Учебный год 2023-2024 / Мурзин. Бестелесные вещи

Как и в случае с авторским правом, следует сказать, что вопрос о телесности или бестелесности электроэнергии утратил свою актуальность сразу же, как только место договора энергоснабжения было определено в Гражданском кодексе по аналогии с договором, имеющим своим объектом материальную вещь. Теперь можно прогнозировать, как это делает В.А. Лапач, что дальнейшее развитие системы объектов гражданских прав приведет к включению таких невещественных материальных объектов как энергии, поля и воздействия в имущественную группу в качестве промежуточной (между вещами и имущественными правами) объектной категории[57]. Но нельзя не признать, что с точки зрения решения насущных, не требующих отлагательства вопросов, аналогия между вещами и электроэнергией в рамках существующей системы гражданского права пришлась как нельзя кстати.

10. Примеры с интеллектуальной собственностью и электроэнергией показывают, в общем-то, разные подходы к вопросу квалификации их как объектов гражданских прав. Российские исследовали зарубежного права указывают, что доктрина западных стран не могла не заняться «модернизацией» концепции имущества. «Расширение круга объектов права собственности и иных вещных прав пошло по двум направлениям… К имуществу как объекту собственности стали относить электроэнергию и газ, а затем и другие виды энергии и сырья, выходящие за границы традиционного понимания “вещи”. Вторым направлением в расширении круга объектов вещных прав явилась разработка и использование концепции “бестелесных имуществ”. Под ним понимают права, имеющие стоимость и денежную оценку, но представляющие собой “идеальный” неимущественный объект…: с одной стороны, круг прав на технические и нетехнические объекты промышленной собственности…, а с другой стороны – круг прав на объекты финансовой и коммерческой собственности, выступающих в виде прав требования из денежных и товарораспорядительных документов»[58].

Как обстоит дело с признанием бестелесных имуществ в зарубежных странах догматически? В эталонные европейские кодификации XIX века идея деления вещей на телесные и бестелесные не вошла (хотя К.П. Победоносцев считал, что во французском ГК подобное деление удержано, «хотя и не выражено в виде положительной законной категории»[59]), а англо-саксонское право существование нематериальных вещей допускали изначально. Так, ссылка на пп. b) ст.8-102 Единообразного торгового кодекса США[60] могла бы быть весомым аргументом в споре о самой возможности существования бездокументарной ценной бумаги. Однако подобные ссылки обладают мнимой авторитетностью: сложно не замечать кардинальной разницы двух правовых систем. Вживление чуждых, даже кажущихся необходимыми, институтов означает, скорее, разрушение континентального права, а не его дополнение. В то же время нельзя отрицать «интуитивного параллелизма в развитии римского и английского права» и того, что «юридическая техника древних римлян и англичан имеет гораздо больше общего, чем правовая техника римлян и пандектистов XIX века, которые во всеуслышание ссылались на римское наследство»[61].

Нет ничего удивительного, что ГК Квебека в ст. 899 говорит о бестелесных вещах как о привычных, органичных, категориях[62]. С одной стороны, этот Кодекс отмечен явной ориентацией на сохранение конструкций римского права, но, видимо, в большей степени, это можно объяснить неизбежным многолетним давлением на потенциально мятежный Квебек со стороны прочих провинций общего права Канады.

Гораздо показательнее осознанный выбор ГК Нидерландов. С одной стороны, здесь присутствует восприимчивость к чужим нравам и системам традиционно терпимой Голландии. С другой стороны, нельзя забывать о влиянии на культуру Нидерландов римского частного права, которое голландские правоведы еще не так давно воспринимали как живое право в буквальном смысле[63]. Тем самым бестелесные вещи вошли в современное голландское право более органично, чем в правовые системы других стран, утративших непосредственную связь с римским правом. Но и при таких предпосылках «подвергалось жесткой критике новое место положений, общих для материальных и неосязаемых вещей и прав. Майерса (ученого, который довел-таки до парламентских прений посмертную волю «отцов» проекта нового ГК Нидерландов – Д.М.), очевидно, раздражали несообразности прежнего кодекса в этой области. Он сократил объем положений о собственности (гол. – coeigendom) и правах на материальные вещи in rem (…) и они, вместе с некоторыми нормами традиционного права собственности (…) были включены в Книгу 5. Положения, относящиеся как к осязаемым, так и неосязаемым вещам и правам, рассматриваются в Книге 3. В результате право собственности разделено по двум Книгам, что обычно не характерно для гражданских кодексов. Кроме того, возникла необходимость использовать другую терминологию для старых концепций. Понятие eigendom применялось только к осязаемым вещам, и следовало найти новый термин для обозначения права собственности на осязаемые и неосязаемые вещи и права»[64].

