2320

31

приемы археологии и филологической критики внушал молодому ученому оптимизм по поводу исследовательской программы его учителя.

В третьем параграфе «Спор СМ. Соловьева со славянофилами об "ан­ тиисторическом направлении" 1857 г.» анализируется один из эпизодов идейного соперничества между журналами «Русский вестник» и «Русская бе­ седа», продолжавшегося с перерывами несколько лет и ставшего одним из примечательных фактов общественной жизни России накануне отмены кре­ постного права. СМ . Соловьеву довелось выступить со статьей «Шлецер и антиисторическое направление», содержавшей разбор исторических по­ строений участников славянофильской «Русской беседы». Эти построения, с точки зрения автора «Истории России с древнейших времен», были чужды научной традиции изучения отечественного прошлого, восходящей к трудам А.Л. Шлецера.

За выступлением СМ. Соловьева последовала серия журнальных ста­ тей и заметок, авторы которых - А.С Хомяков, К.С Аксаков, Ю.Ф. Самарии, П.А. Бессонов, СП . Шевырев - не только отвергли упрек московского про­ фессора русской истории в антиисторичности своих взглядов, но и попыта­ лись показать, каким образом их наблюдения и подходы могли бы расширить возможности той научной школы, к которой причислял себя их критик.

В четвертом параграфе «Судьба историографического наследия К.Д. Кавелина в годы "великих реформ "» рассматривается частичная ревизия пер­ воначальной концепции «новой исторической школы», состоявшаяся во вто­ рой половине 1850-х гг. Далеко не все из былых приверженцев кавелинских воззрений в эпоху «великих реформ» продолжали по-прежнему истолковы­ вать переход от древней России к новой как смену родового или вотчинного начала государственным.

Н.В. Калачов раньше прочих перестал скрывать сомнения по поводу целесообразности изучения «внутреннего быта» допетровской Руси исходя из родового начала, как его понимали Кавелин и Соловьев. Изменения в его позиции отчетливо обозначились в разборе диссертации Б.Н. Чичерина,

32 опубликованном в 1857 г. Постоянные участники калачовского «Архива ис-

торико-юридических сведений...» Ф.И. Буслаев и А.Н. Афанасьев, которые пытались осваивать так и оставшуюся периферийной для Кавелина пробле­ матику «народной истории» с помощью «археологии» и филологии, в эпоху «великих реформ» уже не ассоциируются с «новой исторической школой» ни се сторонниками, ни противниками.

К.Н. Бестужев-Рюмин, представитель следующего поколения выпуск­ ников юридического факультета Московского университета, как показывают материалы его полемики с Ф.М. Дмитриевым вокруг вышедшего собрания сочинения Кавелина, уже был полон решимости отказать «исторической школе сороковых годов» в актуальности. При этом и Бестужев-Рюмин, и Дмитриев исходили из убеждения, что институциональная и социальная при­ рода этой школы вполне исчерпывается концептуальным уровнем: признани­ ем ее участниками господства одних и тех же исторических начал в отечест­ венном прошлом.

Четвертая глава «Местная история и построения историковфедералистов в эпоху "великих реформ"» содержит в себе четыре пара­

графа.

В первом параграфе «Изучение местных сюжетов в рамках истори­ ческих концепций 1840 - 1850-х гг.» рассматриваются подходы представите­ лей «повой исторической школы» и славянофилов к изучению местной исто­ рии. И те, и другие, претендуя на универсальность своих построений, не мог­ ли обойти вниманием проблему соотнесения обнаруженных ими общих ис­ торических начал с проявлением их на местном уровне.

Наиболее влиятельная тогда «новая историческая школа», исходившая при оценке значимости исторического явления из степени его выраженности в формуле права, приходила к выводу о ничтожности провинциализма в рус­ ской истории перед лицом господствующего и постоянно усиливающегося государственного начала. Последовательнее всего такое понимание было вы­ ражено в концепции Б.П. Чичерина. С другой стороны, славянофилы и осо-

34 значным ответам на вопросы о соотношении внутренней, «бытовой», и

внешней, событийной истории и о природе единодержавного уклада. А без решения этих проблем федеративная теория Н.И. Костомарова выглядела всего лишь как многообещающая, но не вполне зрелая гипотеза.

