wtdnRoOHkg

лингов) чистой прибыли. В XVII в. уровень обложения был снижен до 4 шиллингов с фунта (3 шиллинга 7 пенсов с фунта чистой прибыли), а с 1609 г. бедное духовенство было освобождено от уплаты налогов с земли. Духовенство также подлежало принудительным займам, добровольным пожертвованиям, взносам, заменяющим военную службу (взимались до 1662 г. с тех, кто имел доход более 30 фунтов в год, а также с фригольдов, полученных по наследству). Церковные субсидии голосовались на заседании высшего органа церковного управления – конвокации, и утверждались парламентом. Добровольные пожертвования духовенства парламентскому утверждению не подлежали и уплачивались непосредственно королю под угрозой церковных наказаний вплоть до отлучения от церкви, что помогало королевской власти решать материальные проблемы, не созывая парла-

мент [17, p. 188–191].

К. Хилл утверждал, что духовенство платило налогов в процентном соотношении к общей численности населения страны больше, чем светские лица. До революции середины XVII в. одно духовное лицо приходилось примерно на 500 человек, и при этом духовенство, составлявшее 0,2% населения, платило более 25% прямых налогов в государстве. В результате Реформации доходы духовенства уменьшились примерно на 50%. Налогообложение не распространялось на штрафы, налагавшиеся церковными судами. Высшее духовенство, считал К. Хилл, заметно недоплачивало налоги в соответствии со своими доходами, но поступления от штрафов были не-

регулярны [17, p. 192–196].

В правление Елизаветы Тюдор считалось, что для учёного священника минимальным годовым доходом должны быть 30 фунтов, хотя в Англии было менее 5% бенефициев с таким доходом, а в 1587 г. пуритане заявляли, что хорошему священнику нужен годовой доход в 100 фунтов [17, p. 205–207]. Под влиянием реформационных идей стал активнее осуждаться абсентеизм священников. Отсутствие священника в приходе осуждали и церковные власти, и пуритане. За это устанавливались штрафы, но законодательными мерами эту проблему разрешить не удавалось. Деканства, архидиаконства, пребенды и большинство должностей в университетских церквах были освобождены от ограничений в плюрализме. Продажа диспенсаций (отпущений за это нарушение) держателям плюралитетов давала казне постоянный доход. В 1640 г. примерно 3/4 соборного духовенства и 1/4 духовных лиц в университетах были плюралистами. В исчислении количества держателей плюралитетов известный английский историк Р.Г. Ашер применительно к 1603 г. называл цифру в 1 000 плюралистов, которые держали 2 500 бенефициев [34, p. 211]. К. Хилл эти цифры считал недооценкой. Билли об отмене плюралитетов с 1584 по 1625 г. регулярно проваливались в парламенте, так что плюралитеты запретил держать только Долгий парламент [17, p. 227–241].

11

К. Хилл отмечал, что умеренные пуритане искали способы усилить свое влияние в церкви экономическими средствами. Наглядным примером

вэтом отношении, как он показал, была деятельность финансовой организации Feoffees for Impropriations, которую они создали в 1630-е гг. для выкупа у светских лиц права на взимание десятины с целью увеличения доходов идейно близких им священников. Создателей организации обвиняли

втом, что они своей деятельностью приведут к разрушению существовавшую церковную иерархию, создав свою собственную. Средства организации были конфискованы в пользу королевской казны и пошли на увеличение денежного содержания священников, но кандидатуры этих священников выдвигал король. Деятельность организации по скупке права сбора десятины была предвестником появления других добровольных организаций, созданных по примеру акционерных компаний, которые, бывало, действовали в своих интересах вопреки желаниям властей. Такие предприятия давали опыт для сплочения оппозиции. Общественное мнение в Англии, как выявлено, одобрительно относилось к деятельности организации Feoffees for Impropriations. Таким образом, ещё до революции с опорой на средства, добровольно выделяемые прихожанами, стала развиваться, в сущности, конгрегационалистская практика выдвижения священника для служения и его содержания или увеличения ему денежного жалованья [17, p. 258–263, 296]. К 1640 г., считал К. Хилл, на экономическом основании во многих приходах сложился фактический выбор священников по воле приходов или городских корпораций. Этот выбор делали или оказывали на него наибольшее влияние состоятельные прихожане, и, вполне возможно, благодаря этому с началом революции и гражданской войны так быстро распространилось индепендентство. Корни индепендентства К. Хилл предлагал искать, скорее, не среди сектантов Нидерландов и Новой Англии (или вместе с ними), а в таких английских приходах, которые стремились выбирать для себя священника. Не исследуя специально экономические аспекты этого явления, к подобным выводам приходили также другие историки, считавшие, что нечто вроде индепендентства уже существовало к 1640 г. в некоторых лондонских конгрегациях, которые фактически избирали своих священников, и у пуритан, которые нанимали лекторов [7, p. 339–340; 8, p. 106–107, 115–119, 128, 209; 32, p. 927]. Такие общины, выбиравшие священников, по мнению К. Хилла, были подготовительной базой развития демократии [17, p. 227].

