!!Экзамен зачет 2023 год / Дювернуа_Н.Л._Чтения по гражданскому праву. Т. 1 _Учение_о_лице

договорно-обязательственного отношения.

Наше заключение такое - в институтах имущественных это пора господства вещного права и материального строения обязательственных форм. Ее черты знакомы нам отчасти из национальной римской системы, когда, так же как здесь, идея обязательства не обособилась от права вещного. Но там, в ту пору в Риме, мы имели все же одинаковые и известные нормы права для всех правоспособных и обособленное от права публичного право частное. Здесь нет ни этого обособления, ни этого равенства лиц, ни этой известности норм. Право публичное и частное тесно соприкасаются в бесчисленных союзных формах, и вместо начал равенства перед общим законом мы видим начало господства одних кругов лиц, вышестоящих, над другими, нижестоящими, зависимыми от первых и в публичном, и в частном праве одинаково.

Вподробностях противоположение институтов вещного и договорного права римского и германского мы сделаем в своем месте, при изучении отдельных институтов цивильной системы.

Историки германского права отмечают, как переходные признаки от этих условий быта к новым, явления экономические. Вам известны из политической экономии противоположения понятий хозяйства натурального и денежного. Именно этой экономической метаморфозой знаменуется переход от форм средневекового юридического быта к новому. Натурально, явление это не обнимает быстро всех сторон старого быта. Раньше всего признаки изменившихся условий появляются в строе городской жизни. На крестьянском землевладении долго еще продолжала лежать и удержалась в Германии до наших дней тяжесть сеньориальных притязаний; между тем в городах процесс освобождения и очищения недвижимостей от тягости сеньориальных притязаний, в особенности на застроенную городским классом землю, начинается очень рано. Владельцы городской недвижимости, люди торгового и ремесленного класса, энергичнее крестьянского класса выбились из-под зависимых титулов землевладения на путь чистой, свободной частной собственности на землю. Новые экономические условия открывали им возможность путем выкупа, сперва за постоянную денежную ренту, а потом погашением этой ренты, прийти в положение отдельного и исключительного обладания недвижимостями на чисто частном праве.

Итак, с помощью договорных обязательств, обязательств денежных в особенности, разлагаются старые формы общности обладания недвижимостью. Оборот с деньгами разрывал старые узы зависимости, господства экономического, еще вернее, хотя и не столь быстро, чем порох разрушал феодальные замки, и успехи знания и печати - господство старых духовных корпораций, противодействовавших прежде столь смело развитию светской власти.

Это знамение нового государства и нового права.

Вэкономическом и юридическом смысле мы видели подобное явление в истории права римского, где идея договорного обязательства разложила исключительное господство типа вещных правоотношений, выразилась в образовании пекуниарной кондемнации (condemnatio pecuniaria) и открыла, таким образом, путь свободному развитию системы цивильных институтов позднейшей

эпохи (выше. с. 66).

В политической жизни немецкой нации надлежит заметить очень характерное для последующей истории немецкого права ослабление центральной имперской власти в ту самую пору, когда во Франции власть королевская, несомненно, окрепла. Власть императора была до крайности стеснена необходимостью согласия имперского сейма, состоявшего из 3-х коллегий (курфюрстов, имперских князей и городов), по всем важным государственным вопросам, а по делам юстиции - компетенцией высшего имперского судилища (Reichskammergericht, 1495), члены коего назначались не одним императором. Зато новое время несло с собой сильное развитие местной территориальной власти отдельных князей, вассалов бессильной империи. Земские князья, приведшие центральную имперскую организацию к совершенному ничтожеству, развили внутри своих территорий начало личной власти до полного абсолютизма.

