ganapolskii_miu_samyi_luchshii_uchebnik_zhurnalistiki_kislos

пообщаться – они ищут главного редактора. Я сказал: не вопрос. Пошел на встречу. И вышел с этой встречи уже потенциальным главным редактором новой радиостанции, которой еще не было.

А дальше закрутилось и, в конце концов, «Эхо Москвы» вышло в эфир – так станция официально именовалась в документах. Были все друзья-знакомые.

2. Вопроса о лидерстве не было, потому что «кто первый встал, того и тапки». Я договорился об этой частоте, значит, мне и рулить. А с другой стороны, особенно желающих рулить-то и не было, потому что не было коллектива – он создавался из друзей и знакомых. Собственно, был Серега Бутман, который хотел стать театральным режиссером и радио особо не горел. Я его уговорил заняться культурной частью, с которой мы работали. Был рядом Алексей Венедиктов, школьный учитель, который тоже идеей радио абсолютно не горел, но был готов поддержать любую творческую инициативу и входил в круг наших друзей. Были люди, которые работали в той же французской редакции или рядом с ней, и которых мы в общем-то привлекали иногда для работы. Но главное, было два часа вещания – у нас были в этом смысле тепличные условия, не надо было сразу 24 часа выходить в сутки, можно было делать двухчасовую программу, трехчасовую программу. И поскольку народа было 10–15 человек, которые крутились вокруг и все мы были хорошо знакомы, то вопрос управления не вставал. Но потом мы стали большими и необходимость в более эффективном управлении стала актуальной.

Выстраивать ее пришлось опять же интуитивно. Я считал, что во главе каждого подразделения должен быть очень сильный человек, профессионал. Во главе информационного подразделения стал Сергей Фонтон, работавший до этого на «Маяке» – вот он, собственно, и создавал эту информационную службу «Эха Москвы». Я был за нее спокоен, так присматривал за ней немного, с ним общались, с корреспондентами общались – все равно это была относительно не сложно управляемая тусовка. Но авторитет у меня был, поскольку я был одним из немногих, кто работал на радио, представлял, как делаются эти программы. И не просто представлял, а обучал других, потому что обучать талантливых людей – одно удовольствие.

Когда Алексей Венедиктов решил стать ведущим, то есть не просто обозревателем печати и корреспондентом, а ведущим, мы с ним согласовали этот вопрос. Я ему накидал основных сведений по тому, как управлять, показал, какие жесты делать руками, чтоб звукооператор его понимал и помогал. И он сначала, как человек не особо так жестикулирующий, как-то стеснялся этого, был зажатый. Я его оставил в эфире – тогда обучение проходило все в эфире, – пожалуйста, садись, делай, ради бога. Я его оставил на несколько часов, потом возвращаюсь, а он уже как заправский звукорежиссер, рукой туда машет, сюда машет… А если серьезно, то система управления в любом случае, конечно, нужна была, и она была двухуровневая в небольшой редакции.

Очень важен вопрос материальных стимулов. Я должен сказать, что мы с самого начала платили зарплату выше, чем люди могли получать в других местах. Немножко выше рынка, скажем так, хотя рынка тогда не было. И очень важный вопрос был в сочетании моральных и материальных стимулов. Я даже до сих пор считаю, что моральные стимулы сильно недооценены в нашем радиосообществе, потому что отметить хороший журналистский материал, просто сказать человеку, что он гениально поработал – это как часть зарплаты. Правда, для этого главный редактор вынужден слушать практически все, что выходит в эфир, а это сложно. Но важно знать, что система моральных поощрений, за которыми пусть не следует материальные бонусы, она для журналистов, творческих людей, очень важна. Просто слово главного редактора, слово начальника для них порой значит больше, чем повышение зарплаты или выплаты дополнительного гонорара.

Это раз.

В отношении стимулов работы на постоянном контракте или за гонорары – люди все разные. Я до сих пор убежден, что нормальная организация производства на радио, в творческой среде, – это сочетание двух этих систем работы. Одни будут работать, только

мире, в стране. Я с малых лет начал читать газеты, журналы, смотреть политические телепередачи. Ну, конечно, еще тяга увидеть мир. Во времена моего детства были невероятно популярны телевизионные программы журналистов старшего поколения – таких, как покойный Александр Бовин, Владимир Дунаев, Александр Каверзнев, Анатолий Потапов, которые рассказывали о Франции, Англии, Америке. В этих программах было, конечно, очень много пропаганды. Но все эти люди, они искренне любили и свою профессию, и те страны, в которых им приходилось работать корреспондентами. Был еще такой замечательный журналист «правдист» Борис Стрельников. Много было талантливых людей, которые, с одной стороны, вынужденно рассказывали нам, читателям, телезрителям,

отом, как загнивает капиталистический Запад, но как он пах! Как он пах!

