pdf.php@id=6115
.pdf41
как «архетипы». Архетип младенца — отличный пример. В настоящее время можно, пожалуй, выставить положение, что архетипы выявляются, с одной стороны, в мифах и сказках, с другой — в сновидениях и в бредовых фантазиях при психозах. Правда, medium1, которое их объемлет, в первом случае оказывается упорядоченной и по большей части непосредственно ясной смысловой связью, а в последнем, напротив,— по большей части невразумительной, иррациональной последовательностью образов, которую приходится характеризовать как безумную, но которая, впрочем, не лишена потаенного смыслового сцепления. У ипдивида архетипы предстают как непроизвольные выявления бессознательных процессов, о существовании и смысле которых возможно умозаключать лишь косвенным образом; в мифе, напротив, дело идет о традиционных образованиях по большей части неизмеримой древности. Они уходят своими корнями в примитивный первозданный мир с духовными предпосылками и обусловлешюстями, которые мы можем наблюдать еще и сегодня у оставшихся примитивных народов. Мифы на этой ступени представляют собой, как правило, племенное учение, которое передается из уст в уста от поколения к поколению. Между тем примитивное духовное состояние отличается от цивилизованного прежде всего тем, что сознание in puncto протяженности и интенсивности развито гораздо меньше. Такие функции, как мышление, воля и т. п., еще не диф ференцированы, но пребывают в досознательном состоянии, что, в частности, при мышлении проявляется в том, что человек не мыслит сознательно, но мысли приходят к нему. Примитивный человек не может утверждать, что он думает, но «в нем думается». Спонтанность мысленного акта каузально зависит не от его сознания, но от его бессознательного. Проявления бессознательного с его архетипами отовсюду прорываются в его сознание, и мифический мир предков <...> оказывается сферой существования, равной материальной природе, если не превосходящей ее. Из его бессознательного говорит не мир, каким мы
Средний член умозаключения (лат.).
42
его знаем, но неведомый мир психеи, о котором мы знаем, что он лишь отчасти отражает наш эмпирический мир и что он наряду с этим и сам со своей стороны формирует как раз этот последний в соответствии с психическими предпосылками. Архетип едва ли рождается из физических фактов, скорее он отражает то, как душа переживает физические факты, причем она (душа) подчас доходит до такого самоуправства, что отрицает очевидную действительность и выставляет издевающиеся над этой действительностью утверждения.
Примитивный склад духа не измышляет мифы, но их переживает. Мифы изначально суть выявления досознательной души, непроизвольные высказывания о бессознательных душевных событиях; они менее всего представляют собой аллегории физических процессов. Такие аллегории были бы праздной игрой ненаучного интеллекта. Мифы же имеют жизненное значение. Они не только представляют, но и осуществляют душевную жизнь примитивного племени, которая, потеряв завещанное предками мифическое достояние, немедленно распадается и гибнет, как человек, который потерял бы свою душу. Мифология племени — это его живая религия; религия же есть жизненное отношение к душевным процессам, которые не зависят от сознания, но протекают вдали от него, во мраке душевных потаешюстей. Правда, многие среди этих бес сознательных процессов рождаются из косвенных импульсов сознания, но никогда — по сознательному произволу. Остальные, по-видимому, возникают спонтанно, т. е. без видимых причин в сознании.
Современная психология трактует продукты бессознательного творчества фантазии как самоизображение процессов в бессознательном или как высказывания бессознательной психеи о себе самой. Различаются две категории подобных продуктов. Во-первых, фантазии (включая сновидения) имперсонального характера, которые очевидным образом восходят к личным переживаниям, забытым или вытесненным из сознания, и соответственно могут без остатка быть объяснены из индивидуальной истории болезни. Во-вторых, фантазии (включая сновидения)
43
имперсонального характера, которые не восходят к переживаниям индивидуальной предыстории и соответственно не поддаются объяснению из лично благоприобретенного. Эти построения фантазии вне всякого сомнения имеют свои ближайшие аналоги в мифологических типах. Поэтому приходится предположить, что они отвечают известным коллективным (и внеличным) структурам элементам человеческой души вообще и передаются по наследству, подобно морфологическим элементам человеческого тела. Хотя традиции и распространение мифологических мотивов посредством миграции сохраняют свои права, однако же имеются, как уже говорилось выше, чрезвычайно многочисленные случаи, которые не могут быть объяснены подобным происхождением, но требуют приня тия возможности некого «автохтонного» выявления. Эти случаи столь часты, что невозможно уклониться от того, чтобы допустить существование коллективного нижнего слоя душевной жизни. Я обозначил это бессознательное как коллективное бессознательное.
