!!Экзамен зачет 2023 год / 1tolstoy_yu_k_k_teorii_pravootnosheniya
.pdf
ское отражение, или выражение, иных общественных отношений между людьми, в первую очередь или в конечном счете экономических отношений между ними».[31] Так, процессуальное правоотношение направлено на закрепление материально-правового отношения, а это последнее, в свою очередь, выступает в качестве формы, опосредствующей лежащее в его основе фактическое общественное отношение. Всякое
правоотношение в конечном счете направлено на урегулирование и закрепление фактического общественного отношения; речь может идти лишь о различной степени
удаленности правоотношения от опосредствуемого им фактического общественного отношения.
Таким образом, разделяя тезис о регулировании нормами права лишь фактических общественных отношений, мы расходимся с его сторонниками при определении роли и места правоотношения в правовом регулировании. Правоотношения – это посредствующее звено между нормой права и теми общественными отношениями, которые составляют предмет правового регулирования.
31
Глава III. Содержание и объект правоотношения.
1. Содержание правоотношения
Определяя содержание правоотношения, необходимо исходить из того, что всякое правоотношение состоит из прав и обязанностей его участников, что в правоотношении правам одних лиц соответствуют обязанности других. В то же время следует помнить, что
этот тезис служит лишь элементарной общей предпосылкой для раскрытия содержания правоотношения. Этим тезисом ни в коем случае нельзя ограничиться. Вряд ли можно сомневаться в том, что если мы не сумеем определить содержание субъективных прав и обязанностей, из которых состоит правоотношение, то и само правоотношение останется бессодержательным. Расходясь между собой при определении субъективных прав и обязанностей, почти все советские юристы настойчиво подчеркивают, что содержание
правоотношения может быть раскрыто лишь через определение прав и обязанностей его участников.
Правда, иногда в юридической литературе такой путь исследования встречает возражения. Так, Л. С. Явич возражает против признания субъективных прав и обязанностей содержанием правоотношения. «Постановка вопроса о правомочиях и юридических обязанностях, как содержании правоотношений, неосновательно формализует юридические отношения».[1] Это утверждение нельзя признать правильным. В
32
[1] Л.С. Явич. Советское право – регулятор общественных отношений в СССР, стр. 79.
известной мере ошибка Л. С. Явича противоположна той, которую допускают авторы, не
идущие при определении содержания правоотношения дальше субъективных прав и обязанностей.
Разумеется, правильнее вначале констатировать, что содержанием правоотношения являются права и обязанности его участников, и лишь затем переходить к наиболее сложному этапу научного исследования – определению содержания прав и обязанностей.
Лишено всякого смысла и противопоставление Л. С. Явичем в вопросе о месте в правоотношении субъективных прав и обязанностей позиции М. М. Агаркова и С. Н. Братуся, с одной стороны, и О. С. Иоффе, с другой. Не говоря уже о том, что значение этого спора в нашей литературе сильно преувеличено, ни М. М. Агарков, ни С. Н. Братусь никогда не отрицали того очевидного факта, что правоотношение состоит из прав и обязанностей его участников. Так, М.М.Агарков писал: «Гражданское правоотношение, как и всякое правоотношение, является общественным отношением, в котором правам одних лиц соответствуют обязанности других».[2] С. Н. Братусь также подчеркивал, что «...соотношение права и обязанности и есть само правоотношение...» [3]С другой стороны, и О. С. Иоффе в своих последних работах, не ограничиваясь констатацией того элементарного факта, что содержанием правоотношения являются права и обязанности его участников, указывает: «... желательное и должное поведение участников правоотношения фиксируется в их субъективных правах и обязанностях».[4] Все дело в том, что многие авторы, в том числе М. М. Агарков и С. Н. Братусь, признавая тезис о субъективных правах и обязанностях совершенно элементарным, считали возможным непосредственно перейти ко второму этапу научного исследования – определению содержания субъективных прав и обязанностей. Однако тезис о субъективных правах и обязанностях неизменно витал в их работах в качестве необходимой предпосылки.
С иных позиций тезис о субъективных правах и обязанностях как содержании правоотношения критикуют В. И. Серебровский и М. А. Гурвич. Анализируя
юридическую природу
33
[2]М. М. Aгapков. Обязательство по советскому гражданскому праву, стр. 21.