Как считал К. Хилл, из-за скудости материальных средств церкви она могла материально обеспечить только узкий круг духовных лиц, и слишком многие из клириков, в том числе с искренними религиозными чувствами, по экономическим причинам оказывались среди критиков, а не среди защитников церкви. Ситуацию могла спасти коренная экономическая реорганизация, но этого не могла добиться церковная иерархия, а светские лица не хотели отказываться от принадлежавших им прав на сбор

12

десятины. Сам правящий класс в Англии, по словам К. Хилла, был расколот в процессе генезиса капитализма [17, p. 339].

Политика архиепископа Кентерберийского Уильяма Лода (1633–1645), как считал К. Хилл, состояла в том, чтобы вернуться к дореформационному состоянию церкви в Англии во всём, кроме подчинения церкви папству. Лод хотел вернуть церкви право сбора десятины и укрепить церковные суды, что означало бы попытку полного подчинения судов общего права, а также стремился восстановить социальный престиж церкви: по словам Хилла, «он хотел возродить средневековье, причем не только церемониально, но и экономически». Политика «социальной справедливости», проводимая Лодом, проявлялась в попытках защитить общинные земли от попыток огораживаний и в попытках помешать собственникам делать со своей собственностью то, что они считали нужным. К. Хилл утверждал, что Лода не поддержал весь епископат, который был озабочен и своими материальными нуждами, и стремлением не портить отношения с джентри в своих епархиях [17, p. 340–341]. Последующие исследования, особенно недавняя работа Дж. Дэвиса, показали, что у Лода всё же были сторонники

всреде епископата, действовавшие в исполнении этой программы мер даже более активно, чем сам архиепископ Кентерберийский [5].

Лод и его сторонники стремились положить конец тому положению, когда епископы и деканы сохраняли лишь свой статус, а их землями эффективно пользовались, исходя из своих целей, арендаторы. Такие попытки усилить экономические позиции церкви стали раздражать джентри не меньше, чем стремление Якова I и Карла I увеличить свои доходы за опекунство и другие феодальные привилегии, которые имела корона. Своей политикой Лод, как считал К. Хилл, задел сразу несколько струн в чувствах англичан – он создавал угрозу протестантизму, патриотическим чувствам, деятельности парламента, отношениям собственности, и все эти мотивы питали действия оппозиции [17, p. 343].

Оценивая административно-церковную политику Лода, К. Хилл считал, что «это был сознательный, трудолюбивый человек, который пытался реализовать идеалы, которые нельзя назвать неблагородными. Но идеи Лода не то, что были плохими – они были несвоевременны, опоздали примерно на столетие и не могли быть реализованы». На рубеже XVI–XVII вв.

вАнглии формировавшиеся новые социальные группы, занимавшиеся предпринимательством, считали справедливым платить священнику то содержание, которое было установлено по контракту – религиозная жизнь прихода переводилась на экономическую основу. Это было вызовом самой идее существования государственной церкви. Знаменательным К. Хилл считал также то, что в это же время Томас Гоббс, который держался в стороне и от пуритан, и от юристов общего права, и от духовенства, выработал политическую философию, в которой государство, права граждан государства, их взаимоотношения тоже осмысливались как контрактные по

