9524

160

деятельности, в которой люди преследовали свои собственные цели) изменения нужно называть деградацией, упадком, где на смену гармонии (космосу) приходит хаотическое состояние. Известно, что Платон подобным образом, используя схему вырождения, деградации описывал смену государственных форм организации общественной жизни людей; именно на смену такой деградации должно было прийти его «идеальное государство».

Такой подход дает возможность освободиться от явно упрощенных представлений об истории людей, фактически игнорируя или умаляя возможность деструктивных изменений, возникающих в деятельности как особой форме бытийной процессуальности, выделяющейся из движения и развития. Именно деятельность породила глобальный кризис современности. Последний в свою очередь указывает на необходимость ограничения категории деятельности. Встает вопрос о поиске новой формы процесса, способной к преодолению глобального кризиса.

Можно сказать, что в настоящее время сама действительность, предстающая в сложных взаимоотношениях человека и мира, находится в поисках новой формы процесса. Логично допустить, что он будет связан с преодолением «парадокса естественного и искусственного», с утверждением единства этих противоположностей при изживании конфронтации, борьбы до победного конца, в которой сторонники концепции технической жизни предрекают неизбежное поражение человеку и естественному интеллекту со стороны AI. В связи с этим ранее нами была предложена обобщенная модель мироотношения, компонентами которой оказываются основные типы мироотношения, и эта модель имеет в процессуальности свою онтологическую «проекцию», в пределах которых решается «парадокс естественного и искусственного»

Если мы всерьез стоим на позициях неисчерпаемости действительности, бытия и процессуальности, то мы можем признать, что действительный ряд форм процессуальности не может считаться исчерпанным, законченным, завершенным – ни онтологически, ни гносеологически, ни аксиологически.

161

Настаивая на приоритете идеи неисчерпаемости для диалектического учения, мы должны расширить наши представления о диалектике, включив в ее орбиту обсуждение вопроса об иных формах процессуальности. Или, напротив, ограничив диалектику учением о движении и развитии, как это сейчас общепринято, мы должны выйти к постановке вопроса об иных формах процессуальности, отчужденных, отчуждающих нас от бытия, обрекающих на «уход в небытие». В том и в другом случае обсуждение и постановка вопроса о новой форме действительного процесса представляется неизбежной.

Выделение категории деятельности из категорий движения и развития проливает свет на вопрос о том, как обстоит дело с противоположностью мышления и материи, духа и природы: является ли она заурядной, однопорядковой со всякой другой противоположностью материи как субстанции (например, противоположности притяжения и отталкивания, симметрии и асимметрии, правизны и левизны и т.д.), или же эта противоположность имеет иной характер. В отечественной литературе на этот вопрос однозначного ответа нет. Так, Э.В. Ильенков, анализируя категорию субстанции, полагал, что она обозначает материю со стороны внутреннего единства всех форм ее движения, всех имманентных ее различий и противоположностей, включая гносеологическую противоположность «мыслящей» и «немыслящей» материи. Достоинство такого подхода связано с требованием понять («вывести») сознание во всех его формах из движения материи: в категориях субстанции само мышление (сознание) представляется как один из ее атрибутов1. Человек-как-субъект не может действовать вопреки законам движения и развития материи, что все человеческие замыслы и действия – всего лишь средство, при помощи которых неумолимые законы материального развития добиваются своей реализации.

Но в такой системе недостает субъекта свободного, самостоятельного, сознательного, «личности», в терминологии В.И. Вернадского, а сознание оказывается атрибутом субстанции, которая и есть субстанциально «под–

1 Ильенков Э.В. Субстанция // Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 5. М., 1970. С. 152-153.

162

лежащий» субъект. В ней недостает свободы и самостоятельности самосознающего субъекта, деятельности, выделяющей себя из движения и развития материальной субстанции-субъекта. Не случайно, что у Э.В. Ильенкова, противника созерцательной концепции, центральное внимание уделялось именно категории деятельности, а не движению и развитию1, как у В.И. Свидерского, делавшего «ставку» на категорию движения материи, или В.В. Орлова, апеллировавшего к процессуальности в категории развития материи.

Повторю, что А.П. Белик настаивает не на относительности противоположности мышления и материи, духа и природы, а на их абсолютности для того, чтобы выделить противоположность мышления и материи из всего числа тех противоположностей, что «таятся» в категории бытия-как-субстанции. Он подчеркивает, что «возникновение человека, сознательно целеполагающего преобразования материи» есть «величайшая (может быть, самая грандиозная) революция в развитии материи», что «в истории жизни было два главных события, два случая появления новых форм движения материи – это происхождение жизни и происхождение человека», «мыслящей, целеполагающей материи». В результате, заявляет он, «родилась противоположность материи со всеми ее свойствами»2.

