новая папка 2 / 47981
.pdfКакая в сердце печаль!.. Никто, никто не идет… Душа уже не цветет… Весна уже не поет… Уже никого не жаль…
Заплакать — ни капли слез… Загрезить — ни грозди грез… О злая сердца печаль!
Стынет в устах вопрос… Снежеет, ледеет даль…
Июль это иль февраль? Ночь или яркий день? Цветет ли опять сирень? Думать об этом лень: Немая в сердце печаль…
1917. Февраль Харьков
Кэнзель VIII
Букет незабудок был брошен небрежно На письменном розовом дамском столе… Покинуто было хозяйкой шалэ, И солнце блистало в оконном стекле Прощально и нежно.
У окон гостиной сох горько миндаль. Эльгриной, уплывшей в исконную даль, Букет незабудок был брошен небрежно Вее кабинете; в гостиной рояль Вздыхал так элежно…
Струнец благородный, он слушал прилежно, Как плакал букет бирюзовых цветов,
Ивторить букету рояль был готов,
Иклавишил — это ль не песня без слов? — «Был брошен небрежно…»
1917. Февраль Харьков
Кэнзель IX
Уже в жасминах трелят соловьи, Уже журчат лобзания в жасмине,
Ифимиамы курятся богине;
Ипышут вновь в весеневом кармине Уста твои!
Уста твои — чаруйные новеллы!
Душист их пыл, и всплески так смелы, И так в жасмине трелят соловьи, Что поцелуи вальсом из — «Мирэллы» — Скользят в крови.
На! одурмань! замучай! упои! Испчель, изжаль кипящими устами! Да взветрит над жасминными кустами Царица Страсть бушующее пламя, Пока в жасмине трелят соловьи!
1917. Февраль Харьков
Кэнзель Х
Я — Сольвейг полярная, блондинка печальная, С глазами газельными, слегка удивленными, Во все неземное безумно влюбленными,
Земным оскорбленными, земным удивленными… В устах — окрыленная улыбка коральная.
Приди же, мой ласковый, любовью волнуемый! Приди, мною грежемый, душою взыскуемый! Я, Сольвейг полярная, блондинка печальная, Привечу далекого, прильну поцелуйно, Вопью в гостя милого уста свои жальные!
Так сбудется ж, несбывная мечта моя дальняя! Блесни упоение, хотя б мимолетное, — Мое бирюсовое! Мое беззаботное!
К бесплотному юноше льнет дева бесплотная — Я — Сольвейг полярная, блондинка печальная!
1917. Февраль Харьков
Ингрид и молодежь
На улицах светлого города Со свитою и с королем
Ипросто, и вместе с тем гордо, Встречается Ингрид пешком.
Ис нею друзья неизменные — Курсистки, студенты, военные.
Всем очень легко, очень весело, Смущенье навеки исчезло, Идет под бряцание шпор Свободный и вежливый спор; Но в тоне Ее Светозарности
Не слышно уних фамильярности.
Бывают на выставках, в опере, То все отправляются к кобре
Икормят ручную змею, Сливаясь в большую семью.
Игубы искусаны до крови
В каком-нибудь кинематографе.
А то на вечерках студенчества Царица впадала в младенчество, Принявши ребяческий вид, Шалит, неунятно шалит! Тогда берегись философия:
Ты всех приведешь к катастрофе…
Заходит ко всем она запросто. Пьет чай, помогает всем часто, Готовая снять с себя брошь, — И ценит ее молодежь.
Пред царскою кофточкой ситцевой Трепещет одна лишь полиция!..
1916. Сентябрь Им. Бельск
Любопытство Эклерезиты
—Мама, милая мамочка, Скоро ль будет война?
—Что с тобой, моя девочка? Может быть, ты больна?
—Все соседи сражаются, Не воюем лишь мы.
—Но унас, слава господу, Все здоровы умы.
—Почему нас не трогают? Не пленят почему?
—Потому что Миррэлия Не видна никому…
—Почему ж наша родина Никому не видна?
—Потому что вселенная Нам с тобой не нужна…
—Мама, милая мамочка, Плачет сердце мое…
—Различай, моя девочка, От чужого свое…
—Ну, а что окружает нас? Кто ближайший сосед?
—Кроме звезд и Миррэлии
Ничего в мире нет!
1916. 19 сентября Им. Бельск
Секстина мудрой королевы (III)
Не вовлечет никто меня в войну: Моя страна для радости народа. Я свято чту и свет и тишину.
Мой лучший друг — страны моей свобода. И в красный цвет зеленую весну Не превращу, любя тебя, природа.
Ответь же мне, любимая природа, Ты слышала ль про красную войну?