13

своему характеру. Как считал К. Хилл, напрашивается вывод, что общим фактором, порождавшим такое внимание к договорным отношениям в обществе у мыслителей того времени, были изменявшиеся условия экономической жизни и влияние развивавшегося капитализма. Он приводил также знаменательную цитату из Жана Кальвина: «Таинства – это разновидность взаимного контракта, посредством которого Господь передаёт нам свою милость и обещание вечной жизни, а мы в свою очередь обещаем ему свою покорность» [3, p. 477]. Во многих протестантских сектах существовали договоры между их членами и особые договоры со священником. Защитники веротерпимости постоянно сравнивали религиозную общину с торговой компанией. Значительная пуританская богословская школа XVI–XVII вв., «теология ковенанта», тоже базировалась на договорных отношениях между человеком и Богом с взаимными обязательствами, которых, согласно этому подходу, должна была придерживаться каждая из сторон [17, p. 346].

К. Хилл пришел к выводу, что на примере изучения религиознополитической истории Англии XVI–XVII вв. можно убедиться, что существует причинная связь между экономикой и другими сферами общественной жизни и мысли. По его словам, «общество – это единое целое, а отдельный человек – единица общества. Мысли человека о политике не могут быть отделены от его религиозных и философских взглядов, его отношений с женой и семьей, от того, как человек зарабатывает себе на жизнь. Связи между разными группами идей тонки и трудны для анализа, но они существуют в связи с тем, что существует единство личности и общества, в котором человек живет, поэтому для объяснения взглядов человека необходимо обратиться к объяснению структуры общества, иначе мы исказим историю того общества, которое мы изучаем» [17, p. 348].

К. Хилл считал неуместной характеристику Английской революции середины XVII в. как пуританской революции, поскольку, по его мнению, религия не была решающей силой в том, что происходило в 1640–1660 гг. К. Хилл также не считал исчерпывающим объяснением концепцию Р. Тоуни о «подъёме джентри» как движущей силе Английской революции. Следует, как полагал К. Хилл, проследить взаимодействие экономики и политики, а также высоких идеалов и экономических соображений, «которые могут оказаться низкими». По его мнению, не следует противопоставлять буржуазную и пуританскую составляющие Английской революции. Пуританизм, который охватывает собой более высокие идеалы, чем победа капитализма, всё же немыслим без буржуазии, но и Английская революция не могла бы иметь ни малейшего успеха, если бы пуританизм не пробудил, не организовал и не дисциплинировал большие массы людей, которые знали, за что они сражаются. Как считал К. Хилл, в середине XVII в. в Англии пуританская и демократическая революции потерпели поражение, а победила буржуазная революция [17, p. 351–352].

14

К. Хилл проделал огромную работу и предпринял впечатляющий синтез фактов в изучении экономических процессов, происходивших в ходе английской Реформации. Влияние работы К. Хилла «Экономические проблемы церкви» (1956) на последующее изучение истории Реформации в Англии состояло в том, что после её появления понимание религиознополитической истории Англии XVI–XVII вв. без учёта экономических причин и аспектов Реформации уже не могло быть удовлетворительным. Концепция К. Хилла в понимании Реформации по своим методологическим подходам фактически является марксистской. Но это марксизм без его политико-идеологического эсхатологического компонента, проповедующего крушение капиталистического общества и возможность установления в земных условиях некоего уравнительного социального идеала. В этом случае, как представляется, в контексте методологических устремлений социальной истории возникало новое качество, марксистские по происхождению идеи и оценки перестали быть политически заострёнными, но как инструмент анализа демонстрировали познавательную продуктивность.