По его словам, «любая религия, Бог, как феномен» есть «ярчайшее доказательство тому, насколько далеко заходит дух в своем стремлении оторваться от материи (человека, социальной общности), вознестись над нею и управлять». И это – « не чистая гносеология, не просто сфера понятий, а реальность, различные модификации которой здравствуют и по сей день». И еще не ясно, в каких формах дальше будет развертываться противоборство духа и материи. Ведь электроника и кибернетика, вооружая разум человека мощными современными техническими устройствами, стремятся окончательно материализовать дух, т.е. снять эту противоположность в концепции

1Ильенков Э.В. Идеальное // Философская энциклопедия: В 5 т. Т. 2. М., 1962.

2Белик А.П. Социальная форма движения. Явления и сущность. М.: Наука, 1982. С. 246.

163

коэволюции, на самом же деле углубляют ее, все больше отрывая и противопоставляя мышление и его результаты мыслящей материи. «Сегодня еще не ясно, как будет развиваться этот процесс»1. Очевидно, что здесь мы переходим из сферы чистого мышления в область практики реализации соответствующей системы взглядов, хотя бы они и не были гносеологически истинными. Например, субъективный идеализм и солипсизм далеки от гносеологической истинности, что не мешает реализо(вы)вать их «на практике», когда «выдающаяся личность» тем или иным способом приходит к власти, получает возможность для выражения «своих» идей в указах, легитимизируя их иным образом, и эти директивы становятся, под угрозой преследования «по закону», обязательными для исполнения каждым гражданином, хотя бы он и ощущал себя живущим в мире, который он «не принимает» как объективный мир2. Гносеологическая ошибочность подобных взглядов не отрицает их онтологической значимости, требующей специального исследования. Просветительской позиции в борьбе с ними недостаточно. За ними стоят социальные интересы тех или иных субъектов: лиц, групп, классов, этносов и т.д.

Таким образом, можно утверждать, что до выделения категории деятельности противоположность мышления и материи, духа и природы признается рядовой, «заурядной» противоположностью, не выделяется из числа иных противоположностей материи как субстанции. Поэтому сознание здесь остается на службе у материи, играет роль того средства, которое обеспечивает реализацию законов, в полном подчинении которых оно оказывается. Вместе с выделением категории деятельности из материального движения и развития сознание претендует на статус полной онтологической противоположности материи со всеми ее свойствами, а противопоставление мышления и материи, духа и природы оказывается здесь едва ли не абсолютным. Дух стремится «оторваться» от своей матери-материи, исхитриться и овладеть материей, и

1Ук. соч. С. 248.

2Прохоров М.М. Метафилософия и философия. Н. Новгород: ВГИПУ, 2006. Гл. 2 § 4.

164

даже превратиться в основу бытия. Это демонстрируется всей историей мировоззрения, включающей в себя не только философию в ее истории, но мифологией, религией, искусством и иными формами мировоззрения.

Именно в этом плане можно истолковать прозорливые слова Гомера. В беседе царя Алкиноя с Одиссеем он вкладывает в уста Алкиноя следующее: «Кормщик не правит в морях кораблем феакийским; руля мы, нужного каждому судну, на наших судах не имеем; сами они понимают своих корабельщиков мысли. Сами находят они и жилища людей, и поля их»1. При богатом воображении читатель может усмотреть здесь прозрение в эпоху технических систем с искусственным интеллектом. Недалеко то время, когда окружающая среда человека наполнится такими артефактами, поставленными на службу человека. При этом техника была и останется, бесспорно, на положении средства, орудия человека, не станет «целью в себе», личностью, субъектом. Здесь повторяется то же, что с материалистическим пониманием истории К. Марксом, согласно которому экономика есть, бесспорно, необходимое условие жизни человека, ибо без экономического базиса невозможна жизнь человека как субъекта, личности (индивида, класса, нации, этноса и т.п.). И все-таки цель и смысл человеческой жизни лежит в самом человеке, а вовсе не в этом необходимом базисе жизни, который был и останется средством человека. Это не мешает тому, чтобы, например, для изобретателя технических средств техника была главным содержанием и смыслом жизни.