[3]«Советское государство и право», 1950, № 9, стр. 86 (выступление С. Н. Братуся).
[4]О. С. Иоффе. Спорные вопросы учения о правоотношении, стр. 37–38. Впрочем, автор не
придерживается этого мнения вполне последовательно. Ср. стр. 38–40 указанной статьи.
права на принятие наследства, В. И. Серебровский пришел к выводу, что далеко не всякому субъективному праву корреспондирует чья-либо обязанность, что есть и такие субъективные права, которые не являются элементом правоотношения.[5] В монографии «Вопросы авторского права» В. И. Серебровский вновь подчеркнул – на этот раз уже применительно к авторскому праву,–что нет оснований непосредственно связывать субъективные права с правоотношениями.[6] Сходную позицию в этом вопросе занял М. А. Гурвич, который предлагает различать два вида правоотношений: правоотношения, в которых субъективные права раскрываются через обязанности, и правоотношения, в
которых субъективные права раскрываются через собственные действия управомоченного, вызывающие возникновение, изменение или прекращение прав и обязанностей других лиц. М. А. Гурвич в отличие от М. М. Агаркова[7] рассматривает правомочия на односторонние волеизъявления не как элементы правоспособности, а как субъективные права. Однако "таким субъективным правам, отмечает М. А. Гурвич, не соответствуют чьи-либо обязанности; поэтому их содержание может быть раскрыто только через собственные действия самого управомоченного лица.[8]
Аргументация В. И. Серебровского и М. А. Гурвича явно ошибочна. Оставляя пока в стороне вопрос, всякое ли субъективное право является элементом правоотношения, отметим, что всякому субъективному праву соответствует обязанность, точно так же, как не может быть обязанности без корреспондирующего ей права. Право на принятие наследства является субъективным правом, которому соответствует обязанность всякого и каждого не препятствовать наследнику осуществить свое право.[9] Еще более неприемлема позиция М. А. Гурвича, допускающего существование таких правоотношений, в которых субъективным правам не соответствуют обязанности. В самом деле, если субъективному праву не соответствует обязанность, то с кем же находится в правоотношении носитель права? Ведь не считает же возможным М. А. Гурвич конструировать правоотношение субъекта с самим собой?
34
[5]См В И Серебровский Очерки советского наследственного права Изд. АН СССР, М, 1953, стр. 48–50
[6]См. В И Серебровский Вопросы советского авторского права, стр 100
[7]См, М. М. Агарков, УК. Соч., стр. 67–73
[8]См. М А Гурвич. К вопросу о предмете науки советского гражданского процесса Ученые записки ВИЮН, вып. 4. Госюриздат, М., 1955, стр. 46–48, 53. См. также «Советское государство и право», 1948, № 9, стр. 77 (выступление М. А. Гурвича).
[9]См Б С Антимонов, К. А. Граве Советское наследственное право Госюриздат, М, 1955, стр. 60–61
Таким образом выдвинутые в юридической литературе аргументы против признания субъективных прав и обязанностей содержанием правоотношения неубедительны. Однако– подчеркнем это еще раз – вслед за признанием субъективных прав и
обязанностей содержанием правоотношения необходимо определить содержание самих прав и обязанностей.
2. Определение права и обязанности
Многочисленные теории субъективного права, выдвинутые в советской юридической литературе, могут быть сведены к трем основным группам. К первой группе следует отнести теории, авторы которых рассматривают субъективное право прежде всего как средство обеспечить управомоченному определенное поведение обязанного лица. Напротив, представители второй группы теорий усматривают существо субъективного права в поведении, дозволенном правопорядком самому управомоченному лицу. Наконец, к третьей группе могут быть отнесены комбинационные теории, сторонники которых подчеркивают, что для субъективного права одинаково важно как поведение, дозволенное управомоченному, так и поведение, предписанное обязанному.
Наиболее ярким представителем первой группы теорий является М. М. Агарков. Субъективное право М. М. Агарков отождествлял с притязанием и определял его как
закрепленную за лицом возможность привести в действие государственный аппарат для принятия мер принуждения против обязанного лица в случае неисполнения последним своей обязанности.[10] Определение субъективного права, предложенное М. М.
