книги / Онтологический смысл понятия хронотопа

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

няют бытовые разговоры. В быту все всегда уже понятно. Понятливостью быт маскирует свою бессмысленность. Разговор есть один из атрибутов быта. Быт не терпит тишины. Все должно быть наполнено разговорами и шумом. Все должно быть проговорено, обговорено, обсуждено, высказано. Разговор вульгарен, как весь быт. Быт существует только в «этом» мире. Но мир не сводится к быту. Несмотря на заражение бытом, мир не подчинен и не подчиняется быту полностью. Быту отведено только его место, быт существует только в «бытовых условиях», искусственно созданных бытом. Мир самодостаточен по отношению к быту. Быт ущербен в сравнении с миром. Поэтому быт стремится поглотить все. Все, до чего быт не может дотянуться, должно быть изгажено или оболгано бытом, объявлено им бессмысленным или несуществующим. Поэтому быт везде оставляет свою отметину. Все, чего коснулся быт, им помечено, точнее, обгажено, изуродовано, искажено, умерщвлено. Отметина быта сразу видна на том несчастном сущем, что попало под пресс быта. Все разбивается о быт. Быт все подавляет.

Быт есть не просто объединение вещей, но «бытовые условия». Быт есть все, что есть «в быту». Важнейшее различение бытия и быта лежит в различии бытийной и бытовой речи. Подлинно бытийная речь выступает молчащим феноменом бытия, открывающимся на бытийном фоне тишины. Бытовая речь антифеноменальна. Бытовая речь ничего не выражает, она бессмысленна. Бытовая речь вся сведена к разговору. Разговор «убивает время». Бытовая речь говорит: «поговорим, убьем время». В этом выражается бессмысленность бытовой речи как модуса быта. Бытовая речь не терпит ни тишины, ни молчания. Бытовая речь стремится только к разговору, который превращается в навязчивый раздражающий шум. Разговор, как и шум, уничтожает тишину, ее вытесняя, наполняя все вокруг бытовым содержа-

121

А.В. ПОЛИТОВ

нием. Быт, появившись, сразу заявляет о себе разговором и шумом. Быт изгоняет подлинное бытие и сам же его изображает, пытаясь выдать себя за единственное бытие, объявляя, что по ту сторону ничего нет. Быт разделяет все на естественное и сверхъестественное. Естественное составляет бытовые условия. Сверхъестественное бытом объявляется ложным, хотя сам быт приходит в мир неестественно, искусственно. Бытовые условия, искусственно созданные и потому сверхъестественные, сами выдают себе монопольное право на естественное. Быт приватизирует естественность, объявляя неестественным все остальное. Все естественное по-бытовому понятно, все неестественное непонятно, ложно и не существует. Бытовой разговор это выражает, говоря, что «все естественно», или приговаривая «естественно!», показывая тем самым притянутую к себе бытом ложную естественность, уклончиво объявляя неестественное чуждым.

Приговаривая «понятно», «естественно», бытовой разговор знаменует глубинный жест, отсылающий к условиям, конституирующим быт. Глубинный жест, проскальзывающий в бытовом разговоре, характеризует комплексы, терзающие ущербную сущность быта. Глубинный жест взывает к низменному бытового. Глубинный жест скрытен, но стремится к проявлению. Бытовой жест ускальзывает от внимания при разговоре, но, проявившись, сразу ведет к пониманию сути. Важно только обратить внимание на глубинный жест, служащий проводником к глубинным основам бытового сущего. Чем глубже покоятся такие бытовые основы, тем низменнее они. Глубинный жест сообщает о низменном, маскирующимся от чужого взгляда, но все равно проявляющемся. Глубинный жест одновременно хочет и спрятаться, и проявиться. В конце концов глубинный жест ведет к глубинному основанию быта. Быт умело маскируется под бытие. В бытовых условиях кажется, что нет ничего кроме быта. Хотя быт не мо-

122

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

жет захватить весь мир, но там, где существуют бытовые условия, быт вытесняет все и объявляет монополию на бытие. Существование в бытовых условиях выступает как «жизнь». Жизнь протекает в бытовых условиях. Жизнь живет «в быту». Жизнь выступает бытовым существованием. Однако жизнь прямо не сводится к быту, а быт прямо не сводится к жизни.

