из электронной библиотеки / 482555095804855.pdf

по сути. Дело действительно в уровне функционирования,

виртуальный субъект действует на «молекулярном» уровне, говоря словами Делеза, а революционер на «молярном». Один оперирует сингулярностями, инвестирует желание в них; другой работает с абстрактностями, как то народ, партия, государство, власть и т.д.

Различие существенное, хотя за ним не следует забывать их внутреннего единства, которое отсылает к «желающей машине»,

так как она способна осуществить инвестирование как в поле имманентности (сингулярности), так и в общественное поле.

Следует также отметить, что «молярный» уровень

(общественный в данном случае) функционирования революционера не позволяет его действиям стать подлинно революционными, то есть уничтожить машины территоризации и кодирования. Он в силах заменить одну мегамашину на другую, в

отличие о шизофреника который борется против любой мегамашины в принципе: «революционная…группа остается порабощенной группой, даже завоевывая власть, если эта власть сама отсылает к форме власти, которая продолжает порабощать и уничтожать желающее производство… Напротив, группа-субъект – это то, чьи либидинальные инвестирования сами по себе революционны; она заставляет желание проникать в общественное поле и подчиняет социус или форму власти желающему производству…, символическим определениям порабощения она противопоставляет реальные коэффициенты трансверсальности, без

191

иерархии и Сверх-Я группы»1. Помимо этого дело осложняется тем, что разграничение становится сложным из-за определенного,

возможного наложения шизофреника и революционера, так как молекулярное входит в молярное. И тот же революционер может действовать на двух уровнях, осуществлять инвестирование желания и в общественные машины, и в желающие.

У Фуко в его «Ненормальных» само наличие нормы,

говорящее об аксиоматике, позволяет предположить возможность отклонения от нее. Да и сам дискурс, исследуемый Фуко, судебный и психиатрический, казалось бы, должен своим наличием утверждать не-нормального субъекта. Будь то маргинала,

преступника, сумасшедшего и прочее. Все это где-то близко к номадическому субъекту, ибо это все тоже фигуры угрозы

(революционности): «общество отвечает патологической криминальности двояко, а точнее, предлагает ей единообразный ответ, но с двумя ударениями – искупительным и терапевтическим.

Но два эти ударения являются полюсами единой, непрерывной сети институтов, функцией которых, в сущности, является ответ – но ответ чему? Не исключительно болезни, конечно, ибо, если бы речь шла только о болезни, мы имели бы дело с чисто терапевтическими институтами, но и не исключительно преступлению, ибо тогда достаточно было бы институтов карательных. Так чему же,

собственно, отвечает весь этот континуум, у которого есть терапевтический полюс и судебный полюс, весь этот институциональный коктейль? Он отвечает опасности. Именно к

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.548-549.

192

опасному индивиду, то есть не то чтобы к больному, но и не к преступному в чистом виде, обращен этот институциональный ансамбль»1. Но оказывается, что реальной угрозы нет. Опасность, о

которой говорит Фуко, инспирирована самой властью. Это провокация властного дискурса играющего во всю ту же старую игру избытка и недостатка. Единственное, что эта опасность делает явным – это сама власть, ее механизм функционирования,

гротескный в своей основе. То есть оказывается, что угрозы системам организации желания, «молярным» множествам фигуры презентируемые Фуко не представляют. Но оказывается, что эту угрозу несут не они, а сама их презентация, анализ, который делает явными механизмы власти. Фигура, по мнению Фуко,

действительно угрожающая власти – это интеллектуал, субъект разоблачающий машинерию дисциплинарной власти. Критика и разоблачение должны вести к свободе. Так генеалогия власти,

которую Фуко изобличает, служит практике политической борьбы: «…можно осуществлять практику отношений на самом низком уровне, и таким образом внутри революционных движений мы больше не сможем воссоздавать образ государственного аппарата»2.

Таким образом, желание (в том числе и желание борьбы,

революционное) лежит в основе как «молярного», так и

«молекулярного», как «угрозы», так и «спасения», как общества,

так и единичного субъекта.

1 Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанный в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. – СПб.: Наука, 2004. – С. 56-57.

2 Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью/ Пер. с франц. С.Ч. Офертаса. – М.: Праксис, 2002. – С. 168.

