книги / Тысячеликий герой

Если мы освободимся от предрассудков своего собственного, локально ограниченного церковного, племенного или нацио­ нального толкования мировых архетипов, то сможем понять, что высшая инициация - это не инициация наших местных за­ ботливых отцов, которые затем ради собственной защиты проецируют агрессию на соседей. Благая весть, которую принес Спаситель Мира и которой столь многие возрадовались, жаж­ дали проповедовать, но, по-видимому, не желали демонстри­ ровать, заключается в том, что Бог есть любовь, что его можно и должно любить и что мы все без исключения - его дети108. Такие сравнительно тривиальные вопросы, как устоявшиеся детали символа веры, формы вероисповедания и устройство епископальной организации (которые настолько поглотили инте­ рес западных теологов, что сегодня они серьезно обсуждаются как принципиальные вопросы религии)109, сводятся к изощрениям в педантизме, если не удерживать их в подчинении основам учения. Действительно, там, где об этом забывали, сказывался регрессивный эффект: образ отца сводился к тотемному смыслу. Именно это, конечно же, и случилось во всем христианском мире. Как будто нам было предоставлено решать или постигать, кому из нас всех отдает предпочтение Отец. Тогда как учение предс­ тавляет нас далеко не так лестно: "Не судите, да не судимы бу­ дете"110 Крест Спасителя Мира, несмотря на поведение на словах поклоняющихся ему священников, является гораздо более демок­ ратичным символом, чем местный флаг111.

Понимание предельного - и решающего - смысла спаситель­ ных для мира слов и символов традиции христианства было столь основательно извращено на протяжении бурных столе­ тий, прошедших с момента объявления Св. Августином свя­ щенной войны Civitas Dei против Civitas Diaboli, что совре­ менный мыслитель, желая познать смысл мировой религии (то есть доктрины всеобщей любви), должен обращаться к другому великому и (намного более древнему) всеобщему вероучению: вероучению Будды, где первичным словом до сих пор остается мир - мир всему сущему112.

Нижеследующие тибетские стихи, например, из двух гимнов поэта-святого Миларепы были сложены приблизительно в то же время, когда Папа Урбан II призывал к Первому Крестовому походу:

В Городе Иллюзий Шести Плоскостей Мира Всем, движет грех и помрачение, рожденные пороком; Там существо следует велениям пристрастий и

предубеждений, Так никогда и не постигнув Равенства:

О сын мой, избегай пристрастий и предубеждений113 .

Осознайте Пустоту Всех Вещей,

Исострадание родится в сердцах ваших; Утратьте все различия меж собой и другими,

Ибудете готовы служить другим вы;

Икогда в служении другим вы добьетесь успеха, Тогда вы встретитесь со мною; И, найдя меня, вы достигнете Просветления114.

Покой лежит в основе всего, потому что АвалокитешвараКваннон, великий Боддхисаттва, Безграничная Любовь, вклю­ чает в себя каждое чувствующее существо, внимает каждому и пребывает в каждом (без исключения). Он видит все - и мимолетное совершенство изящных крылышек насекомого - он сам и есть их совершенство и их мимолетность; и длящееся годами страдание человека, самого себя терзающего, заблудше­ го, запутавшегося в сетях своего собственного незамысловато­ го бреда, потерявшего надежду, но все же несущего в себе не­ раскрытую, абсолютно неизведанную тайну освобождения. И он Безмятежен над человеком и над ангелами; и ниже челове­ ка, демонов и несчастных умерших: все они притягиваются к Боддхисаттве лучами его драгоценных рук, и они - это он, а он -- это они. Мириады ограниченных, скованных центров сознания на каждом уровне существования (и не только в этой нашей вселен­ ной, ограниченной Млечным Путем, но и далее в глубинах кос­ моса) - галактика за галактикой, вселенная за вселенной, миры, возникающие из вечной бездны пустоты, вспыхивающие жизнью, а затем как мыльный пузырь исчезающие; снова и снова; бесчис­ ленное множество жизней; все страдающие; каждый ограничен своим собственным скудным узким кругом - дерущиеся, убиваю­ щие, ненавидящие и жаждущие успокоения с победой: все они - дети, безумные персонажи преходящего, но неисчерпаемого, для­ щегося мирового видения Все-Объемлющего, сущностью кото­ рого есть сущность Пустоты: "Бог, Взирающий Вниз с Состра­ данием".

