1 курс / История медицины / Призвание_О_выборе,_долге_и_нейрохирургии_Генри
.pdf«Школьных годах Тома Брауна» [17] описаны детские забавы по сравнению с тем, через что довелось пройти ему. Итак, школу он ненавидел, но стал старшиной в школьном кадетском корпусе, играл в школьной команде по регби и участвовал в соревнованиях по гребле в составе школьной сборной. Отец часто говорил, что то, каким он стал, — целиком и полностью заслуга учителя истории, который повлиял на него в юности. Его отношение к успеху и общепризнанной власти оставалось неоднозначным на протяжении всей жизни. Я очень редко видел отца подавленным (не считая тех многочисленных случаев, когда сам причинял ему огорчения), и причиной одной из таких ситуаций стало письмо, в котором тот самый учитель истории попросил его поучаствовать в кампании по сбору средств для его старой школы. Отец всегда был щедрым человеком и активно занимался благотворительностью, но после продолжительных и болезненных копаний в себе все-таки написал любимому учителю, что не готов сделать пожертвование.
Работая секретарем в оксфордском отделении Лиги Наций — организации со слишком идеалистическими принципами, из-за чего она изначально была обречена, — отец в 1936 году поехал в Германию, чтобы выучить немецкий язык. Он остановился в городе Галле, где и познакомился с моей мамой, учившейся на продавца книг: оба снимали комнаты у одного и того же хозяина.
Антинацистские убеждения не позволили маме поступить в университет, вот она и выбрала работу в книжном магазине, чтобы сохранить хоть какую-то причастность к любимой филологии. Отец был первым человеком, которому она смогла излить душу и который понял, как глубоко она страдает, из-за того что творится в Германии.
И именно политические взгляды накликали на нее беду. Кто-то подслушал, как в разговоре с одной из коллег мама высказывала антинацистские идеи. Коллега попала под следствие и угодила за решетку, а маму отпустили на том основании, что, как выразился один из допрашивавших ее гестаповцев, она «тупая девка». Однако ее должны были вызвать в суд в качестве свидетельницы — для перекрестного допроса по делу коллеги, и она чувствовала, что не вынесет этого. Словом, отец женился на ней, и они уехали в Англию всего за несколько недель до начала Второй мировой войны.
Мамина сестра была ярой сторонницей Гитлера, а брат вступил в ряды люфтваффе, правда, из любви к небу, а не из политических убеждений. Не знаю, каким образом мама поняла, что гитлеровский режим несет в себе
зло. Лишь после ее смерти, прочитав документы о том, что происходило в Германии тех лет (в переводе, так как мой немецкий оставляет желать лучшего), я осознал, каким мужественным было мамино решение. Решение покинуть Германию — страну, чей народ известен глубочайшим уважением к власти, да еще накануне войны, — многие восприняли как предательство. Сейчас, с высоты прожитых лет, все кажется очевидным, но как бы я хотел, чтобы мама по-прежнему была со мной и мы с ней могли поговорить об этом!
Спустя шестьдесят лет я затронул эту тему в разговоре с родителями. Мой брак трещал по швам, и я иногда заходил к ним, чтобы пожаловаться на несчастную жизнь. Конечно, не следовало обременять их своими проблемами, но мне было непривычно практически на равных вести с ними разговоры о сложностях семейной жизни. Я узнал, что решение жениться на маме далось отцу нелегко, хотя он так и не уточнил почему. Мама предположила, что у него была невеста в Англии, но отец это не подтвердил. По его словам, он был в таком отчаянии, что однажды (в те годы он работал младшим юристом в Лондоне), идя по Тоттнем-Корт- роуд, заметил вывеску, предлагавшую услуги психотерапевта. Наверное, это была какая-нибудь христианская миссия. Так или иначе, отец познакомился там с человеком, который оказал ему неоценимую помощь.
В Непале браки и сегодня договорные. Если верить моим тамошним друзьям, такая схема обычно срабатывает.