Быт противостоит не только тишине и молчанию, но и одиночеству. Быт совместен. Бытовые условия разделяются с кем-то, даже если человек существует один. В быту невозможно быть одному, так как тишина нарушается шумом, молчание уничтожается разговором, одиночество – совместной жизнью в бытовых условиях. Из совместности бытовых условий, из того, что быт разделяется с другими, возникают притязания быта на общее. Быт монополизирует общее, сам не являясь таковым. Быт антифеноменален и не выражает общности, но он приватизирует общее, объявляя себя единственным общим, единственным объединяющим. В быту все общее, бытовые условия общие. Общим должно стать содержание бытовых разговоров. Будучи приватным, глубинный разговорный жест стремится стать общественным достоянием. Глубинному жесту необходимо, чтобы личное стало известно всем. Общность быта ложна, быт не может выразить общее в силу своей антифеноменальности. Ложность общности быта приводит к его рассыпанию на отдельные «мелочи быта». Бытовые мелочи роятся везде, мельтешат. За мельтешением бытовых мелочей проходит жизнь. Рой бытовых мелочей образует бытовые дела, проблемы, громко заявляющие о себе и портящие в своей озлобленности жизнь. Вся жизнь должна быть заполнена бытовым копошением, решением бытовых проблем. Смысл человеческой жизни быт находит в решении своих дел и проблем. Быт, будучи не в силах выразить общее, мелочно мстит, распадаясь на рой вездесущих бытовых мелочей. Бытовая мелочь в повседневной жизни демонстрирует колоссальной силы негативность.

123

А.В. ПОЛИТОВ

Все погрязает в бытовых мелочах. Из-за мелочей «не видно жизни». Бытовые разговоры есть разговоры только о бытовых мелочах, делах, проблемах. Все это мельтешение сводится к бытовой культуре. Бытовая культура есть «культура быта». Высшая похвала для совместного быта – удостоиться почетного в глазах быта звания «высокой культуры быта». Быт, комплексуя, ущербно радуется ничего не значащим званиям и названиям. Быт в своем существовании скользит по шкале от «высокой культуры быта», «благоустроенности» до низменной «бытовухи». Культура быта объединяет в себе все бытовые проявления. Но сама культура быта остается антифеноменальной. Культура быта характеризует сам быт. Все, что создано бытом, что существует в бытовых условиях, что заражено бытом, что отмечено бытом, – все обобщается в культуре быта. Бытовая культура есть все то, что создано бытом, в бытовых условиях и для бытовых условий. Культура быта «есть», представляя из себя только конгломерат сущего; в этом коренное отличие быта от эйдоса, логоса, хронотопа. Впрочем, если принять во внимание принципиальный параллелизм, противоположность способов бытия и несводимость друг к другу физического («материальной реальности», «окружающего мира») и психического рядов, открытого Г.В. Лейбницем, Д. Юмом, И. Кантом, Э. Махом, Р. Авенариусом, то уже «весь» «мир» оказывается неким конгломератом неких материальных сущих, предстающим в качестве «мироздания» только в сфере самого сознания (в данном случае и опыт, на который так любит ссылаться наука как на доказательство существования «внешнего мира», есть только сфера внутреннего, сфера сознания, но не сфера «внешней реальности»); эту условную совокупность «физических» «объектов» и изучают физика и прочие естественные науки, совершенно без какой бы то ни было рефлексии, спекулятивно, мифически представляя ее себе в качестве «природы». Но если Парменид и Платон имели

124

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

право на представление о мире как о фюзисе в полном

иподлинном смысле этой категории, то наука Нового времени, отторгнувшая изначальный исток бытия и объявившая метафизику ложной и лишенной достаточного основания, совершенно справедливо должна остаться один на один с черной бездной любимого ею «материального мироздания».