При этих условиях политической жизни нации история права в Германии представила собой изумительное явление двойственности. С одной стороны, мы видим поразительно быстрые успехи рецепции чужого общего гражданского права в юстиниановской кодификации почти на всем пространстве Германии, с другой - соперничающую деятельность земских князей создать для отдельных территорий формально обязательные кодексы, которые если не всегда по существу, то по форме разъединяют жизнь нации, содействуют партикуляризмам и препятствуют развитию общего национального правосознания. Действующее право все остается у немцев или чужим, реципированным, когда оно достигает общности, или когда оно есть свое, его элементы всегда смешанные, полуцивильные, полуполитические и при сем постоянно розные. Черта этой немецкой общности в праве будет нами разъяснена в очерке рецепции, а противоположное ей стремление к розни - в очерке кодификации. Примирение и удовлетворительное решение обеих задач - создание права своего и общего, при этом общего не в идее только, а в действительности, обеспеченного единой государственной властью, не спутанного с политическими элементами, а обособленного - составляет задачу нового времени для молодой империи, ныне хотя и решенную, но далеко не вполне.

Чтоб определить черты различия в истории немецкого и французского права, надо иметь в виду следующие пункты: а) в Германии нет непосредственной традиции римского права и связанного с этим постоянного, живого взаимодействия чисто цивильной римской системы со смешанными началами права новых народов; b) здесь нет признаков ранней обработки кутюмного права и соответственно этому рано образовавшегося национального правосознания, которые делали влияние права римского во Франции вовсе не тем подавляющим, каким оно стало в Германии, и с) в Германии нет, как во Франции, исторически сложившейся единой национальной власти, которая была бы способна открыть широкий путь развитию общего права без всяких компромиссов с партикуляризмами, притом на основах своего, а не заимствованного правосознания.

Отсюда вся эта литературная неурядица партикуляристов и объединителей, эти отчаянные усилия ученых смешать свое с чужим, чтоб

открыть какие-либо элементы своего общего права, эти радикальные повороты от органического к механическому воззрению на право, эти опыты захватить всю область права частного в сферу действия политики, эти неверные и изменчивые построения юридических учений то на основе свободы, которая есть подлинная для права, то на соображении необходимости, расчета, наконец, на грубой силе...

Не менее того и для Германии мы не можем не констатировать постоянно прибывающего элемента общности в праве на счет партикуляризмов, постоянного процесса упразднения последних в теснейшей связи с образованием сравнительно более обширных союзных территорий.

Едва ли возможно сомнение в том, что это общий и мало смущаемый случайными явлениями жизни исторический закон новоевропейского общества, как и старого римского. Право гражданское у нас, как и там, становится постоянно более и более чистым и свободным от политической и иной примеси и вместе с этим более и более общим.

Мы заметили это явление пока по отношению к целой системе гражданского права во Франции, частью в Германии.

§ 6. Право общее и особенное (продолжение). - Явления правообщения при столкновении разных территориальных норм в их применении к различным институтам гражданского права. - Учение о статутах в средние века и в новое время. - Успехи общения независимо от наличности формальной основы для права общего. - Проект 1888 г. и нормы немецкого Императорского гражданского уложения 1896 г.

Но нельзя ли найти в новое время нечто соответствующее этому процессу постоянно развивающегося правообщения в сфере отдельных институтов, как это мы видели в Риме? Нельзя ли и у нас измерить теми же стадиями успехи развития общего права, коими мы измеряли его в Риме? Нет ли тут той же разницы между одними институтами гражданского права, более способными стать общими, и другими, менее пригодными для этой цели?

Откуда мы взяли бы ответы на эти вопросы? Их можно искать в истории любого права, французского, немецкого. Для полного разъяснения вопроса нам надлежало бы войти в подробности изучения истории этих прав - перебрать явления жизни не на одной какой-либо нации, а целого ряда их.

Не подлежит, однако, сомнению, что нам легче и сподручнее обратиться не к этим частным явлениям новой истории права, а к какому-либо из явлений, характерных для всей его истории в новом мире. Сделать такие наблюдения в истории новоевропейского права, несомненно, труднее, чем в жизни Рима. Там формы типичнее, проще, явления менее сложны. В истории Рима проходит жизнь одного могучего народа, который обнимает в судьбах своих, в результате, всю историю античной культуры права. У нас нет этого условия, и зато тем ценнее, в этих неблагоприятных условиях общения, раскрытие того же закона постепенности исторического общения разных народов в сфере тех или других институтов цивильной системы.