Но, пожалуй, самым удивительным явлением выглядит ГК Латвии[65], принятый в 1937 году. Так, ст. 841, открывающая третью часть Кодекса о вещных правах, гласит: «Вещи бывают материальные и нематериальные. К нематериальным вещам относят всевозможные личные, вещественные и обязательственные права постольку, поскольку они считаются составной частью имущества». В соответствии со ст. 875 ГК Латвии «предметом владения могут быть как вещи в узком смысле, т.е. материальные, так и нематериальные вещи, т.е. права». Весьма продуманной выглядит конструкция, заложенная в ст. 877 ГК Латвии «Владеть можно только такими правами, которые можно долгосрочно или повторно использовать. Соблюдая эти положения, владеть можно любыми правами, если есть фактическая возможность использовать их по своему усмотрению независимо от других лиц, если они прямо используются в свою пользу». Маленькая страна, которая, как считается, традиционно находилась в семье германского права, приняла свой Кодекс, когда уже отшумели восторги по поводу немецкого или швейцарского уложений. Вряд ли создатели ГК Латвии руководствовались жаждой поразить своим новаторством  мировую юридическую общественность, скорее наоборот – Кодекс создавался именно для внутреннего потребления. Видимо, в ГК Латвии нашли отражение попытки разрешить сугубо практические вопросы, на которые эталонные законодательства ответа не давали.

11. В российском законодательстве нет понятия бестелесной вещи, но есть конструкции, которые можно смело назвать бестелесными вещами. Для отечественной науки оказался достаточно болезненным вопрос о бездокументарных ценных бумаг и, соответственно, о квалификации этих бумаг как объектов права собственности.

Надо учитывать, что внимание к вопросам права собственности является, быть может, отличительной чертой всей российской цивилистики. В свое время Р. Давид, отмечал: «центральным понятием советского права является собственность... Западный юрист с первого взгляда будет даже удивлен тем акцентом, который делается на этом понятии, ибо во французском праве оно занимает достаточно скромное место»[66]. Действительно, некоторые современные американские исследователи с недоумением наблюдают за дискуссией, развернувшейся в российской литературе по вопросу о правовой природе бездокументарных ценных бумаг. Они указывают на практическую бесполезность такого анализа для целей рационализации правового регулирования рынка ценных бумаг. А.А. Маковская в мягкой форме не соглашается с этим процитированным в ее книге мнением и подчеркивает важность определения места ценных бумаг в системе современного права[67].

Тенденции западного права, с преобладанием договорного начала над вещным, показательны. Договорное право как обладающее большей мобильностью в сочетании со способностью смело корректировать вещное право в конечном итоге означает большую гибкость гражданского права, а, значит, и большую свободу. На языке Р. Давида это означает, что на Западе «договорное право автономно по отношению к вещному праву, что является следствием крайнего индивидуализма, царящего в буржуазном обществе и той первостепенной роли, которую соответственно пытаются придать воле. Если же отказаться от такого подхода, то купля-продажа, как и другие договоры подобного рода, могут с достаточным основанием рассматриваться как составная часть вещного права, понимаемого в широком смысле слова»[68].

Очевидно, именно такая, широкая концепция права собственности, традиционно присущая российской цивилистике, и сдерживает признание новых (бестелесных) видов имущества нашей наукой часто вопреки положениям, уже закрепленным в Гражданском Кодексе. С другой стороны, в этом заключается главный парадокс: применение норм права собственности к некоторым новым объектам гражданского права способствовало бы максимальной защите добросовестных участников гражданского оборота.