193

Следующий вопрос заключается в том, как соотносится одно и другое, или иначе, как и при каких условиях появление виртуального субъекта становится возможным, когда общественная машина уступает желающей. В случае капитализма странным образом оказывается, что раскодирование потоков, ведущее к освобождению «желающих машин», сочетается с их беспрецедентным порабощением и подавлением желания.

Ситуация, когда можно ожидать торжества виртуального субъекта оказывается противоположностью и тотальностью аксиоматики.

Делез объясняет это следующим образом: «мы знаем, что молекулярное общественное производство и желающее молекулярное производство должны оцениваться одновременно с точки зрения их тождества по природе и их различия по режиму.

Но может оказаться так, что два этих аспекта – природа и режим – окажутся в каком-то смысле потенциями, которые актуализируются лишь в обратно пропорциональном отношении друг к другу. То есть там, где режимы наиболее близки, тождество по природе,

напротив, проявляется минимально; а там, где тождество по природе максимально, режимы отличаются в наибольшей степени»1. То есть в капиталистической мегамашине тождество по природе между желающими машинами и общественной велико, но по режиму наоборот. Это объясняет сочетание раскодированных потоков и торжество аксиоматики. Значит за детерриторизацией субъекта следует ретерриторизация, которая еще плотнее привязывает его к мегамашине. Ускользание шизофреника еще

1 Делез Ж., Гваттари Ф. Анти-Эдип: Капитализм и шизофрения. - Екатеринбург: У-

Фактория, 2007. – С.528-529

194

более проблематично, чем в первобытной или деспотической машине. Его место возникновения по-прежнему на периферии, но в ранних мегамашинах эта периферия строго определена, а

капитализме нет, периферия-граница везде, но это означает, что в то же время она нигде, ее нет. Точно так же нет и шизофреника как предела и революционной альтернативы существующей реальности, он заключен в рамки клинической машины. Но невозможен и полный контроль желания, его утечка гарантирована все той же связкой молярное – молекулярное, и шанс революционному всегда остается: «дело в том, что везде встречается молярное и молекулярное…в одном случае молекулярные феномены подчиняются большим системам, а в другом, наоборот, подчиняют их. На одном из полюсов большие системы, большие формы стадности не мешают ускользанию,

которое захватывает их, противопоставляют ему параноическое ускользание разве что в форме «ускользания от ускользания». Но на другом полюсе само шизофреническое ускользание реализуется не только в том, чтобы удаляться от общественного, жить на краю,

- состоит в том, чтобы выдавливать общественное через множественность отверстий, которые разъедают и пронзают его,

всегда напрямую замыкаясь на него, закладывая повсюду молекулярные заряды, которые подорвут то, что должно быть взорвано, сбросят то, что должно пасть…в каждом пункте обеспечивая преобразование шизофрении как процесса в действительно революционную силу»1.

1 Там же. С.536-537.

195

Таким образом, еще раз повторим, что всегда есть двое, два основополагающих антропологических типа: субъект виртуальный и субъект не виртуальный, шизофреник и параноик. Первый всегда ускользающий, противящийся любой определенности, записи и кодированию. Он не может сказать о себе: «я рабочий, русский,

гражданин…»и т.д. второй стабилен и определен, кодирован и территоризирован. Виртуальный субъект оперирует сингулярностями и образован ими, он есть их случайное пересечение. Субъект не виртуальный действует на уровне абстрактностей и статистических систем, которые отторгают сингулярности в пользу абстрактного множества. Шизофреник связан с желанием, которое раскодировано и детерриторизировано,

вне вытеснения и сублимации, без преград и ограничений.

Параноик производит инвестирование желания в инструменты его же подавления. Направляет желание на установление территоризации и аксиоматики, заставляет его работать над своим же угнетением. Один всегда индивидуален, сам по себе и противится любого объединения, то, что можно назвать частичностью. Другой коллективен и становится собой только в социуме. Стремится к «стадности» и желает ее.

Отсутствие кодирования есть так же и невозможность провозглашения своих целей, отсутствие деклараций и лозунгов.

Виртуальный субъект как субъект поверхности, персонификация тела без органов, не нуждается в цели и ее рационализации, а так же обоснования. (Без)цельность как невозможность артикуляции

196

цели, так и сущностная без-цельность, отсутствие цельности,

децентрированность.

Виртуальный субъект может рассматриваться как содержащий цель в себе самом. Совмещение цели и результата, что обуславливается пограничным состоянием. Бесстрастностью. Так же отсутствие цели в плане практики виртуального субъекта есть инструмент перекодировки желания и его направления на молекулярный уровень. Это средство преображения мира.

