Глава II. Теория действия

Выше уже указывалось, что цель данного исследования — подробно проследить процесс фундаментального изменения структуры единой теоретической системы социальных наук. В последующих разделах первой части будет дано описание основных характеристик этой системы, в терминах которых можно будет говорить, что в процессе изменения мы имеем одну и ту же систему, описание логической структуры ее первоначального варианта или группы связанных между собой вариантов, которые стоят в начале этого процесса развития, и наконец, краткую историю этой системы в западноевропейских социальных науках, вплоть до момента, с которого можно приступить к углубленному анализу. Этот анализ будет уже содержанием второй части.

В целях удобства мы назовем рассматриваемую нами концептуальную схему теорией действия. Сохранение единства, на которое мы только что указали, заключается в сохранении в этой схеме в течение всего периода ее развития основного концептуального рисунка, который, сколь сильно ни менялось бы его использование и сопутствующий ему фон процесса, сохраняет тем не менее на всем своем протяжении некоторые существенные черты.

Единица систем действия

В первой главе мы обратили внимание читателя на тот факт, что в процессе научной концептуализации конкретное явление с необходимостью расчленяется на единицы или составные части. Первой бросающейся в глаза особенностью концептуальной схемы, к разбору которой мы переходим, является специфический характер единиц, используемых ею для такого расчленения. Основную единицу можно назвать «единичным актом». Подобно тому как единицы механической системы в ее классическом понимании — частицы — могут быть определены только в терминах их свойств, таких,как масса, скорость, место в пространстве, направление движения и т.д., единицы систем действия также обладают некоторыми основными свойствами, без которых невозможно представить себе такую единицу «существующей ». Если продолжить аналогию, то такая неопределенная и потому «несуществующая» единица действия подобна единице материи, которая имеет массу, но не может быть локализована в пространстве, что бессмысленно с точки зрения классической механики. Следует подчеркнуть, что, говоря о единице действия как о чем-то существующем, мы не имеем в виду при этом какое-то конкретное пространственное или иным образом определенное существование. Мы говорим о возможности представить себе акт действия как единицу с точки зрения определенной системы координат. При этом должно существовать некое минимальное число терминов, необходимых для ее описания, а также минимальное число фактов, которое нужно констатировать относительно нее, прежде чем о ней вообще можно будет говорить как о единице системы.

В этом смысле «акт действия» или просто «акт» логически включает в себя следующее:

1) предполагает агента, «деятеля» или «актора» (actor);

2) акт по определению должен иметь «цель» (end), т.е. будущее положение вещей, на которое ориентировано выполняемое действие1;

3) акт предпринимается в «ситуации», направление развития которой в одном или нескольких отношениях кардинально отличается от того положения вещей, на которое ориентировано действие, т.е. от цели. Эта ситуация в свою очередь может анализироваться с помощью двух типов элементов: тех, которые актор не может проконтролировать, т.е. тех, которые он не может изменить или тех, изменения которых, противоречащие его целям,

он не может предотвратить, — с одной стороны, и тех, которые он может контролировать, — с другой2. Для первых можно использовать термин «условия » действия, для вторых же — «средства»;

4) в аналитическом понимании единицы действия изначально содержится определенный способ взаимоотношений всех элементов друг с другом. То есть в выборе альтернативных средств достижения цели, в той мере, в какой ситуация представляет такие альтернативы, существует «нормативная3 ориентация » действия.

1 В этом и только в этом смысле схема действия по своему характеру телеологична.

2 Следует отметить, что здесь речь идет не о конкретных предметах, находящихся в «поле» ситуации действия. Ситуация представляет собой условия действия в той мере, в какой актор не может ее контролировать. Условия противоположны средствам, т.е. тем аспектам, на которые актор может воздействовать. Практически все конкретные аспекты ситуации действия — это либо условия, либо средства. Так, в общепринятом смысле слова автомобиль это средство передвижения от одного места к другому. Обыкновенный человек не может сделать автомобиль сам. Однако, обладая той степенью и тем видом контроля над ним, который допускается особенностями его устройства и нашей системой собственности, человек может воспользоваться автомобилем для того, чтобы переместиться из Кембриджа в Нью-Йорк. Имея автомобиль и при наличии дорог, бензина и пр., он обладает определенной степенью контроля над тем, куда и когда будет двигаться автомобиль, а следовательно, и он сам. Именно в этом смысле авто­мобиль есть средство, с точки зрения аналитических целей теории действия.

3Определение и краткое рассмотрение термина «нормативный» в том смысле, в котором он используется в данной работе, см. в Примечании А, помещенном в конце этой главы.

Было бы неверно предполагать, что средства, используемые актором в пределах подконтрольной ему среды, выбираются произвольно или же зависят исключительно от условий действия; они, в некотором смысле, находятся под влиянием независимо действующего и решающего селективного фактора, знание которого необходимо для понимания конкретных действий. Для понятия действия весьма существенно предположение, что должна существовать какая-то нормативная ориентация (вовсе не обязательно конкретная, того или иного определенного вида). Как мы увидим в дальнейшем, различение возможных видов нормативной ориентации — это один из наиболее важных вопросов, с которым нам придется иметь дело в данной работе. Но прежде чем начать разбирать какой бы то ни было из них, нужно коснуться некоторых основных посылок из общей концептуальной схемы.

Первая важная посылка — это то, что действие есть всегда процесс, совершающийся во времени. Временная категория — это основная категория для данной схемы. Понятие «цель» всегда предполагает соотнесенность с будущим состоянием, которое либо в настоящий момент не существует и не будет существовать, если актором что-то не будет для этого сделано, либо, наоборот, желаемое состояние существует, но оно не остается неизменным4, если актор не предпримет для этого каких-то действий.

4 В то время как феномены действия являются временными по своей природе, т.е. включают в себя процессы, протекающие во времени, они не являются в том же смысле пространственными. Другими словами, связи в пространстве как таковые не релевантны системам действия, рассматриваемым аналитически. Для аналитических целей этой теории расположение действий в пространстве имеет не первостепенное, а вспомогательное значение. Или можно сказать так: пространственные отношения образуют только условия и — в той мере, в которой они доступны контролю, — средства действия.

Процесс действия рассматривается преимущественно в терминах его связи с целями и называется по-разному: «осуществление», «реализация» или «достижение». Вторая, столь же существенная посылка предполагает наличие некоторой сферы выбора, доступной актору, в отношении как целей, так и средств, в сочетании с понятием нормативной ориентации, а также предполагает возможность «ошибки » (error), неудачи в достижении цели или «неправильного » выбора средств. Различные виды ошибок и различные факторы, которыми они могут быть вызваны, — один из главных вопросов, которым мы будем здесь заниматься.

Третья посылка состоит в том, что система координат данной схемы в определенном смысле субъективна. А именно: она имеет дело с явлениями, с предметами и событиями, как они представляются тому актору, действие которого анализируется и подвергается рассмотрению. Конечно, явления «внешнего мира» играют главную роль, когда речь идет об их влиянии на действие. Но чтобы быть использованными именно в данной теоретической схеме, они должны быть сведены к терминам, которые в этом особом смысле являются субъективными. Этот факт имеет решающее значение для понимания некоторых особенностей рассматриваемых здесь теоретических структур. Он влечет за собой одно дальнейшее осложнение, которое надо постоянно иметь в виду. Можно сказать, что вся эмпирическая наука имеет дело с осознанием явлений внешнего мира. Следовательно, факты действия для ученого, который их изучает, — это факты внешнего мира и в этом смысле они — объективные факты. То есть, когда ученый выдвигает утверждения, которые он называет фактами, эти утверждения есть символическое выражение «внешних»5 по отношению к ученому явлений, а не содержимого его собственного сознания.

5 «Внешние» не пространственно, а эпистемологически. Внешний мир расположен «вне» познающего субъекта не в пространственном смысле. Отношение субъект—объект не есть отношение, разворачивающееся в пространстве.

Однако в этом случае в противоположность тому, что имеет место в естественных науках, изучаемые явления имеют научно релевантный субъективный аспект. Это означает, что ученый-обществовед, хотя он имеет дело с изучением содержания своего собственного сознания, постоянно занимается изучением содержания сознания тех лиц, действия которых он исследует. Это приводит к необходимости различать объективную и субъективную точки зрения. Это различение, а также отношение этих двух элементов друг к другу имеют большое значение. В данном контексте под «объективным» мы всегда понимаем — «с точки зрения наблюдающего действие ученого», а под «субъективным» — «с точки зрения актора».

Существует еще одно следствие, которое вытекает из «субъективности» категорий теории действия. Когда биолог или психолог-бихевиорист изучает человеческое существо, он изучает его как организм, как единицу, которую можно пространственно ограничить. Единица отсчета, которую мы рассматриваем в качестве актора, — это не организм, а «эго », или «я ». Принципиальное отличие такого рассмотрения заключается в том, что тело актора как раз представляет для него такую же часть ситуации действия, как и «внешнее окружение». Среди условий, которыми обусловлено его действие, есть и условия, связанные с его собственным телом, так же как среди наиболее важных средств, которыми он располагает, есть «сила» его тела и, разумеется, его «ум». Ясно, что аналитическое различение актора и ситуации не совпадает с различением орга­низма и среды, которое характерно для естественных наук. Вообще речь идет здесь не о различении конкретных «вещей», ибо организм является реальной целостностью6. Речь идет скорее об анализе, необходимость которого вызвана категориями эмпирически полезных теоретических систем.

6 Актор тоже является реальной целостностью в неменьшей степени, чем организм. Последний включает в себя только те аспекты человеческой сущности, которые релевантны «биологической» системе координат.

А теперь рассмотрим четвертое следствие, вытекающее из теории действия. Разумеется, ситуация действия включает в себя элементы того, что на общепринятом языке называется физическим окружением и биологическим организмом — если упоминать хотя бы только два этих аспекта. С одинаковой уверенностью эти элементы ситуации действия можно анализировать как в терминах физических, так и в терминах биологических наук, и явления, которые мы рассматриваем, бывают предметом анализа в терминах тех единиц, которые используются вышеупомянутыми науками. Скажем, о мосте можно сказать, что он состоит из атомов железа, некоторого количества углерода и т.д. и из составляющих их электронов, протонов, нейтронов и т.д. Нужно ли тому, кто изучает действие, становиться физиком, химиком, биологом для того, чтобы разобраться в своем предмете? В некотором смысле — да, но для целей теории действия нет необходимости или желательности проводить такой анализ настолько глубоко, насколько это вообще возможно сделать. Границы анализа устанавливаются системой координат, с которой работает исследователь действия. Это означает, что явления, не сводимые к терминам действия, интересуют его постольку, поскольку они определенным образом вторгаются в схему действия, т.е. играют роль условий или средств. Покуда их свойства, важные в таком контексте, могут быть точно определены, их можно понимать в качестве данных без дальнейшего анализа. Главное, что электроны, атомы или клетки не могут служить единицами для построения теории действия. Членение любого явления на единицы, выходящие за пределы контекста, где это явление рассматривается как средство или условие действия, автоматически выводит нас в иные, нерелевантные теоретические схемы. Для теории действия наименьшей из всех возможных конкретной единицей является единичный акт (unit act). И хотя его в свою очередь тоже можно анализировать с помощью элементов, о которых здесь уже говорилось, таких как средства, условия и регулирующие нормы, дальнейший анализ явлений, аспектом ко­торых эти элементы в свою очередь являются, релевантен теории действия только в той мере, в которой единицы, получаемые при этом, могут быть рассматриваемы как эти элементы единичного акта или системы таких актов.

Следует указать на еще одно общее положение, относящееся к статусу данной концептуальной схемы, прежде чем приступать к рассмотрению отдельных случаев ее использования, которые будут нас здесь интересовать. Ее можно использовать на двух уровнях, которые можно назвать «конкретным» и «аналитическим». На конкретном уровне под единичным актом понимается конкретный действительный акт, а под его «элементами » — конкретные целостности, из которых он состоит. Так, под конкретной целью подразумевается предполагаемое будущее положение вещей в целом в той мере, в которой оно релевантно системе координат теории действия. Например, студент может иметь непосредственной целью написание статьи на данную тему. Хотя в самом начале развития действия он будет не в состоянии наглядно представить себе ее содержание со всеми подробностями (то же самое можно сказать и о многих других конкретных целях), у него все же будет общая идея, представление о статье в самых общих чертах. Детализированное содержание может появиться только в процессе действия. Но это предвидимый продукт, и, возможно, его реализация — это и есть конкретная цель. Точно так же конкретные средства — это те предметы и ситуации, над которыми актор имеет достаточную степень контроля, например, книги, которыми он обладает или которыми располагает библиотека, бумага, карандаш, пишущая машинка и пр. Конкретные условия — это такие аспекты ситуации, которые он как актор не может контролировать в связи с непосредственными ближайшими целями, например, тот факт, что ему приходится ограничиваться книгами, которые есть в библиотеке его колледжа и т.д. Функция такого конкретного приложения схемы действия по преимуществу описательная. Факты могут иметь значение для ученого, использующего эту схему, в той мере, в которой они увязываются с сущностями, имеющимися в схеме, с «целями» или другими нормативными элементами, со «средствами» или «условиями» актов или с системами действия. Но в таком контексте они служат только для того, чтобы упорядочивать данные по определенной схеме, а не для того, чтобы подвергать их анализу с целью объяснить их.