Вбыту роем кружатся бытовые мелочи, заполняющие всю жизнь. Совместный быт наполнен шумом, разговорами, атакующими отовсюду. Быт в условиях совместного проживания торжествует. Совместный быт наполнен тяготами

итрудом по улучшению бытовых условий, возрастающему без конца. В совместном быте свободное природное сущее забыто, изгажено, оболгано. Для улучшения бытовых условий свободное природное сущее уничтожается до его полного истребления. Быт хочет видеть вокруг себя только бытовые условия высокой культуры быта, стараясь не замечать свалки бывших бытовых предметов, попутно пополняя свалку все новым и новым бытовым мусором. Все, что не заполнено бытовыми отходами, должно быть заполнено местами обитания быта. В этом стратегическая цель быта, угрожающая миру. Культура быта ничего не являет, но только существует в виде многочисленных «вещей». На вещи, вовлеченные в бытовые условия, культура быта налагает свой отпечаток, чтобы сразу было понятно: «это бытовая вещь». Бытовая культура сводится только к «есть». Предметы бытовой культуры только «есть», они только существуют как вещи, на которые наложен отпечаток быта. Предметы бытовой культуры отличимы от природного сущего своей отметиной, которую налагает на них бытовая вещественная культура. Отметина бытовой культуры, наложенная на предмет культуры быта, означает одно: «это предмет быта». Предмет бытовой культуры сразу отличим от природного сущего не только своей искусственностью, но и отпечатком, который на него

125

А.В. ПОЛИТОВ

наложил быт. Этот отпечаток принижает сущее до «барахла». Бытовое сущее бытом объявляется «барахлом» с соответствующей последнему участью. Участь предмета быта – быть созданным для «улучшения» бытовых условий, нещадно используемым в быту, в результате рабского использования приниженным до «барахла» и закономерно выброшенным на свалку. Предмет бытовой культуры в конце своего бытового существования становится мусором, судьба которого – быть на свалке. Быт не церемонится с подчиненным ему сущим, выбрасывает вещь прочь от себя на свалку, от которой высокая культура быта всячески открещивается, отгораживается. Выбрасывая «барахло» прочь, быт изгаживает мир, замусоривая его, уничтожая, превращая во всемирную свалку. Быт не может заполонить весь мир, поэтому его задача – превратить весь мир в свалку предметов. Быт не остановится до тех пор, пока свободное природное сущее не будет полностью уничтожено и пока мир не превратится в мировую свалку, на которой будут только отжившие свой век предметы быта.

Вещи безразличны к своей судьбе, к своей участи. Что бы ни произошло с вещью, она хранит невозмутимость, стоицизм и полное безразличие к своей судьбе. Мир уготовил вещи только одну участь, и только конечность, смертность, временность описывают судьбу вещи, подготавливая ее к неизбежному – быть готовой стать расходным материалом, топливом, сырьем, подручным сущим. Вещь в быту полностью потеряна, раздавлена, незаметна. Быт обращается с вещью, не замечая ее, тотально вовлекая вещь в свое использование. Быт не утруждает себя сочувствием судьбе вещи, оставляя вещь в одиночестве перед ее незавидной судьбой. Быт утяжеляет судьбу вещей. Быт нещадно эксплуатирует вещь, добиваясь улучшения бытовых условий, а затем выбрасывает вещь на свалку. На свалке, кладбище вещей, вещь обречена предстать перед своей судьбой напрямую. Судьба бытовой вещи – быть выброшенной на свалку.