Иногда мне кажется, что на редкость успешный брак моих родителей в каком-то смысле тоже был договорным, а базировался этот договор на следовании букве закона и соблюдении морально-этических и демократических принципов. Начиная с шестидесятых родители активно участвовали в создании организации «Международная амнистия», а мама вела — в типичной для нее спокойной и при этом эффективной манере — реестр политических заключенных в десятках стран мира. Поначалу офис организации размещался в адвокатской конторе Питера Бененсона, в голову которому и пришла идея ее создания. Я иногда тоже помогал, правда, помощь моя заключалась главным образом в облизывании марок и заклеивании конвертов. Хотелось бы мне сказать, что эти письма предназначались диктаторам по всему миру. На самом же деле в большинстве своем они представляли собой новостную рассылку и были адресованы маленьким волонтерским группам (ячейкам, как у революционеров), а уже те непосредственно брали под защиту конкретных заключенных и направляли письма протеста диктаторским режимам,
Рекомендовано к покупке и прочтению разделом по нейрохирургии сайта https://meduniver.com/
взявшим этих людей под стражу.
К моменту моего появления на свет в 1950-м у мамы развилась странная болезнь, которая вызвала появление мучительно болезненных синяков вокруг многих суставов. Она обращалась к всевозможным специалистам, но никому из них не удалось поставить вразумительный диагноз. Один предположил, что это аллергическая реакция, из-за чего родители вынуждены были избавиться от всех домашних животных. Единственное, что помогало, — это мышьяк (из-за него у мамы впоследствии развилась редчайшая форма рака кожи под названием «болезнь Боуэна»).
В конце концов (мне тогда было всего несколько месяцев) родители от отчаяния обратились за помощью к психиатру, и маму на полтора месяца положили в оксфордскую больницу «Парк Госпиталь» для лечения методами психоанализа под наблюдением врача — немецкого эмигранта, как и она сама. Однажды она мне рассказала, что он напоминал ей отца — моего деда, который неожиданно умер в 1936 году от давшего метастазы рака кишечника. Ей было восемнадцать. Будучи эмигрантом, врач, должно быть, прекрасно понимал, каково ей было потерять свою семью, свое прошлое, свою национальную принадлежность. Ее мать умерла во время войны от рака груди, а сестра пропала без вести после налета британской авиации на немецкий город Йена. Как я упоминал, мамина сестра была фанатичной нацисткой, и они расстались на плохой ноте. Хотя после войны кто-то сообщил маме, что перед смертью сестра поменяла взгляды. Думаю, маме также казалось — хотя я никогда не спрашивал ее об этом прямо, — что, сбежав из Германии, она предала свои принципы, потому что отказалась отстаивать их и бросила на произвол судьбы коллегу, представшую перед судом.
Лечение сработало, и неизвестно откуда взявшиеся синяки сошли. Нельзя сказать, помог ли здесь психоанализ или же дело было в том, что отец, по его собственному признанию, из-за маминой болезни стал гораздо более внимательным мужем. А может, ей стало лучше оттого, что в больнице она отдохнула от воспитания четверых детей практически в одиночку: со стороны помощи не было, а отец всего себя посвящал работе. Родители как-то пошутили, что мой характер, который доставлял им немало проблем, помимо прочего сформировался под влиянием материнской депривации, которую изучал знаменитый детский психолог Боулби.
Может, это действительно так, а может, и нет, но лишь к старости я
осознал, как сильно родители повлияли на меня, а заодно понял, что всем хорошим в себе я обязан исключительно им.
Еще через тридцать лет, когда я учился на медицинском, у мамы опять появились багровые отеки («шишки», как она их называла), сильно переполошившие родителей. «Наверное, ты из-за чего-то сильно нервничаешь», — помнится, чуть ли не в отчаянии говорил ей отец, когда она лежала в кровати, корчась от боли. К счастью, на этот раз выписанный специалистом препарат «Дапсон», который обычно применяют при проказе, быстро помог. Если бы это ничем не примечательное лекарство продавалось в 1950 году, я, возможно, вырос бы совершенно другим человеком — не сидел бы сейчас в отдаленной непальской деревушке у подножия горы Манаслу и не записывал бы воспоминания о родителях под звуки горной реки Будхи Гандаки: с шумом преодолевая многочисленные пороги, она течет от вершин Гималаев, чтобы потом стать частью реки Трисули, впадающей в Ганг, который несет свои воды в Индийский океан.
