Глава 1. Явления и проблема внимания.

Описание круга явлений изучаемой действительности — первый шаг и необходимая предпосылка любого научного исследования. Знание явлений внимания и невнимания, умение правильно их выделять и раз­личать необходимы каждому психологу, независимо от его научных интересов или практической специализации. Описательная характе­ристика внимания образует исходную основу, наиболее устойчивое ядро данной области общей психологии. А.Ф. Лазурский завершает обзор различных теоретических представлений о внимании следую­щими, актуальными и в настоящее время, словами: "Едва ли мы, одна­ко, ошибемся, если скажем, что все эти разногласия относятся ис­ключительно к объяснению того сложного явления, которое мы назы­ваем процессом внимания, а никак не к его описанию. Что же касается собственно описательной стороны, то здесь мы почти не встречаем противоречий. Во всяком, более или менее полном описании мы находим всякий раз одни и те же элементы. Разногласие появляется лишь тогда, когда возникает вопрос, какие из этих элементов надо считать главными и какие побочными" (Лазурский, 1917/1995, с. 122, курсив автора). Историки психологии считают, что задача опи­сания явлений внимания к концу 17 века была решена в основном, а в 18 столетии детально и полностью (Braunschweiger, 1899; Neumann, 1971). При этом они ссылаются на философские труды Августина, Фомы Аквинского, Ш. Бонне, X. Вольфа, Р. Декарта, И. Канта, Г. Лейбница, Н. Мальбранша, Э. Платнера и других философов, врачей и натуралистов. Важные наблюдения, практические наставления и любопытные описания явлений внимания и рассеянности можно также найти в художественной и, особенно часто и в большом объеме, религиозной литературе. В области научной пси­хологии она решалась, главным образом, в работах классиков пси­хологии сознания: В. Вундта, Т. Рибо, Э. Титченера, Г. Фехнера и др. До сих пор непревзойденным мастером изображения душевного мира и поведения человека считают У. Джеймса. Многие современные психо­логи признают его описания внимания стилистически превосходными, точными и вполне достаточными. В данной главе дается краткий обзор основных явлений и ранних представлений о внимании, рассматрива­ется прошлый и настоящий научный контекст постановки и решения проблемы внимания.

Субъективно, состояние внимания характеризуется разделением текущего опыта на две части. Единицы фокальной области устойчивы, осознаются ясно и отчетливо, ярко и живо, а содержания периферии сознания — смутно и как бы сливаются в пульсирующее облако неопре­деленной формы. Такая структура сознания возможна не только при восприятии внешних объектов, но и в процессе размышления, когда ясно, отчетливо и с пониманием переживаются какая-либо мысль, образ-представление или их последовательности. О ясности сложных, целостных образов восприятия и памяти говорят в тех случаях, когда в них различимы. Детали, и об отчетливости, если эти образы резко выделяются среди прочих содержаний сознания. Так, при внима­тельном наблюдении мы ясно видим летящий в сумерках, на низкой высоте самолет, различая кабину пилотов, иллюминаторы, опознава­тельные знаки и выпущенные шасси; восприятие самолета будет в то же время отчетливым, если его контуры не теряются во мгле, не замаскированы дымкой или туманом. При беглом, невнимательном восприятии древесного листа мы едва замечаем его овальную форму и зеленый цвет. Пристальный и длительный взгляд на тот же лист обна­руживает желтизну его поверхности, прожилки и темные пятнышки; мы видим, что на самом деле его форма несколько асимметрична и более напоминает треугольник нежели овал, а края зубчатые. Отчет­ливость какой-либо идеи предполагает ее выделение среди других сходных мыслей. Мы говорим: "Нет, не то. Я имею в виду совершенно другое", когда некто пытается сформулировать нашу мысль. О ясно­сти идеи можно судить по тому, насколько точно удается ее пере­дача посредством речи. Поэтому учителя литературы нередко говорят в назидание нерадивым ученикам: "Кто ясно мыслит, тот ясно излага­ет".

Поле восприятия обычно распадается на фигуру и фон. Живость фигуры, занимающей фокус сознания, иногда воспринимается бук­вально, иллюзорным образом; так, в случае пристального внимания к неподвижному зрительному объекту, последний выступает вперед, начинает дрожать и пульсировать на фоне мертвого и как бы покрыто­го пленкой окружения. При внимательном наблюдении Луны на фо­не движущихся облаков кажется, что двигается она, а облака стоят на месте. Сосредоточение внимания на представлении какого-то предмета увеличивает живость, как бы приближая его к образу вос­приятия.

Еще одной характеристикой внимаемых содержаний сознания явля­ется их острота и действенность. Мысли и образы, которые благодаря вниманию вошли в фокальную область сознания и задержались в ней, как правило, хорошо запоминаются, глубоко проникая в толщу про­шлого опыта человека. "Истинное искусство памяти — это искусст­во внимания",— писал С. Джонсон (цитата по Lorayne, 1990, с. 32). Действенность объекта внимания проявляется как в плане мышле­ния, так и в движениях. Он вызывает ряд соответствующих ассоциа­ций, определяя ход, содержание и направление умственной деятель­ности. Человек может долго и пристально читать железнодорожное расписание, вспоминая при этом места, в которых он бывал и проис­шедшие там события. Вид ножа или щетки наводит на мысль об их использовании. "Во время разговора, я вдруг замечаю булавку на полу или пыль на моем рукаве, и вот, не прерывая речи, я смахиваю пыль или поднимаю булавку",— пишет У. Джеймс (1902, с. 335). Бо­лельщик на трибуне или в кресле перед телевизором иногда непроиз­вольно повторяет движения игрока, за которым внимательно следит. Представление или образ восприятия, находящиеся в фокусе внима­ния, господствуют в сознании, обеспечивая единство и связь всех осоз­наваемых процессов. Классики психологии характеризовали поэтому состояние внимания как монархический строй сознания.

Для иллюстрации явления разделения сознания на фокальную и периферическую области читатель может повторить наблюдения по­добные тем, которые описаны в работе О. Кюльпе (Kuelpe, 1902). Если сесть лицом к стене, оклеенной пестрыми обоями или завешанной ковром с мелким узором, и направить взор на какую-нибудь де­таль, то при расстоянии до стены в 1 м. мы увидим ясно и отчетливо только небольшую, окружающую точку фиксации зону, диаметром около 6 см. Внутри этой области мы хорошо осознаем контуры и разли­чия в цвете и яркости отдельных деталей изображения. Более при­стальное всматривание может вызвать иллюзорное дрожание (по­дергивание) элементов фокальной области или привести к восприятию новых фигур; например, вместо растительного орнамента мы неожи­данно увидим уродливое лицо или фантастическое животное. В по­следних случаях уже внутри центральной области указанные фигу­ры как бы выступают на передний план. После небольшой тренировки в удержании неподвижной линии взора можно заметить, что за пределами этой области сначала постепенно, а затем все быстрее, де­тали изображения смазываются и картина переходит в тусклый и од­нообразный фон. "Если бы я не знал, что этими обоями оклеена вся сте­на,— пишет О. Кюльпе,— я мог бы предположить, что для оклейки вы­брана бумага с рисунком все более незаметным, чем далее он отстоит от фиксируемой точки, вплоть до того, что вся картина и цвет теряются в неразличимой пелене" (Kuelpe, 1902, с. 38).

Многие авторы считали само собой разумеющимся, что различия в ясности и отчетливости образов зрительного восприятия зависят от объективных факторов: оптических характеристик среды, удаленности, интенсивности и пространственной организации стимулов. К группе субъективных факторов они относят, прежде всего, периферические процессы и механизмы органов чувств: напр., строение сетчатки, аккомодацию хрусталика, вергентные и фиксационные движения глаз. Но, как свидетельствуют явления пустого взора, о котором бу­дет сказано ниже, и непрямого видения, только влиянием указанных групп факторов объяснить изменения ясности и отчетливости воспри­ятия внешних объектов невозможно. О фактах непрямого видения У. Джеймс пишет:

"... приспособление органа чувств вовсе не является суще­ственным процессом в работе даже чувственного внимания; это второстепенный результат, который возможно и не допус­тить до проявления, как показывают наблюдения. Обык­новенно, совершенно правильно замечалось, что никакой предмет, лежащий на окраинах нашего поля зрения, не мо­жет остановить на себе внимания, если одновременно не привлечет к себе и нашего взгляда. …Практика однако же при усилии может научить нас схватывать вниманием предметы, лежащие на окраине нашего поля зрения, тогда как глаза остаются в полной неподвижности. При подобных условиях предмет никогда не может быть воспринят нами отчетливо, так как самое место, где на глазную сетчатку падает изображение предмета, делает невозможным такую отчетливость, и, однако,— как может убедиться каждый из опыта,— в этом случае мы все же получим о предмете более ясное сознание, чем когда этого вынужденного усилия внима­ния сделано не было. Таким именно образом, напр., учителя в классе следят за воспитанниками, на которых как будто и не смотрят вовсе. В общем, женщины гораздо более мужчин изощряются в умении пользоваться периферическим зри­тельным вниманием" (Джемс, 1902, с. 180-181).

Опытный наблюдатель способен увидеть двоение образов объектов, расположенных на периферии поля зрения. Г. Гельмгольц пишет: "Когда внимание человека впервые обращают на двоение бинокуляр­ных образов, он удивляется, что не замечал этого прежде. Осо­бенно его поражает, что в течение всей жизни он воспринимал оди­нарными лишь незначительное число объектов, находящихся при­мерно на том же расстоянии, что и фиксируемая точка, подавляющее же большинство остальных объектов, в том числе более удаленных и более близких, воспринималось как двойные" (Гельмгольц, 1975, с. 66-67). Применительно к этим феноменам стало общепринятым гово­рить о внимании как о центральном, внутреннем факторе изменения ясности и отчетливости. Поэтому аналогия сознания со зрительным полем получила столь широкое распространение и признание. Она казалась справедливой и удобной для описания как внешнего вос­приятия в других модальностях, так и рефлексии "внутренним зрени­ем" процессов и продуктов памяти, воображения и мышления.

