!Учебный год 2023-2024 / Бринев К.И. - Судебная лингвистическая экспертиза

и если они друг друга поймут (а это считается безусловно возможным), когда, например, договорятся в значении терминов, то проблема исчезнет сама собой.

Второй принцип объяснения различия точек зрения — через объективную категорию «аспект» — не так очевидно связан с субъективистским характером истины в лингвистике, но все же не перестает быть от этого субъективистским. Поясним данный тезис. Мы всегда можемупотребитьобъективноеслово«аспект»поотношениюкновой интерпретации явления, более того, мы всегда можем придумать, если очень захотим, что это за аспект, поэтому в данном случае мы спасаем «субъективистский плюрализм» при помощи введения объективного слова. Если бы мы хотели, чтобы наши исследования являлись не только спасением субъективной теории истины, но и претендовали бы на статус описания фактов, то мы должны были бы иметь ответ на вопрос, каковы те ситуации, когда точка зрения не отражает никакого аспекта реального положения дел. Очевидно, что в лингвистике так просто вопрос не ставится, а потому и относительно теории аспектов наличие противоречивых позиций объясняется субъективно — как тот факт, что люди просто говорят о разных вещах и не понимают друг друга. Если бы они поняли, о каких вещах они говорят, то проблема бы «ушла сама собой», так как все бы, очевидно, согласились друг с другом. Отметим, что в каждом случае мы всегда можем придумать (и даже в некотором отношении — хотеть придумать) эти разные вещи, чтобы спасти истинность всех утверждений. Так что методологический интерпретационизм (или «субъективистский плюрализм») является весьма «слабой» теорией истины в том смысле, что вся теоретическая деятельность сводится к признанию истинности любых утверждений, и этот факт определяет, что ученый, который отстаивает такую ценность, вынужден любыми способами спасать эти представления, когда они начинают противоречить фактам. Такая концепция защищает истинность, поэтому под то, что считается истинным (а истинным считается, как мы отметили, что все является истинным), «подстраивают» все остальные факты, которые в различной степени соответствуют исходному «истинному» утверждению, вплоть до фактов, которые противоречат этому утверждению. Самый удобный способ спасения — просто «не замечать» противоречащие факты, ссылаясь, например, на то, что любая теория неизбежно

21

огрубляет действительность, а потому можно придумать сначала теорию для той группы фактов, которые хорошо объясняются, а потом объяснить остальные (такие теории называются ad hoc теориями). Но необходимо напомнить, что отбрасываются теории, факты не могут быть отброшены, факты таковы, каковы они есть, и если теория не объясняет всех известных фактов, то именно она должна быть отброшена, а не те факты, для которых выдвинутое объяснение не является удовлетворительным.

Методологический интерпретационизм тесно связан с интерпретационизмом фактическим. Последний вытекает, по нашему мнению, из факта, что при декодировании реальных речевых сообщений всегда остается возможность для индивидуального понимания этих сообщений. Фактический и методологический интерпретационизм связаны между собой, вероятно, как причина и следствие, и второй — проекция первого (хотя мы в этом не уверены) в сферу построения научных теорий. С фактическим интерпретационизмом мы встречаемся при преподавании практически всех лингвистических дисциплин, а более всего в курсах, которые посвящены интерпретации текста. Он заключается в том, что понимание текста зависит исключительно от субъекта декодирования, так что мы можем дойти до утверждений, что текст, понимаемый Х в 13.00, отличается от текста, понимаемого тем же Х в 21.00. Или предположим, что Х каждый день, просыпаясь, видит перед своими глазами один и тот же текст. Естественно вывести, что Х понимает этот текст каждый раз по-разному и у Х нет ни одной тождественной интерпретации этого текста, потому что интерпретация субъективна и зависит, например, от психологического состояния Х. Когда разговор пойдет о двух людях, то очевидно, что субъективность ситуации еще более усилится, так как Х и У — это разные люди, а потому перед ними разный текст в том смысле, что он у них вызывает различные интерпретации. Не стоит говорить о том, что при таком подходе вопрос о том, каков этот текст на самом деле, излишен в том плане, что на него не может быть дан ответ (текст — это непознаваемая вещь в себе).

Особеннояркофактическийинтерпретационизмполучилсвоеразвитие в идее семантических (концептуальных) каркасов, восходящих к работам В. фон Гумбольдта [2001], Б. Уорфа [1960], Р. Карнапа [http:// www.philosophy.ru/library/carnap/02.html], У. Куайна [http://quine-ocr.