Для объяснения необходим дальнейший шаг в направлении абстрагирования. Он заключается в генерализации концептуальной схемы таким образом, чтобы можно было выявить функциональные связи, заключенные в фактах, уже упорядоченных в описании. Этот переход, по-видимому, наиболее наглядно можно увидеть в том, что одна из наиболее важных функций аналитической схемы как схемы, которая противопоставляется конкретной описательной, — разграничивать различные роли нормативных7 и ненормативных элементов действия. Эта проблема хорошо просматривается в трудностях, возникающих в связи с понятием "цель". Как мы уже определили, цель — это конкретно предвидимое будущее положений вещей.

7 Под нормативным здесь понимается телеологический элемент только с точки зрения актора. Для наблюдателя в нем нет ничего этически обязательного (см. Примечание А).

Но совершенно очевидно, что не все это положение вещей в целом, а только некото­рые аспекты или черты его можно приписать нормативным элементам, и следовательно, действиям актора, а не особенностям ситуации, в которой он действует. Так, если воспользоваться уже приведенным примером, можно сказать, что в процессе действия, в итоге которого должна появиться статья, многие аспекты конкретной цели не зависят от действий данного студента, например, наличие в библиотеке только данных книг, а также другие условия, имеющие отношение к данному акту. Тогда цель в аналитическом смысле следует определить как различие между предвидимым будущим положением вещей в результате действий актора и тем положением вещей, которое можно было бы предсказать, исходя из начальной ситуации, если бы в нее не вмешалось действие актора. Соответственно, в теоретическом смысле, средствами будут не сами конкретные предметы, которые используются в ходе действия, а только те элементы и аспекты их, которые актор может проконтролировать, и только в той мере, в которой он их может проконтролировать8 при достижении своей цели 9.

8 Контроль включает как изменение, так и предотвращение изменения, которое имело бы место при отсутствии контроля.

9 Особенно важен один особый случай такого различения. Мы уже отмечали, что актор — это «эго», или «я», а не организм, и что его организм — это часть «внешнего мира», с точки зрения субъективных категорий теории действия. В этой связи необходимо иметь в виду разницу между двумя различениями. С одной стороны, существует используемое обычно биологами различение между конкретным организмом и его окружением. Поэтому в конкретных средствах, используемых для определенного действия, часто бывает необходимо или полезно различать конкретные физические возможности актора, т.е. силу его мускулов, его умение и средства, которые имеются в его окружении, например инструменты и пр. На аналитическом же уровне аналогичное расчленение будет совершенно другим. Это различие наследственности и среды в том смысле, какой эти термины имеют в биологической теории. Очевидно, что конкретный организм в любой момент времени не является только продуктом наследственности, а представляет собой сложное следствие взаимодействия факторов наследственности и среды. «Наследственность» в этом случае выступает как название тех влияющих на структуру и функции организма элементов, которые могут рассматриваться как предопределенные составом половых клеток, из слияния которых и образуется конкретный организм. Точно так же конкретное окружение развитого организма нельзя в принципе рассматривать как результат исключительно влияния факторов среды в аналитическом смысле этого слова, так как в той мере, в какой его можно считать сложившимися под влиянием на него действий организмов, оно есть продукт и наследственных факторов. Совершенно очевидно, что при рассмотрении такого организма, как человек, эти соображения имеют огромное значение. И поскольку биологический аспект в человеке играет огромную роль, в конкретном анализе, рассуждая о действии, часто бывает очень неудобно использовать такие термины, как наследственность и среда. Поступая так, всегда исключительно важно иметь в виду, какая из двух понятийных пар, описанных нами выше, применима в данном случае, и делать выводы только о терминах, релевантных этой паре.

Второй в высшей степени важный аспект этого различения конкретного и аналитического применения схемы действия состоит в следующем. Господствующая био­логическая схема «организм — среда — окружение » уже упоминалась нами. И хотя конкретную схему действия невозможно с ней отождествлять, она в некоторых от­ношениях аналогична ей. Конкретный актор мыслится как действующий для достижения конкретных целей в данной конкретной ситуации. Однако новая логическая ситуация возникает, как только мы пытаемся сделать обобщения относительно тотальных систем действия в терминах функциональных взаимосвязей факторов, установленных относительно них. Примером и здесь может служить проблема различения роли нормативных и ненормативных элементов. С точки зрения отдельного конкретного актора в данной конкретной ситуации, к ней (ситуации) относятся как имеющие место, так и предвидимые результаты действий других; следовательно, их можно связать с действием индивида, о котором идет речь, в качестве средств и условий. Но в оценке роли нор­мативных элементов в системе действия в ее целостности, в которой этот отдельный актор представляет собой единицу, включать эти элементы в ситуацию системы как целого было бы незаконно, так как то, что для одного актора является ненормативными средствами и условиями, в целостной социальной системе можно объяснить только в терминах нормативных элементов действия других единиц системы. Эта проблема соотношения анализа действия отдельного конкретного актора в конкретном, частично социальном окружении с анализом целостной системы действия, включающей множество акторов, будет играть центральную роль в дальнейшем изложении. Она, например, является одним из ключей к пониманию происхождения теоретической системы Дюркгейма.

Утилитаристская система

До настоящего момента наше рассмотрение ограничивалось только самыми общими чертами подхода к описанию человеческого поведения с позиций схемы действия. Хотя единичный акт является основным во всех теоретических структурах, отправляющихся от этой схемы, нет ничего удивительного в том, что различные возможности ее основных элементов не были исчерпаны в первый период развития данной теоретической системы как целого. В самом деле, в XIX веке в западноевропейской социальной мысли господствовала одна из подсистем этой системы (или, лучше сказать, группа тесно связанных между собой подсистем). Она была сконструирована в основном из тех же единиц, что мы здесь описываем, но сведенных в единое целое способом, решительно отличным от того, который применен в возникшем позднее ее варианте, выявляемом в данном исследовании. Поскольку нам необходимо рассмотреть процесс возникновения подсистемы, сформировавшейся позднее, из подсистемы, существовавшей ранее, то прежде всего нужно достаточно подробно остановиться на исходной точке этого процесса, с тем чтобы стали очевидны характер и глубина этого изменения.

Появление способа мышления в терминах системы действия столь древне и покрыто таким мраком неизвестности, что бесполезно пытаться отыскать ее начало. Достаточно указать на то, что, подобно схеме классической физики, схема действия своими корнями уходит в глубину повседневного опыта обыденной жизни, и с позиции всеобщности этого опыта ее можно считать универсальной для всех человеческих существ. В доказательство этого положения можно сослаться на тот факт, что основные элементы этой схемы имеются в структуре всех языков. Например, во всех языках существует глагол, соответствующий русскому «делать». Особенность ситуации, с которой мы начинаем наш анализ, состоит в том, что у более изощренных мыслителей этот материал повседневного опыта подвергался выборочной организации таким образом, что на свет появилась специфическая концептуальная структура, которая, несмотря на многооб­разие своих вариантов, на всем протяжении своего существования сохраняла некоторые общие черты. Особенности этой структуры коренятся в избирательном подчеркивании некоторых проблем и в специфичности способов рассмотрения человеческого действия10.

10 Последующее рассмотрение возможных исторических влияний, под воздействием которых формировалась утилитарная теоретическая система, не есть результат систематического исследования. В основе изложения лежат некоторые общие представления о данном предмете. Более того, эта часть исследования не является столь уж необходимой, и ее можно опустить, не нарушая логической конструкции исследования. Она введена, чтобы дать читателю представление об эмпирической релевантности того, что в противном случае могло бы показаться рядом очень абстрактных положений.

Первая бросающаяся в глаза особенность исторически более раних описаний систем действия — это их некоторый «атомизм». Его можно описать как отчетливую тенденцию рассматривать главным образом свойства концептуально изолированных единичных актов и выводить свойства систем действия только посредством процесса «прямого» их обобщения. Это означает, что рассматриваются только простейшие и наиболее очевидные типы взаимодействий единичных актов, только такие типы, без которых совершенно нельзя обойтись при применении идеи системы. Они должны быть сгруппированы соответственно тому, чьими актами они являются, т.е. образуя актора как агрегатную единицу. Потенциальные акты одного актора могут быть релевантны в качестве средств и условий ситуации действия другого и т.п. Корни этой тенденции лежат на поверхности. Вполне естественно, что на ранних стадиях развития теоретической системы сторонникам ее приходится работать с наиболее простой из всех представляющихся им адекватными концептуальных схем. Только по мере накопления фактического знания и по мере того, как все более тонко и тщательно отбрасывались следующие из него логические выводы и осознавались создаваемые им трудности, во внимание начинали приниматься все более сложные возможности. На той стадии развития, которая следует непосредственно за обыденным уровнем, в научных теориях, как правило, проявляются атомистические тенденции.

Но эта естественная для данной стадии атомистическая тенденция, несомненно, была очень усилена некоторыми специфическими особенностями западноевропейской интеллектуальной традиции, сформировавшейся во времена Реформации. Во-первых, противоположная, антиатомистическая тенденция, в особенности на сравнительно примитивном аналитическом уровне, будучи примененной к целостным социальным системам действия, порождала органические теории общества, которые совершенно растворяли индивида в чем-то более широком. Эта тенденция шла наперекор очень глубоко укоренившемуся индивидуализму, который в большей части Европы11 успешно ей противостоял.

11 Германия является главным исключением.

Правда, содержание этого индивидуализма было в основном этическим, а не научным. Он делал упор на этическую автономность и ответственность индивида, в особенности по отношению к властям. Но не следует забывать при этом, что то четкое различение, которое мы делаем между фактом и ценностью, введено в употребление очень недавно, в особенности в социальных науках. Большинство тех мыслителей, которым мы обязаны развитием обсуждаемых здесь идей, в конечном счете, больше (как правило, гораздо больше) интересовалось обоснованием поведения или политики, которые они считали этически правильными, чем объективным объяснением фактов человеческого действия. Эти два угла зрения в истории мысли безнадежно перепутаны.

Возможно, первичный источник индивидуалистической предрасположенности европейской мысли заключен в христианстве. В этическом и религиозном смысле хрис­тианство всегда было глубоко индивидуалистично. Это означает, что его главной проблемой было благоденствие, прежде всего в потустореннем мире, индивидуальной бессмертной души. Все души были для него всегда как бы «свободными и равными от рождения». Этим христианская мысль резко отличается от мысли времен классической античности до эпохи эллинизма. Духовное растворение индивида в социальной единице, которое было самоочевидно для Платона и даже для Аристотеля, совершенно немыслимо на христианской основе, несмотря на все мистические концепции церкви как «духовного тела».

В католическом христианстве, однако, индивидуалистическая струя в ее практических последствиях для социальной мысли и поведения была в значительной степени смягчена ролью католической церкви. Последняя выступала в роли чего-то вроде универсального распорядителя духовным блаженством отдельных душ, чей доступ к духовной жизни становился возможным только благодаря священному посредничеству церкви. Через всю средневековую мысль красной нитью проходят идеи корпоративного объединения и представления о церкви, как о главной форме человеческой жизни. Все это, однако, радикально меняется с Реформацией. Непосредственное общение отдельной души с Богом, характерное для протестантского христианства, породило новые веяния в социальной мысли в последнее столетие перед тем, как социальная мысль стала преимущественно светской по своему духу. Сочетание преимущественно этической оценки отдельной души и устранение священной церкви как посредника между индивидом и Богом выдвинуло на первый план свободу индивида в достижении его религиозного благоденствия и в выборе способов поведения, рассматриваемых как дозволенные средства. Вмешательство в его религиозную свободу, с одной стороны, католической церкви, а с другой — мирских властей представляло собой потенциальную, но в то же время основную религиозную опасность в условиях социальной жизни того времени. Тогда же возникли национальные государства и центр внимания переместился к проблеме соотношения религиозной свободы (необходимого условия реализации высших христианских ценностей) и долга гражданина.

В условиях католицизма средних веков проблема религиозной свободы, естественно, сосредоточилась на отношениях церкви и государства, так как церковь была повсюду признана уполномоченной выражать религиозные интересы всех. Но в новых условиях, возникших в результате Реформации, речь шла о свободе индивида, а не некоторого корпоративного целого. И хотя все — за исключением некоторых радикальных сект — были согласны между собою в том, что существует объективная совокупность явлений в откровении религиозных истин, ни за одной организацией не признавалось монопольное право на их интерпретацию и на отправление религии. «Истинная» церковь перестала быть конкретной видимой Церковью и стала невидимым собором правоверных и из­бранных. Видимая же церковь была сведена на положение средства просвещения и поддержания внешней дисциплины. В конечном счете индивид, и только он, стал ответственным за свое собственное поведение в той сфере, которую все признавали высшей, т.е. в сфере религии.

Следовательно, центр тяжести переносился не на сохранение традиции ценностей, разделяемых всеми членами общины или даже всеми христианами, а на гарантию сво­боды совести индивида, как единицы, автономной по отношению к другим, в особенности, когда имели место попытки принудить его к конформизму по отношению к организации или властям. Таким образом, в той мере, в которой отмечался усиленный интерес к целям человеческого действия, особенно к конечным его целям, этот интерес формулировался в терминах разнообразия целей от индивида к индивиду. В таком подходе содержался зародыш того, что может быть названо «утилитарным» способом мышления.