В третьем параграфе «От государственности к местной истории: молодые последователи "новой исторической школы" на рубеже 1850 — 1860-х гг.» анализируется эволюция исторических взглядов П.В. Павлова, СВ . Ешевского, Д.И. Иловайского и К.Н. Бестужева-Рюмина в годы «вели­ ких реформ». Все они начинали свой путь в науке с признания концепции К.Д. Кавелина и его единомышленников, но впоследствии осознали ее недос­ таточность при освещении местной истории. Это не стало для них предлогом к возрождению традиций «местного колорита». Не останавливаясь на крити­ ке «повой исторической школы», молодые историки выдвинули ряд новых проблем в изучении местной исторической жизни в России. И хотя поначалу сами замыслы существенно опережали их реализацию, к началу 1860-х гг. этим историкам удалось произнести свое, значимое для историографии сло­ во.

Д.И. Иловайский стал автором первой магистерской диссертации, по­ священной исключительно местному сюжету - истории Рязанского княжест­ ва. В отличие от диссертации Соловьева, посвященной Новгороду, Иловай­ ский много внимания уделил внутренней жизни одной из русских земель, не принимая историографических традиций, восходящих к владимирскомосковскому великокняжескому летописанию, в качестве единственно воз­ можных. К.Н. Бестужев-Рюмин призывал историков прослеживать судьбы «провинциализма» - местного элемента русской исторической жизни. Ему принадлежит предварительный набросок новой концепции, в которой исто­ рия отдельных областей должна была занять одно из центральных мест. Ана­ лиз наследия СВ . Ешевского, специалиста не столько в области русской, сколько всеобщей истории убеждает, что пробуждению интереса к местной проблематике в русской истории в 1850-е гг. способствовали те же тенденции

35

историографического процесса, которые вызывали к жизни новый, плодо­ творный взгляд на историю античного мира. И изучение славянской колони­ зации с опорой на данные этнографии, и учет провинциального фактора в становлении имперских традиций Древнего Рима в равной степени были обу­ словлены логикой научно-исторического развития. Их старший коллега, П.В. Павлов, также внес свою лепту в освоение местной исторической проблема­ тики. Ему удалось показать относительность и историческую обусловлен­ ность сферы права, абсолютизированной Кавелиным и, особенно, Чичери­ ным в качестве критерия для оценки всех исторических проявлений народ­ ной жизни. Поэтому местная историческая жизнь, областная и общинная, в значительной степени реализовавшая начала свободы и самоуправления, за­ служивает его внимания в качестве одного из основных предметов историче­ ского изучения.

В четвертом параграфе «Концепция местного саморазвития в зем­ ской теории А.П. Щапова» рассматривается наиболее последовательный опыт концептуального осмысления местной истории в отечественной исто­ риографии рубежа 1850 - 1860-х гг. Начав свои исторические изыскания с попытки приложить к истории раскола чичеринскую концепцию перехода средневекового гражданского общества в государство в XVII-XVIII вв., Ща­ пов остался неудовлетворен ею, из-за неспособности этого историкоюридического подхода объяснить проявившуюся в старообрядчестве устой­ чивость «догосударственного» быта.

Поиски такого объяснения привели историка к созданию своеобразной органической концепции развития русского народа, или земства. В противо­ положность чичеринской концепции, новая, земская теория Щапова откры­ вала широкий простор для изучения местной истории, поскольку сам ученый первостепенной задачей считал изучение отдельных органов народного орга­ низма, каковыми в его концепции представали села, деревни, волости, горо­ да, уезды и области. Щапов предлагал целостный взгляд на судьбы местной

36

исторической жизни в России, рассматривая ее в контексте общерусской ис­

тории, от колонизационных истоков вплоть до начала XIX в.

Пятая глава «Историки в обновленном обществе 1860 - 1870-х гг. и

проблема выбора модели социальной идентичности» состоит из четырех

параграфов.

Впервом параграфе «Аполлон Григорьев об исторических школах в России в эпоху "великих реформ "» освещается предложенная известным ли­ тературным критиком трактовка российской историографической ситуации на рубеже 1850 — 1860-х гг. Именно Аполлон Григорьев с его учением об «органической критике» первым заметил принципиальную близость в воз­ зрениях молодого поколения русских ученых, сделавших ставку на изучение местной истории.