Следующая характеристика содержания фокальной области соз­нания, которую некоторые авторы рассматривают как следствие непроизвольной или после произвольной задержки внимания, состоит в его эмоционально теплой окраске и, в пределе, как бы одухотворении и даже слиянии с ним. Длительное, добровольное и охотное внимание к любому объекту служит условием и вместе с тем вызывается и под­держивается благодаря особому процессу идентификации, при кото­ром данный объект (другой человек, вещь, мысль, часть тела, собст­венное имя, литературный персонаж и все что угодно) становится дорог субъекту. Ч. Тарт объясняет этот феномен следующим образом: "Как только мы идентифицируемся с каким-то объектом, мы уделяем ему преимущественное внимание и гораздо большую психологиче­скую энергию, чем просто вещам или информации. Эта энергия может ограничиться энергией внимания, расходуемой на безусильную фик­сацию этого объекта, но она может быть также связана, сознательно или бессознательно, с базисными эмоциями самосохранения, так что угроза объекту идентификации становится сильной угрозой по отно­шению ко "мне" (Tart, 1989, с. 122). В подтверждение своих слов автор рассказывает о демонстрационном эксперименте, который он провел среди своих сотрудников в обеденный перерыв рабочего дня. Ч. Тарт поставил на стол посередине комнаты пустую сумку (подойдет также, как отмечает автор, и любая коробка или пакет из-под молока). Затем попросил всех присутствующих сосредоточить внимание на этой сумке и попытаться идентифицировать себя с ней, думая как о своей любимой сумке, о которой следует заботиться также, как о самом себе. Спустя всего лишь пару минут, он неожиданно шагнул вперед и сильным ударом ноги сбил сумку. Это событие вызвало у всех участников опыта мощный аффект. Они вскакивали с перекошенными от гнева и возмущения лицами. Некоторые восклицали, обвиняя экспериментатора в жестоко­сти. Позже, многие из них говорили, что во время удара почувствовали боль в своем теле, как будто Ч. Тарт ударил их, а не сумку.

Философ X. Ортега-и-Гассет находит в фиксации внимания на одном объекте общую причину и суть состояний влюбленности, гипно­за, одержимости и мистического экстаза. Различие содержаний фо­куса и периферии сознания он описывает следующим образом: "То, что привлекло наше внимание, наделено для нас ipso facto⁴ боль­шей реальностью, бытием более полноценным, чем то, что не при­влекло,— нечто почти иллюзорное и безжизненное, дремлющее на подступах к нашему сознанию. Вполне понятно, что, обладая большей реальностью, оно оказывается более весомым, более цен­ным, более значительным и заменяет собой затененную часть мира" (Ортега-и-Гассет, 1991, с. 377-378).

Различные состояния внимания специфицируются особыми со­держаниями сознания — напряженностью, усилием, интересом, удивлением, чувствами активности и поглощенности деятельностью. Динамика и наличие этих переживаний в каждом отдельном случае образуют особые, смутно улавливаемые гештальты видов, свойств и актов внимания — отвлечений и переключений, колебаний, изменений объема и степени (см. Приложение 1). Однонаправленность, высо­кая степень и узкий объем внимания характеризуют состояния кон­центрации и абсорбции. Дж. Куорик поясняет различие между ними следующим образом:

"Термины концентрация и абсорбция зачастую использу­ют взаимозаменяемо, равнозначно подразумевая участие интенсивного внимания, но забывают при этом о различии соответствующих психологических состояний. Концентра­ция является сознанием будничным; абсорбция же — необыкновенным. Концентрация — это работа; абсорбция — игра и развлечение. Концентрация включает в себя ин­тенсивную умственную деятельность: когнитивную перера­ботку, анализ и размышление. Абсорбция означает времен­ное прекращение любой внутренне инициируемой деятель­ности. Концентрация подразумевает взаимодействие, уча­стие эго и усилие; она нацелена на получение практических результатов. Абсорбция же реактивна, внушаема, снимает напряжение и растворяет эго, гармонично захваты­вает посредством какого-то очарования. Концентрация сви­детельствует о двустороннем управлении вниманием в си­туации взаимодействия организма с окружением; здесь на­лицо строгое разделение субъекта и объекта — чувство "моего", противопоставленного чему-то внешнему. Абсорб­ция же — это единый контроль внимания, приводящий к глобальному недифференцированному состоянию тотально­го внимания; это переживание слияния с внешним объек­том. Мы концентрируемся, когда чем-то обеспокоены, пы­таемся починить заглохший двигатель или заполняем ве­домость подоходного налога. Мы поглощены, когда наслаж­даемся кинофильмом, музыкой, сексом и другими развлече­ниями" (Quarrick, 1989, с. 19, курсив автора).

В последние годы развернулось широкое исследование еще одного состояния максимального внимания, названное "опытом потока" (Csikszentmihalyi, 1990). В этом состоянии субъект активен и в то же время забывает о себе. Не прилагая усилий, он остается чрезвычайно внимателен, ясно и четко осознает цели и результаты своих действий и без расчета на вознаграждение испытывает наслаждение от самого процесса деятельности. Человек счастлив только потому, что в трудной ситуации успешно действует на пределе своих возможностей (см. При­ложение 2).

Внимание субъективно понимается как некоторый ограниченный капитал, которым можно распорядиться по собственному усмотре­нию. Поэтому выражение благодарности за внимание слушателей — не простая формула этикета вежливости оратора или лектора. Мы мо­жем обращать, удерживать, направлять и концентрировать свое внимание. Вклад внимания, как правило, окупается увеличением продуктивности и качества деятельности. Внимание необходимо для приобретения действительных знаний и выработки навыков. Особо внимательными мы должны быть в критических и опасных ситуациях. Нередко еще до наступления таких обстоятельств следует быть на­стороже или начеку, а в задачах длительного наблюдения - постоянно бдительными (см. Приложение 5). Но мы также знаем, что в опре­деленных случаях внимание как бы выходит из повиновения и может прерываться, проваливаться, отвлекаться внешними стимулами или навязчивыми мыслями, блуждать, рассеиваться и уходить. Также из­вестно, что внимание эффективно не во всех ситуациях, а иногда оно может быть даже вредно. В качестве примера отрицательного эффекта активного исполнительного внимания часто приводят ухудшение или полный развал сложной, хорошо отработанной и автоматизированной деятельности, вспоминая при этом известную притчу о задумавшейся сороконожке.

Давно описан и затем тщательно и всесторонне исследован еще один негативный эффект пристального внимания, названный феноме­ном смыслового или семантического пресыщения. Он заключается в том, что при непрерывной зрительной фиксации, многократном произнесении, письменном или мысленном воспроизведении одного и того же слова, фразы или текста, их смысл довольно быстро испаряет­ся. "Пусть читатель проверит это на любом слове предлежащей стра­ницы,— предлагает У. Джеймс,— скоро он начнет удивляться тому, как было возможно, что он такое слово употреблял всю жизнь в та­ком-то смысле. Оно будет смотреть на него со страницы, как стек­лянный глаз, не имеющий никакого выражения мысли. Его тело оста­лось прежним, но его душа отлетела. Этим путем оно приводится к сво­ей чистой, голой чувственной форме" (Джемс, 1902, с. 248). Доба­вим, что затем само тело слова распадается на чуждые, ничего не зна­чащие обломки, и человек испытывает особое переживание пустоты сознания (Don, Weld, 1924). Подобное разрушение предметности вос­приятия считалось необходимым условием эффективного использо­вания метода аналитической интроспекции. При соблюдении опреде­ленных условий по сути те же приемы непрестанного повторения мантры в практике трансцендентальной медитации и слов Иисусо­вой молитвы приносят сверх того новые и неожиданные плоды. "Стеклянный глаз" слова превращается здесь, если можно так выра­зиться, в око всевидящего Бога.

Негативным следствием произвольного, требующего усилий внима­ния может быть значительное утомление. В связи с этим Г. Мюнстерберг пишет: "В конце концов, невнимание не всегда является недостатком ума; оно служит и желательным предохранительным клапаном" (Мюнстерберг, 1910, с. 170). Известно, что решение сложных проблем может придти как бы само собой в моменты отвлече­ния или отдыха, когда субъект невольно или нарочно прекращает дли­тельную и бесплодную концентрацию на задаче. Так же давно заме­чено, что специальное внимание к своим телесным процессам может привести к тому, что "настоящая болезнь присоединяется к вообра­жаемым недугам лиц, которые, за недостатком здоровой работы для ума, поглощены разбором собственных ощущений..." (Кар-пентер, 1877, с. 125). У. Де Лоренс собрал целую коллекцию газетных выре­зок о случаях смерти врачей-специалистов именно от тех болезней, которые они пристально изучали. Концентрация, по его мнению, лежит вне морали; эта сила может как помочь выздороветь, так и поро­дить заболевание. Она совершенно безразлична к своему результату. "К счастью, как справедливо указывают, число людей, способных концентрироваться, сравнительно невелико, что лишь подчеркивает опасность и реальность этой великой силы души" (De Laur-ence, 1938, с. 62).

Вред пассивного внимания может осознаваться в случаях манипуляции нашим поведением рекламой и деятелями шоу-бизнеса. Непроизвольное внимание может стать помехой общению. В связи с этим И. Кант пишет следующее:

"Многие люди несчастны от того, что не способны отвлечь­ся. Жених мог бы сделать хорошую партию, если бы мог не за­мечать бородавки на лице своей возлюбленной или отсутствие у нее зуба. Между тем неприятная особенность нашей способно­сти внимания состоит в том, что мы совершенно непроизвольно обращаем внимание на недостатки других: на отсутствующую пуговицу сюртука, недостающий зуб или привычную ошибку в речи; этим мы смущаем других и одновременно портим себе настроение. — Если главное хорошо, то не только правиль­но, но и умно не замечать недостатки других, и даже недос­татки в нашем собственном благополучии. Но эта способность абстрагироваться есть сила души, обрести которую можно толь­ко упражнением" (Кант, 1994, с. 147-148, курсив автора).

К явлениям невнимания относятся, прежде всего, состояния рассеян­ности. Они различаются как по своему характеру, так и по причинам, ко­торые, предположительно, их вызывают. Рассеянность первого вида может быть результатом усталости, бессонницы, головной боли, монотон­ной и однообразной деятельности. Превосходное описание этого состояния дает У. Джеймс:

"Большинство людей ежедневно испытывает и не раз ни­жеследующее состояние: глаза устремляются в пространст­во, звуки, доносясь извне, сливаются в однообразный смутный гул, внимание рассеивается настолько, что все тело ощущается как бы сразу, а передний план сознания переполняется как бы чем-то, каким-то печальным чувством подчинения бесплодно проходящему времени. На заднем фоне мышления мы смутно представляем себе, что должны что-то сделать: встать, одеться, ответить лицу, говорившему с нами перед этим,— словом, сде­лать следующий шаг в нашем размышлении. Но почему-то мы не можем сдвинуться. La pensee de derriere la tete (мысль, копоша­щаяся где-то как бы на заднем плане нашего ума) еще не может прорваться через оболочку летаргии, которая сковывает на­ше душевное состояние. Каждое мгновение ожидаем мы, что эта оболочка, наконец, разорвется, ибо не сознаем никаких причин, почему такое состояние могло бы длиться. А между тем, оно продолжается мгновение за мгновением, и по-прежнему мы куда-то плывем, но вдруг — без всякой по­нятной нам причины — откуда-то является толчок энергии, что-то невидимое сообщает нам способность подтянуться, сосре­доточиться, мы начинаем мигать глазами, встряхиваем голо­вой, идеи, которые таились где-то на задах сознания, приходят в действие — и колесо жизни начинает по-прежнему вращаться" (Джемс, 1902, с. 170).