Интересны также высказывания К. Хилла о задачах исторического исследования, высказанные позднее, на склоне жизненного пути. Рассуждая о задачах историка, К. Хилл писал, что существуют аналогии между интерпретационной задачей историка и описанием практики поэта. «Историк не должен останавливаться на поверхности событий; его интересы не должны быть ограничены государственными бумагами, парламентскими дебатами, актами и ордонансами, решениями судей и местных властей и ещё меньше – битвами и любовными приключениями королей. Он должен “слушать” – осторожно и критически – баллады, пьесы, памфлеты, газеты, трактаты, “шёпоты людей”, шифрованные дневники и частную корреспонденцию членов парламента, духовные автобиографии – любой источник, который может помочь получить ощущение того, как люди жили и каким образом их восприятия отличались от наших. Историки должны попытаться понять, почему даже самый демократический из реформаторов XVII в. явно никогда не думал о том, чтобы позволить участвовать в политической или профессиональной жизни страны 50 процентам её населения – женщинам. Да женщины, как видно, и не просили о таких вещах. Историк должен слушать алхимиков и астрологов не менее, чем епископов, как и требования лондонских толп; и он или она должны попытаться понять мотивацию мятежников, был ли на них ярлык антикатолических мятежников, или антиогораживателей, или просто мятежников, требовавших пищи. Значительная часть работы здесь была уже проделана, и не последнюю роль сыграли историки литературы и литературные критики, ещё не включенные в главный поток исторической науки. Хорошая – имагинативная – история сродни ретроспективной поэзии. Она – о жизни как она есть, а также о том, как мы можем восстановить ее» [1, c. 462–463].

15

Врамках социальной истории как направления появлялись также другие работы, в которых давалась общая оценка реформационного периода истории Англии с марксистских позиций, что нашло одно из своих выражений в исследовании У. Хоскинса, посвящённом экономической жизни XVI в. [22]. Для оценки истории Англии этого времени У. Хоскинс привлек цитату из «Утопии» Томаса Мора, где говорится, что все так называемые государства на самом деле – это заговоры богачей, и таковой была история Англии с 1066 г. Так обстояло дело и в XX в., но «всё это тщательно оберегается от обсуждения в обществе» [22, p. 121].

Вцелом сторонники марксистской методологии исторического исследования в изучении английской Реформации не произвели на свет работ, подобных капитальному и разностороннему исследованию К. Хилла, которое побудило британских историков обратить гораздо большее внимание на экономические проблемы истории церкви Англии постреформационного периода, что проявилось в 1960–1980-е гг. [2, p. 128–145; 4, p. 64–83; 9, p. 227–246; 10; 11, p. 198–217; 12; 24; 25; 28, p. 41–54].

В1970-е гг. набирали силы «новая экономическая история», «новая социальная история», которые расширяли исследовательское поле и переформулировали предмет исследования с целью изучения того, как социальный статус человека, его экономическое положение проявлялись в сфере сознания. В рамках социальной истории появились исследования по исторической демографии, и она стала самостоятельной предметной областью. Изучались также преступность, охота на ведьм, образование и грамотность, история детства и юношества, женщин. Как писал К. Райтсон, «появилась «новая социальная история», в которой была предпринята попытка исследовать исторический опыт жизни массы англичан, чтобы открыть их для себя как тех, кто принадлежал к особой, полной жизненных сил культуре и творил для себя свою историю» [38, p. 11–12].

Характеризуя 1980–1990-е гг., П. Коллинсон отмечает, что развитие «новой социальной истории» привело к фрагментации и бифуркации (раздвоению) в исследовании этого периода. Экономическая и социальная история стала особой предметной областью, отдельно изучаемой и преподаваемой во многих университетах. История религии XVI в., по словам П. Коллинсона, для удобства названная историей Реформации (и Контрреформации) в Англии, хотя она тесно связана с историей государства и изучением всего хода политического процесса, стала превращаться в особый предмет со своей литературой, просто по той причине, что эти проблемы интенсивно изучались буквально сотнями историков, если считать тех, кто рассматривал эти вопросы на материалах локальной истории [29, p. 8].

Если оценивать марксистский подход к изучению Реформации в современной британской историографии, то можно утверждать, что отрицать его познавательное значение невозможно, но для попыток комплексного понимания Реформации, как видно в результате знакомства со всеми на-

16

правлениями в изучении Реформации в современной британской историографии, один лишь марксистский методологический подход, безусловно, недостаточен.

Источники и литература:

1.Хилл, К. Английская Библия и революция XVII века. М., 1998.

2.Alexander, G. Victim or Spendthrift? The Bishop of London and his Income in the Sixteenth Century // Wealth and Power in Tudor England: Essays Presented to S.T. Bindoff / Ed. E.W. Eves, R.J. Knecht and J.J. Scarisbrick. London, 1978.

3.Calvin, J. The Institutes of the Christian Religion / Transl. by H. Beveridge. London, 1949. Vol. II.