ВКостомарове, Павлове, Щапове, Иловайском, а возможно — еще и в Бестужеве-Рюмине, Ешевском и Буслаеве литературный критик видел буду­ щее отечественной исторической науки. Правда, его попытки привлечь их к сотрудничеству в идейно близких ему журналах успеха не имели. Примеча­ тельно, что замеченное Григорьевым новое явление в науке русской истории осмысливается им в привычных категориях - историческая «школа федера­ листов», к которой он относил упомянутых историков, в его понимании, предполагает концептуальное единство, но не требует ни внутренней струк­ туры, ни институциональной основы. А принадлежность к школе, точно так же, как это было у А.Н. Афанасьева десятилетием раньше, определяется при­

верженностью ряда авторов к отслеживанию судеб одного исторического на­ чала как исходного пункта в интерпретации российского прошлого.

Второй параграф «Российская историографическая традиция и ис­ торический опыт в осмыслении историков-«федералистов» в начале 1860-х гг.» посвящен рассмотрению попыток самоидентификации в историографи­ ческом пространстве ученых, выступивших в годы «великих реформ» с но­ вым пониманием истории России. А.П. Щапова, Н.И. Костомарова, П.В. Павлова, К.Н. Бестужева-Рюмина, Д.И. Иловайского беспокоил вопрос о

37 собственном месте в науке русской истории. Их научные поиски были нераз­

лучны с историографической рефлексией, цель которой - оправдание собст­ венных концептуальных построений.

Осознавая свою преемственность с предшествующим развитием исто­ риографии, все они, в большей или меньшей степени, были склонны отмеже­ вывать себя и от славянофилов, и от школы, связанной с именами Кавелина и Соловьева. Знакомство с трудами друг друга, а также с работами таких уче­ ных, как Ф.И. Буслаев, который отстаивал в эти годы тезис о содержательно­ сти местных традиций в допетровской литературе, искусстве и устном твор­ честве, давало повод некоторым из них считать себя представителями зарож­ дающейся научной школы. При этом празднование тысячелетия России, вос­ принятое ими как повод заявить о себе, не повлекло за собой консолидации их выступлений в науке. Публицистические и научные публикации П.В. Павлова, П.И. Костомарова, А.П. Щапова, направленные на осмысление ты­ сячелетнего исторического опыта России, носили разрозненный характер и не отличались концептуальной новизной.

В третьем параграфе «Историки- "федералисты " и этнографическая экспедиция Русского географического общества» говорится о проекте, в ко­ тором могли быть реализованы концептуальные замыслы поколения истори­ ков-шестидесятников. Главным центром притяжения для некоторых из них стало Русское географическое общество, предполагавшее провести этногра­ фическое и статистическое изучение Западного края.

Представители молодого поколения не просто рассчитывали на разгад­ ку, с помощью исследований «внутреннего быта» современного крестьянства и купечества, слабо освещенных в письменных памятниках сюжетов, но и видели в синтезе исторического знания и этнографии ключ к полновесному решению проблемы народной истории. Такие намерения нашли выражение, прежде всего, в двух программных записках Костомарова о необходимости историко-этнографического путешествия как средства решения научных во­ просов. Польское восстание 1863 г. заставило историков на время оставить

38

эти планы. А когда опасность, угрожавшая предполагаемым участникам экс­ педиции в Западном крае, миновала, Костомарову и его прежним единомыш­ ленникам перспектива этнографической экспедиции уже не представлялась такой актуальной. Сотрудничество историков, причислявшихся в начале 1860-х гг. Григорьевым к школе федералистов, в Русском географическом обществе постепенно сходит на нет.

В четвертом параграфе «Кризис федеративных построений в науке русской истории» рассматриваются мотивы, побуждавшие Костомарова, Павлова, Щапова, Бестужева-Рюмина и Иловайского отказаться от поисков федеративного начала, представлявшихся им плодотворными в разгар эпохи «великих реформ».

Отходу этих историков от освоения местной проблематики способст­ вовала критика, с которой выступали оппоненты «федералистов», указывав­ шие на слабые места в их построениях, нередко преувеличивая при этом масштабы присущих этим концепциям внутренних противоречий. Более важным фактором, определявшим эволюцию исторических воззрений Кос­ томарова, Щапова и их единомышленников в середине 1860-х гг., стал пере­ житый ими в эту пору кризис идентичности. В общественно-политической сфере в пореформенные годы им пришлось считаться, с одной стороны, с крепнувшим самосознанием интеллигенции, озабоченной конструированием собственной социальной генеалогии, с другой - с вызовом, брошенным ис­ следователям русской истории в лице национализма окраин Российской им­ перии. В собственно научной плоскости бывшие сторонники федерализма были вынуждены адаптировать свои построения к стандартам позитивист­ ской историографии, одним из первых вестников которой в России стали пе­ реводы работы Г.Т. Бокля «История цивилизации в Англии». Все это не ос­ тавляло места тем органическим интенциям, которые обусловливали концеп­ туальные поиски поколения историков эпохи «великих реформ» и их пред­ шественников.