Конструкция бестелесной вещи нужна была римским юристам, как указывает Л.Г. Ефимова, «для того, чтобы объяснить (выделено мною – Д.В.) возможность защиты обязательственных прав с помощью вещных исков»[69]. Но в современном праве при вопросах разделения вещных и обязательственных прав делается упор на вещно- и обязательственно-правовые способы защиты нарушенного права, пожалуй, слишком прямолинейно. На эту тормозящую силу традиции указывал еще В.К. Райхер[70]. Однако, нельзя игнорировать трансформацию процессуального права из основы материального, каковым оно было в Риме («право исков»), в право, обслуживающее материальное, каковым оно является в современной континентальной системе. Поэтому представляется, что, говоря о вещном праве, в первую очередь необходимо акцентировать внимание на материальных положениях римского частного права: самостоятельности и независимости собственника, его праве пользоваться и распоряжаться имуществом по своему усмотрению. В вопросе о защите права собственности на первое место выдвигаются не конкретные формы исков, а сам характер абсолютной защиты прав собственника от посягательств всех третьих лиц.

12. Так, судебно-арбитражной практике известно дело, с которым связаны переломные моменты в вопросе возможности применения норм о праве собственности к бездокументарным бумагам. Это постановление Президиума ВАС РФ № 2208/98 от 17.11.98 г.[71]. Истец обратился в суд с иском о признании договора купли-продажи акций (бездокументарных, поскольку эмитентом было РАО «Норильский никель») недействительным. Поскольку на основании этого договора в реестр акционеров была внесена запись о списании ценных бумаг со счета истца, последний просил также и о признании недействительной «корректирующей записи» в реестре. Очевидно, истцы формулировали свое требование в соответствии с теоретической концепцией, наиболее полно сформулированной в свое время Е.А. Сухановым о том, что в случае с бездокументарными ценными бумагами речь идет о «записях на счете», находящихся в памяти ЭВМ. Такую запись не возможно не только утратить, но и передать другому лицу. В действительности при уступке прав требования, удостоверенных бездокументарными ценными бумагами, одна запись просто изменяется или уничтожается и заменяется другой записью[72].

Подобный предмет иска поставил суды первых инстанций в затруднительное положение. Производство по делу в части требования о признании записи недействительной было прекращено со ссылкой на то, что такая запись не может быть признана сделкой, не является актом государственного органа или органа местного самоуправления и Федеральным законом «Об акционерных обществах» такой способ защиты гражданских прав не предусмотрен.

Классическая логика судов первых инстанций заслуживает внимания. Однако Президиум ВАС РФ с доводами судов первых инстанций не согласился, поскольку фактически произошел отказ в защите нарушенного права. Но тут выяснилось, что только с помощью категорий права собственности можно надежно и бесспорно защитить нарушенное право. Президиум ВАС РФ указал, что запись в реестре акционеров фиксирует право собственности лица на соответствующее количество акций. Внесение изменений в эту запись без ведома и указаний акционера является нарушением его права собственности. Реестродержатель, внося подобную запись, действовал с нарушением п.1 ст. 209 ГК РФ, предусматривающего, что права владения, пользования и распоряжения своим имуществом принадлежат собственнику, и именно в связи с этим требования о защите его нарушенных прав подлежат защите в судебном порядке.

Обращение к аналогиям из права собственности сыграло свою роль, но отнюдь не в смысле признания бездокументарных акций вещами: Высший Арбитражный Суд просто санкционировал надежный способ защиты, напрямую не предусмотренный позитивным правом. Как легко можно убедиться, в последние годы истцы спокойно предъявляют понятные им иски о восстановлении (или о признании недействительной) записи в реестре, и суды такие иски рассматривают. Следовательно, распространение на бестелесные вещи режима права собственности само по себе никоим образом не приводит к разрушению базисных институтов гражданского права.

13. Наверное, следует с предельной ясностью заявить, что применение категории «бестелесной вещи» является, конечно, только юридико-техническим приемом, позволяющим распространить на нематериальное имущество наиболее принципиальные положения права собственности. Дематериализованные объекты занимают свое место в системе гражданского права в паре «вещные-обязательственные» правоотношения. Указание на их пограничное положение, на размывание границы между вещными и обязательственными правоотношениями так и осталось давно подмеченной особенностью, но не привело (видимо, и не могло привести) к какой-либо определенности.