126

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

Выброшенная вещь – уже не она сама, но «труп». Его образ отсылает к истории вещи, к ее жизни в быту. Образ «трупа» вещи говорит о своей истории, развертывает жизнь вещи. В «трупе» вещи отметина быта проступает еще более отчетливо, чем в бытовых условиях. В образе «трупа» вещи быт напрямую заявляет о себе, указывая на себя. Образ вещи высушен, обнажен своей выброшенностью, ободран бытом. Брошенность в образе «трупа» вещи чувствуется наиболее остро. Но вещь, лишь единожды отмеченная бытом, будет всегда, даже будучи «трупом», отсылать только к быту и ни к чему другому. Поразительны стоицизм и невозмутимость вещи. Вещь безразлична к своей судьбе. Вещи все равно, что с ней будет. Вещь не заинтересована в своем будущем, не старается изменить его к «лучшему». Безразличен вещи и худший исход. Безразличие вещи к своей участи абсолютно. Вещь хранит безучастность, лишь показывая созерцанию свою метку, поставленную когда-то бытом. Вещь не избегает своего будущего, вещь безразлична к любому исходу.

В глубине быта обнаруживается его сущность. В глубинных жестах разговоров и бытовой жизни обнаруживается глубинное, чуждое даже самому быту. Глубинное быта образуют телесное, половое и смертельное. Глубинное

вбыту так или иначе себя показывает. Все бытовое подчинено глубинной бытовой триаде. Бытовая совместная жизнь подчинена телесно-половому различению. Бытовое служит половому вопросу, служит улучшению и обслуживанию телесного. Бытовой разговор испещрен глубинно-половыми жестами. О смертельном бытовой разговор стремится умолчать, но все в совместном быту о нем упоминает. Все в быту настроено на телесное, половое и смертельное, на их обслуживание, сохранение, поддержание и улучшение. Все

вбыту говорит о смертельном, половом или телесном и одновременно замалчивает их, умалчивает о них, ретуширует, лакирует. Смертельное, половое и телесное основывают

127

А.В. ПОЛИТОВ

всю культуру быта. Глубинное пронизывает собой все, становясь опасным и для самого быта.

Глубинное города образовано явлениями, которые быт тщательно скрывает от посторонних взоров. Город выступает сплетением бытового и индустриального. Природное в городе задавлено и подлежит уничтожению. Природное имеет в городе только одно право: служить расходным материалом для «улучшения» бытовых условий и функционирования индустриального. В других правах свободному природному сущему в черте города и за городом отказано. Глубинное города воплощено сетью канализации, кладбищами, скотомогильниками, скотобойнями, мясокомбинатами – конвейерами смерти, свалками, вытрезвителями, крематориями, моргами, инфекционными больницами, закрытыми лечебницами… Глубинное образовано всем, от чего созерцание отворачивается, представляя, что живет вне этого. Но созерцание погружено в глубинное города. Вне города для быта нет ничего. Город выталкивает из себя отходы, уничтожая все вокруг себя. Город уничтожает даже небо, засветляя его своим излучением, так, что созерцанию больше не является звездная река. В городе нет ни неба, ни свободного природного сущего, ни тишины, ни земли. Свободное природное сущее в городе задавлено, заковано в асфальт, замуровано в бетон, отравлено ядовитыми испарениями. Город не знает тишины. Всегда присутствует незаметное сопровождение, постоянный фон. Но фон города не феноменален, наоборот, за пеленой шума и вездесущим гулом он скрывает бытийную речь. Город гудит, шумит. Миллионы звуков наполняют пространство. Эта шумовая завеса не исчезает. Фон города подавляет не только бытийную речь, но и речь индустриального. В городском шуме слышны рев и гудение машин, но не слышна речь индустриального – стук колес поезда. Шум машин сливается в один непрекращающийся гул; это ложный фон