Но не следует забывать положение о «сопряжении» разных форм процессуальности, следовательно, о сопряжении деятельности людей с движением и развитием бытия, ибо, как говорилось, «извлечь то, что есть», можно как раз путем развития бытия. Формы же процессуальности, которые отчуждают нас от бытия и способов его существования, уводят человека в «небытие».

1 Гомер. Одиссея. М.: Художественная литература, 1986. С. 84.

165

Раздел 3. БЫТИЕ-КАК-ПРОЦЕСС: СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ И

ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ

Глава 10.

АЛЬТЕРНАТИВЫ ИСТОРИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ И ИГРОТВОРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Обращение к истории человечества и России позволяет утверждать, что здесь мы имеем не только объективно-отчужденное «развитие», но и «игротворческую деятельность». Опираясь на концепцию развития, исследователь рассматривает исторический процесс «в форме объекта», что означает созерцательное отношение к истории. Подход с позиций игротворческой деятельности предполагает иную установку, не в форме объекта, или в форме созерцания, но рассматривая историю «субъективно», усматривая в истории предмет для изменения. В таком случае деятельность, творчество неотделимы от игры, которая осуществляется на базе «царства необходимости», но выходит «по ту сторону» его, где начинается развитие человеческих сил, физических и духовных, будучи самоцелью, «истинным царством свободы», которое может расцвести только на этом «царстве необходимости» как на своем базисе, при отношении к нему как к средству, а не к цели. Роль игрового момента, начала в этом творчестве огромна. Это радикально изменяет характер человеческой деятельности, превращает последнее из формы, модификации, «момента» движения и развития «самого» общества в нечто, что оказывается «по ту сторону» такого развития и его альтернатив, используя в своих целях формы исторического движения, историческое развитие и его альтернативы.

Нельзя сказать, чтобы различение этих двух подходов к миру человеческой истории явилось совершенно новым. Обе установки человека можно обнаружить в прошлом. С одной стороны, долгое время человек следует

166

созерцательной установке. Он относится ко всему, следовательно, и к миру истории так, как если бы все существовало в форме отчужденного объекта, судьба которого определяется исключительно объективными законами. Себя он признает органической частью такой формы процесса. Человек «не угрожал» такому процессу ни своим сознанием, ни своим сознательным действием, не считал для себя возможным положить ему конец, или ограничить эту форму процесса. Свою целеполагающую деятельность он видел не более, чем «моментом», образно говоря, «представителем» объективно протекающей человеческой истории. С другой стороны, особенно в Новое время, видно, что человек стремится к ограничению такой процессуальности. Он находится в практическом отношении ко всему сущему, включая мир истории. Его начинает не устраивать объективно-отчужденный характер истории, невольным участником которой он признавал себя. Уже (еще) Сенека говорил: «Желающего судьба ведет, нежелающего – тащит». Человек вознамерился изменить ход истории своей игротворческой деятельностью, чтобы пробиться к такой форме процесса, где к истории можно относиться «субъективно», находиться как бы «по ту сторону» исторического развития «самого» общества, а не брать его только в форме созерцаемого объекта. И такой пересмотр своего отношения к миру истории не мог не иметь игрового характера.

Предтечу игротворческого подхода к миру истории можно усмотреть, если иметь для этого достаточно воображения и подготовки, в религиозном отношении человека к миру. Как известно, с возникновением средневековой религии появляется представление об истории – как о процессе «христианизации», которая происходит в процессе столкновения земных сил с силами, представляющими религиозно убежденных людей, возглавляемых церковью. Человек не надеется изменить исторический процесс совершенно самостоятельно, надеется на содействие Бога, Высшего Разума как Субъекта, способного на игротворческую деятельность, которая в состоянии изменить земной ход истории. Религиозное мировоззрение предполагает выход «по ту

ограничить его отчужденность от человека и изменить его в соответствии с той или иной системой конфессиональных представлений о «божественном откровении». Церковь претендует на то, чтобы реализовать религиозные «Заветы» в жизнь в качестве субъекта, представляющего «самого» Господа, обладающего способностью изменения исторического процесса именно потому, что Он не ограничен существованием объективных законов, обладая «хитростью», присущей Высшему Разуму.