Инесмотря на то что им приходилось оставаться в рамках очень жестких советской

внешнеполитической пропаганды и контрпропаганды, но они совершенно не могли скрыть любовь к своим странам. А каким замечательным журналистом был Всеволод Овчинников, который написал книги о Японии – «Ветка сакуры» и «Корни дуба» о Великобритании. А Владимир Цветов, конечно, я был с ним хорошо знаком. Незадолго до его смерти, но это я уже работал на телевидении, мы с ним вместе оказались случайно в одной командировке, на меня он тоже колоссальное впечатление произвел, у него тоже хорошие книги были.

Ну, и кроме того, не могу не сказать о покойном моем тесте, Гелие Шахове, который во времена пика своей карьеры был главным редактором радиовещания на Соединенные Штаты и Великобританию в Гостелерадио СССР, который был тоже человеком очень интересным, ярким, увлеченным своей профессией. Он был человек чрезвычайно либеральных широких взглядов, очень рисковый человек, за что и поплатился, когда начались очередные «заморозки». Вскоре после ввода советских войск в Афганистан его с этой должности уволили.

Он был в силе с 73-го по 80-й год, как раз это время пришлось на такую брежневскую «оттепель», когда начали переговоры вести с американцами, подписывать всякие соглашения, в космос полетели. Но это такая была «оттепель» внешнеполитическая, внутренней жизни в Советском Союзе она мало коснулась. Однако мой тесть Шахов сделал много нововведений в вещании на США и Англию. При нем появились прямые эфиры, радиомосты с Нью-Йорком и Вашингтоном, с Лондоном. Многие ведущие журналисты получили право выступать в прямом эфире, в том числе молодой Владимир Познер. Владимира Познера «открыл» Гелий Алексеевич Шахов, и он много сделал для роста – профессионального и карьерного – Владимира Владимировича Познера, тот не даст соврать, можете у него переспросить. Шахов для меня был в некотором смысле наставником, потому что я за его дочерью, за Машей, ухаживал со школьной скамьи, и мы с ним много о чем говорили. В частности, обсуждали тему: а нужно ли идти на журфак, чтобы стать журналистом? И он сказал: нет, категорически не нужно, лучше поступить на какой-нибудь гуманитарный факультет МГУ, предпочтительно на исторический.

Он мне говорил: «Женя, запомните (он был со мной на «вы» всегда), журналист должен знать все! И вот вы знаете, я сейчас, будучи ведущим телевизионной программы, в которой возникают какие угодно темы, всегда вспоминаю покойного Гелия Алексеевича, который говорил: журналист должен знать все.

Как он был прав! Журналист действительно должен знать все, журналист попадает в такие ситуации, когда ему нужно бог знает в каких темах ориентироваться, ну хотя бы в общих чертах, не быть профаном ни в чем.

Я чрезвычайно признателен, что во многом благодаря советам покойного тестя получил образование историка-востоковеда и окончил Институт стран Азии и Африки МГУ. Учил персидский язык, я до сих пор знаю персидский язык, пользоваться им правда не приходится, но в пассивном режиме все понимаю, когда рядом со мной говорят или по радио передают, или по телевизору. Я занимался историей Ирана, работал переводчиком в Иране, в Афганистане потом переводчиком после Афганистана.

И в конце концов, я своего добился и попал в журналистику.

Другое дело, что дальше там были всякие неожиданные повороты судьбы.

На телевидении я оказался волею случая, но это был счастливый случай. И точно так же я сейчас работаю в Киеве, и тоже почти случайно оказался в роли журналиста, работающего на украинском телевидении. Но этому чрезвычайно счастлив, пото му что возглавляю редакцию, ну, можно сказать, являюсь главным редактором своей собственной передачи. Коллектив у меня небольшой, не то что у меня было когда-то на «НТВ», но тем не менее, ощущаю, что переживаю вторую журналистскую молодость.