128

ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ СМЫСЛ ПОНЯТИЯ ХРОНОТОПА

города, который не несет с собой ничего, кроме шума. Не только машинные и промышленные шумы составляют фон города. Истинный фон – всегда тишина, ложный фон – всегда шум. Многоквартирные дома наполнены шумом и гулом повседневной суеты быта. Погруженность в быт фатальна, абсолютна, неизбывна. Панельные стены, фанерные стены, блочные стены, гипсовые перегородки не заглушают, но проводят звук. Монолитный железобетонный каркас разносит каждый звук по всей многоквартирной западне, усиливая и распространяя его. Стальной каркас гудит, как от напряжения. Эхо в подъезде особенно. Огромный воздушный колодец, образованный лестничными пролетами, лестничными площадками. Звук разносится всюду. Навязчивые разговоры проникают в двери из подъезда, возвещая о присутствии рабов быта, радетелей бытовых условий. От стен, потолка, пола разносятся соседские шумы. Соседство – основание быта. Быт восславляет соседство, восхваляя общность, коллективизм, единство, прославляя общий двор, общую территорию, единство семьи. Быт забирает все себе, не оставляя человека ни на минуту. Нет, не было и никогда не будет никакого покоя, тишины, молчания, спокойствия, безопасности. В быту все и всегда уже разделено с соседом. Соседи неизбывны.

Дом наполнен гулом, шумом, разговорами без конца. За окном то же самое: навязчивый гул машин, шум города поражает. Речь города возвещает о себе, заключена в непрерывном шуме, сплошном городском фоне. Никогда здесь не проявится бытийная речь. Днем небо закопчено, ночью засветлено. И днем и ночью непрерывные гул и шум. Мировой феномен не в силах раскрыться в черте города. Город замкнут сам в себе со всех сторон. Небо завешено пеленой. Свободное природное сущее уничтожено. Вместо земли тонны грязи. Снег черен от копоти вблизи от железнодорожного разъезда. Коричневый снег вдоль дорог. Снег в больничном

129

А.В. ПОЛИТОВ

городке забит плевками, окурками, кусками ваты и марли.

Вгороде ни чистого снега, ни земли. Созерцание замкнуто в городе. Город навязывает ложный романтизм, обманывает, ослепляет огнями, заслоняет звездное небо навсегда. Днем грязь и молочное, белое небо. Ночью лесопарк манит открытой опасностью. Чернота возвещает о неизвестном, ставит лицом к лицу со смертью. В городе созерцание ни на что не решается, будучи задавленным, закрытым в тесноте жилого пространства. Со всех сторон все мешает. И только за городом возможно прояснение.

Оказавшись за городом, созерцание, пусть временно, но освобождается от невыносимых бытовых условий. На равнине открывается мировой феномен. Все дышит спокойствием. Но это ложный эффект. Влияние быта распространено и здесь. Лес загажен. Местность заболочена из-за дороги. Смердящая свалка. Законсервированная станция, заброшенное здание, где кто-то уже побывал, оставил свой след. Все отмечено печатью быта. За городом, освободившись от индустриального, мелочный быт разворачивается полностью.

Вдеревне, садовом кооперативе каждый обустраивается как может. Первобытная разнузданность быта потрясает. Деревенская улица представляет собой живой могильник. Быт складывается здесь из мертвых деревьев, обустраивается тысячью деталей. Нельзя найти ни одного похожего участка и дома. Вытоптанная земля образует нечто вроде улицы, с обеих сторон огороженной заборами. Ряд домов, деревянные столбы, будки, в дальнем углу участков – выгребные ямы, сараи, сваленные в кучу «трупы» вещей. Абсолютное торжество испытывает мелочный деревенский быт кооперативных домиков, небольших отгороженных участков. Мертвое дерево повсюду. Дом построен из «трупов» деревьев. Тело дерева высохло, превратилось в серо-черное, с продольными трещинами. «Труп» дерева иссушен бытом. Кооперативный сад превращен в кладбище: дома из мертвых

130