22

narod.ru/online/quine.htm]. Эта идея существует в двух вариантах. Первый из них исходит из равноправности каждого концептуального каркаса, так что вопрос истинности трансформируется в вопрос истинности относительно того или иного каркаса. Д. Дэвидсон так охарактеризовал эту идею: «Считается, что концептуальные схемы являются способами организации опыта; их рассматривают как системы категорий, придающих форму чувственным данным; они также уподобляются точкам зрения индивидов, культур и эпох на происходящие события. И если перевода из одной схемы в другую вообще не существует, то тогда два человека, принадлежащих к различным концептуальным схемам, не смогут поставить в истинное соответствие свои мнения, желания, надежды и фрагменты знания. Даже сама реальность относительна к схеме: то, что считается реальным в одной системе понимания, может не считаться таковым в дру-

гой» [Дэвидсон, http://www.philosophy.ru/library/davidson/schem.html].

Таким образом, истина — это всегда истина относительно какого-то языка, который своими категориями задает определенное видение мира. В современной лингвистике данное направление связано с исследованиями, посвященными языковой картине мира, где последняя — способ картографирования мира, естественно, что мир может картографироваться различными и притом равноправными спосо - бами. В центре таких концепций, как правило, находятся концепты или в другом аспекте — слова, что порождает на методологическом уровне такое свойство лингвистических теорий, как вербализм. Рассмотрению этого свойства будет посвящен другой раздел, сейчас же остановимся на релятивности и субъективности теории истины, которая находится в основании описываемых теорий.

Отметим, что данная концепция, как это ни парадоксально, подразумевает введение такой сущности, которая эквивалентна кантовской вещи в себе. Другими словами, когда мы стоим на позиции концептуальных каркасов, то мы не явно подразумеваем два тезиса. Первый связан с релятивностью концептуального каркаса, а второй с признанием чего-то, что существует вне этого каркаса, это что-то всегда дается относительно какого-то конкретного каркаса и никогда не дается таким, как оно есть на самом деле. Терминосочетание «на самом деле» очень хорошо отражает мысль, что это что-то существует помимо любого концептуального каркаса.

23

Варианты развития этой концепции могут быть различными, мы можем постулировать, что вещь, какова она есть на самом деле, не может быть познана, потому что познание невозможно вне какого-то каркаса. Другой вариант заключается в том, что мы можем отказаться от постановки вопроса, каково это что-то на самом деле, считая его неважным и удовлетворяясь описаниями вещи относительно каких-то конкретных каркасов. Этот вариант, на наш взгляд, не отличается от первого, так как, думаем, что все-таки признается, что вещь на самом деле непознаваема, нопознаваемыкаркасы,тогданенужноеепознавать,тогдакакмыможем познавать вещь относительно каркасов. Отсюда можно вывести, что все каркасы истинны, нет критерия для сравнения каркасов между собой.

Второй вариант теории каркасов условно может быть назван «теорией привилегированного каркаса». Согласно этой теории какие-то каркасы признаются более ценными, чем остальные. Ценность каркаса, как правило, не определяется его способностью адекватно описывать действительность, но может быть ценностью, например, прагматического плана. Так появляются каркасы, в основе которых находится эмоциональное или моторное поведение человека [Лакофф, Джонсон, 2004] либо понятийное или перцептивное поведение [Магировская, 2009]. Возможно, данные концепции связаны с поиском ответа на вопрос: «Что является лучшим источником нашего знания?» Однако, на наш взгляд, этот вопрос не решается однозначно, в том смысле, что нет лучших источников нашего знания, и мы используем любые источники лишь бы информация, которую они предоставляют, соответствовала действительности. Таким образом, не может быть обоснован тезис, согласно которому наши логические выводы менее ценны для познания, чем эмоциональные переживания или моторный опыт обращения с вещами.