Но это имя означает также: "Бог, Видимый Внутри"115. Мы все являемся отражениями образа Боддхисаттвы. Страждующий внутри нас есть это божественное сущее. Мы и этот обе­ регающий нас отец едины. Это спасительное проникновение в сущность. Этим оберегающим отцом является каждый встреча­ ющийся нам человек. И поэтому следует знать, что, хотя для этого несведущего, ограниченного, страдающего, защищающе­ го себя тела всякое угрожающее ему другое тело есть враг, это тело тоже есть Бог. Великан-людоед разбивает нас, но герой достойно проходит инициацию "как мужчина"; и смотрите - это и был отец: мы в Нем и Он в нас116. Милостивая, оберегающая нас мать нашего тела не может защитить нас от Великого Отца Змея; смертное, материальное тело, которое она подарила нам, отдано в руки этой пугающей силы. Но не смерть венчает наше испытание. Нам даны новая жизнь, новое рождение, новое знание бытия (так что мы живем не только в этом теле, а во всех телах мира, как Боддхисаттва). Наш отец сам явил себя как лоно, как мать, как второе рождение117.

В этом заключается значение образа двуполого бога. Он и есть главным таинством инициации. Нас отнимают от матери, "пережевывают" и по кусочкам ассимилируют в уничтожающее мир тело великана-людоеда, для которого самые бесценные формы и существа являются лишь блюдами на его пиру; но затем, чудодейственно возродившись, мы оказываемся чем-то большим, чем были прежде. Если Бог - это родовой, племен­ ной, национальный или конфессиональный архетип, то мы, стало быть, борцы за его дело; но если он - господь самой все­ ленной, тогда мы выступаем как просветленные, для которых все люди - братья. И в том и в другом случае родительские образы и идеи "добра" и "зла" остаются позади. Мы больше не желаем и не боимся; мы теперь и есть тот, к кому стремились и кого боялись. Все боги, Боддхисаттвы и Будды присутствуют

внас, как в ореоле могущественного держателя лотоса мира. Поэтому: "пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил

- и Он исцелит нас, поразил - и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицеи Его. Итак познаем, будем стремиться познать Господа; как утренняя заря - явление Его, и Он придет к нам как дождь, как поздний дождь оросит землю"118.

Это суть первого чуда Боддхисаттвы: двуполый характер его образа. К тому же два явно противоположных мифологических

свершения объединяются: Встреча с Богиней и Примирение с Отцом. Ибо в первом посвященный узнает, что мужчина и женщина являются (как это сказано в Упанишадах) "двумя половинами расколотой горошины"119; тогда как во втором обнаруживается, что Отец предшествует разделению полов: местоимение "Он" было не более чем манерой выражения, миф с привлечением темы Сына - не более чем направляющей линией, которую следует стереть. И в обоих случаях обна­ руживается (или, скорее, вспоминается), что герой сам являет­ ся тем, кого он был призван найти.

Второй удивительный момент в мифе о Боддхисаттве, который следует отметить, - это стирание границы между жизнью и осво­ бождением от жизни, что символизируется (как мы уже видели) самоотречением Боддхисаттвы от Нирваны. Вкратце: Нирвана означает "Гашение Тройственного Огня Желания, Враждебности и Иллюзии"120. Как должен помнить читатель, в легенде об иску­ шении под Деревом Бо (выше, с.39) противником Будущего Будды был Кама-Мара, буквально "Желание - Враждебность" или "Любовь и Смерть", маг Иллюзии. Он был олицетворением Трой­ ственного Огня и трудностей последнего испытания, стражем последнего порога, пройти который необходимо вселенскому герою на своем высочайшем пути к Нирване. Подавив в себе до переломной точки первичного тлеющего уголька Тройственный Огонь, который есть движущей силой Вселенной, Спаситель видит вокруг себя отраженными, как в зеркале, последние про­ екции фантазий, порожденных примитивным желанием физичес­ кого тела жить как живут другие люди - согласно обычным побуждениям страсти и вражды, в иллюзорном окружении причин и следствий, целей и средств, воспринимаемых чувст­ вами. Он подвергается последней яростной атаке пренебрежен­ ной плоти. И это является моментом, от которого зависит все; ибо от одного уголька может вновь заняться большой пожар.