Дальнейшим последствием протестантской прямой связи индивида с Богом было соответственное обесценивание его привязанностей к своим собратьям, и прежде всего тенденция сводить связи с другими к неличностным, неэмоциональным формам и рассматривать других не столько с точки зрения их ценности самих по себе, сколько с точки зрения полезности их в конечном счете для Бога, а в более близкой перспективе — для личных целей «эго». Из этой установки возникает сильная склонность к «рационалистическому» взгляду в терминах «средства—цель », характерному для утилитарного мышления.

Разумеется, индивидуализм никоим образом не ограничивается только христианством или протестантизмом, он имеет и другие корни в нашем культурном наследстве. Хотя мысль классического греческого государства преимущественно ограничена в смысле, противоположном индивидуализму, в поздний период античности возникают школы совершенно аналогичные современному индивидуализму. Сама христианская мысль, несомненно, была под сильным влиянием эллинистической философии. Но в ранний период новой истории, когда оформлялись течения социальной мысли, безусловно имело место и независимое от христианства влияние классики через гуманизм. Из этих влияний, по-видимому, наиболее сильно интегрированным и наиболее отчетливо вы­раженным было влияние римского права, возрождение которого являлось одной из главных особенностей этого периода.

Для римского права характерна концепция государства как единого корпоративного целого, которая доминировала и в греческой социальной мысли, и это создавало непреодолимые трудности в поисках узаконенного места в этом социальном единстве для такой организации, как католическая церковь. Но невиданным для Платона и Аристотеля, хотя и не без влияния поздних греков, особенно стоиков, римское право поставило рядом с этим единым государством организацию свободных и независимых индивидов, отдельных и автономных в частной среде. В ходе развития этот аспект, «частное право», возвышался на все более значительное место.

Правда, среди причин быстрого усвоения римского права светскими вождями периода Реформации было то, что они видели в классической концепции единого госу­дарства удобное оружие в борьбе с корпоративными объединениями в их собственном обществе, с которым они находились в конфликте, в особенности с феодальными корпорациями и церковью. Но в своеобразных условиях тогдашней религиозной ситуации не смогла не приобрести большого влияния и другая сторона жесткого дуализма римского права — концепция общества свободных и независимых «некооперированных» индивидов. Чем больше политическая власть противопоставлялась корпоративным привилегиям, тем более, в свою очередь, ей противопоставлялись права индивидов и тем более разобщенность и изолированность этих единиц-индивидов ложилась в основу мышления. Поразительно, как эти два совершенно независимых источника индивидуализма координировались друг относительно друга и связывались между собой.

Результатом влияния индивидуалистических элементов европейской культурной традиции в том аспекте, в котором они интересуют нас здесь, был акцент на дис­кретность (разобщенность) отдельных индивидов, составляющих общество, в особенности в том, что касается их Целей. Все это препятствовало созданию некоторых наиболее важных предпосылок теории действия, связанных с проблемой интеграции целей в системе, состоящей из множества акторов. Преобладала скорее тенденция к сосредоточению внимания на анализе единичного акта как такового, в результате чего из поля зрения выпадали связи между целями отдельных акторов в системе или же, когда их все-таки рассматривали, упор делался на их разобщенность и отсутствие интеграции. Теперь можно подойти к элементу того варианта теоретической системы действия, который имеет для нас особый интерес, а именно к определению особенностей нормативного элемента связи цели со средствами в единичном акте. Тот способ мышления, о котором мы сейчас ведем речь, уделяет особое внимание одному из типов такой связи, который можно назвать «рациональной нормой эффективности». Следовательно, вторая отличительная особенность описываемой системы взглядов (первая была названа «атомизмом») определяется важностью места, которое в ней занимает проблема «рациональности» действия. Было бы правильно говорить о «рационализме» всего этого течения в целом, так как большая часть входящих в него направлений, характеризуется как раз своим стремлением минимизировать роль рациональных норм. Но несмотря на расхождения взглядов относительно конкретной роли рациональности, все эти направления опирались на общий для них критерий рациональности, и — что столь же важно — не пользовались какими бы то ни было другими позитивными концепциями относительно нормативных элементов, управляющих связью средств с целями. Отклонение от рациональной нормы описывалось такими негативными терминами как «иррациональное » и «нерациональное ». По мере разработки и усовершенствования этого систематического подхода, термины эти, как будет показано ниже, приобрели совершенно особый смысл, но пока нам важен тот факт, что внимание ученых было сосредоточено именно на этом особом типе норм.

Мы не будем пытаться дать здесь исчерпывающий исторический анализ тех влияний, которые определили такую именно сосредоточенность интереса. Следует указать, однако, на три из них. Во-первых, совершенно очевидно, уже обыденная жизнь дает солидные основания для того, чтобы приписывать рациональности в действии очень большое значение. Все мы заняты разнообразными практическими видами деятельности, где многое зависит от «правильного» выбора соответствующих средств достижения наших целей, где выбор в пределах знаний, имеющих распространение в данное время и в данном месте, основывается на нашем проверенном эмпирически знании внутренней связи между используемыми нами средствами и реализацией нашей цели. Любое общество, очевидно, обладает значительным набором технических процедур, основанных на такого рода познаниях. Хотя это не решает вопроса о том, почему другие виды человеческой практики, возможно столь же распространенные, но не обладающие столь же очевидной внутренней связью средств с целями, не послужили этим ученым моделью или типичным случаем, нельзя отрицать, что рациональная практика действительно присутствует во всех системах человеческого действия. Наиболее значительным классом конкретных действий, выпавшим из поля зрения рационалистов, оказались действия «ритуальные». Дело в том, что оба составляющих наше культурное наследие течения, которые мы описали выше, весьма враждебно относятся к ритуалу и, следовательно, имеют тенденцию преуменьшать его значение. Что касается про­тестантизма, то он энергично выступил против ритуализ-ма католической церкви. Ритуалы почти всех видов были им запрещены как суеверие, которое вообще может су­ществовать только благодаря невежеству и извращенности людей и ни в коем случае не является естественным и полезным. Это, конечно, соответствовало общественному строю, в котором монастыри с их приверженностью к ритуалам утратили свой авторитет, и по тем или иным причинам люди стали в основном направлять свою энергию на практические дела своей мирской жизни. Гуманистический же элемент нашей традиции был отмечен сильной рационалистической направленностью, унаследованной от античного мира, в котором на суеверия смотрели так же недоброжелательно. Негативная оценка ритуала — это один из немногих пунктов, в которых существовало полное согласие между пуританами и людьми гуманистического Возрождения.

Каковы бы ни были влияния, способствовавшие тому, что проблема рационального действия попала в центр внимания, несомненно, что на формулировку этой проблемы в социальных науках решающее влияние оказал факт возникновения науки современного типа, в особенности естествознания. По мере ослабления интереса к религии наука и связанные с нею философские проблемы стали главной сферой умственной деятельности с уклоном в систематическое теоретизирование. И на науку стали смотреть как на самое характерное достижение рационального человеческого разума. Такое сильное интеллектуальное влияние не могло не оставить отпечатка на пластической структуре социальной мысли на раннем этапе ее формирования.

Главенствующее место науки в интеллектуальном климате того времени оказалось одной из главных причин особого интереса социальных мыслителей к проблеме рациональности действия, и одновременно оно же служило главным материалом, от которого отправлялись при формулировании самой нормы рациональности. Какова бы ни была в этом роль обыденного опыта для огромного большинства попыток сформулировать на достаточно уточненном уровне понятие рациональности, общей была точка зрения, что действие рационально в той мере, в которой его можно понимать в качестве управляемого со стороны актора при помощи научного или, по крайней мере, принимаемого за научное знания условий той ситуации, в которой он находится.

Простейшее и наиболее распространенное понимание рациональности — это то, которое очерчивает определенный тип нормы связи средств с целью, понимая цель как данную и не исследуя ее рациональность или «обоснованность». Его можно сформулировать таким образом.

Действие рационально в той мере, в которой оно преследует цели, достигаемые в условиях данной ситуации и при помощи наиболее подходящих средств, которыми располагает актор. «Наиболее подходящими» считаются средства, оцениваемые с точки зрения критериев, устанавливаемых и верифицируемых позитивной эмпирической наукой.

Поскольку наука — наиболее типичный пример возможностей рационального разума, то и описываемый здесь подход принимал форму аналогии между ученым-исследователем и актором в его повседневной деятельности. Он исходит из представления об акторе как о субъекте, которому известны факты той ситуации, в ко­торой он действует, т.е. условия, необходимые для реализации его целей, и средства, имеющиеся в его распоряжении. Применительно к связи между средствами и целью речь идет, по сути, о точном предсказании потенциальных последствий различных способов изменения ситуации (путем использования различных средств) и, следо­вательно, об их выборе. Если отвлечься от вопросов о выборе целей и от вопросов, связанных с усилиями, — т.е. о тех областях, в которых действие есть нечто большее, нежели автоматическое следствие знания, — то там, где критерий рациональности вообще применим, нетрудно представить себе актора чем-то подобным ученому, действие которого в основном обусловлено его знаниями, в той степени, в которой действительный ход действия актора согласуется с ожиданиями наблюдателя, который, как выразился Парето, "обладает более широким знанием обстоятельств".

То, что мы представили здесь, есть — с некоторыми отступлениями, касающимися их происхождения, — две главные особенности теоретической системы, основанной на понятии «действие», которая и будет предметом нашего рассмотрения в начале работы. Это теория, являющаяся по преимуществу атомистической в указанном выше смысле этого слова, использует в качестве единицы системы действия, которой она занимается, «рациональный единичный акт». Нет никакой необходимости рассматривать здесь все особенности этой единицы как таковой; наступило время обратиться к вопросу о том, как из этих единиц конструируются системы, и рассмотреть некоторые свойства этих систем.

Рациональный единичный акт, который мы описали, — несущественно, мнимо или действительно рациональный — является конкретной единицей конкретных систем действия. Это единица, которая в рамках общей схемы действия получается посредством максимизации важного свойства единичных актов — рациональности. Если предположить, что конкретная система в целом состоит только из таких единиц, мы получим картину системы полностью рационального действия. Это простейший и наиболее очевидный способ использования данной концептуальной схемы - предположение, часто сделанное наивно, без всякого учета вытекающих отсюда следствий, что конкретные системы действия, если их исследовать, окажутся просто агрегатами таких рациональных единичных актов. Но даже и здесь могут возникнуть, как мы увидим в следующей главе, некоторые трудности. Но пока мы должны ограничиться общими проблемами, связанными с вопросом об отношении такой концептуальной схемы с конкретной действительностью.

Указанное выше представление включает в себя некоторые очень важные следствия. Если конкретную систему рассматривать как систему, которая поддается анализу исключительно в рациональных единицах действия, то отсюда следует, что, хотя представление о действии, как о состоящем в движении к осуществлению целей, яв­ляется для этой схемы фундаментальным, в ней нет ничего, что бы объясняло соотношение целей друг с другом. Иными словами, она объясняет только характер отношения между целью и средствами. Если концептуальная схема не является сознательно «абстрактной », а претендует на то, чтобы точно описывать конкретную действительность, по крайней мере в той степени, в которой последняя является «важной», то этот пробел весьма существенен. Ибо невозможность сказать что-либо позитивное относительно связи целей между собой может означать только одно, а именно, что существенных связей между ними не существует, т.е. что цели случайны в статистическом смысле этого слова. Посредством этого имплицитного вывода, а не посредством какой бы то ни было положительно сформулированной теоремы, и сформи­ровалась последняя, определяющая особенность рассматриваемой системы — противоположность целей действия (по крайней мере, его конечных целей). Хотя это положение редко формулируется явно, тем не менее оно, как мы увидим, имплицитно присутствует как одна из логических посылок, на которых основывается вся теоре­тическая структура.

Теоретическая система действия, которая характеризуется этими четырьмя особенностями: атомизмом, рациональностью, эмпиризмом и постулатом произвольности целей — в данной работе будет называться утилитарной системой социальной теории. Этот термин,как и большинство терминов такого рода, отчасти совпадает, отчасти же расходится с общепринятым употреблением этого слова. К сожалению, в самом общепринятом употреблении существуют расхождения и приходится делать выбор. Однако то, что было нами описано выше, представляет собою логическую основу исторического комплекса идей, обычно называемого утилитаризмом, хотя с этим названием в разное время связывали и некоторые другие доктрины, отчасти совпадающие с вышеописанной, отчасти нет. Выбор, сделанный нами, основывается прежде всего на том, что наиболее последовательно логические следствия, указанные выше, были разработаны современной экономической доктриной полезности (утилитарности). При том, что они нуждаются во всевозможных поправках, связанных с помещением их в более широкую теоретическую схему, принимающую во внимание также и другие элементы, элементы полезности человеческого действия, как мы увидим ниже, на самом деле были элементами, к правильной оценке которых ближе всех подошла именно утилитарная теория в вышеуказанном смысле.

Позитивистская теория действия

Мы установили, что развитие современной науки было одним из основных факторов, определявших возникновение одной из главных особенностей утилитарной системы — фокусировке ее внимания на проблеме рациональности. Воздействие того же самого влияния можно проследить и на более глубоком уровне, включающем более широкий круг проблем в связи с вопросом, который нам теперь предстоит рассмотреть, — это вопрос о свойствах систем действия в целом.