1.2.Принцип эссенциализма в теоретической лингвистике

иего прикладное значение

Второй принцип, на котором основана лингвистическая наука, — это принцип эссенциализма в объяснениях, который, на наш взгляд, в теоретической лингвистике занимает центральное место. Эссенциалистский принцип теоретизирования восходит к философии языка

24

Платона и Аристотеля и далее получил свое развитие в таком направлении философии, как средневековый реализм. Напомним, что платонизм (реализм) как философское течение решал спор об универсалиях

впользу существования абстрактных сущностей, таких, например, как «благо», «дерево» и т.п. Вопрос о том, как возможно употребление общих слов по отношению к чему-то различному и одновременно чему-тотождественному(например,предметам),решалсяприпомощи введения категории сущности вещи, которую Платон2, например, выносил за пределы чувственного мира, а Аристотель помещал в саму вещь. К таким решениям можно относиться по-разному, но очевидно, что эссенциализм как тип методологической установки породил значимость вопросов «Что собака на самом деле?», вопросов, которые носят сугубо словесный характер. В лингвистике такие вопросы пока стоят в центре исследования. Вопросы «Что такое жанр, концепт, фрейм, лексическое значение?» относятся к разряду принципиальных, несмотря на то что с какой-то стороны они не имеют никакого значения. Эти вопросы осложняются проблемой точности определения терминов (а, скорее, слов), решение которой, по мнению ученых, является ключом к познанию явлений языка и речи. Отсюда главным признается вопрос: «Как понимается то-то и то-то?» или «Как нам понимать то-то и то-то?» Этот вопрос считается важным всерьез, но очевидно, что при таком подходе лингвистика из науки о фактах превращается

внауку об употреблении терминов. Эту проблему очень рельефно

2 Пожалуй, языковые истоки проблемы общих слов достаточно четко сформулированы Б. Расселом в книге «История западной философии» [Рассел, 1994]. Процитируем фрагмент: «Однако в теории Платона содержится кое-что имеющее большое значение, чего нельзя увидеть у его предшественников, — это его теория “идей” или “форм”. Эта теория является частично логической и частично метафизической. Логическая часть ее имеет дело со значением общих слов. Имеется много отдельных животных, о которых мы можем точно сказать: “Это кошка”. Что мы подразумеваем под словом “кошка”? Очевидно, нечто отличное от каждой отдельной кошки. По-видимому, какое-либо животное является кошкой потому, что оно разделяет общую природу, свойственную всем кошкам. Язык не может обойтись без таких общих слов, как “кошка”, и такие слова, очевидно, не являются бессмысленными. Но если слово “кошка” означает что-либо, то оно означает что-то, не являющееся той или этой кошкой, а представляющее собой нечто в роде универсальной “кошачности” (cattness). Она не родилась, когда родилась отдельная кошка, и не умрет вместе со смертью отдельной кошки. На самом деле она не имеет места в пространстве и времени: она “вечна”. Это логическая часть теории» [Рассел, 1994,

с. 128].

25

высветила юридико-лингвистическая проблема квалификации оскорбления, где эссенциалистская постановка вопроса в форме: «Что оскорбление?» и его эссенциалистское решение породили парадок-

сальное следствие — эксперт в заключении не может употреблять термин «оскорбление», так как это термин юридический.

Естественно, что данное положение не способствует фактическому описанию и объяснению оскорбления, где оскорбление — «кусок» реальной действительности, который не зависит от своего названия, и тем более не принадлежит лингвистике или юриспруденции, более того, он не «нуждается» и в существовании этих наук. Потому вряд ли эффективно искать ответ на вопрос, что значит слово «оскорбление»

вобыденном ли языке или языке юридическом (или сетовать при проведении экспертизы на то, что этот термин плохо определен). Экспертный подход как раз предполагает другое — эксперт знает (или не знает) все (или не все) истинные предложения об оскорблении и умеет (или не умеет) ими пользоваться при ответе на вопрос, был ли факт оскорбления в данной конкретной ситуации, ситуации, которая является предметом судебного разбирательства. Такая номиналистическая переформулировка проблемы кажется нам продуктивной и ясной, и мы ее рассмотрим ниже, в этом же разделе остановимся на болееподробномосвещениитеоретическогопринципаэссенциализма

втеоретической и юридической лингвистике.

На методологическом уровне теория эссенциализма тесно связана с принятием теории определений. В данном разделе охарактеризуем этутеориюболееподробноприменительнокквалификацииоскорбления. При теоретическом обсуждении вопросов, связанных с оскорблением, центральной проблемой, которую решает лингвист, занимающийся теоретическим обоснованием принятия экспертных решений, является вопрос, который сформулирован по типу: «Что есть Х?» Конкретные проблемные ситуации, которые рассматриваются по правонарушениям, связанным с оскорблением, формулируются в следующих вопросах: «Что есть оскорбление?» и «Что есть неприличная форма?» Два эти вопроса вытекают из соответствующей формулировки юридической нормы: «Оскорбление — это унижение чести и достоинства лица, выраженное в неприличной форме». Данная формулировка не совсем определенной, что, скорее, типично, нежели удивительно. Известно достаточно большое количество работ, в которых

26

отмечается эта неопределенность, а их авторы считают, что отсутствие определенности в вопросах, которые сформулированы выше, тормозит развитие экспертных исследований и делает эти исследования, по крайней мере, не очень эффективными, так как эксперт не знает, что он должен в результате установить [Сперанская, 1999; Степко, 2007; Шарифуллин, 2005].