* * *
Отец всегда был неисправимым оптимистом — даже когда память начала подводить его, он надеялся, что все наладится. Однажды — еще до того, как деменция окончательно взяла над ним верх и он по-прежнему жил в большом старинном доме с видом на парк «Клэпхем Коммон», — я выгравировал нашу фамилию на медной табличке и повесил ее у звонка на входной двери (тут был еще один звонок для квартиры в подвале, которая теперь сдавалась). Гравировка получилась неуклюжей, и буквы постепенно уменьшались.
— Прямо как мои способности, — печально сказал отец, когда мы вдвоем разглядывали прикрученную табличку. Тогда он еще отдавал себе отчет в том, что с ним происходит. — Но думаю, что все наладится.
* * *
Во время второй поездки в Непал я вместе с Девом посетил мобильный госпиталь, организованный им в отдаленном уголке страны. Покрытая щебнем дорога заканчивалась в районе Горкха, после чего мы потратили три часа, чтобы преодолеть тридцать шесть километров по горам до небольшого городка Аругхата. Мы двигались по ухабистой грунтовой дороге — правда, недостаточно ухабистой для того, чтобы отвадить грузовики и автобусы, которые ползли по ней в облаках коричнево-желтой пыли. Порой места едва хватало, чтобы с трудом разъехаться двум
Рекомендовано к покупке и прочтению разделом по нейрохирургии сайта https://meduniver.com/
машинам, причем крайнюю от отвесного обрыва отделяло всего несколько сантиметров. В ясный день здесь можно было бы разглядеть гору Манаслу, вздымавшуюся над долиной, — одну из красивейших вершин Гималаев, восьмую по высоте в мире, — но вокруг стояла густая дымка, и ничего видно не было.
Мобильный госпиталь расположился на месте новенькой больницы первой помощи, которая за несколько дней до открытия сильно пострадала от землетрясения. Она оставалась заброшенной, пока Дев не приехал ее осмотреть и не обнаружил, что бóльшая часть здания пригодна для использования, хотя внутри и царил ужасный кавардак. Первая группа прибыла за день до нас, и я очень удивился, увидев перед собой чистое аккуратное здание, пусть и с огромными трещинами в стенах (одна из них
ивовсе частично обрушилась). Команда Неврологической больницы, состоящая из тридцати человек: врачей, медсестер и технического персонала, привезла с собой достаточно оборудования, чтобы устроить две операционные, аптеку и пять кабинетов для амбулаторного приема, оснащенных всем необходимым — аппаратурой для рентгена, УЗИ и лабораторных анализов. Уровень организации впечатлял — сказывался опыт в оборудовании мобильных госпиталей в других регионах страны: потребность в них особенно возросла после недавнего землетрясения.
Наутро перед входом в больницу нас ждала огромная очередь: пациентов были сотни — главным образом женщины, все в ярко-красных нарядах. Они прятались от зноя — а температура быстро поднялась выше тридцати — под одинаковыми разноцветными зонтиками. Вооруженная полиция сдерживала людской напор у ворот больницы и пропускала пациентов по одному: у входа каждого регистрировали, а затем направляли в соответствующую приемную — к ортопеду, пластическому хирургу или гинекологу. За три дня было принято полторы тысячи пациентов и проведено немало операций, главным образом мелких, хотя для некоторых
ипотребовался общий наркоз. И все это бесплатно. Пациентов с наиболее серьезными проблемами направляли в крупные больницы, расположенные на приличном расстоянии отсюда. Пациенты прибывали издалека: о мобильном госпитале начали объявлять задолго до его открытия.
—Некоторые пациенты пришли с тибетской границы, — сказал Дев.
—Это далеко?