Круг этих явлений составляет ныне специальную и трудную для изучения область частного международного права, в коей элементы позитивного права повсюду очень скудны и где очень мало постоянства и согласия взглядов у писателей даже в вопросах принципов, не только в подробностях; со всеми трудностями дела вы встретитесь в курсе частного международного права*(87).

Итак, здесь мы коснемся истории частного международного права лишь насколько оно важно для нас с указанной точки зрения. В новом праве очередь его разъяснения наступила на Западе тогда, когда систему прав личных сменила система территориальная (см. выше). Не закон племени, к коему лицо принадлежит, а закон территории, земли, где живет субъект правоотношения, решает выбор нормы, которой подчиняется вся его юридическая сфера. Мы отметили выше, что в этих условиях территориальной системы, особенно со времени развития феодального быта, различие публичной и частной сферы права до крайности сгладилось. По отношению к отдельному лицу, в этих условиях, принципиально ставится вопрос не о его праве, а о его поземельном положении, властном или подчиненном на известной территории.

Мы видели выше это начало в истории права Франции. Его же мы встречаем в Германии в эпоху Саксонского зерцала. Оно есть общее для всех европейских областей того времени. Юридическая формула, выражающая это начало территориальной исключительности в вопросах права у postglossator'oв,

есть такая: "statutum territorium non egreditur, statutum non porrigitur или se non extendit extra territorium statuentis*(88). Это было именно то пленение права частного публичным, начала свободы началом необходимости, о котором говорено выше.

Какой возможный смысл этого положения? Оно толкуется в том смысле, что судья не вправе применять в пределах своей территории никакого положения, кроме местного, исходящего от авторитета здешней законодательной власти. Исключение составляли для этой эпохи только нормы, источники коих лежали в авторитете церкви, в праве каноническом, или в удержавшихся и теперь элементах племенного права, напр., для евреев*(89).

Итак, это монополия земских господ хозяйничать в вопросах права? Быть может, чисто формальный взгляд на право остановится на этом положении как на решающем и не найдет из него выхода для объяснения самой простой задачи, - как же можно было существовать в этих условиях при крайней дробности феодальных территорий? Явным образом, нам надо ближе к жизни разъяснить себе смысл этой территориальной исключительности. Законы XII табл. давали кредиторам власть in partes secare несостоятельного должника...

Итак, римляне были каннибалами? Совсем нет, и мы не имеем никаких оснований делать заключение такого рода, ибо угроза бесправием для всякого, кто ступает на чужую почву, так же как угроза смертью несостоятельному должнику, составляет выражение лишь предела дозволенного, хотя далеко не всегда нужного и не всегда возможного способа действия. Всего чаще эти угрозы немного страшнее на деле, чем львы и другие хищники на воротах феодального замка или в гербе немецкого барона. Надо еще, чтоб была налицо сила и чтоб был расчет не выказывать только эту силу (vim dicere), а действительно ее применить к случаю. После острастки железными когтями обыкновенно тотчас

наступает очередь переговоров.

Что ж, в данном случае, в вопросах о статутах? Независимо от того, что при существовании этих территориальных границ для права мы имеем, от того же времени, бездну договорных соглашений отдельных земских владык между собой, с церковью, с городами, наука того времени, опираясь на авторитет римского права, в данном случае совсем непригодный, создала целую скалу положений, видоизменивших ту строгую исключительность территориальной силы в вопросах права, которая выражена в приведенном выше положении.

Именно это учение о статутах и иллюстрирует нам, как нельзя лучше, процесс развития правообщения, при всех неблагоприятных для того условиях, в средние века. В этом процессе мы видим отчетливо еще раз, какие институты права скорее побеждают рознь и партикуляризм и в каких эти черты удерживаются упорнее и дольше.

Движение мысли в разработке вопроса начинается в Италии в эпоху post-глоссаторов. В толковании к с. I С de Summa Trinitate Bartolus (1313-1359 гг.)