Однако необходимо сказать о моей работе на канале «НТВ». Справедливости ради я должен сказать, что первым руководителем «НТВ» был Игорь Малашенко. И собственно, ту машину информационную и развлекательную выстроил он. И когда его сменил Олег Добродеев, у Олега Борисовича в руках была машина отлаженная, работающая на любых оборотах – на повышенных, на пониженных – готовая решать любые задачи. Оставалось ее только настраивать, подстраивать, перестраивать, но машина работала как часы.

2. Я очень недолго руководил «НТВ», год с небольшим. Я должен сказать, что руководить любым журналистским коллективом – и большим, и маленьким – это задача архисложная, потому что каждый журналист, как правило, – это личность. Личность творческая, личность сложная, склонная к депрессиям или, наоборот, к эйфорическим состояниям. Понимаете, творческий человек, он… вот сегодня ему пишется, а завтра не пишется. У каждого человека есть свое отношение к профессии. Есть журналисты, которые относятся к этой профессии как к высокой миссии. Есть журналисты, которые относятся к профессии чрезвычайно приниженно, приземленно, прагматически: для них это ремесло, которое приносит стабильный хороший доход; журналисты часто хорошо зарабатывают, особенно на телевидении, так сложилось, такова особенность. Телевидение зарабатывает гораздо больше денег, чем радио или печатные издания. И доходы телевизионных журналистов, увы, для их коллег из других средств массовой информации выше. При этом есть люди в журналистике, что называется, хлебнувшие всякого, битые, понимающие , как утроена реальная жизнь в политике, в средствах массовой информации. А есть молодые ребята-максималисты, которые часто смешивают профессию и, скажем так, личное гражданское чувство. А это иногда вещи, не вполне совместимые.

Вот тебе нужно подготовить репортаж, отражающий разные точки зрения на события. Твоя юная максималистская душа кипит, и ты на стороне только кого -то одного из участников политического конфликта. А нужно дать слово всем, нужно рассказать обо всех аспектах происходящего, изложить все существующие точки зрения.

Кстати, я должен сказать, что часто журналисты молодые, придерживающиеся либеральных воззрений, смешивают, путают журналистику с правозащитной деятельностью. Эта болезнь, мне кажется, присуща многим российским журналистам, работающим, скажем так, в тех средствах массовой информации, которые работают в жанре критического реализма. И главному редактору все это надо учитывать. Нужно кого -то и по головке погладить, а кого-то и приструнить.

Потом, знаете, журналистика – профессия очень демократическая. Мы часто на «ты» с подчиненными, а подчиненные с нами. Когда я работал на «НТВ», мы все были ровесниками. Сейчас мне легко, седина тронула мои виски, и я старше большинства моих сотрудников на 10–20 и 25 даже лет. И они все со мной на «вы», и с почтением, ведь у меня уже за плечами биография, имя, опыт, прошлые работы. А когда я работал на «НТВ», все было впереди и было очень сложно держать дистанцию. А начальник, скажем, в демократическом журналистском коллективе обязан держать дистанцию. Но любой успешный главный редактор должен так выстроить отношения в коллективе, чтобы не сломать демократическую традицию, которая, на мой взгляд, должна быть в любом журналистском коллективе. А с другой стороны, удержать правильную дистанцию и не скатиться в амикошонство, что, как правило, для главного редактора кончается печально.

3. О современной журналистике нужно обязательно сказать две вещи. Во -первых, журналистика стала гораздо более технологичной. И это большой вызов. То есть все время

нужно думать о том, как использовать, как применять все те технические, технологические средства, которые имеются в твоем распоряжении. Особенно на телевидении, где постоянно появляются новые технологии, спецэффекты, и все нужно для этого знать. Второй важнейший вызов, который бросает XXI век традиционной журналистике, – это существование Интернета. То есть ты всегда должен помнить о том (если ты работаешь в газете, в журнале, на радиостанции, на телевидении), что есть Интернет – твой вечный конкурент. Но его всегда можно обратить в свою пользу, в своих интересах. Можно создавать параллельные сайты, как, например, успешно делает «Эхо Москвы», которое развивает свой сайт, как, по сути дела, особый отдельный ресурс. Вот, скажем, моя программа «Большая политика», которую я веду на телеканале «Интер» в Украине, сейчас тоже всерьез думает о том, как постепенно начинать развивать нашу Интернет-составляющую, и, возможно, мы придем к тому, что будет существовать некий дополнительный параллельный ресурс в виде сайта «Большая политика». Он и сейчас есть, но в основном это место, где мы выкладываем записи прошлых программ и где можно смотреть программу в режиме он-лайн.

