно которому каждое высказывание является определенно истинным или неистинным. Более того, он признал, что отвержение реализма может проявиться в отказе от разных аспектов связанной с ним теории значения; в результате приверженность реализму или антиреализму становится вопросом степени, а между крайними выражениями этих позиций появляется множество переходных форм.

Как показывается в диссертации, внесение Даммитом этих и некоторых других изменений в концепцию семантического реализма не спасает ее от ряда парадоксальных выводов, которые из нее следуют. Во-первых, многие традиционно признаваемые реалистическими концепции в предложенной Даммитом сложной классификации форм реализма и антиреализма оказываются причисленными к антиреализму, и наоборот. Так, материализм центральных состояний, который в современной философии сознания составляет прямую и наиболее жесткую оппозицию ментальному реализму, у Даммита представляет собой вид усовершенствованного реализма, а идеализм Беркли оказывается вполне совместимым с реализмом здравого смысла, и таких примеров можно привести немало. Таким образом, аналитический реализм – а именно в его духе сформулирован Даммитом критерий реализма – предполагает довольно серьезное переосмысление этой философской позиции, ибо в ней некоторые прежние формы реализма перестают быть реализмом. Во- вторых, оказалось невозможным последовательно сочетать реализм в отношении одного класса высказываний и антиреализм – в отношении другого, поскольку в этом случае нужно одновременно придерживаться разных теорий значения, разных систем логики, разных понятий истины и т.п. Единственной последовательной позицией становится «глобальный» антиреализм. Кроме того, из антиреализма вытекает очень необычная картина реальности, отличительными особенностями которой являются кумулятивность и неопределенность. Вместе с тем, несомненная заслуга Даммита в том, что он раскрыл фундаментальное значение понятия истины: мы не должны воспринимать истину как нечто элементарное и далее не анализируемое; мы должны осознать, каким понятием истины мы пользуемся и как оно влияет на наше представление о мире.

В шестой главе «Х. Патнэм: в поисках адекватной концепции реализма» отмечается, что Патнэм представляет немалый интерес для изучения реализма, так как одним из главных импульсов, определяющих направление его исследований, является стремление найти позицию, которая, с одной стороны,

сохраняла бы наши реалистические интуиции, а с другой, учитывала бы современный уровень философского осмысления ключевых проблем человеческого бытия и познания. В работе разбирается две его концепции – концепция научного реализма, которую он впоследствии охарактеризует как метафизический реализм, и сформулированная в противовес ей концепция внутреннего реализма. И та и другая концепция являются выражением аналитического реализма, поскольку в их обосновании важную роль играет новая теория референции, которую Патнэм разработал наряду с С. Крипке, Р. Маркус, Д. Капланом и др. В определенном отношении эта теория стала возрождением расселовского подхода к значению, однако в отличие от Рассела ее создатели не отождествляют значение термина с его референцией. Кроме того, новизна их подхода заключается в предложенном ими каузальном механизме, обеспечивающем «прямую», посредничества смысла, референцию. Патнэм построил эту теорию применительно к терминам естественных классов, большинство из которых относится к категории научных терминов.

Анализируя основные положения новой теории референции и основные аргументы, выдвинутые Патнэмом в ее пользу, автор показывает, как она определяет модель соотношения языка и реальности, представленную в концепции метафизического реализма. В этой модели предполагается, что имеется один вполне определенный мир, существование которого не зависит от сознания, и допускается возможность только одного истинного описания мира, поскольку истина понимается как отношение соответствия между мыслями, выраженными в языке, и положениями дел в мире. Однако в качестве фундаментального отношения между языком и реальностью выступает референция, благодаря которой осуществляется корреляция между

«параметризацией мира» и «параметризацией языка» и создаются предпосылки для корреляции («в далекой перспективе») высказываемых предложений с положениями дел.

В дальнейшем ряд соображений, среди которых следует отметить существование эмпирически эквивалентных теорий, т.е. теорий, имеющих

разное теоретическое содержание и постулирующих разные теоретические объекты, но в равной мере подтверждаемых имеющимися эмпирическими данными; невозможность объяснить природу референции каузальным взаимодействием людей с объектами, о которых они говорят; вытекающий из теории естественных классов эссенциализм, побудили Патнэма признать проблематичность референции для описанной выше модели соотношения языка и реальности. Более того, Патнэм построил специальные аргументы (теоретико- модельный, «мозги в сосуде» и др.), доказывающие принципиальную необъяснимость этого отношения в рамках метафизического реализма. Все это послужило поводом для создания новой модели соотношения языка и реальности, которая, как признает сам Патнэм, имеет корни в философии Канта и которая легла в основу концепции внутреннего реализма.