Нередко такое состояние сопровождается скукой, определяемой как "тягостное чувство от косного, праздного, недеятельного состояния души; томление бездействия"⁵. При этом виде рассеянности соз­нание затопляется случайными неконтролируемыми восприятиями и воспоминаниями обрывочного характера. Субъект как бы отключен от тех аспектов внешнего окружения, которые могут иметь значение для выполнения каких-либо планов или намерений. Более того, сами эти намерения у него в данный момент отсутствуют. Дж. Селли назы­вает подобное состояние сонливостью или отупением и отмечает: "Ха­рактерными признаками истинного невнимания или умственного без­различия служит уменьшение напряжения и появление, вместо преоб­ладания известных восприятий или представлений, неясного ряда смутных ощущений и мыслей" (Селли, 1912, с. 123). В другом месте он упоминает о попытках произвольного вызывания такого состояния, которые удавались ему и некоторым другим психологам перед засыпанием (Sully, 1892). У. Джеймс пишет, что такое "удиви­тельное состояние торможения" может быть вызвано на мгновение произвольно, путем фиксации глаз в пустоту и что это состояние не следует путать или сравнивать со сном. Скорее оно напоминает гипно­тический транс, после которого субъекты на вопрос: "Думали ли вы о чем-нибудь?", отвечают: "Ничего особенного" (James, 1890/1990, с. 261). Теперь известно, что контролируемое погружение в подобное состояние обеспечивают некоторые специальные техники релаксации и медитации.

Равнодушие к значимым аспектам ситуации характерно также для состояния субъективно прямо противоположного рассеянности первого вида. Здесь рассеянность выступает как оборотная сторона медали или негативное следствие глубокой внутренней концентрации. Поэтому такую рассеянность называют мнимой. Иногда, дополнительно, различают две ее разновидности — рассеянность поэтиче­скую и рассеянность профессорскую.

О поэтической рассеянности говорят в тех случаях, когда человек находится в состоянии мечтательности или грез наяву. Он погружен, не замечая ничего вокруг, в неконтролируемый поток приятных мыслей и ярких образов. Английский поэт-романтик С. Колридж с детства от­личался склонностью к мечтам и погружению в мир воображения. Био­графы и современники называли поэта "демоническим гением", "богоопьяненным человеком" и "великим пророком фантазии", отмечая при этом, что "фантазия насиловала Колриджа". "Заражая энтузиаз­мом горячие головы слушателей, он держал длинные вдохновенные речи о всевозможных, самых несхожих между собою предметах. В то время его интересовали равно все темы; он способен был увлекать­ся до самозабвения и однажды не заметил, как какой-то шутник обре­зал во время речи длинные полы его "гауна". " Таким он остался и два­дцать лет спустя ", — пишет один из исследователей творчества С. Колриджа⁶. Слушатели, и тогда и позже, зачастую не понимали поэта, хотя и были очарованы прихотливым течением его слов и мыслей. Диалог быстро превращался в монолог С. Колриджа, и он терпеть не мог, когда его прерывали. Его близкий друг, тоже поэт и литератор, Ч. Лэм предпочитал поэтому вести с ним переписку, нежели вступать в какие-либо споры по ходу "разговора", а его выступления характери­зовал как проповеди. О рассеянности С. Колриджа можно судить по одному из случаев, который Ч. Лэм, вспоминая, описывает следую­щим образом:

"Однажды утром я торопливо, поскольку опаздывал, шел из дома в Инфилде в Индиахаус, когда встретил Колриджа, направлявшегося ко мне с визитом; он был переполнен какой-то новой идеей и, несмотря на мои заверения в недос­татке времени, затащил меня через ворота пустынного сада на боковую аллею и там, укрывшись от наблюдения за изгородью вечнозеленых кустов, схватил меня за пуговицу пальто и, за­крыв глаза, начал красноречивое рассуждение, плавно разма­хивая правой рукой в соответствии с \ мелодичной речью, лившейся непрерывным потоком из его уст. Я завороженно слушал, однако бой церковных часов пробудил во мне чувст­во долга. Я понимал, что все попытки вырваться будут безус­пешными, и решил сыграть на его поглощенности предметом размышления. Перочинным но­жом я потихоньку срезал пуговицу моего пальто и удрал. Пять часов спустя, возвращаясь домой мимо того же сада, я услышал голос Колрида и обнаружил его на том же месте, с закрытыми глазами, с пуговицей, зажатой между пальцами и грациозно покачивающего правой рукой - точно таким я его оставил. Кольридж не заметил моего отсутствия"⁷.

Рассеянность поэта была следствием творческого воображения и потому с лихвой окупалась результатами его философской и поэтиче­ской деятельности, казалась простительной чертой и причудой ге­ния. Иную оценку такого рода рассеянности уже применительно к бо­лее обыкновенным и распространенным случаям подобного состояния дает И. Кант:

"Одна из душевных слабостей состоит в том, что репро­дуктивное воображение останавливается на одном пред­ставлении и обращает на него большое или продолжительное внимание и не может оторваться от этого представления, т.е. снова сделать свое течение свободным. Если эта дурная привычка становится постоянной и направляется на один и тот же предмет, то это может довести до помешательства. Быть рассеянным в обществе невежливо, а иногда и смешно. Женщины обычно не впадают в такое состояние; разве толь­ко когда они занимаются науками. У слуги, если он, прислу­живая за столом, рассеян, обычно на уме что-то дурное либо он что-то замышляет, либо опасается последствия чего-то ... у человека, подверженного этому злу, всегда какой-то сонный вид, а в компании он бесполезен, так как слепо сле­дует свободной игре своего воображения, не регулируемого разумом. - Чтение романов не только приводит часто в дурное настроение духа, но и делает рассеянность привыч­ной" (Кант, 1994, с. 233-235, курсив автора).

В состоянии профессорской рассеянности контролируемый и эмо­ционально нейтральный ход мыслей логически упорядочен и строго направлен на достижение идеальной и отдаленной цели или на поиск решения сложной задачи. Гротескное описание наружности и поведе­ния рассеянных людей этого типа дал Дж. Свифт в образе высшего сословия лапутян, занятых исключительно и непрерывно либо музы­кой, либо математикой. Гулливер рассказывает:

"... никогда еще мне не приходилось видеть смертных, которые вызывали бы такое удивление своей фигурой, одеждой и выражением лиц. У всех головы были скошены направо и налево; один глаз косил внутрь, а другой глядел прямо вверх. . . Поодаль я заметил несколько человек в одежде слуг. В руках они держали небольшие палки. К палкам были привязаны надутые воздухом пузыри. Как мне сказали потом, в пузыри было насыпано немного сухого гороха или мелких камешков. Время от времени слуги хлопа­ли этими пузырями по губам и ушам лиц, стоявших подле. Я долго не мог уразуметь, для чего это делается. По-видимому эти люди так погружены в глубокомысленнейшие размыш­ления, что почти не способны ни слушать речи собеседников, ни отвечать на них. Чтобы побудить их к этому, необходимо какое-нибудь внешнее, чисто физическое воздействие на ор­ганы речи и слуха. . . Обязанность хлопальщика заключается в том, чтобы при встрече нескольких лиц слегка хлопать по губам того, кому следует говорить, и по правому уху тех, кто слушает. На прогулках хлопальщик должен время от времени похлопывать своего господина по глазам, ибо в про­тивном случае тот на каждом шагу подвергается опасности упасть в яму, или стукнуться головой о столб, или же столкнуться с другими прохожими"⁸.

Действительные примеры профессорской рассеянности обычно находят в жизнеописаниях великих философов, изобретателей и ученых. В этом смысле особенно не повезло лауреату Нобелевской премии, математику Д. Гильберту. Из одной публикации в другую кочует следующая история. Однажды вечером, накануне прихода гостей, госпожа Гильберт заметила, что супруг надел неподходящий галстук и послала его в спальню, наказав заменить этот галстук на другой. Гильберт пошел и не вернулся. Когда, обеспокоенная долгим отсутствием мужа, она поднялась в спальню, то нашла знаменитого ученого в кровати, раздетого и почти спящего. Такого типа ошибки, когда из-за нашей рассеянности правильно начатая последователь­ность действий сбивается в привычную, но в данной ситуации неверную колею, могут быть известны читателю по собственному опыту. Так, вместо набора нового телефонного номера мы набираем привычный номер, начинающийся теми же двумя или тремя цифрами, и неожи­данно услышав знакомый голос, в полной растерянности понимаем, что позвонили не туда куда следовало. Говорят, что И. Ньютон, отслежи­вая по часам, варил куриные яйца. Однажды, задумавшись, он поло­жил в воду карманные часы и сварил их, глядя при этом на яйцо. По­скольку за достоверность этого эпизода авторы не ручаются, приведем пример из своего опыта. Бывает, что вместо зубной пасты, перепутав тюбики, мы выдавливаем на щетку крем для бритья и замечаем свою оплошность лишь тогда, когда рот заполняется мыльной пеной.

Как видно из вышеописанных случаев, мнимая рассеянность может проявляться в так называемых ошибках невнимания, возникающих по ходу привычной, автоматизированной деятельности. В Приложении 3 приведен ряд действительных примеров, а также классификация и теория ошибок рассеянности, предложенная Дж. Ризоном (Reason, 1990). Ошибочные действия такого рода входят, по З. Фрейду, в широ­кий класс отбросов феноменального мира или явлений психопато­логии обыденной жизни (Фрейд, 1989). Специальное исследование сбоев привычных действий показало, что они происходят и довольно часто у всех людей — в среднем три раза в неделю (Reason, 1984a). В обычных условиях бытового поведения эти промашки вы­глядят довольно безобидно и в худшем случае приводят к незначи­тельным травмам, а чаще всего вызывают только раздражение или смех. "Мы смеемся над рассеянностью как над простым фактом",— пишет А. Бергсон (1992, с. 16). Однако, в определенных ситуациях и видах профессиональной деятельности последствия ошибок невни­мания могут быть печальными и даже катастрофическими. "Любой из нас, если он совершенно поглощен чем-либо, становится рассеянным. Воры-карманники, например, пользуются этим, занимаясь своим ремеслом в толпе зрителей циркового представления или уличного шествия",— пишет Дж. Джастроу (Jastrow, 1928, с. 170). В ином, мо­рально-личностном плане предлагает рассматривать невнимание и его последствия Ю.А. Шрейдер: "Совесть требует от нас быть вниматель­ными к людям и ситуациям. В некотором смысле совесть — это обо­стренная внимательность, позволяющая усмотреть в этически без­различной, на первый взгляд, ситуации необходимость четкой мораль­ной оценки. Когда человек оставил открытым водопроводный кран и не заметил, что в раковине лежит оставленная для мытья миска, через которую вода перельется потом на пол и протечет через потолок ниж­них соседей, он не делал дурной выбор, т.е. не предпочитал зло добру. Он просто был невнимательным. Совесть напоминает о том, что нужно обращать внимание на целый ряд вещей, и это может уберечь от дурного поступка. Внима­тельность важна и в большом, и в малом"⁹. Укоры совести как одно из возможных следствий ошибки невнимания могут показаться расплатой слишком незначительной в тех случаях, если в результате рассеян­ности пострадает сам субъект и/или другие люди. "На кухне ошибка "по рассеянности" может быть всего лишь комичной, но та же ошибка в кабине пилотов пассажирского авиалайнера может привести к катаст­рофе... Отличие заключается не в природе этой ошибки, а в той мере, в какой данные обстоятельства накажут за нее",— подчеркивает Дж. Ризон (Reason, 1979, с. 68). В настоящее время феномены и послед­ствия невнимательности и внимательности как стилей деятельности человека изучают не только инженерные, но и социальные и клиниче­ские психологи (см. Приложение 7).