И третий вызов, который бросает современной журналистике XXI век – это то, что появилась колоссальная индустрия развлечений, а от него появился совершенно новый язык изложения материала. Вот недавно мне пришлось пересматривать свой документальный фильм, сделанный 10 лет назад – я поразился и ужаснулся, как мы далеко ушли. Сейчас все желается совершенно по-другому.

То есть для того, чтобы удерживать зрителя у телеэкрана, нужен совершенно другой темп монтажа картинки, другая скорость, с которой ты произносишь свои «стендапы». Когда журналист работает на камеру, предложения должны быть короче, скорость чтения выше, смена планов чаще – все это просто для того, чтобы все время был парад аттракционов, чтобы удерживалось зрительское внимание.

Уже не работают статьи в газетах, которые раньше печатали на целый разворот газеты формата «А-2», как «Известия» или старая «Независимая газета», там были статьи, которые занимали две полосы! Сейчас уже никто этого читать не будет.

В XXI веке другие скорости.

Соответственно, нужна мелкая нарезка заметок в газете, мелкая нарезка заметок в журнале, множество фотографий, инфографика и прочая и прочая. Таковы, как мне кажется, некоторые вызовы, которые стоят перед журналистикой в XXI веке.

ВИКТОР ЛОШАК главный редактор журнала «Огонек»

1. Журналистом я хотел быть всегда, даже когда не очень понимал еще, что такое журналистика.

У меня был дядя, младший брат моей матери, он был фронтовым журналистом. От него осталась целая папка вырезок из фронтовой газеты, и я рядом с этой папкой вырос. А он, к сожалению, в 43-м году, как написано в «похоронке», погиб в Польше в атаке Второго Украинского фронта.

Я рос рядом с этими вырезками, рядом с семейным мифом о нем, и тоже почему-то посчитал, что мне где-то стоит быть журналистом, хотя в восьмом-девятом классе каких-то таких литературных задатков больших у меня не было.

Тогда я жил в Ростове-на-Дону и старший брат повел меня в молодежную газету. Но параллельно я, чтобы понять, что такое эта профессия, стал читать журнал «Журналист». Журнал меня безумно увлек. Даже может быть больше, чем мне стали объяснять люди в молодежной газете. Удивительные существуют в жизни параллели – оказалось, что я читал журнал «Журналист», когда его главным редактором был Егор Яковлев, который позже стал моим главным редактором в газете «Московские новости».

И вот я стал сотрудничать в Ростове с газетой и поскольку не столько учился в школе, сколько играл в баскетбол, то стал таким спортивным репортером. И когда я принес первую

свою заметку своему тренеру, она была естественно о баскетболе. Тренер сказал: «Ты написал? Я не верю!» Мой юношеский имидж старшеклассника никак не совпадал с имиджем ученого мальчика, который пишет в газету заметки.

Дальше я не поступил в МГУ, провалил экзамен; потом ушел в армию и служил на границе. И тут-то во мне писательский зуд проснулся уже окончательно.

Застава, на которой я служил, обычная линейная застава – там человек сорок служило. Она в масштабах округа, в котором я был, приняла какое-то гипертрофированное значение, поскольку я писал в каждом номере окружной газеты. У меня была заметки о заставе, а так как вокруг заставы ничего не было, то я писал о своей заставе, находя все новые и новые темы. Интересно, что застав было сотни, но в каждом номере появлялась мои заметки именно об этой заставе.

Потом все было проще. Я приехал со службы, поступил в университет, очень быстро ушел на заочное отделение и стал работать в замечательной газете, абсолютно не провинциальной, причем, давшей миру и стране массу журналистов. Это была «Вечерняя Одесса».

В то время я учился в Одесском университете и после второго курса ушел на заочное, работая в «Вечерней Одессе». Ну вот, собственно говоря, с Одессой у меня связаны самые замечательные воспоминания, с людьми, с которыми я работал, с учителями, которые мне много объяснили и про жизнь, и про газету. Но я себя отношу к таким «генетическим» журналистам, которых не научили журналистике, а у которых в генах это все заложено.

За свою карьеру, наверное, самую большую личную популярность я получил в Одессе, потому что какое-то время продолжительное время я работал в газете фельетонистом.

Что такое фельетонист для Одессы – это понятно! Это выше народный герой, чем писатель, чем моряк, чем футболист… Меня узнавали на улице! Это была полномасштабная популярность. Она распространялась на моего папу, на моих друзей.