Категория «бестелесной вещи» (и в этом ее смысл как юридической конструкции) необходима для понимания того, что существуют субъективные обязательственные права, изначально предназначенные для гражданского оборота. Сами ценные бумаги (документ арные в том числе) демонстрируют своеобразное удвоение объекта гражданских прав, являясь теми самыми «правами на права». Бестелесные вещи как объекты – это то, по поводу чего складываются обязательственные правоотношения. Поэтому бестелесным вещам свойственно состояние статики и фактически (в этом состоянии) они находятся в числе объектов вещных прав[73]. Откуда и следует уже давно не революционный вывод, что вещное право может иметь своим объектом не только вещь, но и право обязательственное.

Необходимо учитывать особенности правовой доктрины в России и ее отличия от доктрины Запада, где разрешение вопроса прошло относительно безболезненно. В этой связи необходимо обратить особое внимание на слова О.С. Иоффе о том, в высшей степени примечательном факте, «что с переходом от промышленного капитализма к империализму гетерономное применение проприетарных конструкций все чаще уступает место такому же применению конструкций обязательственно-правовых… И если такой исконный обязательственно-правовой феномен, как ценные бумаги, воплотившись в акциях, становятся объектом собственности, то стоит лишь сдать их в банк на обезличенное хранение, как этот феномен,ничего не меняя в своих функциях и целях (выделено мною. – Д.М.), тотчас же превратится в объект обязательства. Все это не может не отражаться на образуемых теоретических понятиях, четкости разделяющих их контуров, доказательности включенных в них признаков. Идея Йеринга сбылась: юриспруденция понятий сдала свои последние позиции. Но вместе с ними был оставлен и самый высокий рубеж, когда-либо буржуазной цивилистикой достигнутый. В утрате этого рубежа цивилистической доктриной империализма – ее главный успех и решающее поражение»[74].

14. Вопрос о защите нарушенных прав владельцев бездокументарных ценных бумаг, естественно, является той основой, которая породила споры о вещно-правовом или обязательственно-правовом характере этих объектов.

Так, Л.Р. Юлдашбаева указывает, что фактически иск о восстановлении записи в реестре является иском об истребовании имущества, и, поскольку реестродержатель не является владельцем ценных бумаг, целесообразней предъявлять к нему иски о возмещении ущерба (включая упущенную выгоду)[75]. Этот подход отражает взгляд на бездокументарные ценные бумаги как обязательственно-правовой феномен в чистом виде. Можно было бы согласиться с таким подходом, но он, как правило, не соответствует интересам истца, таким способом его нарушенное право может быть и не защищено.

Если рассматривать бездокументарные ценные бумаги как вещи, то, имея в виду эмиссионный характер их выпуска, необходимо признать их вещами определенными родовыми признаками. В то же время, в отличии от традиционно приводимых примеров (картошка, дрова и т.п.) эмиссионные ценные бумаги в нужном количестве иногда просто невозможно купить ни за какие деньги. Подобные вещи представляют собой, как указывают Б.Л. Хаскельберг и В.В. Ровный, ограниченный имущественный род[76]. Поэтому к бездокументарным бумагам необходимо применять не просто некоторые положения из права собственности, но и положения, относящиеся, как правило, к индивидуально-определенным вещам.

Д.И. Степанов отмечает, что российский рынок корпоративных ценных бумаг в настоящее время основывается на концентрированной системе собственности, в связи с чем «при нарушении прав владельца ценных бумаг, особенно при утрате прав на них, для собственника ценных бумаг наибольший интерес представляет возможность возвратить такие ценные бумаги в натуре»[77]. Этому интересу и отвечает проведение восстановительной записи в реестре: это требование имеет вспомогательный характер при рассмотрении дела о двусторонней реституции и, соответственно, достигается цель реституционного иска – возврат в натуре ценных бумаг[78]. Этот способ защиты, как считает Д.И. Степанов, в большей степени ориентирован на действующее законодательство[79].

Что касается отношений между регистратором и владельцем бумаг, то, по мнению Д.И. Степанова, лицо, лишившееся прав на именные ценные бумаги, имеет право предъявить не просто обязательственный, а деликтный иск к реестродержателю (депозитарию), только если действия последнего непосредственносодействовали нарушению прав владельца ценных бумаг[80].