—Четыре-пять дней пути по полному бездорожью. Вам или мне понадобилось бы минимум дней десять.
Тяжелобольных доставляли на носилках. Нескольких стариков родственники принесли на спине.
Хотя местные жители и встретили меня с королевскими почестями, на длинных церемониях открытия и закрытия одарили венками из бугенвиллии и шелковыми шарфами, а кроме того, вручили мне сертификат в рамочке с надписью «Знак любви», толку от меня не было.
Дни, когда я занимался общей медицинской практикой, остались далеко позади. Наблюдая, как Дев без затруднений оперирует пациентов с паховой грыжей, водянкой яичка и другими схожими заболеваниями, я, к своему превеликому разочарованию, обнаружил, что напрочь забыл, как это делается, хотя в свое время на протяжении целого года проводил подобные операции в качестве хирурга общей практики. Тридцать пять лет назад это было необходимым условием для допуска к итоговому экзамену Королевского колледжа хирургии, который я должен был сдать, чтобы затем смог учиться на нейрохирурга. Но здесь, в мобильном госпитале, в какой бы кабинет я ни зашел, работавшие там младшие врачи справлялись куда лучше меня.
* * *
Дев приступил к приему больных — рядом поставили стул и для меня. Пациенты хлынули волной: пожилая женщина с замысловатым золотым узором на носу и выпадением прямой кишки, старик с паховой грыжей, старуха с геморроем, многочисленные пациенты с варикозным расширением вен — все это напомнило мне о том, почему я так радовался, когда обязательный год общей хирургии подошел к концу и я смог полностью посвятить себя нейрохирургии. Однако я вспомнил и о том, что современная медицина занимается не только спасением жизни — пожалуй, она принесла не меньше пользы, научившись лечить несмертельные хронические заболевания, от которых иначе мы бы тяжело страдали и от которых жители Непала и других бедных стран продолжают страдать и по сей день.
Я вспомнил, как в тот год по пятницам после обеда вел прием в кабинете проктолога. Ни мне, ни пациентам все происходившее там не доставляло удовольствия. Они знали, и я тоже знал, что я «прокачу их на серебряной ракете» — так мы называли между собой медицинскую процедуру (официально — сигмоидоскопия), при которой для осмотра внутренней поверхности прямой кишки используется длинная стальная трубка с подсветкой. Хотя против операций я ничего не имел.
Вот молодая женщина с выпяченным правым глазом, которую мы вынуждены отправить в Катманду, чтобы сделать снимок. Вот мать,
Рекомендовано к покупке и прочтению разделом по нейрохирургии сайта https://meduniver.com/
волнуясь, поторапливает девочку с судорожными припадками, скорее всего ложными. Когда у людей развиваются припадки на глазах у врача — а это один из тех случаев, — обычно (хотя и не всегда) это означает, что проблема носит психологический характер и не имеет отношения к эпилепсии. Дев выписал антидепрессант «Амитриптилин».
О дальнейшем наблюдении в глухой сельской местности и речи идти не может. Нельзя предугадать, что случится с нашими пациентами, большинство из которых даже читать не умеют.
Многие достают полиэтиленовые пакеты, набитые лекарствами, которые они принимают.
Все говорят на непальском, конечно же. Убаюканный сотнями голосов снаружи и жужжанием потолочного вентилятора, я впадаю в полудрему. На улице жарко — наверное, уже под сорок. Пациентов в начале очереди прижимают к металлическим воротам, и охраняющие нас полицейские время от времени пробираются через толпу, чтобы остановить зарождающуюся драку или провести в больницу неотложных пациентов. К счастью, в здании все отлично организовано.
Вот мужчина, на чьих ладонях и ступнях наросты, напоминающие бородавки. Следующие на очереди пятилетний мальчик и его десятилетняя сестра, оба ослепли в двухлетнем возрасте. Их проводят в комнату и усаживают напротив нас. Мои коллеги листают заляпанные, потрепанные бумажки — историю болезни. Все, что мы можем сделать, — подтвердить, что помочь детям нельзя.