Юра Макаров, известный капитан команды КВН, который стал потом чемпионом страны, уехал потом в Москву работать в «Известиях», а меня назначили на его место и таким образом административно меня сделали моментально знаменитым.

А потом я уехал в Москву, работал сначала в «Известиях» (очень короткое время), а потом большая группа известинцев во главе с Егором Яковлевым ушла делать «Московские новости».

И вот, собственно говоря, с этого момента, с августа 1986-го года, я работал в «Московских новостях». И надо сказать, что в «Новостях»-то я прошел все должности, миновал только отдел культуры. Я был репортером, был политическим обозревателем, был редактором отдела экономики, был замом главного редактора, первым замом. Когда Егор Владимирович Яковлев в 1991-м году ушел в Гостелерадио, главным редактором был избран Лен Вячеславович Карпинский – такая замечательная фигура и абсолютно незаслуженно забытая, поскольку был он не только журналистом или не столько журналистом, сколько, конечно, философом, диссидентом, толкователем действительности. Но так получалось, что к моменту избрания он уже очень сильно болел. Я очень долго исполнял его обязанности, а потом уже так как-то совершенно «технически», я бы даже сказал, получилось, что эта болезнь прогрессировала, мы придумали для него почетный пост председателя редакционного совета, а главным редактором стал я.

2. Какие качества нужны были для того, чтобы быть главным редактором? Черт его знает! Я не был философом, я был, скорее, таким погруженным в газету человеком, понимавшим все это в полутонах, в нюансах, технологически ясным. Наверное , что-то еще в личности должно быть, чтобы стать главным редактором. Вот я всегда был мальчишкой, был капитаном команды, в армии я тоже был командиром. Что-то есть, наверное, что-то неочевидное…

Ну, наверное, если говорить о качествах, нужных главному редактору, то прежде всего нужно умение и понимание того, как удержать в жизни свое издание. Потому что экономический тумблер переключился, газета по-прежнему стоила пять или пятнадцать

копеек, а все цены на услуги, необходимые газете, они уже были новые, рыночные. Все, что нужно было газете, покупалось за границей – краски, бумага – все уже стоило рыночных денег, людям нужно было платить другие деньги. Все это совершил незамеченный отряд главных редакторов, которым удалось оставить в жизни свои издания.

Мы срочно обучались элементам рынка, потому что не было ни рекламных сотрудников, ни людей, понимавших это как бизнес, ни финансов, ни экономистов, специализировавшихся на медиа.

Нас пробовали учить западные специалисты, но это было смешно, потому что журналистика была производным от состояния общества, и ничего они нам дать толком не могли. Никаких гендиректоров, решающих бизнесзадачи, естественно, не было: был главный человек – главный редактор. Таким был Голембиовский в «Известиях», таким был я в «Московских новостях», таким был Александр Серафимович Потапов в «Труде».

Главный редактор был и директором и главным редактором. Только позже вот эта власть медийная разделилась на два русла – кто-то стал издателем, кто-то директором и т. д. Только потом уже потребовались некоторые изменения в закон «О печати», который тоже не учитывал…

Я отношусь к тем людям, которые всегда внутренне страдали по поводу нехватки знаний. Вообще позиция главного редактора – это позиция, где ты всегда бежишь за знаниями и никогда не успеваешь. Ты профессионально должен быть экспертом всех материалов своего издания, а они могут быть связаны с религией, наукой, с культурой, с углубленным пониманием экономики и так далее.

Что касается меня, то мне что-то дал тот круг, в котором меня жизнь провела по журналистике. Я был редактором отдела экономики когда-то в местной газете, потом в «Московских новостях». Я очень долго был корреспондентом «Известий» и у себя, и потом в «Московских новостях». Я курировал международный отдел, как заместитель главного редактора. У меня был круг уже образования такого газетного, которое мне позволяло видеть что-то более перспективно и глубоко, чем журналистам. Перечислить, что нужно главному редактору, абсолютно невозможно, потому что, наверное, очень важно, став главным редактором, понимать, что ты должен все время думать на шаг вперед. Вот делается сегодня журнал, ты погружен, естественно, в это, потому ничего нельзя пропустить мимо себя. Но ты все время думаешь на несколько номеров вперед, на несколько шагов творческих вперед. Над людьми думаешь, над моделью, над тем, какие люди тебе нужны под эту модель. Ты все время сопоставляешь то, что ты делаешь, с финансовыми возможностями издания, с неким представлением о политике издания и политике всего издательского дома, в котором ты работаешь.