Мы констатировали уже, что в сочетании с эмпирической точкой зрения на отношение теории к конкретной действительности, неспособность утилитаризма объяснить связи целей друг с другом приводит к имплицитному выводу, что между ними нет таких связей, которые имели бы значение для логической структуры данной теории. Другими словами, по отношению к соображениям, обуславливающим рациональный выбор средств, что является центром теоретического интереса в этой схеме, цели можно полагать произвольными. Сосредоточение теоретического интереса на отношении науки к рациональному действию и неспособность эксплицитно рассмотреть другие элементы приводят к дальнейшим следствиям, характерным для более широкой замкнутой теоретической системы, по отношению к которой утилитарная система может рассматриваться как подсистема. Легче всего обнаружить это в связи с субъективной точкой зрения, которая повсюду является решающей для задач схемы действия. Начав с утилитаристских способов рассмотрения, мы видим, что актор мыслится как имеющий некоторое рациональное научное знание о ситуации, в которой он действует. Но в то же время можно с вескими основаниями предположить, что знание это настолько ограничено, что на его основе действие не может быть полностью и адекватно детерминировано, если учесть, что в терминах утилитаристов знание иррелеван-тно выбору целей. Поэтому тот факт, что не существует альтернативного критерия выбора как целей, так и средств, толкает эту систему, с ее стремлением к логической замкнутости, к негативному понятию произвольности целей. Следовательно, с точки зрения актора, научно верифицируемое знание ситуации, в которой он действует, становится в системе действия единственной существенной опорой его ориентации. Только оно одно делает его действие упорядоченным и разумным, а не просто реакцией на «бессмысленные» силы, воздействующие на него. Напомним, что актор рассматривается здесь так, как если бы он был ученым-исследователем. Это переносит центр тяжести на когнитивные элементы в субъективном аспекте действия. Особенность точки зрения, о которой мы сейчас говорим, заключается в том, что она исходит явно или неявно (чаще всего неявно) из представления, что позитивная наука - это единственно возможная существенная когнитивная связь человека с внешней (существующей вне) действительностью, разумеется, имея в виду человека как актора. В той мере, в какой делается такое заключение или такое представление присутствует как посылка, система социальной теории может быть названа «позитивистской ». С этой точки зрения, утилитаризм, как он был определен нами выше, является истинно позитивистской системой, но ни в коем случае не единственно возможной. Напротив, возможны отклонения от него в самых разных направлениях, но все же в рамках позитивизма.

Можно утверждать, что одно из главных направлений западноевропейской социальной мысли со времени ее освобождения от религии примерно в начале XVII века — это именно позитивизм в данном смысле слова. В XVIII веке элементы, выработанные этим позитивистским направлением, часто и широко вступали в синтез с Другими направлениями, так что вряд ли можно назвать сложившуюся тогда систему полностью позитивистской. Однако в течение XIX века существовала в общем все Усиливающаяся тенденция к выделению таких элементов и к созданию из них замкнутой системы, которая приобретала все более и более позитивистский характер. Все более отчетливым становится отделение этой тенденции мысли, которая наиболее заметной была в Германии, но характерна также для всей европейской культуры, — от «идеалистической» традиции. Можно с уверенностью сказать, что, во-первых, в течение XIX века эти два направления все более четко дифференцировались, что, во-вторых, в странах западной цивилизации позитивистское направление до последнего времени сохраняло доминирующую роль. Позитивистская система существует во множестве вариантов, некоторые из них мы будем рассматривать в следующей главе, но все они находятся внутри одной и той же широкой концептуальной схемы.

Главное значение рассматриваемого нами движения мысли, которое подробно прослеживается во второй части данной работы, заключается в прослеживании эволюции мысли к радикально отличной от подсистемы этой широкой концептуальной схемы подсистеме, которую можно назвать «волюнтаристской» теорией действия. Для того, чтобы отчетливо представить себе значение и характер этого изменения, важно иметь перед собой ясную картину всех основных ответвлений предшествующей ей системы, поскольку эта система в определенной степени еще владела умами первых трех ученых, работы которых мы здесь будем анализировать. Это оправдывает столь пространные вводные разделы, которые в следующей (третьей) гла-ве будут дополнены большим историческим очерком, посвященным позитивистскому направлению в социальных науках. Этот очерк дается для того, чтобы подробнейшим образом ознакомить читателя со структурой и разновидностями этого способа мышления. Не представив себе различных потенций указанной доктрины, возможных внутри одной и той же общей логической схемы, и не ощутив конкретных черт ее проявления, что может быть достигнуто только путем прослеживания ее реального развития как одной из школ общественной мысли, было бы трудно воспринять многое из основной части работы.

Но прежде чем перейти к более детальному историческому очерку, необходимо несколько глубже проанализировать структуру позитивистской теории для того, чтобы завершить общее описание этой схемы. Утилитаристская разновидность позитивизма не только представляет собой исторически первый этап развития позитивистской системы, но и может служить удобной отправной точкой для анализа логических альтернатив, заложенных внутри этой более широкой системы. Если считать атомизм рационального единичного акта наиболее характерной особенностью утилитаризма, то совершенно очевидно, что существует два основных направления, в которых может происходить отклонение от утилитаристской основы: в вопросе о статусе целей действия, с одной стороны, и в вопросе о статусе свойства рациональности — с другой. В том и в другом направлениях позитивистская схема накладывает некоторые ограничения на то, какие виды отклонений могут считаться логически приемлемыми. Но и в том и в другом направлениях эти приемлемые для позитивизма альтернативы утилитаризму не исчер­пывают логических возможностей, открываемых более общей схемой действия. Действительно, дальнейшее движение от позитивистской точки зрения заключается именно во вскрытии этих возможностей, которые вполне совместимы с общей схемой действия, но требуют отказа от ее позитивистского варианта. Однако вначале мы опишем только те альтернативы, которые сохраняют возможность остаться в рамках позитивистских воззрений.

Начнем со статуса целей в утилитаристской схеме. Здесь существенным и необходимым является различение между целями в аналитическом смысле и элементами действия, принадлежащими к ситуации. В соответствии с волюнтаризмом христианских традиций реальность деятельностных потенций актора никогда не подвергалась сомнению. Позитивистский элемент заключается только в имплицитной посылке, что цели сле-Аует принимать как данные не только в эвристическом смысле для некоторых аналитических целей, но и исходя из эмпирической реальности, и следовательно, пола­гать, что они случайны по отношению к связи цели-средства и ее центральному компоненту — знанию актором своей ситуации. Только таким образом можно сохранить их аналитическую независимость, оставаясь на позициях утилитарной схемы. Но что произойдет, если поставить под вопрос это положение, не отказавшись при этом от позитивистской основы? И оно действительно оказалось под вопросом, так как едва ли могло удовлетворять науку в течение достаточно долгого периода времени. По сути, это положение означало установление предела научному способу рассмотрения, а наука всегда отказывалась мириться с такими ограничениями, в особенности, если они выдвигаются произвольно и априори.

На позитивистской основе существовал единственно возможный путь избежать этого нежелательного ограничения. Если цели не случайны, то только потому, что актор имеет возможность выбирать их на основе научного знания некоторой эмпирической реальности. Но из этого принципа логически следует, что цели ассимилируются ситуацией действия, а это уничтожает их аналитическую независимость, столь существенную для утилитарной точки зрения. Эмпирическое знание будущего положения вещей можно представить себе только как предсказанное на основе знания настоящего и прошлого. Таким образом, действие представляется целиком детерминированным его условиями, так как, если цели не независимы, то различение условий и средств становится бессмысленным. Действие превращается в процесс рациональной адаптации к этим условиям. Активная роль актора сводится к пониманию им своей ситуации и к предсказанию ее дальнейшего развития. Действительно, становится совершенно непонятным, что же является функцией такого рационального процесса и как возможно, чтобы актор вообще ошибался, если ничто не детерминирует его действия кроме знания и условий, данных ему в этом знании.

Таким образом, в отношении статуса целей позитивистская теория столкнулась с «утилитаристской дилеммой ». То есть либо активная способность актора выбирать цели является независимым фактором действия, а целевой компонент — произволен12; либо предположение о произвольности целей отвергается, но тогда исчезает их независимость и они поглощаются условиями ситуации, т.е. элементами, которые можно анализировать в терминах несубъективных категорий, главным образом13 в категориях наследственности и среды, которые сложились в биологической теории. Эта утилитарная дилемма имеет решающее значение для понимания теорий тех ученых, которыми мы занимаемся во второй части книги. «Радикальный рационалистический позитивизм»14 в этом случае является крайним случаем, когда утилитаризм, как мы его здесь определили, исчезает вообще и действие становится зависимым только от условий. Именно отказ принять обе точки зрения, заключенные в этой дилемме, и составляет отход от позитивизма в этом вопросе, который осуществили теоретики, анализируемые нами во второй части книги.

12 Это воистину невозможная точка зрения, так как не может быть никакого выбора между произвольными целями.

13 См. ниже Примечание В к этой главе о статусе этих понятий в их связи с теорией действия.

14 Пользоваться термином «рационалистический» в данном случае небезопасно, но, кажется, лучшего термина все равно нет. Он не означает рационализм в том смысле, который часто придают этому слову в психологии, имея в виду соотношение рационального и иррационального факторов при определении направления действия. Он скорее подразумевает использование рациональной методологической схемы позитивной науки в анализе действия с субъективной точки зрения. В этом последнем смысле рационалистический полюс — это точка зрения, утверждающая, что все существенные элементы действий могут, с субъективной точки зрения, быть втиснуты в эту схему, т.е. представляются актору либо как верифицируемые данные о его ситуации, либо как логически противоречивые умозаключения о связях между этими данными. Эти два понимания термина «рационалистический» ни в коем случае нельзя считать не связанными друг с другом, но тем не менее важно и различать их. Дюркгейма, например, часто

обвиняют в скатывании к наивному рационализму в первом смысле слова, в то время как в действительности такое впечатление создается из-за того, что он оперирует рационалистической схемой во втором смысле, т.е. на Раннем этапе своего развития он — радикальный позитивист своеобразного типа.

Другая проблема касается статуса норм рациональности. Здесь, как уже было указано выше, утилитарная точка зрения представляет собою крайний случай, в котором рациональность максимизируется. В этом случае знание актором ситуации представлено, если и не как полное в любом конечном смысле этого слова, то тем не менее как совершенно адекватное15 для реализации его целей. Отклонение от рациональной нормы должно ассоциироваться с недостаточной в каких-то отношениях адекватностью знания16.

15 Так, если воспользоваться самым простым примером, даже самая невежественная и не имеющая никакого отношения к науке домашняя хозяйка знает, что если варить картофель определенное время, он станет мягким, рассыпчатым и будет «готов». И поскольку это известный факт, он является вполне адекватной когнитивной основой для целей приготовления картофеля. Но тот факт, что хозяйка не знает, почему картофель становится мягким в этих обстоятельствах, — если исключить ответ типа "потому что он варится", — или в чем заключаются, биохимически говоря, изменения, происходящие в нем при превращении его из «сырого» в «готовый », совершенно иррелевантен оценке рациональности ее действия. Такое углубленное знание может быть проявлением чисто интеллектуального любопытства; но оно ни в малейшей степени не будет способствовать увеличению рациональности готовки пищи, пока на его основе не возникнет новая технология приготовления картофеля. Сам факт, что такие изменения имеют место при таких-то условиях, вполне достаточен. Точно так же, если эта хозяйка переместится в горы Перу, то она заметит, что приготовление картофеля требует там более продолжительного времени. Этого факта ей будет достаточно. И необязательно при этом знать, что это происходит потому, что с подъемом над уровнем моря точка кипения воды изменяется, что в свою очередь происходит из-за изменения атмосферного давления я т.д. Такие детальные сведения, как бы интересны и важны они ни были для научного понимания явления, не релевантны оценке рациональности действия до тех пор, пока их наличие не меняет существенным образом весь его ход.

16 За исключением предельных случаев, когда не существует поддающейся обнаружению связи между правильным знанием и ходом действия. Но этот случай не имеет в данном контексте теоретического значения.

Существенным здесь является то, что на утилитарной и вообще на позитивистской ос­нове нет другого, альтернативного типа норм, которыми можно было бы измерить такое отклонение от рациональности. Характеристика этих отклонений может быть только чисто негативной. Есть два обиходных термина, которые описывают его достаточно удовлетворительно: «невежество» и «ошибка». Любая неспособность осуществить рациональную норму вызвана каким-то одним из этих двух элементов или тем и другим вместе. Либо актор попросту не знает некоторых фактов, релевантных его действию (имеющих значение для его действия), и действует не так, как он действовал бы, зная их, либо он основывает свое действие на некоторых соображениях, которые с позиций более широкого знания были бы ошибочными. Он думает, что он знает, но на самом деле это не так.

Термины «невежество» и «ошибка» в общепринятом смысле означают просто отсутствие адекватного знания. Но у позитивистов они могут иметь и более спе­цифическую окраску. Поскольку научное знание провозглашается единственной существенно когнитивной связью человека с внешним миром, то только двумя аль­тернативными способами можно объяснить, почему актор, о котором идет речь, становится жертвой невежества или ошибки или того и другого вместе. Либо этот субъективный факт может быть следствием тех элементов в ситуации, отношение которых к действию вообще нельзя понять научным способом — когда это случайные элементы и их следует считать первичными данными, не исследуя того, откуда они взялись и почему они такие, а не иные — либо же, с другой стороны, они поддаются объяснению. Объяснение должно заключаться в том, что они существуют в силу принципиально поддающихся истолкованию факторов, которые актор либо не сумел учесть, либо учел, но неправильно. Тогда для ученого-наблюдателя есть только один возможный способ действия: «заглянуть » за субъективный опыт актора, т.е. отказаться от субъективных категорий схемы действия в пользу объективных процессов, которые можно представить себе как оказывающие влияние путем воздействия на актора, не понимающего и не осознающего, что же «в действительности» происходит.