В этой концепции признается, что вопрос о том, какие виды объектов существуют, имеет смысл задавать только в рамках той или иной теории, ибо объекты не существуют независимо от концептуальных схем; люди могут создавать множество истинных описаний мира, а истина представляет собой идеализированную рациональную приемлемость. В результате отношение референции утрачивает всю свою загадочность: ее определение сводится к совокупности тавтологий типа: «заяц» обозначает зайцев; «инопланетянин» обозначает инопланетян и т.д. Мир становится объективным не «с позиции Бога», а «объективным-для-нас», утрачивает силу противопоставление фактов и ценностей.

В отличие от семантического антиреализма Даммита, в котором истина также определяется как рациональная приемлемость, Патнэм добавляет в свое определение слово «идеализированная». Это означает, что для него истина является свойством высказываний, которое не может быть утрачено и может быть установлено только при эпистемически идеальных условиях, а стало быть, он неявным образом признает ее трансцендентный характер. Попытавшись создать концепцию реализма, очищенного от метафизических притязаний, Патнэм благодаря трансцендентному понятию истины сохранил часть этих

притязаний, и хотя позже он признал, что его внутренний реализм был довольно непоследовательным «склеиванием» элементов метафизического реализма и идеализма, это косвенным образом доказывает то, что аналитический реализм, как и любой другой реализм, не может не быть метафизическим в том смысле, что он не может не содержать в себе метафизических притязаний.

Седьмая глава «Научный реализм и проблема истины» посвящена дискуссии между сторонниками и противниками реалистического истолкования объектов, постулируемых научными теориями, которая ведется в философии науки на протяжении всего ХХ века. На примере позиций Г. Фейгля, У. Селларса, К. Поппера и У.В.О. Куайна показывается, что изначально научный реализм был очень неоднородным и объединяло в своих рядах и сторонников эмпиризма, и его критиков, и тех, для кого реализм был

«семантическим тезисом», и тех, кого, подобно Попперу, не затронул

«лингвистический поворот». Особое значение для научного реализма имеет проблема истины, ибо именно приверженность корреспондентной теории истины стала главной мишенью для критики этого направления со стороны его противников; именно стремление сформулировать более приемлемое толкование истины заставило некоторых его приверженцев изменить своей прежней вере и предложить либо иное понимание реализма, либо вообще отказаться от реализма.

Разбирая основные аргументы, выдвинутые против реализма в ходе обсуждения проблемы научной истины (теоретическая нагруженность эмпирических данных, недоопределенность научных теорий эмпирическими данными, «пессимистическая индукция» и др.), автор показывает, что ответом на эти аргументы стало или создание реалистических концепций, в которых редуцирована роль истины в обосновании реализма (реализм сущностей, структурный реализм, «естественная онтологическая установка» и т.п.), или разработка новой стратегии обоснования научного реализма, когда он представляется как «широкомасштабный философский пакет», состоящий из

взаимосогласованных и взаимоподдерживаемых философских концепций, в число которых входит и представление о научной истине как приблизительном соответствии научных положений реальности.

Тот факт, что истина, которая, как правило, трактуется, в соответствии с теорией Тарского, как семантическое понятие, занимает в дискуссиях вокруг научного реализма ключевое место, свидетельствует о влиятельности семантического подхода к решению онтологических проблем как среди самих научных реалистов, так и среди их противников. В пользу этого говорит и тот факт, что при характеристике научного реализма чаще всего ссылаются на определение, которое было дано Р. Бойдом и которое формулируется в семантических терминах¹¹. Более того, и при обосновании, и при опровержении научного реализма одну из ведущих ролей играет теория значения и референции терминов естественных классов, к которым принадлежит подавляющее большинство научных терминов.

Вместе с тем, показателен тот факт, что среди сегодняшних защитников научного реализма трудно найти тех, кто твердо убежден в том, что семантические исследования должны предшествовать и служить основной для онтологических выводов, кто, иначе говоря, является приверженцем аналитического реализма. Те философы, которые подходили к обоснованию реального существования объектов, постулируемых научными теориями, с позиций аналитического реализма, или сами, в конечном счете, перешли в лагерь противников реализма, или были причислены к этому лагерю вопреки их желанию, а среди научных реалистов остались лишь те, кто, по сути, не видит ничего зазорного в том, чтобы быть метафизическим реалистом. Это косвенным образом доказывает слабость аналитического реализма, не способного последовательно противостоять своим противникам.

¹¹ Так, согласно Бойду, научный реализм представляет собой соединение следующих двух принципов: (1) для терминов зрелой науки характерно то, что они имеют референцию (что- то обозначают); (2) для теорий, принадлежащих к зрелой науке, характерно то, что они являются приблизительно истинными.

В заключении подводятся итоги исследования и делается общий вывод о том, что аналитическая философия в своем развитии подтвердила ту простую истину, что философия не может обходиться без метафизики, что борьба против нее в конечном счете порождает новую метафизику.