Я спросил, есть ли в Непале школы для незрячих детей, и мне ответили, что есть, но маловероятно, что дети из отдаленной горной деревушки смогут посещать одну из них.
Обедаем мы на раскаленной от солнца крыше, в тени ярко-голубого брезентового тента, который остался после волонтеров ООН, помогавших жертвам землетрясения. Я заговорил с гинекологом:
—Сколько влагалищных исследований вы успели провести?
—Более пятисот.
—Эти женщины знают хоть что-нибудь о своей анатомии?
—Большинство — нет. Не стоит и пытаться объяснить им что-нибудь. Некоторые способны кое-что понять, но обычно я просто говорю, как называется их болезнь и какое лекарство принимать. Женщины в очереди у кабинета, — добавила она, — начали драться за право зайти первой…
Один кабинет предназначен для тех, кто слишком слаб, чтобы сидеть
или стоять. На носилках лежит девушка с диабетом: у нее начался острый кетоацидоз. Взгляд у нее потухший, а выражение лица отрешенное; она кашляет, периодически срыгивая в стоящую рядом пластиковую миску. У врача не получается поставить ей капельницу, и я подтверждая свою бесполезность, тоже с ней не справляюсь. Наконец одному из анестезиологов удается добиться успеха. Девушке сделали внутривенное вливание и дали оставшийся от другого пациента инсулин.
—Каковы ее перспективы? — спросил я.
—Хорошего мало. Бедная крестьянка из глухой деревни — инсулин позволить себе не может. Для многих здесь диабет по-прежнему смертелен. Мы сказали мужу, чтобы он отвез ее в ближайшую большую больницу. Может, там ей помогут.
Я набрел на пустое помещение в разрушенной части больничного здания. Землетрясение оставило в стенах огромные трещины; многочисленные окна выходят на высокое манговое дерево; комнату наполняет шум невидимой отсюда Будхи Гандаки, стекающей с ледника горы Манаслу. Какое-то время я сижу здесь в одиночестве, надеясь чтонибудь написать, но затем меня находят два озорных непальских мальчугана. Они заглядывают мне через плечо, пытаясь рассмотреть, чем я занимаюсь, и становится ясно, что меня не оставят в покое. Я возвращаюсь
вкабинет и наблюдаю за чередой входящих и уходящих пациентов.
Через три дня работа подходит к концу. К раннему вечеру у дверей госпиталя остается лишь несколько пациентов. Я сижу снаружи на белом пластиковом стуле, разглядывая размытые очертания голубых холмов, окружающих меня. На улице по-прежнему очень жарко. Дует сильный ветер, раскачивая гигантское манговое дерево. По дороге мимо больницы движется шумная свадебная процессия, которую сопровождают клубы пыли. На всех женщинах яркие наряды, а двое мужчин, возглавляющих шествие, трубят в длинные изогнутые рога. Невесту несут в паланкине, на ней вуаль и красное с золотыми переливами платье. Следом идет жених с разрисованным лицом и в пышно украшенном плаще сложного кроя. Три девочки, играющие в больничном дворе, подходят ко мне. Мы обмениваемся парой слов, совершенно друг друга не понимая. Они радостно смеются и пляшут вокруг меня, а потом снова куда-то убегают. Хотелось бы мне знать непальский, чтобы с ними поговорить! Больше всего я жалею о том, что, кроме английского, не знаю ни одного другого языка. Все, что мне остается, — сидеть и наблюдать, как ветер поднимает с иссохшей земли пылевые вихри, а дневной свет постепенно угасает.
Рекомендовано к покупке и прочтению разделом по нейрохирургии сайта https://meduniver.com/
12
Украина
Игорь, как всегда, встречает меня в аэропорту, то и дело выныривая из толпы, пытаясь меня разглядеть. Типичное для него строгое выражение лица ненадолго сменяется улыбкой, когда он замечает меня, однако с каждым годом улыбка эта исчезает все быстрее и быстрее. На смену несгибаемому энтузиазму, столь поразившему меня, когда мы познакомились, пришло нечто другое, более мрачное.