Что касается виндикационного иска в отношении бездокументарных бумаг, то препятствия к его предъявлению Д.И. Степанов видит не только в предмете этого иска (индивидуально-определенная вещь), но и в способе легитимации владельца именной бумаги. Взамен (что весьма характерно для предложений подобного рода) предлагается сконструировать в будущем абсолютно-правовое средство защиты прав собственника именных бумаг, лишившегося владения, по аналогии с виндикационным иском[81].

Представляется, что способы защиты, сформулированные Д.И. Степановым, являются адекватными и хорошо продуманными. Следует только обратить внимание на правоустанавливающий характер записи в реестре владельцев ценных бумаг (тот самый способ легитимации), которая обладает публичной достоверностью того же характера, что и запись в поземельных книгах для недвижимости. Тогда придется признать, что виндикационные иски (или их аналоги) неприменимы к бездокументарным бумагам, но это будет достаточно рядовым случаем ограничения виндикации вещей[82]. Но в целом надо признать, что адекватно права владельца бездокументарных бумаг охраняют или восстанавливают только те средства защиты, которые видят в таких бумагах вещи.

15. Не были подтверждены судебной практикой и встречающиеся в литературе со времен Д.И. Мейера[83]попытки ограничить сферу применения договора купли-продажи только материально осязаемыми вещами, поскольку схема этого договора предусматривает перенесение на предмет купли-продажи права собственности (ст. 454 ГК РФ), для случаев же передачи прав предлагалось использовать схему цессии (§ 1 гл. 24 ГК РФ).

Однако правильнее всего было бы рассматривать цессию в рамках немецкой теории обязательственных и распорядительных договоров, где она имеет смысл именно как абстрактная сделка передачи права, соответствующая сделке по передаче вещи из какого-либо договора[84]. Как отмечает Д.И. Степанов,traditio, цессия, индоссамент «выполняют одну и ту же функцию – служить “прокладкой” под сделку в деле переноса титула на имущество» [85].

В этом плане переломным было постановление Президиума ВАС РФ № 1676/98 от 29.12.98 г.[86] Истцу было отказано во взыскании денежных сумм, право требования на которые перешло к нему по договору об уступке требования (цессии). По мнению суда первой инстанции сам договор цессии являлся ничтожным из-за того, что права (требования) были переданы новому кредитору по сделке купли-продажи за 10 тыс. рублей, что противоречит правовой природе цессии. Отменяя решение в этой части, Президиум ВАС РФ указал на то, что законодатель, регламентируя возможность передачи прав (требований) по сделке не определил вида договора, по которому эта передача происходит. Поэтому договор купли-продажи может служить основанием передачи прав. В данном случае имеет место возмездная цессия. Следовательно, передача права (требования) по договору продажи не противоречит ст. 386 ГК РФ и в целом § 1 гл. 24 ГК РФ.

Е.А. Суханов указывает, что «эта концепция не бесспорная, потому что в классическом виде купля-продажа должна применяется все-таки к вещам. Так всегда было. Для перехода прав есть другие возможности. Хотя развитие оборота показывает, что такую резкую границу проводить становиться все тяжелее и тяжелее… Но чтобы всякий раз не разъяснять людям, что не может быть, например, купли-продажи права в компьютере, можно в ущерб юридической тонкости согласиться квалифицировать эти и аналогичные операции как куплю-продажу прав»[87]. Но в том-то и дело, что в данном случае увлечение именно юридическими тонкостями завело в тупик, поскольку было отказано в защите нарушенного права из-за споров, поводом к возникновению которых послужило просто желание сохранить чистоту классической системы права.

16. Продолжая рассмотрение вопроса о желательности применения общих положений права собственности к новым, бестелесным, объектам гражданского права, необходимо отметить, что современное гражданское право имеет тенденцию к созданию для регулирования этих новых объектов и комплекса новых норм. Так, имеются тенденции к обособленному правовому регулированию отношений, связанных с использованием информации.

В ст. 139 ГК РФ закреплены принципы защиты служебной и коммерческой тайны, т.е. информации, имеющей коммерческую ценность в силу неизвестности ее третьим лицам, к ней нет свободного доступа на законном основании, и обладатель информации принимает меры к охране ее конфиденциальности. Но, разумеется, существует потребность в адекватном регулировании отношений, связанных с использованием и распространением информации, не относящейся к тайне.