Но одно необходимо постоянно иметь в виду. Из такого представления прямо вытекает, что, если и поскольку актору становятся известными эти элементы его дей­ствия и он приобретает способность действовать рационально по отношению к ним, это может происходить только в форме приобретения им научно обоснованного знания о них, т.е. устранения невежества и ошибок. Быть рациональным под этим углом зрения означает — буквально превратиться в исследователя по отношению к своему собственному действию. Если не иметь в виду конечные границы науки, то иррациональность окажется возможной лишь постольку, поскольку в распоряжении актора нет логически возможного набора знаний относительно человеческих сил.

Отсюда далее следует, что, если позитивистское объяснение иррациональности строится на факторах, которые пока не известны, но в принципе доступны научному познанию актора, тогда, аналитически обобщая, можно сказать, что эти факторы можно свести к категориям, которые могут быть выражены в несубъективных формулировках, т.е. в форме условий действия. Таким образом, как это ни поразительно, отказ от утилитаристской точки зрения, поскольку он не выходит за пределы позитивистской схемы, в обеих проблемах — проблеме статуса целей и проблеме норм рациональности — приводит к одному и тому же аналитическому результату: к объяснению действия в терминах конечных несубъективных условий, нередко называемых наследственностью и средой. Различие состоит только в том,каким образом интерпретируется процесс, посредством которого они оказывают влияние на действие. В одном случае это происходит через посредство рационального научного осознания актором его ситуации, в другом — без этого посредства, а через «автоматический» процесс, который, если он вообще как-то субъективно и представляется актору, то только в виде, исключающем успешную адаптацию и контроль, т.е. допускающем только ошибки при выходе за узкие пределы некой воспроизводящейся «рутины», закрепленной в привычках. Эта точка зрения может быть названа радикально-антиинтеллектуалис-тическим позитивизмом. Таким образом, утилитарная дилемма разрастается и облекается в более емкую форму. В этой форме она может быть сформулирована следующим образом: поскольку мы отказываемся от утилитарной точки зрения в одном из двух ее главных постулатов, единственная альтернатива в объяснении действия на позитивистском основании заключается в условиях ситуации действия, рассматриваемых объективно, а не субъективно. Эти условия можно практически понимать как факторы наследственности и среды в том аналитическом смысле, который придан им биологической теорией.

Главная причина того, что этого обычно не замечают, по-видимому, заключается в том, что ученые-позитивисты, как правило, имели дело с тем, что называется конкретным применением схемы действия, и не доводили своих рассуждений систематическим образом до аналитического уровня. Если бы они делали это, то вскрылись бы посылки, о которых мы говорили выше. Полученный нами поразительный результат выдвигает фундаментальную методологическую проблему. В начале этой главы мы обращали внимание читателя на то, что субъективная точка зрения является основой для той структуры концептуальной схемы, которую мы рассматриваем, т.е. для теории действия. Но на радикально позитивистском полюсе теории в ее как рационалистической, так и антиинтеллектуалистиче-ской форме, теоретическая надобность в ней исчезает. Действительно, релевантные объяснению действия всегда можно сформулировать, по крайней мере в терминах конкретной схемы действия — открыто, когда речь идет о рационализме, и скрыто, если речь идет об ан­тиинтеллектуализме, — исходя из предположения, что актору излишни субъективные категории. Следовательно, в той мере, в которой они, а также другие несубъективные категории оказываются адекватными для понимания конкретных фактов человеческого действия, научный статус схемы действия как таковой может быть поставлен под сомнение. Ее можно считать эвристическим инструментом, строительными лесами, ко­торые можно использовать для построения теории, но не более того. Построив теорию, их можно отбросить, от них можно отказаться в интересах научной простоты и элегантности17.

17 Об общем статусе несубъективных категорий в связи с теорией действия см. помещенное в конце главы Примечание В. Практически очень удобно пользоваться понятиями «наследственность» и «среда» как понятиями, объединяющими в себе все те факторы действия, которые можно сформулировать в несубъективных терминах. Но эти понятия не кладутся в основу основных определений, относящихся к конструируемой здесь теории действия, и на них не опирается ни один из важных выводов. Они исполь­зуются в качестве иллюстраций, а не для доказательств. На радикально-позитивистском полюсе, однако же, оказываются некоторые следствия такого положения вещей. Они делают схему действия, как было уже сказано выше, производной от другой схемы, грубо говоря, от биологической теории. Ясно, что последняя более фундаментальна, чем теория действия, так как она применима к конкретным явлениям, таким, как поведение одноклеточных организмов, которое невозможно описывать в субъективных терминах, поскольку в нем нельзя различить какого бы то ни было субъективного аспекта.

Как и в отношении понятия «нормативный» (см. ниже Примечание А), за рамки задач этого исследования выходит решение вопроса о том, является ли субъективный аспект в принципе онтологически «реальным», или он — производное от какой-то другой, например «биологической», реальности. Мы можем ограничиться только вопросами о том, является ли теория действия чем-то производным от известных несубъективных теоретических схем и способны ли эти схемы учесть все верифицируемые данные, которые входят в теорию действия. Можно предвидеть, что ответы будут следующими: (1) на радикально-позитивистском полюсе теория действия становится производной от несубъективных теоретических систем, в основном — биологических; (2) но можно продемонстрировать, что радикально-позитивистские варианты не могут объяснить некоторые исключительно важные факты, которые, с другой стороны, окажутся объясненными в других вариантах теории действия, например, в волюнтаристском варианте, который не сводится ни к одной из биологических теорий, здесь рассмотренных. Следовательно, мы имеем право сделать вывод, что, если вариант действия, который «работает » лучше других, оказывается несводимым ни к одной из этих биологических теорий, то пусть доказывают обратное те, кто сомневается в его независимости. Разумеется, в задачу нашей работы не может входить критический анализ всей современной биологической теории с целью разрешения этого вопроса.

Все сказанное верно, разумеется, только для «радикально-позитивистского» полюса позитивистской теории и неприменимо к последовательно проводимой утилитаристской точке зрения. Но, как мы увидим в следующих главах, где будут приведены соответству­ющие обоснования, утилитаристская система в качестве адекватного общего объяснения человеческих действий по природе своей нестабильна. Если это так, то со всей остротой встает вопрос, не была ли приверженность многих одаренных ученых к теории действия основана на заблуждении или не являлась ли она в лучшем случае этапом развития науки, в настоящее время уже благополучно пройденным. Это одно из решений дилеммы, и именно это решение, по-видимому, получило широкое признание в настоящее время. Но в данной работе будет представлено в качестве одного из главных положений иное, как бы двоякое решение, а именно: с одной стороны, признание того, что два элемента, которые мы здесь рассмотрели, — схема действия и позитивизм — несовместимы друг с другом, а с другой стороны, утверждение, в пользу которого сви­детельствуют все данные, что теория действия может быть неоценимым вкладом в социальную науку, если освободится от своих связей с позитивизмом. Задача всего дальнейшего нашего анализа состоит в том, чтобы доказать это положение, подкрепив его тщательным теоретическим рассмотрением тех последствий, которые может иметь принятие той или иной из этих альтернатив. Ибо научная теория есть то, к чему приме­нима прагматическая формула: оправдать ее можно только ее полезностью для понимания данных эмпирического опыта.

Эмпиризм

Прежде чем завершить эту главу, следует обратить внимание читателя еще на два вопроса, с которыми мы будем сталкиваться на протяжении всей работы. Описывая утилитарную систему, мы уже имели случай упомянуть, что она включает в себя то, что называется «эм-пиристским» пониманием связи между теоретической системой и конкретной действительностью. В интересах большей ясности мы посвятим здесь несколько слов общей проблеме эмпиризма и его соотношению с научной абстракцией. Термин «эмпиризм» будет применяться к системе теории в том случае, если она утверждает, что категории данной теоретической системы сами по себе адекватны для объяснения всех имеющих научное значение данных, относящихся к тому комплексу явлений, к которому она применяется. В первой главе мы констатировали, что все системы научной теории стремятся стать логически замкнутыми,и это было наглядно про­иллюстрировано на примере так называемых имплицитных следствий случайности целей в утилитарной теории. Эмпирическая точка зрения превращает логически замкнутую систему в эмпирически замкнутую. В логически замкнутой системе все утверждения, входящие в эту систему, с одной стороны взаимосвязаны в том отношении, что каждое из этих утверждений включает некоторые следствия, касающиеся других утверждений, а с другой стороны, система детерминирована в том отношении, что каждое из этих следствий находит свое выражение в других утверждениях той же самой системы. Но если эту систему саму по себе считать адекватной для объяснения всех имеющих значение конкретных фактов, известных относительно данного круга явлений, тогда эти утверждения должны полностью охватывать все эти факты и все связи между ними. Другими словами, эмпиризм превращает логический детерминизм, который присущ любой научной теории, в эмпирический детерминизм.

Хотя эмпиризм и позитивизм тесно связаны друг с другом исторически, из этого никоим образом не следует, что они логически предполагают друг друга. Учение, широко известное под названием научного материализма, по-видимому, наиболее яркий пример комбинации того и другого. Оно исходит из теоремы, что в конечном счете категории классической механики сами по себе являются адекватными научному по­ниманию действительности и что все другие системы, если они достоверны, должны в итоге сводиться18 к этим категориям. И хотя такой вывод не обязательно должен быть связан с позитивизмом, эта последняя точка зрения создает очень жесткие ограничения для возможности устранения трудностей, возникающих перед эмпириками, неважно, утилитаристами или материалистами, за счет подлинного признания роли научной аб­стракции.

18 Возможность сведения в данном случае означает, что положения одной системы могут быть преобразованы в положения другой при помощи логических (в том числе и математических) манипуляций без изменения значения важных определений переменных и связей между ними. Две системы, если одну из них можно сводить к терминам другой и наоборот, логически являются двумя альтернативами способами выражения одной и той же мысли.

В утилитаризме это проявляется весьма явственно. Мы уже показали, что системы, созданные для объяснения человеческого действия на основе позитивистских представлений, все, за исключением утилитаристского варианта схемы действия, могут в аналитическом смысле обходиться без субъективных категорий. Но эти системы находят место внутри самой утилитарной схемы19 в той мере, в какой она оказывается в состоянии сохранять свою рационалистическую основу.

19 Там, где речь идет о данных ситуации действия, термин «система » используется здесь в двух различных смыслах, которые следует прояснить. С одной стороны, он относится к совокупности логически взаимосвязанных положений, к «теоретической системе »; с другой же стороны — к совокупности эмпирически взаимосвязанных явлений, к эмпирической системе. Система первого рода — это не вовсе «нереальная» система; она не констатирует фактов в общепринятом смысле этого слова. Она просто определяет общие свойства эмпирических явлений и устанавливает общие отношения между их значениями (values). Когда теоретическая система применяется к эмпири­ческим явлениям, ее следует подкрепить данными, называемыми в просторечии фактами. Эти данные представляют специфические «значения » общих категорий, выработанных системой теории. Если только известны эмпирические данные значения одной или более переменных, то о других фактах той же самой эмпирической системы можно уже судить, пользуясь теорией. Важно отметить, что в той мере, в какой теоретическая система абстрактна, данные, необходимые для того, чтобы применить ее к эмпирической системе, распадаются на два типа, которые в естественных науках обычно называют значениями переменных и константами. То, что является константами в одной теоретической системе, превращается в значения переменных в другой. Так, в системе действия факты ситуации, в которой находится актор, поскольку они аналитически независимы от действия, являются константами. Необходимо знать их значения, для того чтобы делать какие-либо конкретные выводы, но для теории действия они не про­блемны. Факты ситуации подвергаются воздействию теории действия только в одном отношении: система координат действия требует, чтобы факты были представлены в таком виде, в котором они могли бы обнаружить свою релевантность ее проблемам, т.е. в качестве средств и условий действия, а не в качестве агрегатов атомов и клеток и пр.

Знания, которые, согласно этому взгляду, определяют направление действия, — это как раз знания внешних условий ситуации действия, т.е. по сути дела наследственных факторов и среды. Очевидно, в силу именно этих своих воззрений, наряду с некоторыми другими, утилитарная схема оказалась столь стойкой перед лицом разного рода крити­ческих выпадов. Ибо, если оставаться в рамках позитивистских воззрений, даже осознание абстрактности теории не открывает никаких новых теоретических воз­можностей. Ограничение ее эмпирического диапазона на основании ее абстрактности приводит только к тому, что в нее добавляются все новые влияющие на действие не­субъективные факторы (в последнее время главным образом в виде различных схем позитивистского антиинтеллектуализма), но они, как бы ни были они полезны для исправления некоторых эмпирических ошибок, тем не менее вносят очень мало нового в аналитический аппарат социальной теории. Именно так получается со школой теоретиков-экономистов, которые пришли к осознанию абстрактности традиционной экономической теории, но попытались просто дополнить ее, не подвергнув тщательному критическому анализу позитивистские подпорки лежащей в ее основе утилитарной точки зрения20. В то же время эмпиризм, подкрепляемый, как это наблюдалось до самого последнего времени, тем, что выдается за авторитет естественных наук, является одним из наиболее серьезных препятствий для дальнейшего развития теории. Но для преодоления этого препятствия недостаточно только освободиться от трудностей существующих в утилитарной и других позитивистских теориях, речь о которых пойдет в следующей главе.