Здесь ты и политик, и технолог, и всезнайка, и просто педагог, потому что самым талантливым ребятам, «генетическим» журналистам, которые приходят, которые иногда попадаются тебе, им все равно не хватает понимания двух вещей: насколько это ответственная работа, что значит слово, которое тобою выброшено в мир. И второе, чего им очень часто не хватает – что понимания того, что с окончанием и началом рабочего дня тумблер профессии не выключается. То есть ты включился в профессию, из кото рой ты выключишься, дай бог, при выходе на пенсию, но и то вряд ли. Иногда они пишут о себе как о журналисте, иногда они пишут о себе.

Очень важно сопоставлять свое издание с тем, что происходит сегодня на рынке, в мире, у конкурентов, потому что нужно очень ясно понимать: это не социальные сети времен «Огонька», а «Огонек» времен социальных сетей. Если все это ты себе ясно представляешь, то ты понимаешь реальность, в которой ты находишься.

3. Журналист – это, конечно, больше личность, потому что это все завязано очень сильно. Вот начнем с элементарнейшей вещи: не каждый человек может подойти к любому человеку и задать ему вопрос. А журналист должен уметь преодолеть этот барьер. В принципе, я считаю, что мало что изменилось вообще в профессии в принципе. Но изменились скорости, очень сильно изменились скорости! Колоссально изменилась скорость

поглощения информации. Отсюда огромные требования к «упаковке» материалов, к «упаковке» информации. Интернет вытеснил из моей профессии журнального или газетного журналиста информацию как таковую. Прийти в этот мир на страницах «Огонька» просто с информацией голой – это лучше закрыться и попрощаться с читателем, потому что есть другие носители, есть другие скорости и раз в неделю тебе с информацией делать нечего. Изменилась проблема – теперь важно, что ты даешь, кроме информации, какая твоя добавленная стоимость, что ли, к той информации, которая у тебя на руках есть.

Но остается важным и другое, может быть главное: это чувства, это какая-то боль, которая иногда очень нужна.

Потому что журналистика не может быть не обращена к человеку, такой журналистики нет. Правильная журналистика – она и умная, и сентиментальная, и сердечная, и неожиданно создающая ощущение, что это понятно только вам двоим – пишущему и читающему.

Здесь есть очень много от личного интимного общения.

МАРГАРИТА СИМОНЬЯН главный редактор телеканала «RUSSIA

TODAY»

1. Я работала в журналистике с шестнадцати лет, на телевидении с семнадцати, что, в общем, для того времени было не так удивительно, потому что это были пресловутые девяностые, когда везде были «разброд, развал и шатания». И то, что совсем юные дети приходили на телевидение и что-то учились делать, никого не удивляло, так что в двадцать я возглавила бюро ВГТРК на юге России. В мою зону ответственности входила зона от Крыма

идо Абхазии – раньше это была не Россия, но мы все это освещали. И в том числе мы ездили

ив Чечню, и в другие кавказские регионы. Очень плотно работали, мне кажется, что так напряженно, как тогда, я не работала никогда в жизни. У нас был один выходной, наверное, один раз в пару месяцев и спали мы в среднем по пять часов. В двадцать два я закончила университет, то есть я параллельно училась; училась, конечно, на журфаке, но журфак наш,

наверное, как и любой журфак, если ты не работаешь, сам по себе журналистике научить не может. Нужна практика.

Так вот, после окончания меня пригласила та же ВГТРК, в которой я работала собкором, приехать в Москву, в президентский пул. И там я тоже проработала несколько лет, мотаясь за Владимиром Путиным, тогда он был президентом, по всему миру.

И как раз тогда появилась идея у государственных мужей создать международный телеканал. Все страны озабочены продвижением информации со своей точки зрения на мир, а вот Россия как-то после коллапса Советского Союза озабочена этим не была. Но вот озаботилась, и они искали на место начальника. Конечно, нужен был человек с языком, а я училась в Америке, там школу закончила. То есть я была человеком, худо -бедно понимающим менталитет своей будущей аудитории, причем с телевизионным опытом. Для них было чрезвычайно важно, чтобы это был человек молодой, чтобы не получилось, не дай боже, в худшем смысле этого слова, советская пропаганда из этого телеканала – смешная, абсурдная, никому не нужная, которая в очередной раз будет посмешищем. Им почему-то показалось, что я, возможно, подойду по этому набору качеств на этот пост. И мне предложили. Собственно, так я и стала главным редактором.