Продукта этой второй категории до такой степени походят на мифы и сказки, что необходимо признать их родство с последними. Потому вполне можно представить себе, что оба вида типов и мифологические, и индивидуальные,— возникают при одних и тех же предпосылках. Как уже упоминалось, фантастические продукты второй категории (как, вообще говоря, и первой) возникают в таком состоянии, когда интенсивность сознания понижена (при сновидениях, в бреду, при снах наяву, видениях и т. п.). В подобных состояниях сосредоточенное сознание и исходящее от него сдерживание всего, что содержится в бессознательном, устранены, и из последнего доселе бессознательный материал устремляется, как через распахнутые двери, в пространство сознания. Такой род возникновения есть для этих продуктов всеобщее правило.
Пониженная интенсивность сознания и отсутствие сосредото ченности и внимательности, «abaissement du niveau mental»1 довольно точно соответствуют примитивному состоянию сознания, в котором
1Снижение умственного уровня (лат.).
44
приходится усматривать истоки мифотворчества. Поэтому весьма вероятно, что и мифологические архетипы вышли на свет божий точно таким же образом, каким и ныне осуществляются индивидуальные выявления архетипических структур.
Методическое правило, которым руководствуется психология при исследовании продуктов бессознательного, гласит: феномены архетипической природы выявляют процессы, происходящие в кол лективном бессознательном. Потому они соотносятся не с чем-либо сознательным или вошедшим в сознание, но с бессознательным в самой своей сущности. Отсюда следует, что в конечном счете вообще невозможно выяснить то, с чем они соотносятся. Каждое толкование остается по необходимости при «как если бы». Окончательное, глубинное значение можно охарактеризовать лишь описательно. И все же уже чисто описательная характеристика означает существенное продвижение в познании струк1уры психеи, которая существовала еще тогда, когда не было единства личности (последнее и у современных дикарей — весьма хрупкое достояние) и вообще не было сознания. Это досознательное состояние можно наблюдать и в раннем детстве, и как раз сновидения этого периода нередко выводят на свет божий особо примечательные архетипические мотивы.
Если мы будем исходить из вышеозначенного правила, то сам собой исчезает вопрос, соотносится ли миф с солнцем или с луной, с отцом или с матерью, с сексуальностью, с огнем или с водой, но речь будет идти только об описании и приближенной характеристике бессознательного глубинного значения. Смысл этого ядра не был и никогда не будет осознан. Он подлежал и подлежит впредь лишь толкованиям, причем каждое толкование, которое до некоторой степени подходило к сокровенному смыслу (или — с точки зрения научного интеллекта — к бессмыслице, что в конце концов значения не имеет), неизменно выставляло притязания не только на абсолютную истинность в значимость, но одновременно также на благоговение и религиозное
45
почитание. Архетипы были и остаются душевными жизненными силами, которые требуют, чтобы их принимали всерьез, и которые самыми необыч ными способами обеспечивают уважение к себе. Они всегда были источниками защиты и спасения, и непочтительное обращение с ними вызывает хорошо известные по психологии дикарей «perils of the soul»1 Дело в том, что они к тому же умеют безошибочно вызывать неврозы или даже психозы, причем ведут себя в точности так, как подвергшиеся небрежному или дурному обращению телесные органы или функциональные системы органов.
Что бы ни содержалось в архетипическом феномене, при ближайшем рассмотрении это содержание оказывается словесным уподоблением. Говорит ли архетип о солнце и отождествляет с ним льва, царя, охраняемое драконом сокровище или жизненную силу человека, его «силу здоровья», в действительности дело идег ни о том, ни о другом, но о неизвестном третьем, которое с большим или меньшим успехом может быть выражено через все эти уподобления, но остается — что интеллект всегда будет воспринимать как оскорбление себе — не поддающимся познанию и формулированию. На этом основании научный интеллект все снова и снова впадает в просветительскую прыть и уповает раз и навсегда разде латься со всей этой нечистью. Именуются ли эти попытки эвгемеризмом, или христианской апологетикой, или просветительством в узком смысле слова, или позитивизмом, всякий раз за этим скрывается неожиданное переодевание мифа, которое по исконному священному образцу объявляет себя на сей раз окончательным познанием. В действительности от архетипических предпосылок невозможно избавиться законным путем, если вы не желаете накликать невроз, в такой же мере как вы не можете отделаться от вашего тела и его органов, не совершая самоубийства. Поскольку же нет возможности объявить архетипы несуществующими или еще как-либо обезвредить их, постольку каждая заново завоеванная
1«потери души» - выражение дикарей, которым они пользуются для облегчения всякого рода психических расстройств (С. Аверинцев).