39

В шестой главе «Преемственность и новые тенденции в изучении

русской истории на исходе эпохи "великих реформ"» рассматривается значение историографического наследия 1830 - 1870-х гг. для последующего развития исторического знания в России. Глубокие изменения в обществе и науке о нем, происшедшие в пореформенное время, привнесли немало ново­ го в российскую историографическую ситуацию. Позитивистский проект со­ циальных наук, частью которого на протяжении 1860 - 1870-х гг. постепенно становится русская история, нанеся удар по романтическому в своих истоках интуитивному постижению народных начал, способствовал профессионали­ зации исторических занятий.

При этом новые тенденции во многом продолжали и дополняли те тра­ диции, которые закладывались еще в годы осмысления карамзинского насле­ дия. Разыскания в области внутреннего быта увенчались открытием истории русского общества, в котором деятельное участие принял Щапов; дилемма народности и государства, неразрешенная в спорах исторической школы 1840-х гг. и славянофилов, нашла свой исход в заявленной Иловайским теме национальной истории. Местная история, которую поколение историковшестидесятников принесло в жертву новым научным поискам, нашла себе достойное место в трудах их последователей, хотя и не прямых учеников.

Не исчерпал своих возможностей в пореформенное время и принцип покровительства знанию о прошлом со стороны просвещенных аристократов, облаченных, как правило, особым доверием верховной власти. Регулярные археологические съезды и Исторический музей в Москве обязаны своим су­ ществованием графу А.С. Уварову в не меньшей степени, чем успехи Обще­ ства истории и древностей российских 1830 - 1840-х гг. сопернику его отца, графу С.Г. Строганову.

В заключении подводятся итоги проведенного исследования. 1830 - 1870-е гг. в развитии исторической науки в России представляют собой цело­ стную эпоху, ознаменованную единством организационной структуры историофафического пространства и преемственностью концептуальных иска-

40 ний. Наука русской истории, какой она виделась и рецензентам «Истории

государства Российского» Н.М. Карамзина, и К.Д. Кавелину, СМ. Соловьеву с их сторонниками и оппонентами должна была с помощью критических приемов выявлять внутренний смысл событий отечественного прошлого. Публичный характер исторических занятий обеспечивал им покровительство со стороны высокопоставленных государственных чиновников, открывал ис­ следователям старины постоянный доступ на страницы наиболее читаемых журналов и газет, превращал заседания ученых обществ и университетские лекции в социально значимые события.

Каждое поколение, вступавшее в науку русской истории в эту эпоху, обогащало ее новыми идеями и подходами. М.П. Погодин, П.М. Строев и их сверстники в большинстве своем, потеряв доверие к развернутым историче­ ским повествованиям, подобным сочинению Карамзина, предпочитали пола­ гаться на археографию и критику источников. Воспринятый ими романтиче­ ский историзм с его интересом к проблеме народности сделал недоступные прежде стороны прошедшей жизни предметом историографического опыта. Но освоение этих новых пластов исторической действительности представи­ тели этого поколения производили либо с помощью описательной археоло­ гии, либо прибегая к художественной реконструкции.

Их младшие современники, О.М. Бодянский и И.Д. Беляев, усвоив дос­ тижения предшественников, сделали шаг вперед по пути хронологической специализации исторического знания. Разработка славянских древностей и памятников «московской» эпохи соответственно принесла этим историкам признание в науке. На их долю, при поддержке графа С.Г. Строганова, выпа­ ло вдохнуть новую жизнь в Общество истории и древностей российских, дея­ тельность которого послужила своего рода образцом для ученых историче­ ских и археологических обществ, появившихся позднее.

С возрождением интереса к концептуальным построениям связано по­ явление в конце 1840-х гг. «новой исторической школы», у истоков которой стояли представители следующего поколения К.Д. Кавелин и СМ. Соловьев.