В качестве особого примера мнимой рассеянности можно привести знакомое всем явление пустого взора, на которое указывал уже Авгу­стин. Г. Стаут описывает его следующим образом: "Случается, что, пробуждаясь из состояния задумчивости или мечтания, мы ловим себя на том, что пристально глядим на предмет или лицо, стоящее перед нами. Мы смотрим, не видя. Более разительный пример, который легче проверить, встречается часто при чтении. Конвергенция глаз, аккомо­дация хрусталика и проч., постоянно происходят, когда мы перехо­дим от буквы к букве, от слова к слову. Но опытный читатель не обра­щает обыкновенно внимания на буквы или слова; его мысли заняты смыслом. Порою случается, что читая вслух, читатель позволяет своей мысли блуждать, так что чтение становится автоматическим про­цессом. Зрительные приспособления столь же необходимы как и раньше, хотя внимание уже не обращено ни на слова, ни на смысл" (Стаут, 1923, с. 270). Действительно, иногда, читая книгу, мы ловим себя на том, что взгляд привычно скользит по строкам, и рука листает страницы при полном игнорировании смысла текста. Мы встряхиваем головой и замечаем, что думали о чем-то постороннем или наболев­шем и затем, довольно точно, возвращаемся на несколько абзацев и даже страниц выше, чтобы возобновить и продолжить вдумчивое чте­ние. Таким же пустым взором мы нередко смотрим телевизионные пе­редачи и пустым ухом слушаем лектора или собеседника, не понимая смысла увиденного или сказанного. Такая рассеянность замечается нами и окружающими редко, возможно потому, что она, как правило, не приводит к непосредственным ошибкам. К более серьезным и даже плачевным результатам может привести пустой взор оператора пульта наведения зенитно-ракетного комплекса или атомной электростанции, шофера, летчика и хирурга. В литературе описан еще один, родственный пустому взо­ру феномен, получивший название временного провала или дорожно­го гипноза. Он заключается в том, что после выполнения какой-то ру­тинной задачи, длительной прогулки или ведения машины человек не может вспомнить, что делал, когда и какие места прошел или проехал (Reed, 1974).

Третий вид рассеянности выступает как следствие чрезвычайной подвижности и отвлекаемости внимания. Буквальное значение слова "рассеянность" наиболее адекватно для определения этого состояния. Здесь внимание непроизвольно и хаотически перемещается с одного внешнего объекта на другой, как бы порхает, не задерживаясь длитель­но ни на одном из них. Рассеянность такого рода характерна для так называемых подвижных помехонеустойчивых детей; поэтому ее ино­гда называют ученической. Кроме того, она встречается в случаях психопатологии, например, у параноиков. Более обычная и слабая форма этой рассеянности возникает и наблюдается в ситуациях, когда человек вынужден заниматься трудным или малоинтересным делом.

К расстройствам внимания, получившим название старческой рассеянности относят его "плохую переключаемость в сочетании с недостаточно активной концентрацией" (Баскакова, 1989, с. 15). Здесь, в отличие от ученической рассеянности, внимание человека как бы залипает на одном предмете, деятельности или теме размышле­ния, но при этом, в отличие от рассеянности профессорской, его сте­пень невелика и потому такое сосредоточение неэффективно. Здесь можно вспомнить расхожий образ ворчливой и неряшливой старуш­ки, теряющей и закладывающей вещи домашнего обихода; так она может долго искать очки, которые находятся у нее на лбу. Сходное явление рассеянности наблюдается в состояниях депрессии и тревоги, сопровождаемых так называемой умственной жвачкой, когда мыш­ление человека долго и непрерывно занято одними и теми же, повто­ряющимися и бесплодными мыслями и образами.

Если при характеристике рассеянности подразумевают глобальное невнимание к большей части содержаний сознательного опыта, то в случаях направленного невнимания речь идет об игнорировании спе­цифических действий, восприятий, мыслей и чувств. Так, отмечается известная трудность в произвольном сосредоточении внимания на эмоциональных и даже аффективных (напр., гнев, но не страх) процессах. По мнению некоторых авторов, подтверждаемому данны­ми экспериментальных исследований, намеренное внимание к чувст­вам приводит к их ослаблению или разрушению. "Если попытаться это сделать, удовольствие или недовольство сразу же ускольза­ют от нас и пропадают, а мы обнаруживаем себя внимающими ка­кому-нибудь назойливому ощущению или идее, наблюдать которые вовсе не собирались",— пишет Э. Титченер и приводит следующее вы­сказывание О. Кюльпе: "Широко известен факт, что созерцание, специ­альное внимание к эмоциям снижают их силу и предотвращают их естественное проявление. Такое уменьшение интенсивности. .. как проявление тенденции к полному исчезновению аффективных содер­жаний, прокладывает дорогу к состоянию безразличия... Следова­тельно, внимание враждебно чувствам, если оно сосредоточено прямо на них" (Titchener, 1908, с. 69). Примерно о том же говорит Н.Н. Ланге: "... существенное различие чувств и ощущений состоит в том, что ощущения становятся яснее и отчетливее, когда на них мы обращаем наше внимание, чувству же всегда присуща неясность или расплывча­тость, и, сосредоточивая на нем внимание, мы не столько делаем его яснее, сколько ослабляем и даже совсем уничтожаем" (Ланге, 1914, с. 263). Добавим, что данная закономерность давно учитывается и ис­пользуется во многих видах религиозной практики и психотерапии.

Существует также обширный класс феноменов избирательного невнимания в когнитивной и моторной сферах. Привычное невнимание распространяется на повторяющиеся события. Мы не замечаем тика­ния часов, деталей домашней обстановки, давления одежды и обуви, бликов на стеклах очков, биений своего сердца, дыхания, движе­ний языка и глаз. Отсутствие восприятия подобных обстоятельств, событий и процессов понятно и вполне оправдано. Для кого-то невни­мание окружающих к своей персоне может оказаться не только полезным, но и необходимым. Так, в отличие от политика, франта и кокетки, детектив и солдат на фронте, рэкетир, вор и шпион, да и просто застенчивый человек не хотят быть замеченными. Индивидуаль­ные и общие зоны невнимания встречаются и в области умственной деятельности. У. Джеймс пишет: "У каждого из нас есть такие темы, от которых мы сторонимся не хуже пугливой лошади, избегая даже о них задумываться" (Джемс, 1902, с. 1.76). Мысли о предстоящей смерти, собственной ущербности, последствиях ядерной войны и мно­гие другие идеи, так или иначе связанные с основами существования, личностью и самооценкой субъекта, редко попадают и с трудом удер­живаются в фокусе сознания большинства людей. Столь же трудно сосредоточиться на хорошо известном учебном материале, чьих-то не­однократно слышанных словах и банальных мыслях, не представляю­щих для нас ни малейшего интереса. "Из действий и речей, хорошо усвоенных и часто повторяемых, не только внимание, но и сознание улетучиваются, и они совершаются и произносятся по привычке, т.е. совершенно механически без сопровождения сознания. Быть внимательным к пустому анекдоту, рассказы­ваемому в десятый раз, выслушивать повествование о крайне мелоч­ных и вполне ничтожных событиях и обстоятельствах, в высшей степени трудно, потому что это значит сосредоточивать свое внимание почти ни на чем",— пишет П.Ф. Каптерев (1889, с. 38). В моторной сфере постепенный уход внимания характеризует процессы стихийного и специального формирования любых навыков и умений.

Не менее разнообразны и внешние проявления внимания. Особенно­сти позы, мимики и взгляда человека позволяют судить о степени и направленности его внимания. Богатым материалом для анализа объективной картины внимания служат произведения искусства фото­графии, сюжетной и портретной живописи. Определенным умением различать состояния внимания других людей обладает каждый из нас, поскольку оно необходимо для успешного взаимодействия и обще­ния. Мы достаточно уверенно схватываем внешние проявления разных видов чувственного внимания — зрительного, слухового, осяза­тельного и органического. Специфические картины образуют также внешние признаки интеллектуального внимания в состояниях спокой­ного размышления, припоминания, напряженной мысли, глубокой ду­мы и экстаза. Различия в характере и степени внимания фиксиру­ются десятками эпитетов. Например, внимание может быть исключи­тельным и рассеянным, широким и узким, напряженным и ослаблен­ным, ленивым и жадным, досужим и заинтересованным, ледяным и восторженным. На разницу пассивного и активного внимания указы­вают оттенки значений глагольных форм описания восприятия. Можно, соответственно, видеть и смотреть, слышать и слушать, чувствовать запах и нюхать, чувствовать вкус и смаковать.

Точные и яркие описания внимательного и рассеянного поведения встречаются в работах Ч. Дарвина (1896), Н.Н. Ланге (1893), Т. Рибо (1890), И.А. Сикорского (1904). "Прислушивающийся приостанавли­вает свои шаги, поворачивает в сторону звука то свое ухо, которое у него лучше слышит, прикладывает при этом к уху руку, увеличи­вая тем самым ушную раковину и собирая благодаря этому большее количество звуковых волн; дыхание его при этом задерживается. . . Увидевшая дичь охотничья собака переживает как бы судорогу вни­мания, вся замирая в "стойке" и "пожирая глазами" предмет своего внимания. С другой стороны, педагог в большинстве случаев не ошиба­ется, когда упрекает в невнимательности к его рассказу школьника, то и дело смотрящего в классе по сторонам и болтающего ногами и рука­ми",— пишет С.В. Кравков (1925, с. 75).

Большинство движений при сенсорном или перцептивном внимании имеют явно приспособительный характер, выполняя функцию на­стройки органов чувств. Роль же и происхождение некоторых других движений понять нелегко. В процессе сильной концентрации, например, продевая нить в игольное ушко, многие непроизвольно высовывают кончик языка. Особое значение могут иметь задержки дыхания. Установлено, что в ситуациях длительного сосредоточения дыхание становится поверхностным, а временами прекращается вооб­ще. Если студент на трудной лекции зевает, то не всегда потому, что ему скучно или хочется спать — зевота может быть неизбежным след­ствием предшествующей задержки дыхания. При жалобах учителей и родителей на невнимательность детей, специалисты, прежде всего, спрашивают о состоянии носоглотки ребенка (хронический на­сморк, аденоиды, гланды и т.п.).