46
ступень культурного усложнения сознания оказывается перед задачей: отыскать новое и отвечающее своему уровню истолкование архетипов, чтобы связать все еще присутствующую в нас жизнь прошедшего с современной жизнью, которая угрожает оторваться от первой. Если этого не происходит, то возникает беспочвенное, больше не соотнесенное с прошлым сознание, которое беспомощно поддается любым внушениям, т. е. практически подвержено психическим эпидемиям. Вместе с утраченным прошедшим, которое стало «невзрачным», обесцененным и уже не может вернуть себе ценность, оказывается утраченным и спаситель, ибо спаситель либо тождествен со стихией невзрачного, либо появляется из нее. Он рождается вновь и вновь в «метаморфозах божественных ликов» как бы предтеча или первенец нового поколения человеческого и появляется неожиданно на неправдоподобном месте (рождение из камня или из дерева, из бронзы, из воды и т. п.) и в двусмысленном облике (мальчик-с-пальчик, карлик-младенец, зверь и т. п.).
Этот архетип «младенца-бога» очень распространен и находится в теснейшем переплетении с другими мифологическими аспектами мотива младенца. Едва ли нужно напоминать о все еще живом мотиве «младенца Иисуса», который в легенде о св. Христофоре1 обнаруживает, в частности, типичный аспект «меньше малого и больше великого». В фольклоре мотив ребенка предстает в обликах карлика и эльфа как проявлений сокровенных сил природы. К этой сфере относится позднеантичная фигура anthroparion, металлического человечка, который вплоть до позднего средневековья, с одной стороны, одухотворял рудные шахты, с другой же стороны, персонифицировал алхимические металлы, и прежде всего возродившийся в совершенном облике Меркурий2 (как Hermaphroditas, как filius sapientiae или как infans noster)3 Благодаря религиозному истолкованию «младенца» до нас дошли от средних веков некоторые свидетельства, которые
1Чрезвычайно популярный на Западе святой.
2Меркурий обозначал в языке алхимиков ртуть.
буквально - «Гермафродит», «сын мудрости», «наш младенец», изначально целостный, обоеполый человек.
47
указывают, что «младенец» был не только унаследованной по традиции фигурой, но и спонтанно переживаемым видением (в качестве так на зываемого «прорыва из бессознательного»). Я упомяну видение «нагого мальчика» у Мейстера Экхарта и сон брата Евстахия. Интересные сообщения о подобных спонтанных переживаниях встречаются и в английских рассказах о привидениях, где идет речь о видении некого «Radiant Boy»1, которого якобы видели на месте, где находятся руипы римских времен. Его образ расценивается как недоброе предзнаменование. Пожалуй, можно подумать, что дело идет о фигуре «риег aetemus» которая в результате «метаморфозы ликов» стала зловещей, разделив, стало быть, судьбу античных и древнегерманских богов, которые все превратились в нечистых духов. Мистический характер переживания находит свое подтверждение и во второй части гетевского «Фауста», где Фауст сам пресуществляется в мальчика и вступает в «хор блаженных мальчиков» в качестве «куколки» доктора Мариануса.
В странной истории Бруно Гетца «Царство без пространства» выступает некое подобие «риег aetumus», именуемое Фо ( = Будда), с целыми хорами «проклятых» мальчиков со зловещим значением. (Современный материал лучше не подвергать истолкованию.) Я только упомипаю этот случай, чтобы указать на повсеместную жизненность этого архетипа.
Юнг К. К пониманию архетипа психологии младенца// Самосознание европейской культуры XX века. М.:1991.С.119-124.
Сияющий мальчик (англ.).
48
А.А.ТАХО-ГОДИ
Тахо-Годи Аза Алибековна (родЛ922) - филолог, специалист по проблемам античной культуры и литературы. В 1944 году окончила Московский Государственный педагогический институт. В 60 - 90е годы заведовала кафедрой классической филологии МГУ.
ПОЧЕМУ МИФ НАЗЫВАЮТ МИФОМ
Что такое мифология вообще и греческая мифология в частности - вопрос отнюдь не праздный и не такой самоочевидный, как кажется на первый взгляд. На эту тему написаны горы книг, существует множество теорий, объясняющих и в целом, и в деталях разные аспекты происхождения, сущности, развития, значения, влияния, интерпретации мифологии; издаются специальные энциклопедии и мифологические
словари на всех языках, ученые собрания мифологических текстов и популярные сборники. Но от этого изобилия сведений не становится легче. И читатель, даже самый искушенный и образованный, зачастую не сомневается в том, что миф и легенда - это одно и то же, что миф ничем не
отличается от сказки, что мифология есть не что иное, как религия или
фольклор. А уж почему закрепилась с глубокой древности традиции обозначать словом "миф" нечто связанное с богами и героями античности, этого и подавно читатель не знает.