различает, для случаев столкновении норм разных территорий в праве договорном, а) вопрос о форме заключения договорной сделки, причем решающей должна быть норма той местности, где совершена договорная сделка; эта норма места совершения договора, хотя бы и чужая для наших судов, должна быть признана нашими судами; б) то же имеет силу для действия договора, кроме, однако, случаев договора брачного и о приданом, где решают нормы местожительства мужа. Бартол дает еще ряд положений, тоже касающихся сделок inter vivos и mortis causa*(90).

В целом итальянская доктрина пришла в вопросе о столкновении норм разных местностей, статутов разных территорий к расчленению трех видов норм,

трех категорий статутов, statuta realia, personalia и mixta.

Это учение обошло все европейские области, в коих культивировалось римское право на Западе и где имела место система территориальная. В нем именно и заключается ремедура против исключительности территориальной максимы. Далеко не ясное и не оконченное в руках постглоссаторов это учение показывает нам сразу, где именно область цивильной системы не может ужиться на европейской почве с территориальным партикуляризмом. Здесь мы видим ровно то же явление, что в истории права римского. Раньше всех других элементов цивильной системы из-под территориальной опеки выходит свободная сфера договорного права. Она становится самостоятельной силой, связующей розные интересы обладания в некоторые новые сочетания. Ее невольным образом признают территориальные потентаты обязательной в пределах своей территории, где бы ни завязалась договорно-обязательственная связь. Такова стихия договорного права, которая понемногу одолевает территориальную исключительность (мы невольно припоминаем мысли Савиньи, что гражданское право развивается в большей части своего содержания независимо от законодателя, и мы видим здесь, в какой именно части своего содержания оно наименее условлено авторитетом закона).

Но какого договорного права? Мы видели выше, в очерке правообщения у римлян, что не любые договорные формы одинаково способны для этой цели. Не то же ли говорит нам Bartolus (см. выше, толков. В. к с. 1 С. de Sum. Trin., под

б)? Чужой статут применяется у нас в вопросе действия договора, кроме случая договора брачного и о приданом. Тут форма договора, смешанная с элементом семейного и вещного права. Она менее поворотлива. Мы это видели и у римлян,

где jus connubii отстает в движении от jus commercii. Для нового мира jus connubii,

когда дело идет о союзе лиц, о браке, вращается, так сказать, по другой орбите, чем в Риме. Здесь долгое время это дело церкви. Но в рассматриваемом вопросе речь об имущественно-брачном праве, и форма договора удерживает характер локальный, партикулярный. Какие же договоры ранее побеждают границы местного права? Мы ответим здесь только общим образом, ибо с этим вопросом встретимся еще в системе. Ответ, однако, есть совершенно совпадающий с явлениями истории права римского. Формы договора чистые, формы обязательства на деньги, на определенное количество rerum fungibilium предшествуют другим; это формы договора, которые нужны, чтоб сдвинуть с места вещи, дать им оборотный характер, свойства и цену товара. Вот какие договорные формы пробивают раньше других границы территориального господства и дают нормам права свойства всеобщности на счет партикуляризмов. Мы видим это явление не там только, где действовала итальянская доктрина статутов, но и там тоже, где ее вовсе не знали, как у нас в практике торговой юрисдикции в XVIII веке.

Какой же результат? Доктрина статутов обошла всю Европу, применяясь к условиям времени, видоизменяясь соответственно им, и следы ее сохранились доднесь в действующих кодексах. Ученые и ныне очень далеки от согласия не только в подробностях, но и в основах своих построений. Для нас, однако, ценнее этой разногласицы и нередко довольно темных побуждений то личного, то национального своекорыстия, которые слышатся в этих контроверзах, исторический процесс, коему следует развитие права.

Общее исходное правило, - statuta territorium non egrediuntur - постоянно и в тесной связи с успехами нового государства, терпит изъятия в более или менее обширном круге норм. В Германии в XVI веке учение о статутах в практике высшего имперского суда (Reichskammergericht), под влиянием успехов итальянской юриспруденции, формулируется так.