Агарковым, встретило немало критических замечаний.
Многие авторы, в частности Л. А. Лунц и С Ф. Кечекьян,[11]указывали, что определение М. М Агаркова весьма близко к построению германского юриста А Тона. Этот упрек неоснователен. Излагая свои взгляды на соотношение субъективного права и притязания, А. Тон писал: «Субъективное право не тождественно притязанию; оно может существовать и чаще всего существует еще до того, как созрело («выросло») притязание.
Однако лишь предоставление со стороны правопорядка эвентуального притязания возвышает защищенное нормой состояние теперь уже к праву защищенного (лица).
Субъективное право получает обоснование благодаря обещанию
35
[10]Теория государства и права Макет. 1948, стр. 475.
[11]См. «Советское государство и право», 1948, № 9, стр. 76 (выступление Л. А. Лунца) ,С. Ф. Кечекьян. Правоотношения в социалистическом обществе, стр. 59
эвентуальных притязаний; оно существует в надежде на таковые. Или точнее, оно вырастает для защищенного нормами лица из предписания объективного права, согласно
которому ему на случай нарушения норм для осуществления требуемого или устранения запрещенного гарантируется средство а именно, притязание».[12] Напротив, М. М. Агарков критиковал А. Тона за то, что последний определял субъективное право лишь как возможность притязания, которое возникает только в момент нарушения обязанности. Между тем, по мнению М. М. Агаркова, субъективное право–это не возможность притязания, а самое притязание, которое возникает в тот же момент, что и правоотношение, хотя бы соответствующая притязанию обязанность и не была нарушена, и прекращается вместе с ним. При этом притязание есть лишь возможность привести в действие аппарат государственного принуждения, а не самое приведение его в действие.[13]
Как видим, для сближения теории М. М. Агаркова с позицией А. Тона нет достаточных оснований. Сказанное, однако, не означает, что концепция М. М. Агаркова правильна. Если субъективное право – это притязание, а последнее есть возможность привести в
действие государственный аппарат для принятия мер принуждения против обязанного лица в случае неисполнения последним своей обязанности, то из этого следует, что
осуществлению субъективного права препятствуют действия обязанного лица по исполнению обязанности. Поскольку именно они «препятствуют» управомоченному лицу привести в действие аппарат государственного принуждения. Без нарушения субъективного права не может быть и его осуществления – вот в чем суть теории М. М. Агаркова. Выходит, что подавляющее большинство субъективных прав в социалистическом обществе, где обязанности, как правило, не нарушаются, а исполняются добровольно, вообще осуществлено быть не может. Концепция, сводящая субъективное право к притязанию, принципиально неприемлема для советской теории права.
В работе «Правоотношение по советскому гражданскому праву» О. С. Иоффе определял субъективное право как «...средство регулирования поведения советских граждан, осуществляемое нормами советского социалистического граждан-
36
[12]A. Them. Rechtsnorm und subjectives Recht. Weimar, 1878, S. 218.
[13]См. Теория государства и права. Макет. 1948, стр. 481–482. Из этих положении, между прочим,
следует, что, хотя М. М. Агарков и отождествлял субъективное право с притязанием, однако в отличие от М. А. Гурвича он не приравнивал притязание к праву на иск. (Ср. М. А. Гурвич. Право на иск. Изд. АН СССР,
М.–Л., 1949, стр. 143, 145, 146–151.)
ского права, путем обеспечения определенного поведения других лиц, в целях удовлетворения интересов управомоченного, совпадающих с интересами социалистического государства или не противоречащих им».[14] В этом определении субъективное право выступает перед нами как право на чужие действия, которые служат средством удовлетворения интересов управомоченного. Здесь нет указания ни на возможность собственных действий управомоченного, ни на юридическое обеспечение этой возможности.
Определение О. С. Иоффе вызывает целый ряд возражений.