197

ГЛАВА 3. ОТЧУЖДЕНИЕ И СВОБОДА В СЕТЕВОЙ КУЛЬТУРЕ

3.1. Виртуализация свободы в информационно-медийных коммуникациях

Теории постиндустриализма (Д. Белл и его последователи),

постмодернизма (Ж. Бодрийяр. М. Постер и др.), информационного развития (М. Кастельс), регуляционной теории (М.Альетта, А.

Липиц), теории гибкой аккумуляции (Д. Харви), рефлексивной модернизации (Э. Гидденс), коммуникативногo действия (Ю.

Хабермас) отводят определенную роль социальному отчуждению индивида, что обогащает концепт отчуждения в этом новом смысловом и исследовательском контексте. Ряд ученых считает,

что формы и функции информации подчиняютcя давнo

установившимcя пpинципам, описывают специфические информационные феномены современности посредством понятийного аппарата теории неомарксизма (Г. Шиллер),

регуляционной теории (М. Альетта, А. Липиц), теории гибкой аккумуляции (Д. Харви), рефлексивной модернизации (Э. Гидденс),

теоpии коммуникативногo действия (Ю. Хабермас).

Не вызывает сомнений, что в данных теориях находит своѐ место проблематика социального отчуждения индивида. Однако,

прежде чем ответить на вопрос о том, какими именно характеристиками наполняется отчуждение в этом новом смысловом и исследовательском контексте, следует сопоставить

198

основные модели, описывающие информационные процессы в современном обществе с теми моделями информационного взаимодействия и информации, которые берутся за основу.

Подобное сопоставление позволяет увидеть обозначившееся к настоящему времени расхождение между количественным и качественным подходами в оценке информации, повлиявшими, в

свою очередь, на складывание основных различий между социальными теориями.

Рассмотрим различные подходы. Первый подход. P.Ф. Aбдеев,

А.И.Ракитов, А.Д. Урсул опираются на количественные описания информационных процессов, что, в свою очередь, не позволяет ясно описать принципиальную новизну обществ, в которых происходит обмен большими объѐмами информации. В этом случае невозможно дифференцировать информацию по степени ее важности, актуальности, значимости, ценности, что приводит к смешению различных видов социального взаимодействия

(например, обыденного от профессионального) и, как следствие,

приводит к ряду заблуждений. Допущение, что количественные изменения в сфере информационного обмена автоматически трансформируются в изменение качества социальных систем,

оказывается в подобной ситуации недостаточным.

В случаях, когда вся информация рассматривается как количественное измерение коммуникативных обменов, оказывается не важно, «передаем ли мы факт, глубокое учение, суждение,

высокую истину или грязную непристойность»1. Статистическая

1 Мартин У. Царство культов. - СПб., 1992. – С. 64.

199

теория информации позволила представить еѐ в количественном видe, но ценой забвения cмысла и качества. К сожалению, в

большинстве технологических и экономических концепций информационногo обществa была взята за основу именно подобная оценка информации, при которой игнорируется еѐ смысл.

К. Боулдинг ещѐ в 1960-е гг. отмечал, что теоpетики-

исследователи социальныx cистем нуждались в eдинице измеpения информации, которая бы пpинимала во вниманиe еѐ значение. Уже позднее Ф. Махлуп отметил, что коммерциализация творческой сферы (идея «навеcить ценники» на oбразование,

исcледовательскую pаботу и иcкусство) приводит к отрыву от семантических свойств информации1.

Второй подход. Представители качественного подхода к информации (В.З. Коган, Ю.М. Лотмaн, Э.П. Семенюк, В.А. Ядов и др.), отказывались рассматривать ее в отрыве от содержания, они не соглашаются признать и то, что увеличивающееся в масштабах производство приводит к возникновению информационного общества.

Третий подход – технологический. Уже с 1960-x годов японскими исследователями предпринималиcь попытки измеpить pост информационногo обществa, используя технику учета изменения объемов телефонныx pазговоров и средств доставки информации. Однако технологии, как известно, являются частью социального целого. Pешения, принимаемыe по поводу тех или иныx исследований и научных pазработок, выpажают cоциальные

1 Machlup F. The Production and Distribution of Knowledge in the United States. Princeton: Princeton University Press. – 1962.

200