В.А. Дозорцев обращает на это внимание: «Для товарного оборота сведений, для распоряжения ими монополия все же необходима… На информацию, сведения как таковые абсолютного и даже квази-абсолютного права нет и быть не может. Основанием для возникновения такого рода прав могут быть лишь другие факторы – уже не только конфиденциальность (сохранение сведений в секрете), но и иные фактические трудности по получению к ним доступа»[88].

Судебная практика знает печальные случаи, когда права обладателя такого товара как информации о телепередачах оказалось невозможно защитить, поскольку авторским правом подобная информация не защищается, а говорить о ней как о вещи и, следовательно, ссылаться на нарушение права собственности не приходится[89].

В.А. Дозорцев отмечает, что проблема получения сведений реализуется через обязательственные правоотношения по предоставлению информации, а правовой режим информации, в отличие от традиционных исключительных прав и квази-абсолютных исключительных прав, определяет как режимправ, основанных на сочетании ослабленных исключительных прав с обязательственными отношениями. Именно последние правоотношения, подчеркивает В.А. Дозорцев, «еще предстоит подвергнуть развернутой регламентации с начала и до конца, в том числе установить принципиальные положения в кодификационном акте гражданского права… На данном этапе невозможен подлинно современный, отвечающий требованиям дня кодификационный акт гражданского права, не включающий в себя регламентацию товарных информационных отношений, имеющий своим предметом результаты интеллектуальной деятельности»[90].

Но что мешает отнестись к информации как товару сейчас? Тогда формирование адекватного способа гражданско-правовой защиты правомочий обладателя неконфиденциальной информации должно пройти следующие этапы: 1) право обладателя информации соответственно признается абсолютным; 2) сама информация признается бестелесной вещью; 3) на абсолютное право обладателя информации распространяется режим права собственности (за понятными исключениями, связанными с нематериальностью объекта); 4) законодатель конструирует особый институт неких ослабленных исключительных прав на информацию (в части IV ГК РФ); 5) необходимость в распространении норм права собственности на информацию отпадает. Подобная схема в полном объеме приложима и к бездокументарным ценным бумагам.

До того момента, как правоотношения по поводу многих современных нематериальных объектов будут урегулированы законодательно (а такое регулирование, можно предположить, все равно будет отставать от общественных потребностей), только принципиальное признание этих объектов объектами права собственности способно обеспечить их владельцам адекватную и надежную защиту. Более того, неизбежные выявившиеся нюансы правового регулирования отношений по поводу нематериальных объектов могут быть в этом случае скорее приняты законодателем в повестку дня.

17. Законодатель в российском Гражданском кодексе активно расширил сферу распространения норм права собственности на обязательственные права. Это можно наблюдать на примере использования понятий «имущество», «уставный (складочный) капитал», «безналичные денежные средства», в определении предприятия как объекта права, в предмете договоров купли-продажи, дарения, займа, доверительного управления, залога и т.д.[91] Возможно, дело в том, что законодатель не может обойтись без того, чтобы не признать права вещами и объектами права собственности либо через распространение правомочий собственника на отношения, объектом которых являются права, либо практически дословно дублируя для прав нормы, посвященные регулированию отношений по поводу вещей (п.4 ст. 454, гл. 32, ст. 572, ст. 1106 ГК РФ и др.). Таким образом, в гражданском праве возникает параллелизм правового регулирования, когда объекты формально разделяются, но для регулирования отношений по поводу новых объектов используются те же средства, что и для уже существующих.

В то же время имеется тенденция признавать расширение объектов, подпадающих под регулирование права собственности только в случае прямого указания на это норм Кодекса. Очень характерны в этом плане выводы, сделанные В.В. Витрянским в отношении предмета договора мены только как материальных вещей (товаров), но не имущественных прав. В конечном итоге все снова упирается в то, что по договору мены каждая из сторон передает один товар в собственность другой стороне[92]. Иной позиции придерживается Л.А. Новоселова: «Для целей регулирования оборота вид имущества имеет второстепенное значение. На первый план выходит регулирование взаимных прав и обязанностей сторон, которые, по существу, однотипны в обоих рассматриваемых случаях (мены вещей и прав – Д.М.)»[93].