На пороге XXI века

ровать над кем-то с помощью слова — значит, пытаться идентифицировать его с тем, что ему говорят, одним тем фактом, что ему это говорят.

Прагматический кризис ведет к поражению, которое встречает это коммуникационное экспериментирование. Это поражение заключается именно в его следствиях, в пространстве психической и социальной неуверенности, распространяемой на то, что оно устанавливает. Ведь высказывающийся пытается идентифицировать своего слушателя с воздействиями языка, не зная предварительно, добьется ли он чего-то, достигнет он, или нет, того эффекта, которого добивается — согласия своего слушателя с тем, что он говорит. То есть оценочное использование языка: поскольку в нем воспринимающий — это только эффект идентификации с предпочтением, с предвосхищением совершаемого действия, которое тому желательно, поскольку заранее нельзя знать, произойдет ли это действие прежде, чем оно будет произведено, до того, как внушать ему желательность чего-то, можно только предусмотреть, будет ли хорошо то, что ему это желают. Точно так же и в побуждающем использовании знаков: воспринимающий считается знающим, что он должен делать, только при условии, что высказывающийся добьется идентификации с действием, которое он собирается ему внушить произвести. Если он не ведет себя как высказывающийся ожидаемым образом, выясняется, что высказывающийся не знает, что должен делать тот, кто, таким образом, отказывается следовать этим порядкам. Достоверности, касающиеся желаний и намерений действовать, могут быть поставлены под сомнение точно так же, как ставятся под сомнение учеными их гипотезы, которые проверяются на истинность экспериментальным подтверждением видимого. Прежде, чем достигнуть согласия с партнером, нельзя знать, действительно ли тот, кто должен думать, делать и желать, будет думать, делать и желать того, что ему предписывают. Эта неуверенность характеризует коммуникативное экспериментирование. Но равным образом она характеризует и применение достигнутого согласия, когда оно действительно достигнуто: полученный консенсус сам себя нацеливает на свое применение, то есть на действия, желания и верования, которые он сам предполагает регулировать; результат этого применения — психическая и социальная гармония, называемая «счастьем» или «несчастьем». Она распространяется, таким образом, на всю социальную жизнь. Юридические системы нацелены на удовлетворение желаний, считающихся

511

На пороге XXI века

общими и называемых потребностями, законы предполагают передачу знания о том, что должен делать каждый член сообщества. Если бы их значимость зависела от согласия, которое воспроизводится всякий раз теми, кто должен подчиняться этим законам, если бы реальность потребности зависела от возможности заставить других желать того, что ему предписывают «ценить», были бы сметены моральные очевидности, предписывающие, что должно делать, равно как и юридические очевидности, построенные на том, чего мы вправе желать. Эта социальная неуверенность психологизируется и становится психической: она наполняет собой ментальную жизнь, которая предстает как испытание согласия индивидов с их представлениями. Неизвестно, чего желать и что делать, и, тем более, что известно, и что неизвестно. Всякое представление о действии, желании, аффекте и чувстве кажется а рпоп столь же экспериментальным, как и любое другое, раз оно соответствует действию, которое можно совершить, желанию, которое можно удовлетворить, аффекту, который можно почувствовать, или чувству, которое можно испытать. Но справедливо, истинно тогда и другое: можно ли себе тогда представить это действие, желание, этот аффект или это чувство в бытии и времени?

Прагматики интерпретируют это следствие обобщенной неуверенности как этическую увертку от вердиктов консенсуса. Чтобы рассеять эту неуверенность, достаточно было бы показать, что человек может существовать в согласии с самим собой, только если он находится в согласии с другими. Достаточно показать безусловную цель, уже присутствующую в вербальном эксперименте — установить, что он направлен на признание эффективного консенсуса (информационного, оценочного и побуждающего), так что каждый должен был бы допустить, что он обязан подчинить этому консенсусу все верования, желания и частные намерения, наподобие того, как ученый должен упорядочивать свои познавательные стремления (выраженные в гипотезе) посредством подтверждения или опровержения, которое доставляет ему через эксперимент внешний мир. Отказываясь ассимилировать бытие, словесно выражаемое через физиологические и патологические проявления языка, как это делают бихе-виористы, эти прагматики, напротив, утверждают, что собеседники через свои слова наиболее точно приспосабливаются друг к другу. Прагматики показывают, что собеседники сами уже располагают собой, если уж они приспосабливаются, доходя до

512