Иразве ты отдашь свою весну, Сотканую для радости народа, Рабыне смерти, ты, чей герб — свобода
Ив красную войдешь ли тишину.
Я не устану славить тишину, Не смерти тишину, — твою, природа, —
Спокойной жизни! Гордая свобода Моей страны пускай клеймит войну И пусть сердца свободного народа Впивают жизнь — цветущую весну.
Прочувствовать и оберечь весну, Ее полей святую тишину —
Счастливый долг счастливого народа. Емуза то признательна природа, Клеймящая позорную войну, И бережет такой народ свобода.
Прекрасная и мудрая свобода! Быть может, ты взлелеяла весну? Быть может, ты впустила тишину? Быть может, ты отторгнула войну? Ине тобой ли, дивная природа Дарована для доброго народа?
Для многолетья доброго народа, Для управленья твоего, свобода, Для процветанья твоего, природа, Я, королева, воспою весну, Ее сирень и блеск, и тишину,
И свой народ не вовлеку в войну!
1916. Август Им. Бельск
II. Поврага
Поврага
У вдавленного в лес оврага, Стремясь всем головы вскружить, Живет неведная поврага, Живет, чтобы живя, вражить.
То шлет автомобильной шине Пустобутыльное стекло, То ночь, подвластную вражине, Нажить снежино наголо.
То заблуждает сердце девье
И— заблужденная — блудит. То валит вялые деревья,
И— ворожбовая — вражит…
Сраженная вражиней Драга Вздорожала дрогло в дряблой мгле… Пока бежит, вража, поврага, Не будет дружно на земле…
1916. Январь Петроград
18 февраля 1915 года
Девятьсот пятнадцатого года Восемнадцатого февраля Днем была пригожая погода, К вечеру овьюжилась земля.
Я сидел в ликеровой истоме, И была истома так пошла…
Ты вошла, как женщина, в мой номер, Как виденье, в душумне вошла…
Тихий стук, и вот — я знаю, знаю, Кто войдет! — входи же поскорей! Жду, зову, люблю и принимаю!
О, мечта в раскрытии дверей!..
О, Любовь! Тебе моя свобода И тебе величье короля С восемнадцатого февраля
Девятьсот пятнадцатого года!..
1916. Февраль Москва
О, горе сердцу!
Ты вся на море! ты вся на юге! и даже южно Глаза сияют. Ты вся чужая. Ты вся — полет. О, горе сердцу! — мы неразлучны с тобою год. Как это странно! как это больно! и как ненужно!
Ты побледнела, ты исхудала: в изнеможеньи Ты вся на море, ты вся на юге! ты вся вдали.
О, горе сердцу! — мы год, как хворост, шутя, сожгли, И расстаемся: я — с нежной скорбью, ты — в раздраженьи.
Ты осудила меня за мягкость и за сердечность, — За состраданье ктой неудачной, забытой мной, — О, горе сердцу! — кого я наспех назвал родной… Но кто виною? — Моя неровность! моя беспечность.
Моя порывность! моя беспечность! да, вы виною, Как ты, о юность, ты, опьяненность! ты, звон в крови! И жажда женской чаруйной ласки! И зов любви!
О, горе сердцу! — ведь так смеялись весна весною…
Сирень сиренью… И с новым маем, и с новой листью Все весенело; сверкало, пело в душе опять.
Я верил в счастье, я верил в женщин — четыре, пять, Семь и двенадцать встречая весен, весь — бескорыстье.
О, бескорыстье весенней веры в такую встречу, Чтоб расставаться не надо было, — в тебе ль не зло?
О, горе сердцу! — двенадцать женщин судьбой смело! Я так растерян, я так измучен, так искалечен.
Но боль за болью и за утратой еще утрата: Тебя теряю, свою волшебку, свою мечту… Ты вся на море, ты вся на юге, вся на лету… О, горе сердцу! И за ошибки ему расплата…
17 февраля 1916 Петроград
Поэза странностей жизни
Авг. Дм. Барановой
Встречаются, чтобы разлучаться… Влюбляются, чтобы разлюбить… Мне хочется расхохотаться И разрыдаться — и не жить!
Клянутся, чтоб нарушить клятвы… Мечтают, чтоб клянуть мечты… О, скорбь тому, кому понятны Все наслаждения Тщеты!..
Вдеревне хочется столицы…
Встолице хочется глуши… И всюду человечьи лица Без человеческой души…
Как часто красота уродна,
Иесть в уродстве красота… Как часто низость благородна,
Излы невинные уста.
Так как же не расхохотаться, Не разрыдаться, как же жить, Когда возможно расставаться, Когда возможно разлюбить?!.
