Кто кого интегрирует?

“Интеграция в мировое хозяйство” — выражение сколь привычное, столь и малопродуктивное, когда начинаешь прикладывать его к современному положению Китая в международном разделении труда. Когда же основным свидетельством и критерием “углубления” этой интеграции считают отмеченную выше лавину предпринимательских инвестиций в КНР в середине 90-х годов, то сразу возникает “парадокс Сянгана”. Под ним я имею в виду тот простой факт, что с восстановлением китайского суверенитета над этой территорией пропадают основания для квалификации в качестве “иностранных” большей части предпринимательских инвестиций, поступивших и продолжающих поступать в КНР. Они перешли в разряд внутренних капиталовложений в широко понимаемой экономике Китая. И дело не только в формальной и статистической стороне дела. Уже в 80-е годы немалая часть “гонконгских инвестиций в хозяйство КНР” представляла собой транзитное движение капитала, источниками и организаторами которого были государственные предприятия в самой КНР и Гонконге. Несомненно, в 90-е годы этот транзит еще несколько расширился, составляя около 20-30% упомянутого инвестиционного потока.

Примерно так же обстоит дело с товарными потоками. И реэкспортные операции Гонконга (их доля в экспорте территории выросла с 30% в 1980 г. до 80% в 1994 г.) и обработка грузов в порту часто связаны с межрегиональной торговлей в массиве. К тому же нередко все операции по внешнеторговому обслуживанию грузов (включая кредитование и оформление сделок) выполняются принадлежащими КНР государственными организациями и банками, расположенными в Сянгане.

Вплоть до перехода под суверенитет КНР Гонконг, хотя и в убывающей степени, вполне справедливо рассматривался большинством исследователей как важный инструмент вовлечения Китая в мировое хозяйство. По-видимому, так считали и в самом Пекине. Тогда поддержка хозяйства территории, несомненно, входила и в число политических приоритетов. Однако в нынешних условиях — после восстановления суверенитета КНР над территорией — ситуация существенно изменилась. Безусловным политическим приоритетом стал Тайвань, а получив в последние три года многочисленные подтверждения внешнеэкономической полноценности хозяйства страны в целом, Пекин уже не склонен рассматривать “интеграцию вообще” как безусловное благо. Сянган на глазах теряет свою привлекательность в качестве “окна в мир” и вынужден уже, в свою очередь, активно бороться за место во внутрикитайском разделении труда. Заметим, что это достаточно непросто в условиях состоявшейся относительной деиндустриализации: доля обрабатывающей промышленности в ВНП Гонконга снизилась с 24% в 1980 г. до 9% в 1997 г. Из-за конкуренции других портов КНР роли перевалочной базы становится недостаточно для реального сектора экономики, который, например, впервые за десятилетия испытал во втором квартале 1998 г. спад на 5%.

Достаточно исключить презумпцию “интеграции в мировое хозяйство в целом” из современных целей Пекина и признать за политикой последнего способность к действительной интеграции Сянгана и Тайваня, чтобы правильно понять реальные и обозримые в будущем границы китайской экономики. И не столько как “неотъемлемой части мирового хозяйства” — это выражение мало о чем говорит, — сколько достаточно обособленной от него системы, уверенно втягивающей в себя упомянутые территории.

В пользу же необходимости очень осторожного употребления термина “интеграция” применительно к внешнеэкономической политике Китая приведу одну цитату: “КНР не может позволить себе выйти на мировой рынок без тщательного учета риска и опасностей, которые подстерегают ее там”. Казалось бы, этим строкам лет пятнадцать-двадцать. Между тем они произнесены Цзян Цзэминем на сессии ВСНП в марте 1998 г., когда уже было ясно, что КНР сравнительно благополучно преодолела очередной виток азиатского кризиса (в первом квартале года были отмечены, в частности, достаточно высокие темпы роста экспорта).

Говоря о носителях интеграции в китайской экономике и за пределами “Большого Китая”, следует, по-видимому, выделить двух главных исполнителей. Это — транснациональный китайский капитал и государственные организации КНР. Их взаимодействие, переплетение, конкретные иерархии и т.п. заслуживают специального рассмотрения. И все же именно условия в массиве китайского хозяйства, а стало быть, и роль организаций КНР пока являются определяющими. По-моему, к складывающейся в отношениях с транснациональным китайским капиталом ситуации вполне, а быть может, даже особенно хорошо применима характеристика, данная Г.К.Широковым деятельности ТНК в 60-70-е годы: “Что же касается производительного капитала, то, по-видимому, термин “интернационализация” расширительно трактует происходящие процессы. Дело в том, что само перемещение производительного капитала за рубеж свидетельствует о наличии в мировом хозяйстве национально-обособленных воспроизводств, отличающихся друг от друга по тем или иным параметрам. Но, попадая в эту национально-обособленную среду, перемещенный капитал производительного типа может воспроизводиться в расширенном виде только в том случае, если он приспосабливается к ней”³. Таким образом, в современном китайском случае даже об “интернационализации” хозяйства массива в связи с массированным импортом предпринимательского капитала можно говорить лишь с очень большой натяжкой.