Массивные задержки движений наблюдаются и в случаях интел­лектуального внимания — в процессах размышления или припомина­ния. В состоянии глубокой задумчивости человек обычно направляет свой взор в бесконечность или закатывает, прищуривает и закрывает глаза; иногда затыкает уши, а во время прогулки замедляет шаги и останавливается. Целесообразность таких движений очевидно заклю­чается в отгораживании и перекрытии внешних, отвлекающих источ­ников стимуляции. О "мудреце из Кенигсберга" рассказывают сле­дующее: "Стараясь углубиться в свои размышления, Кант часто во время сумерек устремлял взор на какой-либо отдаленный предмет, большей частью на Лёбенихтскую башню. С течением времени перед башнею выросли тополи в саду соседа, настолько высокие, что листья их прикрыли башню. Эта перемена стала беспокоить Канта, и он до тех пор упрашивал соседа, пока тот не приказал обрубить верхуш­ки своих тополей"¹⁰. Более разнообразны, но менее понятны, сопро­вождающие умственное усилие движения типа наморщивания лба, нахмуривания бровей, почесывания затылка, кусания губ или ногтей, верчения пуговицы или цепочки, игры карандашом или ключами, напевания или насвистывания.

Явления внимания и невнимания, как субъективные, так и объек­тивные, выступают наиболее ярко и выпукло в условиях дефицита времени, зашумленности и перегрузки необходимой информацией. Типовая ситуация такого рода, определившая особое направление экспериментальной психологии внимания, требует от субъекта одно­временного выполнения двух задач. Житейский опыт говорит о том, что люди могут одновременно делать два дела, например, вести авто­мобиль и разговаривать с попутчиком. Правда, если ситуация на до­роге ухудшается или беседа принимает серьезный оборот наступает приостановка одной из деятельностей.

Яркой иллюстрацией к данному примеру может послужить следую­щих фрагмент воспоминаний Н. Малкольма о философе Л. Витген­штейне:

"В 1939 году я довольно часто сопровождал Витгенштейна на прогулках... Прогулка с Витгенштейном была делом не­легким. О чем бы мы ни говорили, он начинал думать с та­кой серьезностью и интенсивностью, что от меня требова­лось большое напряжение, чтобы следить за ходом его мысли. Витгенштейн обычно ходил рывками, иногда оста­навливался, чтобы сказать что-то особенно важное, и при этом смотрел на меня своим пронизывающим взглядом. Затем он срывался с места, но через несколько ярдов замедлял шаг, чтобы потом его ускорить или остановиться, и так до бесконечности. И это неравномерное продвижение вперед сопровождалось наисложнейшим разговором!"¹¹.

Успешное сочетание сложных осмысленных действий удается не­часто. Русская пословица гласит: "За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь". Навряд ли есть пословица, утверждающая обратное. Поэтому в эстрадных и цирковых программах так называе­мых психологических опытов одновременное выполнение нескольких дел вызывает неизменный интерес и восхищение зрителей. Об одном из таких номеров писал М. Горький: "Научиться можно всему, надобно только захотеть. Вот, в Берлине, одна дама показывает фокусы: обеи­ми руками в одно время пишет на разных языках — английском, не­мецком, французском — разные фразы. Даже так делает: в руки берет по два карандаша, в зубы — пятый и одновременно пишет пять раз­личных слов на пяти языках. Это совершенно изумительный фокус, и, конечно, он требовал огромного напряжения сил, а вот достиг же че­ловек такой гибкости. Значит — человек может сделать все, что хо­чет, нужно только волевое, длительное усилие"¹². Большинству же не удается, например, одновременно слушать радио и читать книгу, бесе­довать и решать задачу, играть на музыкальном инструменте и смот­реть телевизор без ущерба хотя бы для одной из пары деятельностей. Затруднительным иногда оказывается совместное выполнение даже простых действий. Убедиться в этом можно, если попробовать круго­выми движениями одной руки поглаживать живот и, одновременно, другой рукой, похлопывать себя по затылку.

Конечно, мы нередко думаем об одном, делая при этом другое. На­пример, мы можем по дороге на работу размышлять о предстоящем разговоре с коллегой, перебирать бумаги на столе и мечтать об отпуске, умываться или чистить зубы, припоминая подробности футбольного матча. В подобных случаях акты нашего поведения проходят как бы автоматически или, как говорят профессионалы, на автопилоте; они не требуют фокального осознания и, следовательно, одинакового рас­пределения внимания на внешнюю и умственную деятельности. Ха­рактеристики личности, прямо связанные с вниманием, определяют положительно как наблюдательность, собранность, внимательность, чуткость и негативно как рассеянность, халатность, черствость и рав­нодушие. Более отдаленную, но все же несомненную связь с разви­тием внимания имеют такие положительные черты характера челове­ка, как усердие и настойчивость, старательность и прилежание, терпение и заботливость, аккуратность и ответственность. Раньше в табелях и дневниках гимназистов и школьников даже ставили спе­циальную оценку за внимание. К негативным чертам этого рода отно­сят ветренность, легкомыслие, непредусмотрительность, неряшли­вость, тревожность и подозрительность. "Духовная жизнь человека внимательного, вообще, способного от природы и вследствие упражне­ния к сильному сосредоточению внимания, при равных других услови­ях, всегда отличается большей организованностью, чем у человека, ли­шенного этой способности или обладающего ею в слабой степени; первые также несравненно более способны к развитию и совершенст­вованию, чем последние", — говорит в своих лекциях В. А. Снегирев (1893, с. 236). Исключительная способность концентрации внимания может быть воспитана и даже становится свойством национального характера. Русский поэт К.Д. Бальмонт в письмах из Японии востор­женно отзывался о японках, называя их "воплощением изящной внимательности"¹³. По наблюдениям С.Ю. Юрского, работавшего в Японии в качестве режиссера-постановщика, отсутствие рассеянности — главная, бросающаяся в глаза особенность поведения японцев; она проявляется в том, как японцы слушают собеседника, в слаженном и несуетливом труде строителей, в нечувствительности актеров к отвле­чениям¹⁴. Негативным образом выглядит картина внимания в опи­саниях русского характера. Возможно поэтому русская и затем со­ветская педагогика, следуя заветам К.Д. Ушинского, ставила задачу воспитания внимания на одно из первых мест и лелеяла надежду "на предохранение нашей молодежи от таких специфических зол в душевной организации русско­го человека, как рассеянность, неравномерность внимания, бедность произвольного внимания" (Столица, 1915, с. 5). "Народ, у которого общественное воспитание давало бы дарование определенному числу граждан, а здравый смысл почти всем, был бы, бесспорно, первым наро­дом в мире. Единственное надежное! средство добиться такого ре­зультата — это с ранних лет "приучать детей к работе внима­ния",— пишет К. Гельвеции (1974, с. 176). Т. Рибо обоснованно ут­верждает, что произвольное внимание "служит одновременно следст­вием и причиной цивилизации" (Рибо, 1890, с. 43). В связи с этим можно привести следующие слова К. Юнга:

"Сознание требует для своего поддержания значительно­го усилия. Человек устает от пребывания в сознательном со­стоянии. Он истощается усилием". В качестве примера он ссылается на наблюдения за представителями "первобытных племен", которые избегают малейшего раздражения, выво­дящего их из состояния дремоты. Они "могут сидеть часами неподвижно, когда же их спрашиваешь: "А что вы делаете? О чем думаете?" — они обижаются и говорят: "Только сумасшедшие думают — они держат мысли в своей голове. Мы не думаем". Если же они вообще думают, то, скорее, животом или сердцем. Некоторые негритянские племена уверяют, что мысли находятся в желудке, потому что они осознают только те мысли, которые действительно беспоко­ят: печень, почки, кишки или желудок. Другими словами, они осознают только эмоциональные мысли" (Юнг, 1994, с. 16).

Сравнительно с другими психическими явлениями и процессами феноменология внимания располагает рядом специфических черт. Первая из них — отсутствие четких границ области явлений внима­ния. Внимание, на первый взгляд, нигде и никогда не выступает изолированно от других феноменов, переплетается и сливается с ними в единое целое. Вторая особенность заключается в смутности. Субъективные явления внимания как бы уходят на периферию созна­ния, проявления объективные нередко замаскированы элементами це­ленаправленного поведения, которому оно служит. "Внимание, по­добно пищеварению, обычно находится за пределами нашей созна­тельной осведомленности",— пишет Р. Дженнингз (Jennings, 1986, с. 269). О том же, но более развернуто говорит Дж. Зубин: "У здорового бодрствующего индивида внимание не осознается. И только тогда, ко­гда задача предъявляет субъекту особые требования, например, при обнаружении самолетов во время войны; когда ему не удается уделить внимание чему-то важному из окружения или когда он что-нибудь забыл, чем-то занят или психически заболел, тогда вни­мание становится проблемой. Оно подобно окружающему нас воз­духу, мы осознаем его присутствие только в тех случаях, когда по­дует ветер или возникает вакуум. Именно поэтому научное исследова­ние внимания столь долго откладывалось" (Zubin, 1975, с. 139). Вопро­сы о том, в какой степени и насколько адекватно субъект (ребенок и взрослый) осознает процессы своего внимания, знает его особенно­сти, возможности и ограничения, были специально поставлены и при­няты к эмпирическому рассмотрению сравнительно недавно в русле работ по метапознанию (см. Приложение 6). Третья особенность фе­номенологии внимания заключается в пестроте и разнородности вхо­дящих в нее явлений. Разнообразие явлений внимания подчеркива­лось еще У. Джеймсом (James, 1890). Смешение столь разнород­ных явлений под общей шапкой "внимание" Д. Берлайн считает наи­более серьезным препятствием на пути его изучения. Он утверждает, что эти феномены совершенно различны, поскольку возникают неза­висимо друг от друга и подчиняются разным факторам и закономерно­стям (Berlyne, 1970).

В связи с разнообразием явлений и множеством свойств внимания возникает особая проблема их систематики. Задачи описания свойств и классификации видов внимания решались различными исследователя­ми по-разному (см. Приложение 1). Так, У. Джеймс, классифицируя виды внимания, опирался на данные житейского опыта и самонаблю­дения, и наиболее существенной считал функцию отбора (Джемс, 1902). Другие авторы закладывали в основание своих классификаций оригинальные концепции внимания. Центральным моментом систе­матики в этих случаях становится различение процессов и результа­тов внимания. Результат специфицировал внимание как таковое, а особенности процесса наводили на видовую классификацию (Вундт, 1912; Ланге, 1893; Рибо, 1890; Титченер, 1914).