Однако важно понять, что я точно никакой такой для себя должности никогда не добивалась и никогда в жизни не хотела быть начальником. Я хотела быть репортером, хорошим репортером. И когда я задумывалась: а вот что я буду делать дальше? Я уже репортер, в моей редакции меня ценят, все хорошо. И я, когда у меня мелькали какие -то мысли когда-то дальше когда-то стать главным редактором, то я понимала – нет, это не для меня точно.

Я не люблю командовать людьми, мне это не очень приятно, это не для меня. Но когда мне сделали это предложение, во-первых, это был канал на английском, а я давно не работала с языком, скучала по нему. И потом, когда вот такой «чэллендж», когда тебе 25 лет,

отказаться от этого, чисто психологически, невозможно. И я попробовала, и в общем мне нравится.

2. Конечно, у нас пять телевизионных редакций, то есть организация огромная. Есть у нас английский телеканал, арабский телеканал, испанский телеканал, телеканал «RT-Америка», который вещает на США – это совершенно отдельный телеканал. А недавно мы открыли «RT-dok» – телеканал документальных фильмов. Кроме этого, у нас четыре редакции интернет-сайта, тоже английская, арабская, испанская, канала «RT-Америка». Сейчас вот еще формируется интернет-сайт, он уже работает, но он еще не до конца такой, каким мы его мечтаем видеть – это «RT-dok». Плюс у нас еще большой проект видео – это агентство, куда выкладывается видео, на него подписаны уже 5,5 тыс. телеканалов и агентств по всему миру. Они берут наше видео и показывают в своих эфирах. Это все тоже наше. То есть у нас в общей сложности, если с бюро, около 2,5 тыс. человек. Это, конечно, звучит, как угроза. Но на самом деле есть же такая банальная вещь, что если ты научился управлять тремя людьми, то научишься управлять и большим количеством. А тремя-то людьми я научилась управлять, когда мне было вообще двадцать, когда я училась на 3 -м курсе и когда меня сделали заведующей бюро ВГТРК. И в общем, оказалось, что если ты подбираешь правильных людей, то руководить вообще не сложно. Наверное, если говорить о том, в чем вообще секрет управления, то самое главное, то это подбирать правильных людей и стараться давать им ту зону ответственности, в которой они наиболее сильны. Потому что может быть, человек хороший и правильный, но ты его поставишь на то место, в котором он не справляется, и он будет показывать свои худшие стороны. А его лучшим сторонам ты не даешь развиваться. И если он с этим не справляется, это твоя ошибка как начальника, потому что ты используешь неправильно его таланты, возможности и способности. А если ты со временем привыкаешь и научаешься видеть, в чем сильная сторона того или иного человека

иставить его на выигрышную позицию, то дальше все работает само.

Иочень важно, чтобы люди, это второе самое главное, были согласны с посылом. Очень важно, чтобы люди верили в то, что они делают, чтобы они понимали, что действительно нужно, что это правильно, и правильно это делать именно так. И тогда люди загораются, и не нужно ничего разжевывать, и уж тем более не нужно убеждать –

переубеждать, люди видят возможности одинаково, так, как видишь ты. Тогда и получается настоящий сплоченный нормальный коллектив, где люди смотрят в одну сторону, думают об одном и возделывают, как у нас теперь модно говорить, каждый свою делянку.

И тогда это все очень просто, тогда вообще не важно, 25 человек, 250, 2,5 тысячи или

25тысяч. Вот так.

3.Мне кажется, самый главный вопрос, который стоит перед журналистикой как перед

профессией сейчас и будет стоять ближайшие годы – это вопрос самосохранения. На телевидении это более очевидно, потому что благодаря развитию Интернета, благодаря развитию всех новых технологий, появлению дикого количества соцсетей и растущей их огромной популярности, выходит так, что ближе к месту событий, как правило, оказываются не журналисты. И если раньше это тоже так было, то есть случайно очевидец мог снять видео именно в той деревне, на которую упал самолет. Но раньше это видео до мира не доходило. Или доходило поздно: пока этого очевидца найдут приехавшие туда журналисты, пока они купят у него это видео, пока они передадут его в цивилизацию и т. д. Но сейчас у всех есть айфоны, блэкберри – особенно у нас в международной журналистике, а если мы говорим о мире, где технологии гораздо более развиты, чем у нас, с этим вообще нет проблем. Кто-то первый прибежал, снял упавший самолет, выложил все это в свой твиттер, на свои разные аккаунты, и вот – это доступно всему миру. И у него это быстрее и лучше, чем у любого журналиста, который туда доедет.