Мы целуемся в знак приветствия (эта традиция меня немного смущает). Споря о том, кто будет нести мой чемодан, в котором, как и всегда, полно подержанного хирургического инструмента, мы забираемся в машину. По дороге в больницу он громко разглагольствует на ломаном, отрывистом английском. Как-то раз во Львове — городе на западе Украины — я услышал, как говорит по-украински местная поэтесса Марьяна Савка, и только тогда осознал, что украинский язык может быть прекрасным, а вовсе не напыщенно-строгим, каким он звучит в устах Игоря.
— Финансовый кризис — просто кошмар. У всех проблемы с деньгами. Все недовольны. До кризиса мои врачи получали под две тысячи долларов, а теперь — четыреста-пятьсот долларов в месяц.
Монолог прекращается, лишь когда мы приближаемся к больнице. Я знаю, что перед маленьким тесным кабинетом уже выстроилась длинная очередь: все эти люди ждут меня, у большинства — крупные, сложные опухоли мозга или другие серьезные, зачастую безнадежные заболевания.
— Две акустические опухоли на сегодня, — говорит Игорь.
Мы проезжаем мимо уродливых многоэтажек на окраине города: в морозной дымке они выглядят особенно унылыми и неприветливыми. На земле тонкий слой снега.
Уже не в первый раз я думаю о том, какой мрачной на вид может быть Украина и насколько выносливым должен быть ее народ, чтобы выжить.
—Много любопытных случаев, Генри, — радуется он.
—Для вас, может, и интересные, — угрюмо отвечаю я.
—Что-то после выхода на пенсию вы растеряли весь энтузиазм. — В
его голосе слышится неодобрительная интонация.
—Может, я просто старею.
—Нет-нет-нет! — восклицает он, а затем, возвращаясь к своей излюбленной теме, рассказывает о том, что за прошлый год обанкротилось двадцать украинских банков.
Мы пересекаем Днепр по одному из массивных мостов, построенных еще в советскую эпоху. Река замерзла, но только местами. Внизу на ледяных островках виднеются десятки человеческих силуэтов: люди сидят
учерной кромки воды и ловят рыбу через отверстия, проделанные во льду.
—Каждый день кто-то тонет, — замечает Игорь. — В этом году уже двадцать погибло. Какая нелепость!
Мы едем по булыжной мостовой, ведущей от берега Днепра к центру Киева, и поворачиваем на Институтской улице, где несколько месяцев назад во время демонстраций на Майдане снайперы убили десятки протестующих. Центральный госпиталь военно-медицинского управления СБУ, в котором Игорь арендует помещения для своей частной клиники, — прямо за углом, на Липской улице. Как и следовало ожидать, больница Службы безопасности Украины находится в центре города. В разгар Майдана я не раз посещал Киев и старался как можно больше времени проводить среди тысяч демонстрантов. Я гордился тем, что являюсь частью всего этого.
* * *
Впервые я побывал на Украине в 1992 году, сразу после распада Советского Союза. Посещая одну из больниц, я случайно познакомился с Игорем. Мы подружились, и с тех пор я каждый год наведываюсь на Украину, чтобы помочь ему с операциями. В девяностые здешняя медицина на десятилетия отставала от западной. Я привез Игорю множество подержанных инструментов и микроскопов и научил его всему, что знаю сам. Поначалу мы занимались только операциями на позвоночнике, и вскоре Игорь стал, пожалуй, самым квалифицированным хирургом на Украине. О нем пошла молва, и к нему на прием начали записываться все больше пациентов с заболеваниями головного мозга. Игорь постоянно донимал меня просьбами о том, чтобы я помог ему с нейрохирургией. Главный его аргумент состоял в том, что на Украине никто толком не лечит пациентов с крупными акустическими опухолями (он видел, как я провожу подобные операции в Лондоне). Из-за несвоевременной диагностики эти опухоли к моменту обнаружения достигают огромных размеров, из-за чего оперировать их опасно и сложно.
Рекомендовано к покупке и прочтению разделом по нейрохирургии сайта https://meduniver.com/