Вопросы встают один за другим.
Но мы, оставив в стороне всю концептуальную пестроту теории мифа (это предмет особой, в данном случае не нашей задачи), спросим себя, а что же действительно означает слово «миф» и почему с древних времен, учитывая определенные цели, укрепилось именно оно?
"Миф" по-гречески означает не что иное, как "слово" Поэтому и древнегреческие мифы можно назвать "словом" о богах и героях.
Но дело в том, что древние греки были очень чуткими к тончайшим оттенкам языка и представление о слове выражалось в их лексике особенным образом.
49
Греки различали "слово" как "миф", "слово" как "эпос" и "слово" как "логос".
Миф, эпос и логос имели свои сферы употребления, хотя границы эти, некогда довольно четкие, с течением времени стали не столь очевидными и доступны объяснению только при специальном анализе. Кроме того, надо иметь в виду, что каждое из этих трех слов имело множество оттенков значения (в слове "логос" их около шестидесяти), среди которых намечался ведущий, основной, тот, который отграничивал данное слово от другого и создавал его неповторимость. Изучение первичного, устойчивого смысла этих слов с учетом их этимологии приводит к следующим выводам. "Миф", оказывается, выражает обобщенно-смысловую наполненность слова в его целостности. "Эпос" указывает на звуковую оформленность слова, на сам процесс произнесения (ср., например, в дальнейшем "эпос" - жанр героической песни, "слово" о подвигах, как гомеровские поэмы или древнерусское "Слово о полку Игореве").
Что же касается "логоса", то он предполагал первичную выделенностъ и дифференциацию элементов, переходящую затем в некую их собранность. Судя по всему, "логос" связан с развитием аналитическою мышления и широко употребляется в греческой классике, не находя себе места в архаические времена, где господствовал "миф", выражая первичную нерасчлененностъ и обобщенную целостность жизненных представлений. У Гомера, например, "логос" совсем не встречается, если не считать только трех случаев, но зато у философов-стоиков IV-Ш вв. до н.э., разрабатывавших учение о слове, в равной мере не употребляется "миф", повсеместно уступая место "логосу".
Итак, выясняется, что древняя традиция совсем не случайно именовала "мифом" слово о богах и героях, закрепив за песнями об их подвигах наименование "эпоса" и представив "логосу" сферу философии, науки и рассуждающей мысли вообще.
50
КОГДА И КАК РОЖДАЕТСЯМИФ
Теперь мы можем сказать - то, что обычно называют мифологией, есть упорядоченное единство существовавших первоначально в
дифференцированном виде "слов", обобщающих для древнего человека представление о том мире, в котором он живет, и о тех силах, которые этим миром управляют.
Нерасчлененно-целостное, а значит, и мыслительно-чувственное обобщение действительности, которое именуется мифологическим, характерно для очень древнего периода социально-исторической жизни, а
точнее говоря, локализуется в общинно-родовой, или первобытно общинной, формации, которая для Греции ограничивалась первой третью I тысячелетия до н.э., но истоки которой уходили в бездны тысячелетий.
Общинно-родовая формация тоже неоднородна и тоже имеет свою историю, о чем мы будем говорить ниже. Но есть нечто единое, характерное для всех ее периодов. Это жизнь родовыми объединениями, где отсутствуют частная собственность, разделение на бедных и богатых, сословные различия и где сама земля и орудия производства принадлежат всей родовой общине. Собственно говоря, общинно-родовая формация является доклассовым обществом, жизнь которого организована на основе
стихийно-коллективистских родственных отношений.
Для человека этого времени, для члена такой общины наиболее естественны и доступны отношения родственные, которыми обусловлена вся трудовая жизнь коллектива, а значит, й его существование. И вполне
закономерно, что природную жизнь этот древний грек не может
представить себе иначе как с помощью все тех же родственных связей, объединяющих предков с родителями и детьми и образующих одну
большую родовую общность, мы бы сказали теперь |
космическое |
единство, охватывающее землю, небо, море и подземный мир. |
|
Вполне естественно, что такой древний человек, глядя на окружающую жизнь, видит в ней огромное количество единичных явлений, которые он вполне способен назвать определенным словом. Но,