1916. Февраль Москва
Бывают такие мгновения…
Бывают такие мгновения, Когда тишины и забвения, — Да, лишь тишины и забвения, — И просит, и молит душа…
Когда все людские тревоги, Когда все земные дороги И Бог, и волненья о Боге Душе безразлично-чужды…
Не знаю, быть может, усталость, Быть может, к прошедшему жалость, — Не знаю — но, зяблое, сжалось Печальное сердце мое…
И то, что вчера волновало, Томило, влекло, чаровало, Сегодня так жалко, так мало В пустыне цветущей души…
Но только упьешься мгновенной Усладой, такою забвенной, Откуда-то веет вервэной, Излученной и моревой…
Иснова свежо и солено,
Иснова в деревьях зелено,
Иснова легко и влюбленно В познавшей забвенье душе!..
19 апреля 1916
Гатчина
Поэзасиреневой мордочки
Твоя сиреневая мордочка Заулыбалась мне остро.
Как по тебе тоскует жердочка, Куренок, рябчатый пестро!..
Как васильковы и люнелевы Твои лошадии глаза!
Как щеки девственно-апрелевы! Тебя Ифрит мне указал!..
И вся ты, вся, такая зыбкая, Такая хрупкая, — о, вся! — Мне говоришь своей улыбкою, Что есть сирень, а в ней — оса…
4 мая 1916
Харьков
Поэза северного озера
Вдвенадцати верстах от Луги,
Влесу сосновом, на песке,
Влюбимом обществе подруги Живу в чарующей тоске.
Среди озер, берез и елок И сосен мачтовых среди
Бежит извилистый проселок, Шум оставляя позади.
Яне люблю дорог шоссейных: На них — харчевни и обоз.
Яжить привык в сквозных, в кисейных Лесах, уколыбели грез.
Впросторном доме, в десять комнат, Простой, мещанистый уют, Среди которого укромно Дни северлетние текут.
Дом на горе, а в котловине, Как грандиозное яйцо, Блистает озеро сталь-сине, Ив нем — любимое лицо!
С ольховой удочкой, в дырявой И утлой лодке, на корме,
Ты — нежный отдых мой от славы, Который я найти сумел…
То в аметистовом, то в белом,
То в бронзовом, то в голубом, Ты бродишь в парке запустелом И песней оживляешь дом.
На дне озерном бродят раки И плоскотелые лещи.
Но берегись: в зеленом мраке Медведи, змеи и клещи.
А вечерами крыломыши Лавируют среди берез, И барабанит дождь по крыше,
Как громоносный Берлиоз.
Да, много в жизни деревенской Несносных и противных «но», Но то, о чем твердит Каменский, Решительно исключено…
Здесь некому плести интриги, И некому копать здесь ям… Ни до Вердена, ни до Риги Нет дела никакого нам…
Здесь царство в некотором роде, И от того, что я — поэт, Я кровью чужд людской породе И свято чту нейтралитет.
Конец июля 1916 Им. Бельск
Опечаленная поэза
Не вечно мне гореть. Не вечно мне пылать. И я могу стареть. И я могу устать.
Чем больше пламени в моем давно бывалом, Тем меньше впереди огня во мне усталом.
Но все-таки, пока во мне играет кровь, Хоть изредка, могу надеяться я вновь Зажечься, засиять и устремиться кмаю… Я все еще живу. Я все еще пылаю…
8 декабря 1916 Гатчина
Музей моей весны
О милый тихий городок, Мой старый, верный друг, Я изменить тебе не мог И, убежав от всех тревог,
В тебя въезжаю вдруг!
Ах, не в тебе ль цвела сирень, Сирень весны моей?
Не твой ли — ах! — весенний день Взбурлил во мне «Весенний день», Чей стих — весны ясней?
Ине окрестности твои ль, Что спят в березняке,
Исолнцесвет, и лунопыль Моих стихов сковали стиль, Гремящих вдалеке?
Ине в тебе ли в первый раз Моя вспылала кровь?
Не предназначенных мне глаз, — Ах, не в тебе ль, — я пил экстаз
Идумал: «Вот любовь!»
О первый мой самообман, Мне причинивший боль, Ты испарился, как туман, Но ты недаром мне был дан: Втебе была эоль!
И только много лет спустя, Ошибок ряд познав, Я встретил женщину-дитя
С таким неотразимым «я», Что полюбить был прав.
Да, не заехать я не мог Теперь, когда ясны Мои улыбки, в твой шатрок,
Мой милый, тихий городок, Музей моей весны!..
19 апреля 1916
Гатчина
Поэза Дмитрию Дорину
Я перечитываю снова Твои стихи, — и в ореол Давно угасшего Былого
Взлетел «Тоскующий Орел»!
Ах, чувствам нет определенья… Чего до слез, до муки жаль? Какое странное волненье! Какая странная печаль!
Твои стихи! — они мне милы!