Игровой характер религиозного сознания опирается на услуги контаминации (От лат. contamination – смешение. Это есть смешение 1) двух или нескольких событий при описании, 2) соединение текстов разных редакций одного произведения, 3) возникновение нового слова или выражения в результате смешения частей двух слов или выражений, а также слово или выражение, возникшее таким образом. Примером контаминации является неправильное выражение «играть значение» – смешение двух выражений: «играть роль» и «иметь значение»). «Контаминация» указывает на приведение в соприкосновение, смешение двух или нескольких событий при рассказе, вкрапление деталей одного события в другое. Лингвистическим коррелятом этого термина является возникновение нового слова или выражения посредством скрещивания, объединения частей двух слов или выражений, примером чему может быть выражение «пожать удел», которое возникает в результате контаминации двух выражений, а именно: «получить в удел» и «пожать плоды». Характерно, что явление контаминации относится не только к языковой оболочке мысли, но и к самому содержанию, оно имеет место при возникновении новых форм (понятийного, образного и понятийно-образного) мышления. В философско-мировоззренческом мышлении, имеющем дело со сложными переходами и превращениями, без которых невозможна гибкость мышления, обойтись без такого рода приемов вряд ли возможно. Посредством контаминации человеческое мышление осваивает и выражает вновь возникающие реалии.

168

Посредством игротворческой деятельности человек выходит «по ту сторону» объективного общественного развития, прежде принуждавшего его брать историческую действительность в форме созерцаемого объекта, что лишало человека даже возможности относиться к миру истории «субъективнопрактически». Речь идет не столько о таком отношении в области «чистого» познания, где субъективность отождествляется с проявлениями необъективности, субъективизма. Речь идет об онтологически практическом отношении человека именно в качестве практически действующего субъекта, в котором он как вполне действительное, действующее, преобразующее существо противостоит не менее действительному, подчиненному своим собственным законам изменения, историческому процессу.

Такую форму процесс истории приобрел в средневековой Европе, в эпоху «христианизации» человеческого общества. Христиане предпринимали крестовые походы, религиозные войны, использовали инквизицию и т.д. Теперь в литературе сторонники религиозного мироотношения эти события пытаются представить как некие досадные недоразумения, не соответствующие сути религии, религиозного сознания и его применения к истории. Подобные утверждения слишком далеки от истинного положения дел, поскольку вышеуказанные действия составляли выявления (высваивание) самой глубокой игротворческой сути религиозного отношения к историческому процессу. В ней в полной мере проявляла себя сама суть игротворческой деятельности верующих, хотя, разумеется, не всякая игротворческая религиозная деятельность выливается в такие формы. Для христианства столь «варварские» формы деятельности оказываются, как правило, делом прошлого. Современное христианство проявляет преобразующую активность по отношению к процессуальности истории не менее настойчиво, чем в упомянутом прошлом, но делает это, так сказать, в более цивилизованных формах. Весьма жестокие формы игротворческой деятельности мы и сегодня можем наблюдать, например, в виде процессов «исламизации», с которым все еще связывают проявления терроризма.

169

Ныне не надо быть верующим, чтобы выйти «по ту сторону» объективноотчужденной формы процесса исторического развития, ибо игротворческая форма процессуальности вышла далеко за пределы религии и религиозного отношения человека к жизни. Она проникла и придала игровой характер человеческой деятельности в сфере искусства, техники, науки, других областей культуры, проникла в политику. Не случайно, любимым выражением многих политиков стала формула определения политики как «искусства возможного». Фактически при этом «возможность» отпочковывается от «действительности» и пускается в свободное плавание, что заметно проглядывает, скажем, в работах А.Н. Павленко1.

Из вышесказанного вытекает необходимость четкого разграничения понятия «развития» и «игротворческой деятельности». Нужно иметь в виду два момента, или аспекта, которые позволяют провести принципиальное различие между ними. Первый характеризует разницу между «развитием» и «деятельностью вообще». Как уже говорилось, ее охарактеризовал Аристотель, когда подверг, с позиции категории деятельности, критике учения Гераклита и Платона и прибег к контаминации их содержательных моментов, чтобы получить нечто новое. Напомню, что Гераклит дал образ «голого изменения», поскольку последнее, с точки зрения деятельности, лишено цели, является поэтому «бесцельным», изменением «без смысла». У Платона просматривается уже противоположный подход: идея (цель) лишена активности или связи с нею, в силу чего тезис о причастности вещей к идеям как своим прообразам остается, как констатируют специалисты в области истории философии (отчасти, сам Платон), пустым утверждением. Освобождаясь от этих недостатков, синтезируя рациональное содержание философскомировоззренческих концепций Гераклита и Платона, Аристотель приходит к концепции деятельности как целеполагающего процесса.

Вторая черта, позволяющая разграничивать «развитие» и «игротворческую деятельность», находит выражение в игровом характере

1 Павленко А.Н. Возможность техники. СПб.: Алетейя, 2010.