1)Право и притязание к вещам определяются нормами территории, где вещи находятся. Statuta de rebus non extenduntur ad res extra territorium sitas. При этом не различаются случаи, когда вещи составляют предмет юридического отношения в отдельности, от случаев, где они входят в состав наследства. Итак,

ввопросе о наследстве решить должны нормы места нахождения вещей, а не места пребывания наследодателя. Однако у некоторых писателей этого времени*(91) (XVI в., Everard, Gail) проходит, по отношению к наследованию, другой принцип, именно для движимостей и капиталов, где они принимают решающую норму местожительства наследодателя, а не места нахождения имущества, по правилу mobilia ossibus inhaerent.

2)Для statuta personalia, т.е. для норм, определяющих право и дееспособность лица, когда вопрос касается права распоряжения вещами, тоже первоначально действует исключительный принцип применения норм территории нахождения вещей. Но скоро, однако, этот принцип ограничивается недвижимостями, а в общем stat. personalia применяются extra territorium.

3) Это же торжествующее над территориальной максимой начало применяется и к юридическим сделкам, насколько вопрос касается внешней стороны, формы их совершения. Итак, я могу совершить в чужой территории сделку по законам места совершения, и сделка, со стороны формы, будет иметь силу повсюду. Statutum disponens circa solennitates extendit se etiam extra territorium.

Итак, при всем обилии спорных пунктов, учение о статутах, имевшее своим исходным положением неспособность чужих норм найти применение в наших судах, уже в течение XVI века знало такое множество исключений, что старое положение "statutum territorium non egreditur" правильно было выразить в обратном смысле "statutum egreditur territorium", допуская из сего ряд исключений, в числе коих главное место принадлежало правоспособности обладания недвижимостями.

Останавливаясь на этом главнейшем пункте партикуляризма в новых системах гражданского права, мы должны заметить, что землевладение повсюду на Западе, долгое время, и в эпоху образования новых государств, удерживало характер, далеко не свободный от элемента права публичного, далеко не чисто цивильный, а сильно смешанный с началами привилегии, сословности, с элементом властного, в той или другой мере, отношения к населению. Однако и здесь, в течение XVIII в., исключительность применения местных норм значительно смягчилась для тех случаев, когда недвижимость входила в состав наследуемого имущества как целого. В этих случаях распространилась очень далеко практика применения чужих норм к вопросу о порядке преемства таких имуществ в данной территории*(92).

Таким образом, выйдя в начале территориальной эпохи права на Западе от полной исключительности в вопросах применения чужих законов и деятельности чужого суда на нашей территории, мы пришли, в заключение, к характерному для развития правообщения результату, который западные юристы кратко формулируют так: civitas alterius civitatis leges apud se valere patitur, а для суда - rei judicatae vim in extraneis quoque foris agnoscendam esse, nemo facile negabit.

В подробностях вопрос продолжает, как сказано, давать пищу многочисленным контроверзам. Классическое исследование Савиньи по этому предмету в VIII т. его "Системы" еще далеко не устранило споров*(93). "Mais се qu'il у a de certain, - говорит один из очень авторитетных французских писателей по этому предмету, Foelix, - с'est qu'aujourd'hui toutes les nations ont adopte enprincipe l'application dans leurs territoires des lois etrangeres". Натурально, никто не оспаривает безусловного права государства отвергать вовсе такие юридические установления других государств, которые чужды его духу. Но где нет такого исключительного отношения к чужому закону, там общая современная исходная точка суда и права европейских государств есть взаимное общение цивильных норм всех государств, а не отрицание, с которого началась европейская культура права*(94).

Итак, здесь, на новой почве, мы видим в истории права осуществление того же закона постепенного развития количественного преобладания норм общих на счет партикуляризмов, в связи с обособлением права частного от

публичного, и по тем же приблизительно ступеням общения в разных институтах, какие мы наблюдали в истории права римского.