Когда мы встречаемся на разных международных конференциях с руководителями других международных телеканалов – это практически все, что обсуждается. Главная тема всех разговоров, сохранимся ли мы как профессия, как журналисты? Или вот эта гражданская журналистика, так называемая, она совершенно нас всех заменит, и мы все

окажемся не нужными, и эта профессия окажется не нужна.

Это большой вопрос – всегда ли будет зритель или читатель доверять журналисту, условно говоря, с «корочкой», с именем. Будет ли он доверять изданию, которое ему известно…

В каком-то смысле – да, но мы наблюдаем, что и в огромном смысле – нет. И мы наблюдаем по тому же, скажем, YouTub`у, что ролик какого-нибудь очевидца, быстро снявшему Фукусиму, зарабатывает на несколько часов миллионы, миллионы, миллионы просмотров, совершенно не доступные цифры любому телеканалу. И степень влияния вот этой гражданской журналистики, на внимание аудитории, на настроение аудитории – она растет с каждым днем. И это то, к чему нужно приспосабливаться, нам нужно всем идти в ногу со временем, использовать это, и мы, конечно, это делаем.

И нужно задумываться о том, как вообще будет выглядеть журналистика позже, через несколько лет. Типичный пример «Haffington post» – самый лучший американский блог, сейчас он уже уважаемый блог и т. д., но все начиналось как блог и блогом, в каком-то смысле, и остается. Впервые, месяц назад, что ли, его посещаемость превысила посещаемость интернет-страницы «New York Times».

Вот вам и гражданская журналистика!..

ФИЛИПП ДЗЯДКО главный редактор журнала «Большой город»

1. Я занимался филологией и историей, а именно началом XIX века. Начал писать диссертацию, но как многие другие мои собратья в этом деле, нужно было спешно зарабатывать деньги, поэтому я временами писал в какие-то разные журналы рецензии. Это были небольшие заметки, которым я особого значения не придавал. Исключительно занимался этим, чтобы иметь возможность покупать всякие книжки по профессии, ну и вообще как-то себя чувствовать спокойно. При этом я к тому моменту в архивах искал документы для подготовки своей диссертации, ведь я учился на античной кафедре РГГУ, учил греческий, латынь, и по правилам кафедры, должен был писать сначала диплом, а потом уже и диссертацию на античном материале.

И вот я параллельно готовился к диплому, но в то же время думал, не оставить ли мне историческую карьеру и не пойти ли в архитектурный, продолжать учиться рисовать. Хочу сказать, что в школе я это все любил.

Но параллельно я ходил по разным редакциям и что-то им писал, поработал «Полит. ру», там поучился какому-то интернет-занятию – лента новостей и прочее… И понял, что в общем-то не хочу заниматься журналистикой в той ее части, где надо писать всяческие колонки.

И в какой-то момент мне позвонили и предложили поработать в журнале «Эсквайр», про который я ровным счетом ничего не знал, кроме того, что в 30 -е годы XX века в американском «Эсквайре» печатались всякие любимые писатели. Вообще-то я был уверен, что этот журнал просуществует месяца три или год и закроется – я привык к тому, что журналы открываются, закрываются. Поэтому я смело пошел туда работать.

Придя в «Эсквайр», я потихоньку втянулся в ленту новостей сегодняшнего дня. И где-то через год обнаружил, что во мне существуют совершенно разные ритмы.

Когда сидишь в архиве и медленно перебираешь какие-то пожелтевшие листочки, то понимаешь, что ты – первопроходец. У тебя трясутся руки, ты хочешь сложить разные факты в один пазл, представляешь себе будущие книжки и прочее, то есть на самом деле занимаешься очень тонким археологическим поиском. Это дико увлекательное детективное занятие.

Это одно дело.

Другое дело, когда ты сидишь в редакции и быстро-быстро прокручиваешь разные сайты на предмет тех или иных материалов. Тут просто по-разному устроена голова. И подобные ритмы этой самой головы сложно совместимы. В тот момент, когда я понял, что я