Данные эссенциалистские теоретические презумпции восходят к нескольким тезисам. Первый тезис носит исключительно технический характер, согласно ему предполагается, что четкое определение способно устранить те проблемные ситуации, которые возникают в связи с неопределенностью слов «оскорбление», «неприличная форма», «честь», «достоинство» и т.п. Данная презумпция, по нашему мнению, не является обоснованной. Поясним последний тезис. Как это ни парадоксально, но все необходимые в теории термины являются неопределяемыми, их смысл может быть пояснен, но не определен, стремление же к окончательному определению всегда приведет к бесконечному регрессу в процессе определения. «Логический вывод сводит проблему истинности высказывания к проблеме истинности посылок, определение сводит проблему значения к значению определяющих терминов (т.е. терминов, которые составляют определяющую формулу). Однако эти последние по многим причинам, скорее всего, будутстольжесмутнымиипутаными,скольитермины,определение которых мы пытаемся построить. В любом случае нам далеепридется определять термины из определяющей формулы, что приведет к новым терминам, которые, в свою очередь, также должны быть определены, и так далее до бесконечности. Нетрудно заметить, что требование, согласно которому следует определять все наши термины, столь же несостоятельно, как и требование, согласно которому следует доказывать все наши утверждения» [Поппер, 1992, с. 26].

Действительно, если мы попытаемся определить в приведенной норме слово «неприличное», то можем получить следующий текст: «Оскорбление — это умаление чести и достоинства лица, выраженное в форме, не соответствующей, противоречащей правилам приличия». Таким образом, вместо одного термина, мы получили пять новых терминов, которые также способны вызывать вопросы формы «Что такое?» В данном случае мы либо должны признать, что эти пять терминов ясны интуитивно и не требуют определения (они исходны и

27

неопределимы в нашем описании), либо осуществить еще одну подстановку, естественно, что введение новых терминов потребует новых подстановок. Эти подстановки могут осуществляться до бесконечности либо иметь характер круга в определении, что также является бесконечным определением. Таким образом, мы никогда не сможем остановиться в процессе определения наших терминов. Из этого вытекает, что в любой теории неизбежны неопределяемые термины, и это не связано с точностью этих терминов, термины теории могут быть неточны, но это не мешает теории описывать и объяснять факты.

Второй тезис носит идеологический характер и связан с определенными онтологическими предпосылками, а именно с тем, что неприличность или оскорбление как феномены реальной действительности обладают определенной сущностью, а потому если мы найдем (или откроем) эту скрытую сущность, то мы сможем успешно квалифицировать фрагменты речевых событий как оскорбления / неоскорбления или как приличные / неприличные, потому что эти речевые события будут разделять или не разделять выявленную нами сущность. При такомподходенеобходимоактуализируетсямысльотом,чтокакие-то признаки для оскорбления существенные (истинные признаки), а какие-то вторичные и несущественные (акцидентные признаки). Например,слово«неприличное»называеткакую-тосущность,ккото- рой причастны конкретные вещи (точнее сказать события), эти вещи одновременно одинаковы, так как разделяют эту сущность (может быть, конечно, в разной степени), но они и различны, так как оче - видно, что в мире нет ни одной тождественной во всех отношениях вещи (события). Постижение сущности вещи и обеспечивает наше знание о том, как квалифицировать каждое конкретное событие, другими словами, если мы знаем ответ на вопрос, какова сущность оскорбления, то мы в каждом конкретном случае можем определить, являлось ли речевое событие оскорблением или нет. Эти онтологические предпосылки ведут к следующим следствиям. Научный анализ, который исходит из такой теории, уделяет внимание значению слов3, но не описанию событий, которые имели место в конкретном месте в конкретное время. Основной вопрос в этом плане заключается в том,

3 Точнее сказать, решает проблему называния. Ее можно сформулировать следующим образом: «Будем ли мы называть события Х, У, Z словом “оскорбление”?»