4.Cross, C. The Economic Problems of the See of York: Decline and Recovery in the Sixteenth Century // Land, Church and People / Ed. J. Thirsk. Agricultural History Review Supplement. 1970.

5.Davies, J. The Caroline Captivity of the Church: Charles I and the Remoulding of Anglicanism, 1625–1641. Oxford, 1992.

6.Dietz, F. C. English Government Finance, 1485–1558. University of Illinois Studies in the Social Sciences. 1932. Vol. IX. № 3.

7.French, A. Charles I and the Puritan Upheaval. London, 1955.

8.Haller, W. Liberty and Reformation in the Puritan Revolution. London, 1955.

9.Heal, F. The Bishops and the Act of Exchange of 1559 // Historical Journal. 1974. Vol. XVII.

10.Heal, F. Of Prelates and Princes: A Study of the Economic and Social Position of the Tudor Episcopate. Cambridge, 1980.

11.Heal, F. The Tudors and Church Lands: Economic Problems of the Bishopric

of Ely During the Sixteenth Century // Economic History Review. 1973. Vol. XXVI.

12.Hembry, P. The Bishops of Bath and Wells, 1540–1640. London, 1967.

13.Hill, C. Antichrist in Seventeenth-Century England. Oxford University Press, 1971.

14.Hill, C. The Century of Revolution, 1603–1714. 2nd Ed. Berkshire: Reinhold, 1988.

15.Hill, C. Change and Continuity in the 17th Century England. Cambridge (Mass.), 1975.

16.The Collected Essays of C. Hill. Religion and Politics in 17th Century England. London., 1986. Vol. II.

17.Hill, C. The Economic Problems of the Church. From Archbishop Whitgift to the Long Parliament. Oxford, 1956.

18.Hill, C. Intellectual Origins of the English Revolution. Oxford, 1965.

19.Hill, C. Puritanism and Revolution. Studies in the Interpretation of the English Revolution of the 17th Century. London, 1958.

20.Hill, C. Reformation to Industrial Revolution. A Social and Economic History of Britain, 1530–1780. London, 1968.

21.Hill, C. Society and Puritanism in Pre-Revolutionary England. New York, 1967.

22.Hoskins, W.G. The Age of Plunder. London, 1976.

17

23.Kerridge, E. The Movement of Rent, 1540–1640 // Economic History Review. 2nd Series. Vol. VI. № 1.

24.O’Day, R. The English Clergy: The Emergence and Consolidation of a Profession,

1558–1642. Leicester, 1979.

25.Princes and Paupers in the English Church / Ed. R. O’ Day and F. Heal. Leicester,

1981.

26.Purvis, J.S. Tudor Parish Documents of the Diocese of York. London, 1948.

27.Savin, A.N. English Monasteries on the Eve of the Dissolution. London, 1909.

28.Scarisbrick, J.J. Clerical Taxation in England 1485–1547 // Journal of Ecclesiastical History. 1960. Vol. XI.

29.The Sixteenth Century 1485–1603 / Ed. by Patrick Collinson. – Oxford, 2002.

30.Strype J. Annals of the Reformation… during Queen Elizabeth’s Happy Reign.

London, 1824. Part I.

31.Strype J. Annals of the Reformation… during Queen Elizabeth’s Happy Reign.

London, 1824. Part II.

32.Troeltsch, E. Social Teaching of the Christian Churches. London, 1931.

33.Trotter, E. Seventeenth Century Life in the Country Parish. London, 1919.

34.Usher, R.G. The Reconstruction of the English Church. London, 1910. Vol. I.

35.Ware, S.L. The Elizabethan Parish in its Ecclesiastical and Financial Aspects. Baltimore, 1909.

36.Willan, T.S. The Parliamentary Surveys for the North Riding of Yorkshire // Yorkshire Archaeological Journal. Vol. XXXI.

37.The Writings of Robert Harrison and Robert Browne / Ed. A. Peel and L.H. Carlson. London, 1953.

38.Wrightson, K. English Society 1580–1680. London, 1982.