Исследования внимания начались уже на этапе становления науч­ной психологии, а в определенном смысле даже предшествовали ему и составляли его главное содержание. Фактор внимания существенно влиял на результаты физиологических экспериментов. Опыты и на­блюдения Г. Гельмгольца, У. Карпентера, И. Мюллера и Г. Фехнера подготовили почву и возбудили широкий интерес к исследованиям феноменов внимания, в частности у ассистента Г. Гельмгольца, молодо­го врача и физиолога В. Вундта. Ему, безусловно, принадлежат права автора первой научной системы психологии и, одновременно, осно­вателя психологии внимания. Примечательно, что одно из самых ран­них исследований В. Вундта было направлено на изучение эффектов внимания в опытах с регистрацией времени реакции на зрительный и слуховой стимулы при условии их совпадения.

Э. Титченер, обсуждая эту работу, писал: "В истории эксперимен­тальной психологии не было более впечатляющего случая, чем по­пытка Вундта при помощи простого критического эксперимента опро­кинуть всю психологию Гербарта" (цитата по Blumenthal, 1976, с. 22). Учение о внимании как процессе апперцепции вошло в основное ядро вундтовской концепции сознания. "Процессы апперцепции и пер­цепции, взятые вместе, образуют целое нашей душевной жизни" (Вундт, 1912, с. 37). О. Кюльпе писал: "Один из вкладов Вундта в со­временную психологию состоит в том, что он осознал и отразил в своем учении об апперцепции уникальную природу и фундаментальную важ­ность внимания. Английская ассоциативная психология и ее после­дователи в Германии и Франции сводили все феномены сознательной психической жизни к механике идей и ощущений и практически полно­стью игнорировали состояние внимания. Вундт понял, что обладание идеей не совпадает с ее внимательным переживанием и условия вни­мания не заданы внутренней и внешней стимуляцией, которые мы рассматриваем в качестве физических двойников периферических и центрально вызванных ощущений" (цитата по Blumenthal, 1976, с. 25, курсив автора). Следует отметить, что позднее Т. Рибо разработал собственную концепцию внимания, которая рассматривалась им как необходимое дополнение к общей теории ассоциаций (Рибо, 1890). Благодаря работам В. Вундта и его учеников исследование внимания длительное время, вплоть до двадцатых годов нашего столетия, зани­мало центральное место в экспериментальной и теоретической психо­логии.

Э. Титченер считал открытие внимания одним из главных достиже­ний научной психологии. Под открытием он подразумевал четкую формулировку проблемы внимания, признание ее особого статуса и фундаментальной важности. В частности, Э. Титченер утверждал, что "доктрина внимания является нервом любой целостной психоло­гической системы, и перед общим судом психологии эта система бу­дет оцениваться по тому, как решается данная проблема". Но тут же он признавал, что "открытие внимания не привело к какому-то не­медленному триумфу экспериментального метода: как будто нашли осиное гнездо, и первое же прикосновение к нему вызвало целый рой настоятельных проблем" (Titchener, 1908, с. 173). Г. Эббингауз писал:

"Вопрос о внимании — вопрос очень трудный в психоло­гии. У большинства английских сторонников ассоционной психологии, да и во многих новых подробных описаниях душевной жизни, вопрос этот совершенно не затрагивается, в других он втискивается в систему самым поразительным, по­рой самым беспомощным, можно сказать, образом. Нет, поэтому, ничего удивительного в том, что в более подробных указаниях и ближайших описаниях сущности внимания мы встречаем большое разногласие. Огромное большинство опре­делений слишком узко в сравнении с тем, что вполне целесооб­разно рассматривается как внимание, как ввиду существующего словоупотребления, так и на основании внутренней связи вещей; в них обыкновенно слишком выдвигается одна какая-нибудь сторона дела или же то, что имеет место при особых услови­ях" (Эббингауз, 1912, с. 162-163).

Трудности, с которыми сталкивалась психология внимания, объясняли отсутствием адекватных методов его исследования. Способность внимания лежит в основе научного наблюдения вообще и метода самонаблюдения, в частности. Возможно поэтому исследование внимания в психологии сознания - оказалось в целом безуспешным. "Интроспекция не обнаружила во внимании ничего действительно нового; ничего, что охарактеризо­вало бы этот процесс как таковой",— считал О. Кюльпе и отмечал, что "выявление надежного показателя внимания одна из важнейших про­блем, ждущих своего решения в экспериментальной психологии бу­дущего" (цитата по: Hamlin, 1896, с. 32; Titchener, 1908, с. 276, соответственно). Как показало дальнейшее развитие экспериментальной психоло­гии, изучение внимания тормозила и не столько бедность чисто методи­ческих средств, сколько узость и односторонность общепсихологических концепций, лежащих в основе его исследований.

Психология сознания поставила проблему внимания, но к оконча­тельному и общепризнанному ее решению не пришла. В работах В. Вундта, У. Джеймса, Э. Титченера и Т. Рибо были сформулированы фун­даментальные понятия психологии внимания и предложены основные парадигмы его экспериментального исследования. Каждая из множества теорий внимания обладала своеобразием и выглядела достаточно убеди­тельно. У. Пилсбери писал: "Проявления внимания многочисленны и раз­нообразны, и поэтому у компетентных крупных специалистов мы находим его определения как состояния мускульного сокращения и приспособления, как чистой умственной деятельности, как некой эмоции или пережи­вания и как изменения ясности идей. Любое из этих определений под­тверждается фактами, если мы поставим ударение на соответствующем аспекте различных выражений внимания" (Pillsbury, 1908/1973, с. 1). Н.Н. Ланге выделил восемь основных взглядов на природу внимания (Ланге, 1893). "Сейчас каждый мало-мальски самостоятельный психолог имеет обыкновение по-своему определять происхождение и суть внимания",— жаловался О. Кюльпе (цитата по: Hofler, 1894, с. 99). По словам К. Гросса, на вопрос о сути внимания "не только отсутствует общепризнан­ный ответ но и направления различных попыток его решения расхо­дятся самым тревожным образом" (цитата по: Berlyne, 1974, с. 123). В дальнейшем экспериментальная психология не сокращала, а скорее приумножала число возможных трактовок внимания. Так, Э. Титченер в своих исследованиях пришел к выводам, по сути об­ратным положениям В. Вундта (Titchener, 1908). Возвышение психо­логии внимания стало напоминать, по меткому сравнению Ч.Спирмена, вавилонское столпотворение, когда строители заговори­ли на разных языках; значения термина "внимание" расплодились настолько, что исследователи перестали понимать друг друга. В связи с этим он сочувственно цитирует заявление М. Фуко: "Нам следует намеренно отказаться от любого использования понятия внимания и даже от произнесения этого слова" (Spearman, 1937, с. 140). В то же время в теориях восприятия и работах прикладного характера по­нятие внимания нередко выполняло объяснительную функцию, вы­ступая в качестве Madchen fur alles¹⁵. Внимание в этих исследованиях превратилось, по словам В. Метцгера, "в магический принцип, кото­рый может делать все и не объяснять ничего" (Metzger, 1974, с. 114). Эта тенденция вызвала резкую критику со стороны гештальтпсихологов и других, близких к ним по позиции, исследователей сознания. "Слово "внимание" является в большинстве случаев излишним и вред­ным. Когда, например, некто Майер смотрит в свою тетрадь, то псевдо­научно это можно выразить так: "Майер направил свое внимание на тетрадь",- говорил Э. Рубин (1926/1976, с. 145). Особый протест вы­звало титченеровское определение внимание как свойства любого психического процесса. Гештальтпсихологи подчеркивали активный характер внимания, называя его эго-объектной силой, призывали к специальным исследованиям эффектов внимания и проводили их на материале решения перцептивных задач. Проблему внимания не могли обойти и другие, более радикально настроенные, направления психологической мысли. В иных терминах она ставилась и разраба­тывалась в рамках бихевиоризма и в школе психоанализа. Однако, в этот, как иногда говорят, ледниковый период ментализма понятия сознания, воли, намерения и внимания исчезли со страниц престиж­ных психологических изданий практически полностью.

Длительное время психология внимания в открытой форме развивалась в области чисто эмпирических исследований с ярко выраженной прикладной направленностью. Именно здесь, в связи с решением вопросов эксплуатации сложной военной техники, в середине пятиде­сятых годов произошел новый взлет теоретической мысли и поворот к фундаментальному изучению природы внимания. Примечательно, что эта, вторая волна исследований внимания поднялась не в связи с противоречиями внутри научной ситуации, а благодаря прямому запросу со стороны практики. Экспериментальные исследования К. Черри и Д. Бродбента вернули внимание в фокус психологической науки. С работ этих авторов начинается современный этап развития психологии внимания. Отметим, что единой и общепринятой теории внимания до сих пор не создано. По мнению Д. Берлайна, ситуация ва­вилонского столпотворения, о которой говорил Ч. Спирмен, ухудши­лась, так как исследователи внимания зачастую не понимают, что говорят на разных языках (Berlyne, 1974). Слова Э. Титченера о будущем суде над психологическими системами (см. с. 33) он оцени­вает как зловещее предзнаменование.

Ранние представления о внимании в наше время снова вызывают интерес, обсуждаются и разрабатываются. Недавно, Г. Бёймлер провел анализ учебной и справочной психологической литературы (глав­ным образом современной) и выделил 35 различных определений вни­мания, которые ему не без труда удалось разбить на 6 основных клас­сов (Baumler, 1991). Старые и новые взгляды на внимание он приво­дит рядоположенно, как будто время в истории психологии внимания остановилось. Проблемную ситуацию в данной области можно изо­бразить на мотив известной суфийской притчи, в которой незрячие люди ощупывают разные части слона, высказывая различные мнения о доселе неизвестном им животном. Конечно, слово "незрячие" здесь следует поставить в кавычки, поскольку вниманием занимались многие, в том числе самые проницательные умы психологической нау­ки. На рис. 1.1 приведено лишь несколько, по одному ключевому слову на каждое, суждений о природе внимания. Для полноты картины мож­но вообразить, что эти слова произносятся на разных языках.

Изучение внимания в нашей стране проводилось в основном с целью тестирования его свойств у лиц различных категорий. Особую группу образуют исследования психофизиологических показателей внимания. Не отрицая их необходимость и значение, следует подчерк­нуть, что для понимания психологической природы внимания, безотно­сительно к частным и практическим целям, такого рода работы оказы­ваются, как правило, малопродуктивными. Ярким и многообещающим исключением среди них являются психофизиологические исследова­ния Е.Н. Соколова (1969 и др.), а также нейропсихологические рабо­ты А.Р. Лурии (1973 и др.) и Е.Д. Хомской (1972 и др.), направленные на изучение механизмов регуляции как непроизвольного, так и, в особенности, произвольного внимания. К авторам, работы ко­торых имеют, на наш взгляд, фундаментальное значение, относятся Л.С. Выготский, П.Я. Гальперин, Н.Ф. Добрынин и Д.Н. Узнадзе. Примечательно, что они исследовали внимание с разных общепсихологи­ческих позиций.