В труде «Экономическое содержание народничества и критика его в книге г. Струве» В. И. Ленин указывал, что о помыслах и чувствах личности мы можем судить только по ее действиям.[15] О. С. Иоффе правильно отмечает, что интерес, удовлетворение которого обеспечивается субъективным правом, входит в содержание последнего. Справедливо также указание, что индивидуальный интерес должен соответствовать закрепленному в
правовой норме интересу господствующего класса и уж во всяком случае не противоречить ему. Однако, когда О. С. Иоффе удаляет право управомоченного на совершение собственных действий из содержания субъективного права, он допускает ошибку, которая становится особенно очевидной в свете приведенного выше указания В. И. Ленина. По чему судить, соответствует ли интерес управомоченного интересу господствующего класса, закрепленному в правовой норме, как не по поведению управомоченного? Нельзя поэтому, правильно включив интерес в содержание
субъективного правд и выставив требование соответствия индивидуального интереса общему, удалить из содержания субъективного права поведение управомоченного.
Возможность совершения тех или иных действий самим управомоченным не может быть удалена из содержания субъективного права и по другим основаниям. О. С. Иоффе отмечает, хотя это и противоречит данному им определению субъективного права, что
собственные действия управомоченного выступают как средство удовлетворения его интересов.[16] Но если из содержания субъективного права удалено средство удовлетворения интересов управомоченного – его, поведение, то, по-видимому, интерес также не остается в субъективном праве.
37
[14]О.С. Иоффе. Правоотношение по советскому гражданскому праву, стр. 55.
[15]См. В.И. Ленин. Соч., т. 1, стр. 385.
[16]См. О.С. Иоффе. Правоотношение по советскому гражданскому праву, стр. 55.
Таким образом, вне содержания субъективного права оказывается у О. С. Иоффе не только поведение управомоченного, во по существу и его интерес, хотя, по правильному замечанию самого О. С. Иоффе, классовая природа всякого права обнаруживает себя прежде всего в характере удовлетворяемого правом интереса.
Поведение управомоченного не может быть удалено из содержания субъективного права не только тогда, когда это поведение выступает как ближайшее средство удовлетворения интересов управомоченного (например, при использовании самим собственником принадлежащей ему вещи), но и тогда, когда действия управомоченного лишь обеспечивают ему определенное поведение обязанных лиц, благодаря которому происходит удовлетворение интересов управомоченного. О. С. Иоффе много говорит о
необходимости юридически обеспечить управомоченному определенное поведение обязанных лиц. Против этого возражать не приходится. Но почему бы ему не поставить вопрос: каким образом юридически обеспечивается управомоченному определенное поведение обязанных лиц? Очевидно, путем закрепления за управомоченным возможности требовать от обязанных лиц совершения предписанных им действий, опираясь в случае необходимости на аппарат государственного принуждения. Таким образом, и здесь не обойтись без собственного поведения управомоченного. Исключение
собственного поведения управомоченного из содержания субъективного права привело бы к юридической необеспеченности поведения обязанных лиц, в котором нуждается управомоченный, и, следовательно, к невозможности удовлетворения его интересов.
Наконец, при том понимании субъективного права, из которого исходил О. С. Иоффе, невозможно разграничить содержание права и обязанности. В самом деле, если «...содержание субъективного права действительно заключается в том, что предписано или запрещено делать обязанному лицу»,[17] то ведь в том же самом состоит и содержание обязанности, которая призвана обеспечить определенное поведение обязанных лиц в целях удовлетворения интересов управомоченного.
Таким образом, от предложенного О. С. Иоффе в 1949 г.1 определения субъективного права придется отказаться.[18]
38
[17]О. С. Иоффе. Правоотношение по советскому гражданскому праву, стр. 49.
[18]Более развернутая критика концепции О. С. Иоффе была дана нами в работах: Проблема обеспечения субъективных гражданских прав («Вестник ЛГУ», 1952, № 3, стр. 119–123); Содержание и гражданско-правовая защита права собственности в СССР. Изд. ЛГУ, Л., 1955, стр. 153–157.) В настоящее время и сам О. С. Иоффе отказался от ранее выдвинутого им определения субъективного права, признав его односторонним (см. О. С. Иоффе. Советское гражданское право, 1958, стр. 71–73.)