20 См.: Parsons Т. Sociological Elements in Economic Thought («Quarterly Journal of Economics», May and August 1935), а также Parsons T. Some Reflections on the Nature and Significauce of Economics (idem, May 1934).

Индивидуализм в теории действия

Следует сказать еще несколько слов об одном из аспектов понятия «индивидуализм». Мы уже указывали, что в той мере, в какой это понятие вообще имело влияние на теорию действия, это влияние осуществлялось в основном в этическом контексте. Но в одном весьма важном смысле главное направление позитивистской социальной мысли является индивидуалистическим и в научном контексте. Эти два аспекта понятия «индивидуализм» тесно связаны, но ни в коем случае не идентичны.

Вопрос состоит в том, все ли факты, необходимые для понимания конкретных социальных систем, могут быть получены путем рассмотрения аналитически изо­лированных «индивидов» и получения прямых обобщений обнаруженных таким образом фактов, т.е. фактов, которые требуются самой общей системой координат для выражения идеи конкретной системы. Такая система атомистична, однако атомом в ней является ско­рее «индивид», нежели единичный акт. Любая теоретическая система, которая атомистична относительно составляющих ее элементов, обязательно является таковой и в отношении индивида. Следовательно, утилитарная точка, которая отмечена такого рода атомизмом, по природе своей индивидуалистична. До тех пор, пока в процессе перехода к радикальному позитивизму этот атомизм сохраняется (а он сохраняется в дос­таточно сильной степени), рассматриваемые нами разновидности радикального позитивизма также остаются индивидуалистическими.

В этом смысле все ранее выделенные элементы укладываются в индивидуалистическую модель. Совершенно очевидно, что не являются исключением и утилитаристские цели, поскольку они мыслятся как случайные по отношению к другим элементам. Знание, в той мере, в которой оно рационально, не случайно, а определяется объективной реальностью и является ее «отражением». На общем аналитическом уровне, факты, касающиеся целей единиц системы, не рассматриваются. В итоге остаются только те элементы, которые поддаются формулированию в несубъективных категориях, т.е. цели и знания, поскольку это единственные элементы утилитарной теории, которые возможно выразить в таких категориях21.

21 Элементами утилитаристского объяснения действия мы назвали случайные цели и знание ситуации актором. Следовательно, они сами включаются в последние категории, поскольку являются детерминантами этого знания. Читатель может возразить, что среди детерминант знания имеются не только внутренние свойства познаваемых явлений, но также и «способности» познающего. Каково место «разума», который представляется обязательным условием рациональности? Наличие такой способности, разумеется, необходимая предпосылка утилитаристской теории, но не более. Утилитаристская мысль не эксплицирует эту посылку и не рассматривает ее как проблематичную. Наличие ее — просто необходимое логическое основание для использования «рационалистической» схемы методологии науки при объяснении действия. Как человек обретает эту способность и может ли анализ действия в обществе пролить свет на то, разумно ли вообще или в какой степени разумно поведение людей, — эти вопросы не возникают, пока мысль не покидает границ данной схемы. То, что вопрос этот вырос в наиглавнейшие на более поздней ступени развития теории действия, — в «Социологической эпистемологии» Дюркгейма и в так называемой социологии знания в Германии, — факт весьма примечательный. Это один из основных симптомов процесса изменения социальной мысли. К подобному обсуждению данного вопроса мы вернемся позднее.

Но способ рассмотрения этих элементов связан с атомизмом единичного акта. Они включают в себя явления несубъективного окружения и природу самого актора лишь в той мере, в какой эти последние имеют отношение к достижению определенной, изолированно взятой цели. Наследственность в таком контексте обязательно индивидуальна, так как она по определению детерминирована еще до того, как индивид становится участником социальных отношений. Единственная логическая возможность найти неиндивидуалистический элемент связана с социальной средой, но эта возмож­ность исключается из-за атомистичности подхода. До тех пор, пока единственными отличиями радикального позитивизма являются отказ от концепции независимости целей и отход от нормы рациональности, радикально позитивистская разновидность теории действия также остается индивидуалистической. Группа теорий, размещающихся между утилитарной точкой зрения и двумя крайними разновидностями радикально-индиви­дуалистического позитивизма,составит главный предмет рассмотрения следующей главы.

Логически можно избежать этого индивидуализма, оставаясь на позитивистской основе. Одна из возможностей «социологического позитивизма» — «радикально-рационалистический» подход, которого придерживался Дюркгейм на раннем этапе развития его теорий, будет рассмотрен нами далее22. Этот подход имеет фактическую основу, поскольку нет причин для отрицания того, что факт объединения индивидов в коллективы приводит к последствиям, которые можно анализировать в несубъективных терминах, например, в терминах биологической теории. Но чрезвычайно важные факты, которые Дюркгейм рассматривал как образующие «социальную среду», хотя они и являются частью конкретного окружения конкретного индивида, выглядят совершенно по-другому, если их выразить в терминах теории действия. В структуре этой теории они занимают такое место, которое исключает возможность их субъективной интерпретации как элементов научно обоснованного знания, имеющегося у актора.

22 См., в частности, главу IX.

За исключением Дюркгейма и его предшественников, позитивистская традиция была в основном индивидуалистической. Она стремилась автоматически отбросить все органические и другие антииндивидуалистические теории в противоположный, «идеалистический» лагерь, что сразу ставило и их и факты, в них содержащиеся, вне закона для всех, разделяющих позитивистский взгляд на вещи. Неудивительно, что Дюркгейм в период кризиса своего социологического позитивизма склонился к определенного рода идеализму. Его колебания между этими двумя способами мышления объясняют поразительное непонимание, которое встретили его работы. «Идеализм» Дюркгейма отталкивал позитивистов, а «позитивизм» точно так же отталкивал идеалистов. Мы надеемся путем преодоления дилеммы «идеализм — позитивизм» показать путь к снятию старой оппозиции «индивид — социальное целое», или, как часто говорят, дилеммы «социальный номинализм — реализм», с которой так долго и с такой малой для себя пользой носилась социальная теория.

Примечание А: О понятии «нормативный»

Слово «нормативный » часто ассоциируется с этическими и юридическими концепциями, подходы которых, как правило, отличаются от подходов эмпирических наук. Для того чтобы свободно оперировать термином «нормативный » в научной работе, необходимо объяснить его и снабдить четкой дефиницией.

В настоящей работе термин «нормативный » будет применяться к аспекту, части или элементу системы действия в том случае, когда (и только когда) этот термин выявляет или иным способом указывает на чувство, присущее одному или нескольким акторам, будто нечто является целью само по себе, независимо от его статуса как средства для достижения какой-то другой цели, стоящей (1) перед членами коллектива, (2) перед некоторой частью членов коллектива или (3) перед коллективом как целым.

Цель (как мы определяем ее в данной работе) — это будущее положение вещей, на которое ориентировано действие, вследствие того, что оно считается желательным для актора (акторов), причем это положение вещей существенно отличается от того, которое можно было бы ожидать, если бы ситуация оказалась предоставленной самой себе, т.е. естественному действию наличных сил, и по отношению к ней не осуществлялось бы никакого активного вмешательства23.

23 Это определение специально сформулировано так, чтобы в него были включены возможные цели, возможность сохранения существующего положения вещей (с учетом его естественной динамики) и создание положения, отличного от наличной ситуации.

Норма — это вербальное описание конкретного хода действия, который, таким образом, рассматривается как желательный, в сочетании с предписанием согласовывать будущие действия с этим образцом. Пример нормы — положение: «Солдат должен повиноваться приказам своих офицеров»24.

Первое замечание, которое следует сделать, насмо-тря на его очевидность, это то, что приписывание нормативного элемента действиям акторов, которые подвергаются наблюдению, не имеет никакого нормативного значения для наблюдателя. Отношение наблюдателя может остаться чисто объективным, не связанным ни положительно, ни отрицательно с нормативными переживаниями тех, кого он наблюдает. Трудность, возникающая при попытке соблюсти этот принцип на практике в научном исследовании поведения человека, не может служить доводом против его абсолютной необходимости как части научной методологии, которую, таким образом, можно считать нормой, регулирующей научную работу.

Второе замечание состоит в том,что элементы действия, в том строгом смысле, который мы изложили, могут быть как нормативными, так и ненормативными. С другой стороны конкретные системы действия и их части никогда не бывают нормативными или ненормативными в целом, но всегда включают как те, так и другие элементы, поэтому различение обоих этих типов элементов, как правило, требует специального анализа.

24 Конкретная норма, как правило, содержит в себе не только нормативные элементы действия. Так, повиновение солдата может быть необходимым средством для достижения определенной военной цели, в общем случае — для обеспечения боеспособности воинской части. Но существуют по крайней мере два аспекта, в которых аналитически можно вскрыть нормативный элемент, включенный в такие конкретные нормы: (1) среди тех, кто «признает» эту норму, будь то офицеры, солдаты или же штатские лица, может существовать ощущение, что повиновение приказу является целью само по себе, независимо от соображений боеспособности; (2) когда ставится вопрос о том, почему же повиновение ценится как средство, это приводит к движению «вверх» по цепочке «цель—средства» (см. главу VI). В ходе такого движения анализ в итоге добирается до конечной цели, будет ли ею боеспособность ради боеспособности или же боеспособность как средство для достижения других целей, например безопасности страны. Нормативные элементы обычно включены в одну и ту же норму как одним, так и другим способом. С другой стороны, признание конкретной нормы может зависеть отчасти от ненормативных элементов, например таких, как врожденная склонность к подчинению. Конкретная норма может быть «частью» системы действия, и мы уже указывали (гл. I), что такие части можно анализировать в терминах большого многообразия элементов.

Различение нормативных и ненормативных элементов системы действия — это эмпирическое различение на том же методологическом уровне, на котором делаются подобные различения во всех науках, например, биологии, в которой различают наследственные элементы и элементы, относящиеся к среде25. В том виде, в котором различение нормативного и ненормативного используется в данной работе26, оно не является философским.

25 Эти различения напоминают друг друга в том отношении, что в обоих случаях бывает весьма трудно эмпирически точно их диагностировать.

26 Но, подобно многим другим эмпирическим различениям, обнаруживающим свою практическую полезность для науки, оно связано с некоторыми различениями философского характера, и то, что они полезны эмпирически, может иметь свои следствия на философском уровне. Однако выявление этих следствий за пределами эмпирических и теоретических проблем, представляющих интерес для данного исследования, не входит в наши задачи.

Логически исходный пункт для анализа роли нормативных элементов в человеческом действии — это признание того, что люди не просто реагируют на стимулы, но в определенном смысле стремятся согласовать свои действия со стандартами, которые считаются желательными как для самого актора, так и для других членов коллектива. Утверждение, что это — факт, подобно всем констата-циям фактов, содержит в себе концептуальную схему. Наиболее фундаментальный компонент этой схемы — то, что в данной работе называется цепочкой «цель—средства». Теория действия — в особенности волюнтаристическая — разработана и уточнена на основании этой кон­цептуальной схемы. С научной точки зрения, которой мы стремились придерживаться в данной работе, вопрос заключается только в том, «работает» ли эта концептуальная схема, т.е. возможно ли в терминах этой схемы сделать верифицируемые утверждения о фактах, которые в ходе дальнейшего анализа привели бы к обнаружению важных закономерностей. Это вовсе не исключает возможности констатировать те же самые факты в терминах других концептуальных схем, в частности и таких, которые не содер­жат нормативных элементов. Предлагавшиеся до сих пор схемы такого рода, например, бихевиористская схема, по мнению автора, гораздо менее адекватны как инструменты для констатации и анализа фактов поведения человека, чем схема действия. Но это всего лишь мнение, и в нашей работе мы не будем пытаться критически обсуждать такие альтернативные схемы или же систематическим образом сравнивать их со схемой действия по линии практического применения. Эта работа ограничивается рассмот­рением концептуальной схемы действия. Систематическое сравнение предпринимается нами здесь только относительно отдельных вариантов этой схемы. Наша задача — показать, что схема действия — это эмпирически достоверная концептуальная схема в указанном выше смысле и что в ее языке можно описывать многие поддающиеся ве­рификации факты, касающиеся поведения человека, и формулировать многие важные закономерности, объединяющие эти факты. Нормативная ориентация имеет пер­востепенное значение для схемы действия в том же смысле, что и пространство в схеме классической механики; в терминах нашей концептуальной схемы не существует иного действия, кроме стремления к соответствованию нормам, как в механике не существует иного движения, кроме изменения местоположения в пространстве. В обоих случаях вышеуказанные утверждения есть дефиниции или же логические продолжения дефиниций. Но мы считаем, что нет никакой необходимости, с точки зрения задач данной работы, даже поднимать вопрос, является ли поведение человека «действительно» ориентированным нормативно27. Ибо данная работа не ставит перед собой задачу исследовать философские вопросы, связанные с теорией действия, за исключением тех случаев, когда нам придется критиковать попытки отвергнуть ее на априорных основаниях. В своей работе мы ограничиваемся рассмотрением ее научного статуса по отношению к верифицируемам фактам.

27 То есть понятие «нормативный » для целей нашей работы определено только со стороны его места в определенной теоретической системе, а не в онтологических терминах. Это означает, что тогда его онтологический статус попадает в зависимость от статуса рассматриваемой теоретической системы в целом, что в свою очередь есть только часть еще более широкого вопроса о статусе систем научной теории, о которых можно сказать, что они «работают». Этот вопрос выходит за пределы данной работы, но несколько замечаний по этому поводу будет сделано в главе XIX.