18

РАЗДЕЛ II. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ

SECTION II. RUSSIAN HISTORY

УДК 94(470.3) / ББК 63.2

М.С. Черкасова

Вологодский государственный педагогический университет, г. Вологда, Россия

ТЮРКИЗМЫ В АНТРОПОНИМИКЕ И ТОПОНИМИКЕ СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ

Аннотация. В статье систематизированы сведения писцовых книг и актовых источников о тюркизмах в географических названиях и именах собственных на Руси XIII–ХVII вв. Автор учел данные по десяткам уездов СевероВосточной, Северо-Западной и Южной Руси. Акцент сделан на этимологии названий.

Ключевые слова. Тюркизмы, ордынское иго, Русь XIII–XVII вв.

M.S. Cherkasova

Vologda State Pedagogical University,

Vologda, Russia

TURKISM IN ANTHROPONIMICS AND TOPONYMY

OF MEDIEVAL RUSSIA

Abstract. Information of land books and acts of Turkism in place names and names of Russia XIII–XVII centuries systematized in this article. The author took into account data on the dozens districs of Nord-East, Nord-West and South of Russia. Emphasis is placed on the etymology of the name.

Key words. Turkism, Horde’s yoke, Russia XIII–XVII centuries.

Неотъемлемой частью истории средневековой Руси являлись её отношения с Великой Степью. Имея разные формы и видоизменяясь во времени, они начались ещё на догосударственной стадии (контакты славян с аварами, хазарами), продолжались в период Киевской (печенеги, половцы) и удельной Руси, а затем – в эпоху Московского государства XV–ХVII вв. (ордынские и пост-ордынские образования). Разумеется, всё это не могло не отразиться на истории древне- и старорусского языка в виде многообразных тюркизмов, обусловленных взаимодействием Руси и кочевников в политической, финансовой и этнокультурной сферах.

19

Неоспоримое присутствие тюркизмов в «Слове о полку Игореве» позволило казахскому поэту Олжасу Сулейменову сложить такие стихи:

В великом «Слове о полку», Как сорная трава, Вросли в славянскую строку Кыпчакские слова.

В предлагаемой статье автор попытается упорядочить выявленные им в актовых и кадастровых источниках XV–ХVII вв. (наиболее «массовых» для той эпохи) тюркские по происхождению топонимы и антропонимы. Задача их исчерпывающего установления и реконструкции полного «ономастикона» по всем видам сохранившихся документов на данном этапе работы не ставится. Акцент на двух названных группах обусловлен заметным подъёмом в настоящее время научной археографии, в ходе которого за последние 15–20 лет были введены в научный оборот значительные массивы нового актового и писцово-переписного материала. Они делают возможным обновление прежнего и расширение нового научного знания в двух направлениях: 1) ретроспективное отражение в позднейших источниках обстоятельств и условий ордынского ига на Руси в XIII–ХV вв.; 2) тюркская антропо- и топонимия в связи с вхождением в состав России народов Среднего и Нижнего Поволжья и Приуралья, процессом перехода части татар из позднеордынских государств на службу к Московскому государству. Переход этот обычно был обусловлен их крещением в православие. Судя по топо- и антропонимической информации в актовых и кадастровых источниках, масштаб этих явлений был весьма значительным. Указанный переход совершался на фоне сложной социально-политической борьбы на территории бывшего Казанского ханства (так называемые «Черемисские войны» 1550–1570-х гг.), в ходе которой Русское государство пыталось привлечь на свою сторону татарской знати. Постоянные военнодипломатические, торгово-экономические связи, продвижение России в Сибирь и на Дальний Восток также обусловили языковое взаимодействие. Его нарастающий характер отмечается в специальной литературе: «…в XVI – начале XVII в., продолжая тенденции предыдущего развития, вливаются тюркские заимствования» [99, с. 22]. Масштаб этих заимствований историками пока в должной мере не исследован, тогда как накопленный массив источников позволяет это сделать. Мы старались опереться на максимально полный корпус писцовой и актовой документации, равномерно охватывающей Северо-Запад и Центр России, Поволжье и окраинные юговосточные и юго-западные уезды.

Мнения историков относительно тюркизмов касаются в первую очередь термина баскак в связи с возникновением и эволюцией баскаческой организации на Руси в период ордынского ига [84, 89]. Так, А.Н. Насонов на основе списков населённых мест середины ХIХ в. показал распростра-

20