Не может быть сомнения, что элементы системы универсальной для институтов цивильных обогатились до чрезвычайности в новое время и что процесс этот идет в теснейшей связи с выделением вопросов права частного из близкого соприкосновения, из смешения с институтами права публичного.

Мы не имеем основания определять это явление понятием права общего в установленном нами выше формальном смысле. Общего источника для этих примиренных противоречий нет. Нет внешнего авторитета, дающего им санкцию. Нельзя признать формальную основу этого общения в праве обычном. И что же? Должны ли мы отвергать, ввиду этого, свойство права в этих институтах собственности, договора, наследования, общих для всех новых государств? Мы ограничимся тем, что за явлением правообщения этого рода признаем характер универсального, свойство всеобщего между культурными народами права, независимо от отсутствия в этом правообщении признаков формального общего права. Не подлежит сомнению, что в наше время найдутся юристы, которые откажут юридическому институту в признании потому именно, что его нет в своде местных постановлений, хотя бы существование его в жизни не подлежало никаким сомнениям. Это усердие к формам не раз проявлялось самым тяжелым для жизни образом в конструкциях юристов. Там ли, однако, созидается право, где наличность его определяют предшествующим изысканием формальных признаков! Помешало ли успеху рецепции римского права на Западе отсутствие всякого официального текста юстиниановской кодификации? Составляла ли практика преторского суда применение эдикта, или, наоборот, сам эдикт претора возникал и пополнялся из этой практики? Как образовалась вся система институтов juris gentium в Риме? Таковы явления творчества права в античном мире. По существу, и новое время приближается к этому же отторжению процессов юридического творчества от заранее намеченных формальных признаков законченной легальной или обычноправной нормы. Мы видели это в положении art. IV Code civil по отношению к вопросам права, на которые судья не находит ответа в своем кодексе. Это положение реципировали и наши судебные уставы.

Мы знаем хорошо, что элементы правообщения возникают не вдруг готовыми, оконченными, со всеми реквизитами формально-обязательной нормы. Этому предшествует органический процесс роста их; движущая сила остается скрытой, прежде чем выразится в определенной форме. Момент внешнего принуждения, Zwang'a, не есть непременный для состава юридической нормы, конституирующий ее. Право, находящееся на степени субъективно сознаваемого, в процессе его образования как нормы (das Werden des Rechts), есть все же право, и в этом понимании природы права лежит бессмертная заслуга исторической школы. У нас нет органов столь чутких для выражения этих медленных процессов, какие были в Риме. Мы различаем формальный и исторический момент в праве. Но это различие не есть необходимое, условленное самой природой права, права частного в особенности. Там, где органы праворазвития стояли ближе к жизни, лучше регистрировали отношения текущего движения в ту или другую сторону, чем у нас, этого различия не знали и

не делали. Мы его делаем, но нам надлежит знать причину, основу этого различия, лежащую не в праве, а в особом строении наших государств, на коем след старой территориальной розни далеко еще не изгладился. Не менее того те частные торжества в достижении правообщения, какие мы отметили выше, составляют столь же прочное достояние современной европейской культуры права, как и успехи римской системы juris gentium над партикуляризмами того времени. Здесь также постоянно и в связи с обособлением права частного от публичного идет процесс количественного поглощения норм партикулярных нормами общими*(95).

К этому надлежит прибавить, что экономический оборот и юридическая практика создали в новое время такие формы обмена, сочетания социальных сил, каких вовсе не знало право римское и которые до крайности трудно подчинить действию территориальной максимы.

Последняя четверть истекшего столетия представляет, однако, некоторые явления, которые составляют как будто поворот назад в этом характерном для европейской истории процессе все расширявшегося правообщения в области гражданских институтов. Реакция выходит из той страны, которой до сего была столь много обязана своим процветанием господствующая в практике доктрина о столкновении статутов, именно из Германии.