Примечание Б: Схематический очерк системы типов в теории действия.

В данной главе и на протяжении всей работы используется довольно сложная классификация типов теоретических систем в области действия. Для того чтобы помочь читателю более ясно представить себе связь отдельных типов друг с другом, по-видимому, лучше всего дать здесь схематическое изложение этой классификации. Вероятно, удобнее всего придать различным концептуальным элементам некоторые произвольно выбранные символы, так чтобы можно было совершенно недвусмысленно выражать соответствующими формулами, какие элементы включены в теоретическую систему данного типа, а какие в ней отсутствуют. Это примечание написано не для того, чтобы его «читать», а для того, чтобы можно было пользоваться им как справочным материалом, если в основном тексте встретится затруднение, связанное с уяснением значения или взаимосвязей различных терминов, применяемых в теориях, типы которых здесь нами рассматриваются. Это тем более необходимо, так как данная классификация и терминология, используемая для ее описания, в литературе до сих пор не применялись и, следовательно, не могут быть известны читателю. Мы стремились выбирать термины, которые не отклонялись бы больше, чем это необходимо, от установившегося в литературе словоупотребления, но в таком случае, как данный, где различения, сделанные нами, сами по себе не являются общепринятыми, часто бывает невозможно найти термины, точное значение которых было бы понятно без пояснений.

Перед нами классификация подтипов теории действия. Под теорией действия здесь понимается любая теория, эмпирическим рефреном которой является конкретная система, которую можно рассматривать как состоящую из единиц, названных в нашей работе «единичными актами ». В единичный акт включаются как минимум следующие характеристики: (1) цель; (2) ситуация, разлагаемая, в свою очередь, на следующие составные части: (а) средства и (б) условия; и, наконец, (3) некоторый нормативный стандарт выбора, в соответствии с которым цель связывается с ситуацией. Очевидно, что эти категории имеют смысл только в таких терминах, которые включают в себя субъективную точку зрения, т.е. точку зрения актора. Теория, которая, подобно бихевиоризму, занимается рассмотрением человеческих существ в терминах, исключающих этот субъективный аспект, не может быть теорией действия в том смысле, как она понимается здесь.

Примем, что А — единичный акт.

Единственный акт состоит из следующих элементов.

S — ситуация. Ситуация, если ее рассматривать непосредственно в ее связи с действием, может включать в себя:

С — условия, М — средства, i — нормативные или идеальные элементы, ie — символические выражения нормативных или идеальных элементов.

Если анализировать субъективный аспект действия согласно методологическим критериям науки, ситуация и ее элементы могут субъективно представляться как Т — научно обоснованное знание, которым обладает актор. Оно, в свою очередь, содержит: F — констатацию верифицируемых фактов, L — логически правильные дедукции из F, t — элементы, которые в терминах знания, имеющегося у наблюдателя, могут быть объявлены подлежащими правильному научному определению, но на самом деле являются отклонениями от научного стандарта — их можно назвать ненаучными элементами. К последним относятся: f— утверждения, ошибочно принимаемые за факты, 1 — логически ошибочные выводы, 'g — невежественность, т.е. элементы, выявляемые объективно, но субъективно не обнаруживаемые, г — элементы, варьирующиеся произвольно относительно элементов, сформулированных как Т и t. Далее, кроме Т, в субъективном аспекте действия существуют: Е — цель (определение цели см. в предыдущем примечании) и N — стандарт выбора, связывающий Е и S.

Примем, что Z — это система действия. Rel — элементарные отношения единичных актов в системе, т.е. отношения, которые в той мере, в какой система описывается в координатах действия, логически вытекают из понятия системы, содержащей множество таких единиц. Ri — отношения, проявляющиеся в системах такой степени сложности, что единичные акты в них группируются, образуя одну или множество более широких, организованных единиц на уровне актора (индивида), но еще не обладающих свойствами, вытекающими из отношений этих индивидов друг с другом. Re — отношения, возникающие на основе связей индивидов как членов социальных групп, «коллективов». Тогда наиболее общая формула для системы действия будет:

А = S (М, проявляющиеся в T,t,r + С, проявляющиеся в T,t,r + ie, проявляющиеся в T,t,r) + Е + N (определенные через T,t,r,i или ie) + г (в другой роли, нежели та, где они являются одним из проявлений S; эта роль обозначается как ir).

Общая формула, таким образом, будет выглядеть так: Z = (А, + А2 + Аз... + Ап) + Rel + R + Rc За исключением волюнтаристической теории действия, которая возникает из анализа, предпринятого в данной работе, все системы, которые нас здесь интересуют, характеризуются одним или более ограничениями, которые имплицитно или эксплицитно урезывают эту общую формулу. Эти ограничения, заключающиеся в отрицании роли неко­торых элементов, здесь выраженных символами, могут производиться либо в анализе единичного акта, либо связей единиц в системе, либо того и другого вместе.

Позитивистская теория действия

Теория действия является позитивистской в той мере, в какой она имплицитно или эксплицитно рассматривает научно обоснованное эмпирическое знание как единственный имеющий значение для теории способ субъектинной ориентации актора на ситуацию, в которой он находится. Таким образом, значимыми субъективными элементами будут здесь либо (1) элементы обоснованного эмпирического знания Т, либо (2) элементы, содержащие отклонения от стандартов обоснованного знания в тех сферах, где такое знание со стороны актора может быть представлено как t, либо (3) элементы, по отношению к Т произвольные. Знание, в том смысле, в каком здесь используется этот термин, — это, по определению, знание ситуации прошлой, настоящей или предвидимой в будущем. Элементы, входящие в (2), можно, следовательно, интерпретировать как способы, посредством которых ситуация влияет на действие, субъективно воспринимаясь иначе, чем в форме обоснованного знания. Элементы, не представляющие собой ни обоснованного знания, ни проявлений ситуационных влияний, в позитивистской системе по определению случайны. Ситуация — это, по определению, часть «внешнего мира» актора, о котором он может получить достоверное эмпирическое знание.

Следовательно, общая формула позитивистской системы будет:

А = S (проявляющиеся субъективно в T,t,r) + E (T,t,ir) + N(T,t,ir)

Z = (Al + A2 + A3 +...+ An) + Rel + (Ri) + (Re)

Таким образом, в позитивистской системе единичный акт допускает описание в терминах, которые, игнорируя возможные случайные элементы, не имеющие существен­ного теоретического значения, могут изменяться по отношению к каждому элементу, принимая различные значения между двумя полюсами. Ситуацию можно представить либо в терминах научно адекватного знания, либо в научно не обоснованных субъективных элементах t, либо как комбинацию элементов обоих типов. То же можно сказать и о стандарте выбора, определяющем отношение средств к цели. Если цели могут вообще считаться аналитически независимым элементом, то содержание этого элемента должно быть независимым от ситуации и знания о ней. Но на одном из полюсов цели могут совершенно утратить свое значение для анализа: конкретная «цель» превращается в предвидение — правильное или ошибочное — развития ситуации в будущем. Элементарные отношения единичных актов друг к другу имеются в любой системе, однако элементы двух других категорий могут быть представлены или опущены, что в формуле обозначено скобками.

Позитивистские системы могут быть, в свою очередь, разделены на подклассы, прежде всего в зависимости от их представлений о единичном акте.

1. Радикальный позитивизм

Элементы, которые можно сформулировать только в субъективных терминах, утрачивают независимость. Конкретная цель и стандарт выбора ассимилированы си­туацией. Общая формула будет такова:

A=S(T,t,r) + E(T,t) + N(T,t).

(Формула для системы в целом та же, что приведена выше.)

Важнейшими крайними подтипами будут:

1.1. Радикально-рационалистический позитивизм

A=S (T,r) + Е (Т) + N (Т).

Все теоретически значимые элементы укладываются в рамки методологических критериев достоверного эмпирического знания.

1.2. Радикально-антиинтеллектуалистический

позитивизм

А = S (t,r) + E (t) + N (t).

Все теоретически значимые элементы можно негативно оценивать как ненаучные с точки зрения тех же самых критериев. Как в одном, так и в другом случае для произвольных элементов место остается только в ситуации (ср. дарвинистские разновидности позитивизма).

2. «Статистический» позитивизм

Этот термин в строгом смысле слова применим к любой теоретической системе, в которую входит случайный элемент. В контексте нашей работы этот вопрос имеет существенное значение только там, где понятие «случайность» выражает признание практической роли за нормативными элементами без отказа в то же время от позитивистской схемы. В единичном акте эти элементы могут иметь место только в N и Е. Следовательно, формула будет такова:

А = S (T,t,r) + E (ir,T,t) + N (ir,T,t).

Все отмеченные выше различения относятся только к единичному акту. Если принять для классификации другое основание, то им может быть не единичный акт, а характер рассматриваемой системы. Атомистическая система действия описывается в терминах только лишь единиц и их элементарных отношений:

Z = (А1 + А2 + A3 + ... + An) + Rel.

В классификации систем действия в рамках позитивизма можно выделить следующие основные типы.

1. «Индивидуалистический» позитивизм

Термин «индивидуалистический позитивизм» применяется к теории, которая пользуется либо концепцией атомистической системы, либо концепцией системы, включающей в себя только «системообразующие элементы » на уровне организации единичных актов в акторе, как единице более высокого порядка, и которая в других отношениях удовлетворяет определению позитивистской системы. Формула для этого типа такова:

Z = (А1 + А2 + A3 + ... +An) + Rel+(Ri).

2. «Социологический » позитивизм

Социологическая система — это система, которая наряду с элементами, возникающими применительно к организации единичных актов по какому-то актору, включает дополнительные отношения, возникающие из организации множества акторов в социальную систему, «коллектив». Такая система является позитивистской в той мере, в какой термины, которыми описываются составляющие ее единичные акты, являются позитивистскими. Ее формула:

Z = (А1 + А2 + A3 + .... + An) + Rel + RI + Re.

Для нашего рассмотрения имеют значение следующие типы позитивистской системы, скомбинированные из Двух вышеназванных оснований.

1. «Утилитаризм», или рационалистически-индивидуалистический позитивизм:

А = S (T,r) + E (T,ir) + N (T,ir)

Z = (Al + A2 +A3 +... + An) + Rel+(RI).

2. Радикально-рационалистический, индивидуалистический позитивизм:

A = S (T,r) + E (T) + N (T)

Z — как в предыдущем случае.

3. Радикально-антиинтеллектуалистический позитивизм:

A=S(t,r) + E(t) + N(t) Z — см. выше.

4. Радикально-рационалистический социологический позитивизм28:

A=S(T,t)1+E(T)1+N(T

Z = (Al + А2 + A3 + ... + An) + Rel + RI + Re.

28 «Т», стоящее возле букв «S» и «Е», особенно важно для нашего анализа, т.к. это «Т» раннего Дюркгейма, заключающееся в его «социальных фактах* (см. об этом в гл. IX). Социальные факты субъективно интерпретируются как факты, относящиеся к ситуации действия, которые посредством организации их в формулируемую актором эмпирически достоверную теорию направляют его действие. Однако особо подчеркиваются здесь факты «социальной среды »(social milieu). Несомненно, конкретный актор находится в конкретной среде. Но на аналитическом уровне совершенно очевидно, что многие элементы этой конкретной социальной среды можно формулировать в терминах категорий, которые, если и не «индивидуалистичны», то во всяком случае и не «социологичны», а пересекают эту дихотомию. Таковы, например, биологические элементы, входящие в конституцию индивидов. Вопрос, следовательно, заключается в том, каков же, аналитически говоря, остаток (residium) «социальных» элементов, субъективное выражение которых и есть совокупность поддающихся верификации фактов, и насколько явления, которые можно считать следствием ассоциации людей, являются на аналитическом уровне элементами «состояния сознания» акторов, а не отражениями «объективной» реальности. Теории можно придерживаться только в том случае, если кардинально важные факты, связанные с изучаемыми явлениями, укладываются в рамки этой схемы.

Волюнтаристская теория действия

Основной принцип волюнтаристской теории, в противоположность всем типам позитивистской теории, заключается в том, что методологическая схема научно обоснованного знания не может ни позитивно, ни негативно исчерпать существенные субъективные элементы действия. Поскольку субъективные элементы не могут быть представлены в качестве элементов достоверного знания, проблема не исчерпывается категориями «незнание» («невежество») и «ошибка» или функциональной зависимостью этих элементов от элементов, которые можно выразить либо в несубъективных терминах, либо произвольных по отношению к знанию.

Позитивно-волюнтаристская система включает в себя элементы нормативного характера. Радикальный позитивизм изгоняет все подобные элементы полностью, как не имеющие эмпирического референта. Утилитарная система признает их, но только в статусе произвольных целей, которые, таким образом, являются только внешними данными, используемыми при эмпирическом применении этой теоретической системы. В волюнтаристской же теории они становятся составной частью самой системы, они взаимосвязаны с другими элементами вполне определенными способами.

Волюнтаристская система ни в коей мере не отрицает важной роли элементов, связанных с условиями, и других ненормативных элементов, но рассматривает их во взаимной связи с нормативными. Общие формулы для волюнтаристской системы:

А = S (T,t,ie,r) + E (T,t,i,r,ie) + N (T,t,ie,i,r)

Z = (Al + А2 + A3 + ... + An) + Rel + Ri + Re.

