148*. С. В. Егоровой

  

   Москва, 12-го октября 1927 г.

12 октября 1927

Уважаемая Сусанна Владимировна.

   Творчество -- создание жизни человеческого духа. Можно ли имитировать чужую душу? Нет. Имитировать можно только внешнее. Можно имитировать манеру, походку, внешний вид образа.

   Однако внешняя имитация не передаст самого чувства. Гоголь сказал: "Дразнить образ может всякий,стать образом может только настоящий талант. Тому, кто не умеет стать образом, ничего не остается, как дразнить его"¹.

   Кое-кто из современных новаторов слыхал о том, что существует искусство представления. Это очень сложное и трудное искусство французской и немецкой школ. Я воспитался на ней, был в Парижской консерватории и потому имею право говорить. Это искусство основано прежде всего на переживании роли. Актер однажды или несколько раз переживает роль дома и на репетициях. А переживши ее и подсмотрев, как она у него выявляется, он учится передавать результаты своего подлинного переживания с помощью техники, доведенной до совершенства. Такие артисты, как Сара Бернар, умеют работать так, как ни один из русских актеров не умел работать, за исключением, может быть, покойных Каратыгина и Самойлова. Русский актер к этому искусству совершенно не способен. Вместо него он делает просто ремесло. Русское ремесло напоминает мне игрушку от Троицы². Французское -- изящную статуэтку из слоновой кости. Русская техника имитации -- топор. Можно ли топором выполнить тончайшую резьбу по слоновой кости? Так точно и грубые актерские средства не передают неимоверно сложной жизни человеческого духа.

   Я признаю -- искусство переживания.

  

149*. A. A. Яблочкиной

   Москва, 21 ноября 1927 года.

21 ноября 1927

Дорогая Александра Александровна!

   Я обращаюсь к Вашему любезному посредничеству, так как, к большому для меня сожалению, болезнь мешает мне присутствовать на сегодняшней гражданской панихиде по Александре Ивановиче Южине. Если бы было время, я бы написал свои воспоминания полностью и прислал бы их для прочтения. Но теперь я не могу успеть этого сделать и потому принужден послать лишь то, что я смог написать сегодня¹.

  

   Александр Иванович явился впервые на подмостках Малого театра в период моей влюбленности в покойного Александра Павловича Ленского. Мое увлечение последним было так велико, что я считал за дерзость, чтобы кто-либо осмелился соперничать с ним в священных стенах Малого театра. Поэтому молодой артист Южин-Сумбатов, пришедший с подмостков частного театра, первое время не возбуждал во мне любви к нему. Я не судил, а осуждал каждый его шаг на сцене.

   Так началось мое знакомство с Александром Ивановичем, которое перешло в дружбу и искреннюю любовь к нему и завершилось поклонением его светлой памяти. Эту победу надо мною совершили в течение нашего долгого знакомства талант, ум, большое душевное благородство, подлинная любовь и служение искусству, высокая культурность, доброе, отзывчивое сердце дорогого Александра Ивановича.

   Я расскажу небольшой эпизод, который явился моментом его окончательной победы надо мной. В приводимом факте нет ничего особенно примечательного, но он характерен для покойного.

   В одном из кавказских ресторанов Москвы артисты Художественного театра принимали Александра Ивановича Южина и чествовали его ужином по случаю 25-летнего юбилея его артистической деятельности. Многие, и в том числе юбиляр и Вл. И. Немирович-Данченко, были одеты в грузинские костюмы. Вечер начался хорошо. Но явилась посторонняя компания с приветственным стихотворением, которое оскорбило своей формой эстетическое чувство покойного Александра Ивановича. На полуслове деликатно он остановил шутников и произнес превосходную речь, в которой сказалась душевная чистота артиста, его благородная любовь к искусству, ко всему прекрасному и отвращение к пошлости. Речь была так умна, художественна и красива, что она сразу очистила затуманившуюся было атмосферу праздника. В трогательных и милых выражениях Александр Иванович просил пришедших разделить с нами трапезу, веселье и взять от переживаемого момента то хорошее, чем наполнены были его и наши сердца. -- "Не надо портить этих священных для меня минут, которые являются наградой артисту за его долгие труды". При этих финальных словах Александр Иванович прослезился. Но он не скрывал и не стыдился своих чистых слез, а скорее гордился ими.

   В эту минуту мне открылась его благородная артистическая душа, которую я тогда хорошо почувствовал.

   После этого не раз во время нашей долгой дружбы я любовался чистотой и благородством его души. Эти свойства ее особенно сильно проявились в трудный для русского театра период, когда покойный вместе с другими сохранял в огне революции завоеванные столетиями культурные ценности нашего искусства.

   Светлая память талантливому рыцарю-артисту и превосходному, благородному Человеку.

К. Станиславский