Рис. 1.1. К постановке проблемы внимания (адапт. Licker, 1987, Fig. 6-2, р. 171)

Грузинская школа психологии установки отводит вниманию чрезвычай­но важную роль (Узнадзе, 1961; 1966). Внимание — необходимая предпо­сылка возникновения и развития мышления и воли человека, фактор акти­визации процессов восприятия и памяти. Деятельность субъекта всегда опосредствована установкой — целостным неосознаваемым отражением действительности как ситуации удовлетворения актуальной потребности. Отбор впечатлений, концентрация психической энергии на них и, как следствие, ясность и отчетливость соответствующих содержаний психики обусловлены установкой, а не процессом внимания. Согласно Д.Н. Узнадзе, "деятельность внимания характеризуется всюду одним и тем же, а именно более или менее продолжительной задержкой нашей активности на предмете, большей или меньшей продолжительностью фиксирования наших познава­тельных сил на нем" (Узнадзе, 1945, с. 8, курсив автора). Поведение человека может проходить в двух принципиально различных планах. В импульсивном плане, например, в случаях привычной деятельности, внимание не требуется. Процесс импульсивного поведения происходит безостановочно и всецело определяется стимулами внешней и внутрен­ней среды организма. Второй, специфически человеческий план возни­кает и разворачивается при усложнении ситуации. Переход в него про­исходит благодаря особому акту, объектом которого является звено импульсивного поведения при затруднении или сбое деятельности. Он объективирует слабое звено импульсивного поведения, переводя его в сознание в качестве предмета познавательной активности человека. Этот процесс, названный актом объективации, Д.Н. Узнадзе отожде­ствлял с вниманием, подчеркивая, что только таким образом внима­ние впервые получает не формальную, а содержательную характери­стику. В процессе интенсивной познавательной деятельности путем волевых актов изменяется старая установка или вырабатывается новая. Итак, психология установки определяет внимание как специфически человеческий, особый и содержательный процесс, служащий необ­ходимой предпосылкой трансформации установок импульсивного поведения¹⁶.

Проблема внимания находилась в центре научных интересов Н.Ф. Добрынина на протяжении десятилетий. Главные положения подхода к ее решению были сформулированы в конце двадцатых и тридцатые годы. Уже тогда при объяснении феноменов внимания Н.Ф. Добрынин использует категории личности и деятельности. "Необходимо на основе марксистского понимания личности и ее актив­ности подчеркнуть основные ведущие черты в определении внимания, дать точное и исчерпывающее описание его проявлений, выяснить причины его возникновения и протекания" (Добрынин, 1938, с. 113, курсив автора). Там же он дает определение внимания как направленности и сосредоточенности психической деятельности и поясняет: "Под направленностью мы понимаем выбор деятельности и поддержание этого выбора. Под сосредоточенностью мы понимаем уг­лубление в данную деятельность и отстранение, отвлечение от вся­кой другой деятельности" (с. 118, курсив автора). Первая часть оп­ределения характеризует внимание как явление, выступающее в виде двух характеристик психической деятельности — направленности и сосредоточенности. Эта часть носит описательный характер, хорошо согласуется со здравым смыслом, но не раскрывает содержание внима­ния как процесса, представляющего собой, по Н.Ф. Добрынину, одну из форм активности личности. Основная смысловая нагрузка падает по­этому на вторую часть определения, где говорится о выборе деятель­ности, его поддержании, углублении в данную деятельность и отстра­нении от других. Здесь, по сути, речь идет о целой группе процессов, объектом которых является сама деятельность, а функцией — на­правление и удержание ее в определенном русле. Н.Ф. Добрынин в дальнейшем неоднократно пояснял свое определение, предостерегая от неправильных толкований, либо устраняющих специфику внимания, либо отделяющих внимание от деятельности. Он подчеркивал, что "внимание есть особый вид психической деятельности, выражаю­щийся в выборе и поддержании тех или иных процессов этой дея­тельности. Этот выбор сопровождается сосредоточением внимания, делающим ясной и отчетливой избранную деятельность" (Добры­нин, 1975, с. 79). В одной из последних работ Н.Ф. Добрынин пи­сал: "Сплошь и рядом внимание определяют как направленность и сосредоточенность сознания на каком-нибудь объекте. Мы считаем более правильным определять внимание как направленность и сосре­доточенность сознания на деятельность с объектами" (Добрынин, 1977, с. 93). Причинное объяснение процессов внимания и различий их деятельностных проявлений Н.Ф. Добрынин искал в аффективно-волевой сфере психики, используя понятия интереса, волевого усилия и потребности. Высший слой детерминации этих образующих лично­сти он находил в структуре общественных отношений. Н.Ф. Добрынин выстраивает феноменологию внимания по линии классификации его видов, различающихся количественно по степени активности личности и качественно — по характеру этой активности. Степень активности определяется развитием потребностной сферы, которое происходит в конкретных исторических условиях благодаря специально организо­ванному обучению и воспитанию. Последовательное проведение личностного подхода к анализу явлений внимания привело автора к дифференцированной классификации его видов. Более того, ему уда­ется отчетливо выделить как проявление высшей степени активности личности особый, названный послепроизвольным, вид внимания (см. Приложение 1).

П.Я. Гальперин определяет внимание как идеальное, свернутое и автоматизированное действие контроля (Гальперин, 1958). Учение о внимании как функции контроля — составная часть теории поэтапного формирования умственных действий. Последняя представляет собой общепсихологическую концепцию, основанную на своеобразном по­нимании предмета психологии, роли психики в поведении и особом методе исследования психических процессов (формирующем экспери­менте). Внимание — продукт развития внешней, предметной и раз­вернутой деятельности контроля в форму внутреннюю. Средства и способы контроля субъект находит в окружающей действительности. В зависимости от специфики этого развития получаются различные виды внимания. Непроизвольное внимание складывается стихийно, здесь маршрут и средства контроля диктуются объектом и текущими состоя­ниями субъекта. Внимание произвольное формируется тогда и в той ме­ре, в какой процесс его развития становится планомерным. Произволь­ное внимание — результат обучения, в котором поставлена специаль­ная задача и даны общественно выработанные образцы, средства и спо­собы контроля данного вида деятельности. Общие умения и навыки внимания в каждом отдельном случае должны быть конкретизированы, детализированы и отработаны применительно к определенному виду деятельности. Обучение вниманию в разных видах деятельности от­крывает возможность формирования обобщенного контроля или вни­мательности вообще. Решающим доказательством своей теории вни­мания П.Я. Гальперин считал итоги экспериментального исследования С.Л. Кабыльницкой. В этой работе проводилось поэтапное формирова­ние контроля за поиском и исправлением ошибок невнимания (про­пусков и замен букв, слогов и слов письменного текста) у школьни­ков. Результаты обобщения сформированного контроля в различных ситуациях и на материале разных задач свидетельствуют, по мне­нию авторов, о том, что "в своей заключительной идеальной и со­кращенной форме контроль за любым производительным действием ни по виду, ни по результату не отличается от того, что называется вниманием (при выполнении этого действия),— от его внимательного выполнения. Почему же не считать его вниманием? На тех, кто станет утверждать, что внимание есть что-либо иное, ложится обязанность это доказать" (Гальперин, Кабыльницкая, 1974, с. 84-85).

Все крупные психологические направления неизбежно выходили на проблему внимания, пытались раскрыть, разработать или закрыть ее. Следуя избранному пути, различные психологические школы давали свои варианты постановки и решения этой проблемы. Просчеты в методологии приводили к однобоким и потому уязвимым для крити­ки решениям. Основное препятствие, с которым сталкивалась психо­логия внимания на протяжении всей истории своего развития, заклю­чается в том, что исследователи никак не могли прийти к единому мнению относительно первичного эффекта или продукта внимания. П.Я. Гальперин делает два вывода относительно причин трудности исследования внимания. Во-первых, про себя и внешнему наблюдению внимание представляется как бессодержательный процесс; во-вторых, у внимания нет собственного продукта (Гальперин, 1958). Внимание про­является, как уже говорилось, вместе или сопряженно с другими психи­ческими процессами. Ряд этих явлений столь разнороден, а связи меж­ду ними столь скрыты, что предположение об их общей основе выгля­дит сомнительным. Среди них трудно выделить явления, которые ха­рактеризуют внимание как особый процесс, и явления, указывающие на его продукт. Поэтому ставится под сомнение специфика внимания как особого психического процесса и снимается вопрос о его содержа­нии. Там, где указывается продукт или эффект внимания, редуциру­ется специфическое содержание процесса, и наоборот, когда раскры­вается содержание, исчезает продукт. В итоге, вниманию чаще всего отводилась роль описания иных психических процессов, сознания или деятельности. Многим казалось, что построение единой концепции внимания, которая смогла бы непротиворечивым образом объяснить все явления сосредоточенности и рассеянности человека, означало бы создание глобальной общепсихологической теории. Поэтому психо­логию внимания следует рассматривать либо как психологию in nuce¹⁷, либо, что по сути то же самое, вообще не считать самостоятельным раз­делом психологической науки.

Трудность исследования внимания давно осознана психологами, пытавшимися разобраться в его феноменах, определить его специфику или, наоборот, редуцировать к другим психическим процессам. Так, У. Джеймс разделил все концепции внимания на причинные теории и теории эффекта (James, 1890). Первые рассматривают внимание как причину, приводящую к какому-либо результату. Вторые считают явления внимания эффектами, то есть следствиями других психиче­ских процессов. У. Джеймс полагал, что научные данные склоняют чашу весов в пользу теорий эффекта, но по философским соображениям отдавал предпочтение причинным теориям. Схема постановки и решения проблемы внимания, предложенная У. Джейм­сом, сохранила свое значение вплоть до настоящего времени, Ф.Уорден пишет: "Взявшись за вопрос, является ли внимание эф­фектом или причиной, он [У. Джеймс ] проложил тот путь, по которо­му идем и мы, когда пришел к выводу, что возможные ответы в большей степени метафизические, чем научные" (Worden, 1966, с. 56).

Известные решения проблемы внимания распадаются на два ос­новных и один промежуточный класс. Теории первого класса так или иначе отрицают специфику внимания, единую сущность его явлений, рассматривают внимание как побочный продукт или характеристику других психических процессов. Теории второго класса, напротив, при­знают суверенитет внимания, считают его особым и самостоятельным процессом, играющим существенную роль в познании и поведении. Здесь внимание как бы включено в деятельность, является ее сущест­венным компонентом или особым процессом, несущим определенную функциональную нагрузку. Теории третьего, промежуточного класса рассматривают внимание как условие познания, поведения или дея­тельности. Каждая из таких теорий может одновременно содержать черты двух вышеуказанных классов, не являясь при этом варианта­ми компромисса, примиряющего полярные точки зрения основных теорий. По существу, они могут находится в отношении дополнитель­ности к решениям проблемы внимания в концепциях первого и второ­го вида.