Традиция учений Савиньи не иссякла. Напротив, в рядах теперешних представителей исторической школы именно в этом учении о столкновении статутов заветы Савиньи стали еще возвышеннее и планы развития правообщения еще шире. Если Савиньи указал нам методу, помощью которой мы связываем любое гражданское правоотношение с той или другой территорией, сообразуясь исключительно с особенностями его цивильной природы*(96), то Оттон Гирке поставил в основу учения принцип, безусловно торжествующий над территориальной рознью. Этот принцип весь выражен в словах: право, хотя и чужое для нас, есть все же право. Внутреннюю основу, по которой государство имеет применять на своей территории чужие нормы, следует видеть не в расчете на взаимность (comitas gentium), а в собственном призвании каждого государства служить праву*(97).

Но эти предания исторической школы, как и все основы ее учения, отличают ныне опять лишь одну группу писателей от другой, которой девизы совершенно иные.

Идея Гирке составляет частность того общего разумения права, которое выражено было главой исторической школы в его confession de foi при первом его столкновении с противниками, писателями неисторической школы, оппортунистами того времени.

Если право гражданское в большей части своего содержания развивается народом и юристами, если господствующий источник его не есть легальный*(98), тогда, натурально, развитие права не может быть заключено в границы одной территории. По природе своей оно должно выходить за ее пределы, широко раскрывать горизонты общения народов*(99).

Но если на место этой основы учения о праве, в той же стране, при изменившихся внешних условиях ее международного положения, раздается новое слово в этой области, если взамен источника права в национальном

сознании новые учителя указывают его в хорошо сделанном расчете предусмотрительных, если право есть политика силы, монополия принуждения, целевой аппарат, которым располагает одно государство, потому что ему одному принадлежит власть наказывать*(100), тогда какие же, с этой точки зрения, возможно открыть перспективы для внетерриториального правообщения народов? Эти перспективы, в ином направлении, тоже, конечно, совершенно последовательно выдержаны и у этих учителей неисторической школы права. Ihering, по крайней мере, ни на минуту не останавливается ни перед какими затруднениями и смело переходит Рубикон, указывая цель дальнейшего международного общения в поглощении государств octav-волюма государствами in folio. Вот это и есть новое слово науки права в Германии. Оно, конечно, сказано не для того, чтобы утвердить на незыблемой и свободной от политических соображений основе цивильное правообщение народов в духе Отгона Гирке.

Теперешние учителя права различают, ввиду этой розни руководящих идей, два направления в учении о столкновении статутов. Одно называют космополитическим, другое специфически-национальным*(101).

Это различие учений не представляло бы серьезного интереса, если бы для практических целей в этой области существовала иная, кроме научной, достаточно широкая формальная основа для разрешения трудных задач столкновения статутов. К сожалению, ни практика судов, ни обычное правосознание, ни отдельные трактаты, ни, наконец, разработка вопросов в составе действующих территориальных гражданских кодексов и уложений не представляет собой достаточной законченности, чтобы можно было равнодушно смотреть на то или другое направление литературной разработки этого вопроса.

Мы не остановимся здесь на деталях учения; но одна из сторон дела дает очень характерное для современного общего положения вопроса освещение.

В условиях цивильного правообщения, еще не вполне определившегося с формальной стороны, очень, натурально, ценно, чтобы отдельные государства культурного мира, насколько это в их силах, содействовали практическому осуществлению самобытности гражданского права и торжеству принципа "право, хотя чужое для нас (в формальном смысле), все же есть право". Это достигается весьма успешно, между прочим, выработкой возможно законченной системы норм, разрешающих вопросы столкновения статутов разных территорий, которым территориальное законодательство присвоило бы формально-обязательный авторитет для судебных инстанций своей территории.

Именно этим путем цивильное правообщение понемногу, шаг за шагом, по мере распространения подобной практики на другие территории, система норм, регулирующих случаи столкновения статутов, приобретает если не характер общего права, который трудно достигается в условиях суверенитета всех членов правообщения, то, по крайней мере, свойство фактической всеобщности, универсальности для всех культурных народов.

Ни одно из государств не подходило к осуществлению этой высокой цели так близко, как Германия в эпоху торжества ее оружия (временного, конечно, хотя и очень шумного) и разработки проекта ее гражданского имперского Уложения.