Идеалистическая теория действия

В то время как теория волюнтаристского типа включает процесс взаимодействия нормативных и относящихся к условиям элементов, на идеалистическом полюсе роль элементов, связанных с условиями, сводится на нет, подобно тому как на позитивистском полюсе сводится на нет роль нормативных элементов. В идеалистической теории «действие» превращается в процесс «эманации» и «самовыражения» идеальных или нормативных факторов. Пространственно-временные явления связываются с действием только как символические «способы выражения» или «воплощения значений». Научный стандарт рациональности становится иррелевантным для субъективного аспекта действия. Схема: «средства-цель » уступает место схеме: «смысл-выражение смысла». Нормативные элементы не могут быть «условиями» действия, они могут быть только в большей или меньшей степени «интегрированы» с системой значений. Общие формулы:

А = S (ie,r) + E (i,ie,r) + N (i,ie,r).

Z — как для волюнтаристской теории.

Было бы, по-видимому, полезно попытаться построить подклассификацию различных типов волюнтаристских и идеалистических систем, как мы это сделали для позитивистской системы, но такое расчленение не имеет большого значения для нашей работы.

Примечание В: О содержании несубъективных категорий в теории действия

Одной из главных особенностей концептуальной схемы, которую мы здесь анализируем, — теории действия, — является то, что она формируется в терминах субъективных категорий, т.е. категорий, связанных с аспектами, или частями, или элементами «состояния сознания» актора. Естественно, возникает вопрос, является ли используемая таким образом субъективная точка зрения просто методологическим приемом или же она существенна для научного объяснения через схему действия изучаемых явлений. Один из выводов, следующих из данной работы, будет заключаться в том, что указанная точка зрения — нечто большее, чем методологический прием, и что некоторые из основных элементов, содержащихся в поведении человека в обществе, нельзя строго теоретически сформулировать, не привлекая для этого субъективных категорий; в противном случае нужно пользоваться совершенно отличными от теории действия концептуальными схемами. В то же время не подлежит сомнению, что некоторые элементы теории, используемые в субъективной схеме действия, могут быть выражены в терминах, не имеющих никакого отношения к состоянию сознания.

Наиболее очевидный пример этого — основная часть содержания действия, описываемого в терминах научной нормы рациональности. Действительно, поскольку такое знание не касается человеческих существ, постольку оценка научной достоверности общих понятий, содержащихся в нем, может быть проверена наблюдателем в ситуациях, не включающих в себя никаких конкретных явлений, зависящих от состояния сознания. И даже когда речь идет о знании действительного или вероятного поведения человеческих существ, а такое знание добывается посредством анализа состояния их сознания, оно может быть сведено к терминам теорий, не содержащих субъективного элемента.

Сказанное ставит вопрос о систематической классификации такого знания. Совершенно очевидно, что это знание, верифицируемое в терминах теоретических систем тех наук, которые работают с иными явлениями, нежели человеческое поведение или культура, — прежде всего в терминах физики, химии и биологии. Это не означает, что знание, управляющее действием, обязательно должно описываться в терминах, используемых компетентными представителями этих наук; необходимо лишь, чтобы его можно было верифицировать в терминах этих теорий. Кроме того, чтобы действие было рациональным, достаточно, чтобы эмпирически верные знания актора были бы адекватными в качестве знаний факторов, т.е. нет нужды в том, чтобы актор был в состоянии объяснить, почему факты, на основании которых он действует, — истинные факты.

В то же время есть много доказательств того, что факторы, формируемые этими науками, влияют на конкретное направление поведения человека через другие механизмы, нежели механизмы рационального их осознания. Каковы бы ни были эти неинтеллектуалистические каналы влияния (а их, по-видимому, много), субъективно прослеживаемые результаты действия этих факторов выступают либо как простые внешние индикаторы глубинных факторов, значение которых неизвестно, либо, в предельном случае, они вообще субъективно не осознаются. Последнее можно сказать о различных физиологических процессах.

Для практических целей удобно, по-видимому, суммировать роль элементов действия, допускающих несубъективную формулировку в категориях наследственности и среды в биологическом смысле. Мы уже отмечали, что это — аналитическое различение, не совпадающее с различением конкретного организма и конкретной среды. Кроме того, ни наследственность, ни среда не являются конечными аналитическими категориями для классификации научных аналитических систем. То, что относят к среде при анализе любого класса биологических организмов, имеет свои химические, физические и биологические аспекты. Точно так же, несмотря на то, что анализ действительных механизмов наследственности пока еще остается на сравнительно элементарном аналитическом уровне, есть основания для уверенности в том, что эти механизмы окажутся подвластными анализу в терминах всех трех названных выше общетеоретических систем.

Но одна из наиболее фундаментальных единиц всех социальных систем конкретного действия — это единица, которую можно назвать «индивидом». В ее особом значении в систематической теории действия, в том смысле, в каком она представлена в данном исследовании, эта единица выступает в виде «актора», что, разумеется, есть абстракция. Но нам известно, что все акторы в качестве единиц характеризуются связью с собственными организмами. То есть в реальности не может быть актора, который бы не был в то же самое время (в другом своем аспекте) живым организмом. Кроме того, факты свидетельствуют о том, что при синтетическом подходе в общей биологии физико-химические аспекты конкретного явления принимаются во внимание примерно так же, как и в теории действия принимаются во внимание упомянутые несубъективные элементы, влияющие на конкретное действие через знание и другими способами. Поэтому представляется полезным воспользоваться общей формулой для выражения роли этих элементов этой парой понятий, которые представляют собой, пожалуй, наибо­лее общие категории биологической теории, так как именно биологический аспект, видимо, наиболее непосредственно влияет на действие этой конкретной единицы-индивида в том, что касается ее действия. Но из того, что такое представление удобно для многих целей, не нужно делать вывода, что наше исследование вторгается в тонкости и спорные проблемы биологической теории. Оказалось возможным (см. выше Примечание Б) определить все основные типы теории действия, которые мы здесь использовали, не ссылаясь на наследственность и среду. Они не играют существенной роли в главном теоретическом основании исследования, они скорее служат для прояснения и уточнения наших представлений, когда появляется необходимость выйти за жесткие рамки систематической теории действия в некоторые смежные области. Главные линии разграничения проводятся нами между субъективными и несубъективными категориями, а внутри субъективных — между теми, которые можно, и теми, которые нельзя сформулировать в несубъективных терминах. Любая дальнейшая дифференциация или классификация внутри категорий, которые поддаются формулировке в несубъективных терминах, — это уже вопрос, который, строго говоря, выходит за рамки действия.

Следует, однако, обратить внимание на один момент, который может вызывать беспокойство у читателя. Во всех разновидностях того направления мысли, которое мы называем индивидуалистическим позитивизмом в теории действия, один из главных подтипов обозначен как радикальный позитивистский антиинтеллектуализм. Он означает, в общем, биологизацию человеческого действия До такой степени, что эта теория становится, по сути дела, прикладной биологией. Эта тенденция столь сильна, что биологические факторы в социальном действии стало принято рассматривать как по природе своей неизменно индивидуалистические. Однако эта точка зрения, по-видимому, не получает эмпирического подтверждения. Напротив, имеющиеся в наличии данные не оставляют сомнения в том, что на уровне животной жизни, где неприменимы субъективные категории теории действия, свойства коллективов, включающих множество организмов, ни в коем случае нельзя выводить посредством прямого обобщения из свойств аналитически выделенных индивидуальных организмов. Это особенно явно, если говорить о «социальных» животных — таких, как муравьи. Но если это так, то тем более нет оснований полагать, что такие же системообразующие элементы системы не действуют на биологическом уровне в человеческих обществах. Совершенно не оправдан постулат о том, что все биологические элементы в человеческом поведении обязательно должны быть индивидуалистическими или, напротив, что все элементы, поддающиеся только субъективной формулировке, обязательно должны быть только социологическими.

Первое заблуждение было свойственно многим индивидуалистическим позитивистам, второе, как будет показано, — Дюркгейму.

Примечание Г: О соотношении биологического и психологического

Читая предыдущую главу, можно было отметить, что в ней не предпринималось попытки определить место психологических факторов в схеме позитивистской социальной теории. Решение этой проблемы связано с трудностями. Так как выходит, что в той мере, в которой человеческое поведение независимо от факторов ситуации, в которой оно осуществляется, элементы, его объясняющие, должны либо быть утилитаристского типа, либо вовсе выпадать из схемы индивидуалистической теории в каузальном смысле. В этих условиях психологический фактор по необходимости воспринимается как связанный с наследственностью, что равносильно его полному устранению из схемы. Ибо, таким образом, наследственность целиком принадлежит биологии.

По-видимому, проблема не так проста, как это кажется. Здесь логически возможны две точки зрения. Одна из них — редукционистская доктрина, более всего известная в своей материалистической форме. В монистических терминах этой доктрины данная проблема исчезает, так как здесь единственно пригодной для целей объяснения признается только одна концептуальная схема, а именно — схема физического мира. Тем самым и биология, и психология превращаются попросту в сферы применения этих конечных принципов физического мира к особым группам факторов. Такая точка зрения наиболее последовательно проводится бихевиористами.

С другой стороны, возможен подход с позиций системообразуемых качеств или другие нередуционистские подходы. На основании этих подходов появляется возможность различить два ряда элементов, действующих через наследственность. Это различение лучше всего можно проиллюстрировать двумя различными способами рассмотрения одного и того же конкретного объекта исследования.

В той мере, в которой организм структурно анализируется на биологическом уровне, он разлагается на части в анатомическом смысле слова. То есть частями здесь являются единицы, размещенные в пространстве, — органы, ткани, клетки. Их структурные взаимосвязи — это связи в пространстве. Один орган может быть расположен «рядом», «сверху», «справа» и т.д. по отношению к другому. Наоборот, исходная точка для психологического анализа — это виды поведения организма как целого. Поскольку единицы, выделяемые в этих видах поведения, структурно анализируются на психологическом уровне — это уже не физические части, и описываются они в терминах непространственных категорий. Совершенно абсурдно задавать вопрос: расположен ли сексуальный инстинкт выше интеллекта, или эмоции страха — слева от эмоции симпатии? Разумеется, про эти два типа анализа нельзя сказать, что они не связаны друг с другом, поскольку как тот, так и другой применимы к одному и тому же конкретному явлению эмпирического мира. Тем не менее, это еще не повод для того, чтобы полностью сводить их один к другому.

Другой способ рассмотрения находится в иной плоскости. Действительно, биологический уровень анализа включает телеологические элементы. Их предполагает уже само по себе понятие организма. Но это — телеологические элементы такого характера, которые не предполагают субъективного референта, хотя они и включают понятие организма как сущности в некоторой степени активной, действующей, а не просто отражающей условия, в коих она существует. Психологическое знание, в отличие от биологического, — это знание «сознания», а не просто поведения. Это не значит, что данные психологии ограничиваются интроспекцией; это означает только, что в ее интерпретации наблюдений, например, поведения, лингвистических и других форм выражения, должны быть использованы понятия, определение которых включает также субъективные категории, как «цель», «знания», «ощущения», «чувства» и пр.

Эти субъективные категории не имеют смысла на биологическом уровне именно потому, что они несводимы к пространственным координатам. Когда мы мыслим в биологических терминах, то мы имеем дело с условиями субъективного аспекта человеческого действия, с условиями, которые являются необходимыми, но не достаточными. Поскольку конкретный развившийся организм обусловлен своей наследственной конституцией, по-видимому глупо отрицать, что его «умственные особенности » точно так же зависят от наследственности, как и анатомическая структура. Иначе рассуждая, тот факт, что умственные особенности отчасти могут передаваться по наследству, вовсе не доказательство, что они сводимы в этом отношении к биологическим категориям. Наследственность — это конкретная категория; биологическая же теория — это система аналитических понятий.

Следовательно,термины «наследственность» и «среда», посредством которых суммируются точки зрения анализа действия, это радикально-позитивистские факторы; они должны приниматься как термины, включающие биологические и психологические элементы29.

29 В главе III будет показано, что для позитивистской системы определение терминов «наследственность» и «среда», в том виде, как мы изложили их выше, тем не менее остается верным.

Этот вывод сохраняет силу независимо от того, принимается ли в качестве основной позитивистская точка зрения или же нет, с одной весьма важной оговоркой. В строго позитивистской схеме теории единственное место для субъективного референта — это утилитарный элемент, по крайней мере, в другом, нежели эпи-феноменальный, статусе. Утилитарная точка зрения по природе своей нестабильна, она имеет постоянную тен­денцию превращаться в радикальный позитивизм. Тенденцией этого превращения, в свою очередь, является устранение субъективного референта, что логически приводит к бихевиоризму. А этот последний стремится свести психологическое рассмотрение к биологическому.

В этом, по-видимому, и скрывается источник трудности, которая и побудила нас написать это примечание. Можно осмелиться высказать по этому поводу мнение, что устойчивое место психологии в списке аналитических наук, занимающихся человеческим действием, невозможно совместить со строго позитивистской методоло­гией. Она имеет дело с такими элементами человеческой природы, посредством которых биологическая наследственность человека связана с его намерениями, целями, чувствами. Если эти субъективные элементы устранить, как это делает радикальный позитивизм, излишними становятся также элементы, связывающие их с биологической наследственностью. Вопроса о классификации наук мы еще коснемся в общих чертах в конце данной работы.