28

каково истинное значение слова Х. Сопоставим, например, два определения:

1.Оскорбление: Действие по знач. глаг. оскорбить — оскорблять

при Оскорбить: Крайне обидеть, унизить кого-л.; уязвить, задеть в ком-л. какие-л. чувства.

2.Оскорбление — унижение чести и достоинства лица, выражен-

ное в неприличной форме.

Еслимыстоимнаэссенциалистскихпозициях,топереднамивстанет вопрос, какие признаки существенны для оскорбления, а какие нет. Например, мы можем считать, что признак неприличной формы не является существенным для оскорбления, это вытекает из первого определения, но введен в право как конвенция, и юридическое оскорбление является частным случаем лингвистического оскорбления. Далее мы можем поставить вопрос: насколько существен признак «наличия желания оскорбить», и можем решать его по-разному, констатируя, что этот признак не важен для лингвистики, но важен для юриспруденции или неважен для слушающего, но важен для говорящего. Мы можем также иметь ввиду,чтовозможнытакиеситуации,чтокто-тохотелоскорбить,нотот, кто являлся адресатом оскорбления, не оскорбился (вероятно, большинство людей сталкивались с такой ситуацией). Ставится вопрос, не о том, когда же действительно произошел факт оскорбления, а в принципе несколько другой вопрос: что мы будем называть словом «оскорбление» или каков истинный смысл слова «оскорбление». Такая постановка вопроса ведет либо к релятивизму, либо к конвенционализму. Так, мы можем релятивизировать слово «оскорбление» по отношению к юриспруденцииилилингвистике,поотношениюкговорящемуилислушающему[Стернин,2006]ит.п.ирассуждатьпримерноследующимобразом: «Дляслушающегоэтобылооскорблением,адляговорящего4 — нет, или с лингвистической точки зрения это было оскорблением, а с юридической нет». Естественно, что такие решения ведут к неоднозначности интерпретаций одного и того же события5,котораянеможетнесказаться

4 Напомним, что за этой неясной эссенциалистской формулировкой стоит достаточно тривиальный факт: говорящий хотел оскорбить, и слушающий не оскорбился.

5 Неоднозначность может объясняться как недостаток нашего знания о сложном феномене, а также при помощи допущения об онтологическом характере неоднозначности как необходимом свойстве языко-речевых феноменов. Далее, кстати, может следовать тезис об ограниченности формальной логики.

29

на эффективности лингвистической экспертизы, так как мы вынуждены отвечать на поставленные вопросы следующим образом: «С точки зрения слушающего это оскорбление, а с точки зрения говорящего нет». Такая неоднозначность далее может быть преодолена либо конвенциональноприпомощитого,чтомыдоговоримсяупотреблятьслово«оскорбление» только по отношению к таким-то обстоятельствам и не употреблять по отношению к другим. Конвенция может носить как стихийный, так и сознательный характер.

В общем описанный подход не может быть признан удовлетворительным и не только потому, что в результате мы не можем добиться удовлетворительных экспертных результатов, этот подход не может быть признан исключительно по теоретическим соображениям.

Перейдем к описанию альтернативных теоретических предпосылок, которые способны удовлетворительно решить названную проблему. Первая предпосылка касается номиналистического подхода к значению терминов и слов. Согласно номиналистическому подходу левая часть определений не является важной, но представляет собой условность (этикетку), которая служит для называния определенных описательных и оценочных высказываний, другими словами, определение — это сокращение для совокупности высказываний. «В современной науке6 используются только номиналистские определения, т.е. вводятся сокращенные обозначения или символы для того, чтобы сократить длинный текст. Отсюда сразу же ясно, почему определения не играют заметной роли в науке. Дело в том, что сокращенные обозначения всегда, естественно, можно заменить более длинными выражениями — определяющими формулами, вместо которых они и используются. В некоторых случаях это сделает наш научный язык весьма громоздким, нам придется тратить много бумаги и времени. Однако при этом мы не потеряем ни малейшего кусочка фактической информации. Наше «научное знание», в собственном смысле этого термина, совершенно не изменится, если мы устраним все определения. Единственный проигрыш будет связан с используемым языком, но не с его точностью, а только с его краткостью» [Поппер, 1992, с. 22]. Из этого следует, что в науке мы всегда можем опустить левую часть определения, при этом мы не потеряем никакой значимой информа-

6 Имеются в виду естественные науки.

30