Большинство современных исследований внимания проводится в рамках зарубежной когнитивной психологии, которая начиналась с анализа внимания и памяти. На первом этапе своего развития она находилась под мощным влиянием гештальтпсихологии, кибернетики и методологических установок необихевиоризма. Область когнитивной психологии определяют как исследование процессов приема, хранения, воспроизведения и использования информации (Neisser, 1967). В от­личие от различных вариантов бихевиоризма здесь утверждается и под­черкивается внутренняя активность субъекта. В то же время когни­тивная психология старается придерживаться строго научного подхода к изучению познавательной деятельности человека. Это выражается в высоком статусе и тщательном планировании лабораторных экспе­риментов, обязательном применении процедур статистической об­работки результатов, в недоверии к метафорическому языку описа­ния психологических механизмов и явлений, в стремлении к ясным дефинициям и устранению любого рода двусмысленностей на всех этапах научной работы. Многие когнитивные психологи считают, что при определении каких-либо понятий для пользы дела лучше быть ошибочно точными, чем правыми смутно. Несмотря на экстенсивное развитие этого направления, выходящее за рамки исследования собственно познавательных процессов, внимание всегда оставалось "в сердцевине когнитивной психологии" (Keele, Neill, 1978, с. 3). Более того, как сетует А. Оллпорт, внимание служит для современной экспериментальной психологии "кодовым наимено­ванием сознания" (Allport, 19806, с. ИЗ). М. Познер предпочитает ис­пользовать понятие внимания в качестве общего наименования поля исследований механизмов осознания событий (Posner, 1986).

Связь когнитивной психологии с классической психологией созна­ния постоянно поддерживается благодаря "Принципам психологии" У. Джеймса (James, 1890). Участники симпозиума, посвященного столе­тию выхода в свет этой "библии" американских психологов, чрезвы­чайно высоко оценивают вклад У. Джеймса в целый ряд разделов со­временной психологии, в том числе и особенно, в психологию внимания. Д. Лаберж считает, что в последние тридцать лет происходила лишь разработка тех положений и идей, которые ясно сформулировал У. Джеймс (La Berge, 1990). Исследования когнитивных психологов обогатили эмпирическую область психологии внимания как в плане получения новых надежных данных, так и в плане разработки изо­щренных методик и процедур лабораторного эксперимента В то же время они ставят под сомнение любые попытки теоретического объяс­нения природы внимания. Модельные представления внимания в системах переработки информации сменяют друг друга с калейдоско­пической быстротой. Сравнительно недавно, В Дарк и У. Джонстон провели исчерпывающий аналитический обзор результатов многочис­ленных исследований селективного внимания.

Авторы отмечают три особенности рассматриваемой области. Во-первых массовый уход от определения того что такое внимание. Во-вторых, легкость, с которой различные конкурирующие теории могут согласовываться с одними и теми же эмпирическими данными. В-третьих, постоянное привлечение для объяснения явлений внимания некоторой умственной силы или агента. Они указывают на причинную взаимозависимость этих моментов, поскольку "трудно построить тео­рию процесса, который плохо определен, и трудно опровергнуть рас­плывчатую теорию, особенно в том случае? если она основана на представлении о гомункулусе" (Johnston, Dark, 1986, с. 43).

При оценке теорий селективного внимания авторы используют схему У. Джеймса (см. с. 42-43) и приходят к тем же выводам - большую часть экспериментальных данных лучше объясняют теории эффекта, и, в то же время, полностью опровергнуть альтернативные теории только на эмпирической основе не удается. Тем не менее, они намерены продолжать усилия в плане упорной экспериментальной разработки теорий эффекта, поскольку все причинные теории страда­ют от одного изъяна — явного или неявного допущения существования гомункулуса переработки информации. В. Дарк и У. Джон-стон за­вершают свой обзор следующими словами: "И все же накатывает тяже­лое, обескураживающее чувство, когда подумаешь, что У. Джеймс был намного умнее нас и в конечном счете вообще оставил психоло­гию" (Johnston, Dark, 1986).

Все большее число психологов приходит к выводу, что найти ответ на вопрос о сущности внимания путем проведения исключительно экс­периментальных исследований в настоящее время невозможно. Не­обходимы постановка и серьезное обсуждение этой проблемы на более широкой базе данных и твердом методологическом основании, реше­ние комплекса теоретических вопросов, недоступных прямой эмпи­рической разработке и экспериментальной проверке. Понятие внима­ния, как и прежде, привлекает тех психологов, которые прямо пробле­мой внимания не занимаются, поскольку оно обеспечивает простое и согласованное объяснение широкого круга разнообразных феноменов. Поэтому, наряду с возражениями против объяснения темного путем ссылок на еще более темное, иногда раздаются призывы обратного ха­рактера. "Внимание не доступно прямому наблюдению. Однако, теоре­тический конструкт внимания упрощает множество наблюдаемых взаимодействий. Он схватывает общие эффекты многих разнородных классов наблюдаемых операций — таких как направляющие инст­рукции, награды за хорошее выполнение, время суток, наркотики, и любых других факторов, которые могут повлиять на внимание" (Bower, Clapper, 1989, с. 250). В качестве примера широкого исполь­зования объяснительной силы понятия внимания можно привести исследования М. Чиксентмихайи и Дж. Гамильтон (см. Приложение 2).

Трудности, с которыми сталкивается когнитивная .психология, обусловлены, прежде всего особенностями метатеоретического и мето­дологического характера (см., напр., Зинченко, Мамардашвили, 1977; Величковский, Зинченко, 1979). Кроме вышеупомянутой про­блемы гомункулуса, решающими недостатками здесь являются, во-первых, квалификация субъекта как организма, погруженного в сти­хию физической стимуляции; во-вторых, редукция к физиологиче­ским механизмам; в-третьих, методизм, или фельдшеризм проводимых исследований. Дополнительно следует отметить, что во многих рабо­тах этого направления отсутствует обоснованная постановка про­блемы внимания. Функция внимания здесь априорно задана. Например, в структурных моделях вниманию сразу отводится роль отбора информации. Таким образом, в эмпирическом плане исследуется избирательность слухового или зрительного восприятия. Видимо по­этому, в обзоре 1982 года Д. Бродбент намеренно избегает слова "вни­мание" и предпочитает ему термин "избирательность" (Broad-bent, 1982). Представление о внимании не разрабатывается, а как бы вписывается в модели системы переработки информации. В области эмпирических исследований обсуждение этих моделей все-таки ока­зывается плодотворным. Они не только объясняют определенную группу лабораторных данных, но и выполняют функцию средства исследования, прокладывая дорогу для поиска и получения новых фактов и постановки новых вопросов. Теория в этом смысле для мно­гих когнитивных психологов играет лишь вспомогательную роль. Продуктивный анализ силы теоретической концепции заключается в ее характеристике и оценке как определенного пути поиска в про­странстве проблемы. В сложной проблеме данный путь не является ис­черпывающим и, будучи пройден до конца, должен быть оставлен, чтобы двигаться дальше. "Верша нужна — чтобы поймать рыбу: ко­гда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна — чтоб пой­мать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают"¹⁸.

Г. Айзенк утверждает, что неприятие теории стало аксиомой со­временного психологического мышления (Eysenck, 1987). По мнению М. Познера, большинство экспериментальных работ направлены на проверку частных теорий внимания. Эти теории сформулированы де­тальным образом, и эксперимент, как правило, направлен на выбор альтернативных следствий конкурирующих гипотез. На самом же деле они принципиально не отличаются друг от друга. Более адекват­ным он считает подход, предполагающий выдвижение общих гипотез без детального их обсуждения в физиологических и количественных терминах. Оптимальная стратегия исследования заключается в том, чтобы задавать такие вопросы, ответы на которые сокращали бы коли­чество теорий вдвое (Posner, 1982). Возможность практического приме­нения является для когнитивных психологов важнейшим критерием оценки теории. Б. Кантовиц отмечает, что у теорий должна быть хотя бы минимальная чувствительность к нуждам практики, и "теоретики, игнорирующие существование пользователей теории, занимаются нарциссической, не заслуживающей общественной поддержки дея­тельностью" (Kantowitz, 1987, с. 86). Предполагается, что каждая мо­дель или их сочетание могут быть использованы для объяснения и предсказания поведения лиц определенных кате­горий или в определенных ситуациях. Так, можно считать удачным ис­пользование модели Д. Бродбента для интерпретации данных клиническо­го исследования нарушений внимания больных шизофренией (см. Приложение 4). Конкретные модели могут располагать собственными зонами экологической валидности.

В последние годы наметилась тенденция к построению глобальных, сформулированных в общих терминах теорий познавательной и исполни­тельной деятельности человека. Дж. Ризон провел сравнение теорий но­вого (каркасные) и старого (локальные) типа (см. табл. 1.1).

Табл. 1.1 Сопоставление принципиальных характеристик локальных и каркасных теорий (Reason, 1990, табл. 2.1, с. 49).
Локальные теории.	Каркасные теории.
Анализируют.	Синтезируют
Предсказывают.	Описывают.
Опровергаются	Подчиняются смене парадигм.
Подчеркивают теоретические различия.	Сосредоточены на соглашении между теориями
Основаны на лабораторных исследованиях.	Производны от естественного опыта и клинических наблюдений
В традиции естественной науки.	В прикладной и клинической традиции
Используют экспериментальные методики для установления причинных связей	Совершают широкие естественные наблюдения для извлечения полезных рабочих приближений
Стратегия исследований: постановка экспериментов для проверки соперничающих теорий	Стратегия исследований: проводят исследования для определения условий, ограничивающих обобщения

Как видно из табл. 1.1, каркасные теории резко отличаются от ло­кальных как по своим истокам, так и по уровню обобщения. Они не отри­цают прежний способ теоретизирования, а скорее дополняют его на более высоком метатеоретическом уровне. К общим каркасным положениям различных теорий внимания, разрабатываемых в современной когнитив­ной психологии, можно отнести понятия информации, переработки информации и структуры системы этой перера­ботки. Понятие информации в настоящее время уже не используется в строгом смысле теории связи. Понятие переработки включает в себя ряд процессов, организованно протекающих в системе переработки информации. Структуру системы обычно представляют в виде взаимосвязанных блоков, расположенных последовательным или параллельным образом. Каждый из блоков характеризуется по функции, емкости и форме коди­рования информации. Одни теории формулируются в виде определенных моделей структуры системы; в других же акцент ставится не на блоках, а на процессах. Общим для тех и других теорий остается положение о том, что возможности систем приема, переработки и использования ин­формации ограничены. Как мы увидим в следующих главах, различия представлений о внимании во многом определяются тем, как именно раскрывается данное положение.