С. И. Вильнянский и С. Ф. Кечекьян при определении специфики правоотношения также переносят центр тяжести на поведение обязанных лиц. Так, С. И. Вильнянский сводит
субъективное право к закреплению за управомоченным возможности требовать от обязанных лиц совершения предписанных им действий.[19] С. Ф. Кечекьян. специфику правоотношений усматривает прежде всего в том, что «...с их образованием для одних лиц (управомоченных) открывается предусмотренная нормами права и обеспеченная
государством возможность использовать в своих интересах и целях поведение других лиц (обязанных), для которых соответствующее поведение становится общественно необходимым».[20] В другом месте своей монографии С. Ф. Кечекьян указывает, что содержанием права, действительно, всегда являются действия других лиц.[21]
Это мнение нельзя признать правильным. Из того, что не может быть субъективного права без корреспондирующей ему обязанности, вовсе не следует, что юридическое значение имеют лишь те действия управомоченного лица, которые направлены на понуждение обязанного лица к исполнению обязанности. Действия управомоченного, с помощью которых могут быть непосредственно удовлетворены его интересы (например, по использованию собственником принадлежащей ему вещи), также не являются юридически безразличными уже потому, что без них нельзя определить содержание поведения (действия или бездействия) обязанного лица, которое необходимо управомоченному.
Следует отметить, что С. Ф. Кечекьян допускает явную непоследовательность, определяя содержание субъективного права. С одной стороны, как мы уже видели, он усматривает содержание субъективного права в действиях других лиц. Тем самым в содержание
субъективного права не включается даже предоставленная управомоченному возможность требовать от обязанных лиц совершения предписанных им действий. В то же время автор определяет субъективное право как возможность действовать определенным образом, в частности, требовать определенного поведения другого лица или других лиц и возражает против сведения субъективного права к «воз-
39
[19]См. С. И. Вильнянский. Лекции по советскому гражданскому праву, стр. 78-
[20]С. Ф. Кечекьян. Правоотношения в социалистическом обществе, стр. 6, 9. [21]Там же, стр. 143.
можности заставить».[22] Но если в содержание субъективного права включается возможность поведения самого управомоченного лица, то действия других лиц, по- видимому, не составляют содержания права.
Таким образом, субъективное право не может быть сведено ни к возможности привести в
действие аппарат государственного принуждения против обязанного лица в случае неисполнения последним своей обязанности, ни к возможности требовать от обязанного лица совершения предписанного ему действия или воздержания от действия;
субъективное право нельзя рассматривать и как средство регулирования поведения обязанного лица, в котором нуждается управомоченный, поскольку при таком подходе к субъективному праву стирается всякое различие между правом и обязанностью.
Значительно ближе к правильному пониманию субъективного права подошли те авторы, которые усматривают его существо в поведении, дозволенном нормами права самому управомоченному лицу. Теория положительного содержания субъективных прав в
советской юридической литературе получила наиболее развернутое обоснование в работах С.Н. Братуся. Субъективное право С. Н. Братусь определяет как обеспеченную законом меру возможного поведения управомоченного лица.[23] Такая трактовка субъективного права в принципе не вызывает возражений; в ней верно схвачено основное, что характеризует субъективное право, а именно то, что субъективное право является мерой возможного поведения самого управомоченного лица. Однако предложенное С.Н.Братусем определение субъективного права все же недостаточно. Во-первых, как правильно отметила Р.О.Халфина, в определении следует подчеркнуть, что субъективное право является мерой возможного поведения лица не вообще, а в данном правоотношении.[24] Во-вторых, как мы увидим в дальнейшем, неоправдано исключение С.Н.Братусем интереса из содержания субъективного права.
В то же время против определения С.Н.Братуся был выдвинут и ряд необоснованных возражений. Так, по мнению Д. М. Генкина, в определении следует указать на обеспеченность поведения управомоченного лица возможностью притя-
40
[22]См. С.Ф. Кечекьян. Правоотношения в социалистическом обществе, стр. 9–10, 59.
[23]См. С.Н. Братусь. О соотношении гражданской правоспособности и субъективных гражданских прав, стр. 33–35; Его же. Субъекты гражданского права, стр. 11.
[24]См. Р.О. Халфина. Рецензия на книгу С. Н. Братуся «Субъекты гражданского права». «Советское
государство и право», 1951, № 3, стр. 72