Эта знаменательная легенда дает нам прекрасный пример близкой связи восточного мифа с психологией и метафизикой. Яркие воплощения готовят разум к доктрине о тесной зави­ симости внутреннего и внешнего миров. Читателя, несомненно, поразило определенное сходство этой древней мифологической доктрины движущих сил психики с современным учением школы Фрейда. Согласно Фрейду, желание жизни (эрос или либидо, соответствующие буддийскому Кама, "страсть") и желание смерти (танатос или деструдо, соответствующие

дхарме, с просьбой "успокоить его душу". Бодхидхарма ответил: "Покажи мне ее, и я успокою ее". На что конфуцианец сказал: "В этом моя беда, я не могу найти ее". Тогда Бодхидхарма сказал: "Твое желание исполнено". Конфуцианец понял и ушел с миром126.

Те, кто знают не только то, что Вечный живет в них, но и то, что и они и все вещи в действительности есть Вечный, обитают в рощах исполняющих желания деревьев, пьют напиток бес­ смертия и повсюду слышат неслыханную музыку вечного сог­ ласия. Они бессмерты. Даосские пейзажи Китая и Японии в высшей степени выразительно передают божественность этого земного состояния. Четыре благоволящих животных - феникс, единорог, черепаха и дракон - обитают в ивовых садах, бамбуковых рощах, средь слив, в дымке священных гор, невдалеке от высокочтимых сфер. Мудрецы с изможденными телами, но вечно молодыми душами медитируют среди этих скал, скачут верхом на странных символических животных через вечные потоки или восхититель­ но беседуют за чашкой чая под звуки флейты Лай Цзай-хо.

Хозяйкой земного рая китайских бессмертных является ска­ зочная богиня Хеи Ванг Му, "Золотая Мать Черепахи". Она живет во дворце на горе Кун-лун, окруженном благоухающими цветами и золотой стеной вокруг сада, с зубчатыми башнями из драгоценных камней127. Она есть чистая квинтэссенция за­ падного ветра. Ее гостей на "Празднике Персиков" (празднуется, когда созревают персики, один раз каждые шесть тысяч лет) обслуживают грациозные дочери Золотой Матери в беседках и павильонах у Озера Драгоценных Камней. В нем играют воды удивительного источника. Подаются костный мозг феникса, печень дракона и другие мясные кушанья; персики и вино даруют бес­ смертие. Слышна музыка невидимых инструментов; песни, что сле­ тают с бессмертных уст; танцы девиц, которых можно здесь видеть, являются проявлениями радости вечности во времени128.

Церемонии чаепития в Японии устраиваются в духе даосского земного рая. Помещение для чайной церемонии, которое называ­ ется "обителью фантазии", является эфемерным строением, соо­ ружаемым, чтобы огородить момент поэтической интуиции. На­ зываемое также "обителью пустоты", оно лишено украшений. Временно там вешается одиночная картина или ставится ком­ позиция из цветов. Домик для чаепития называется "обителью несимметричного": несимметричное предполагает движение; наме­ ренно незаконченное оставляет вакуум, в который может пог­ ружаться воображение наблюдателя.

Гость подходит к нему по садовой дорожке и должен пригнуть­ ся, чтобы пройти через низкий вход. Он почтительно кланяется картине или композиции из цветов, кипящему чайнику и зани­ мает свое место на полу. Простейший предмет, обрамленный гос­ подствующей в чайной церемонии простотой, выделяется своей загадочной красотой, его безмолвие хранит тайну существования во времени. Каждому гостю предоставляется возможность почув­ ствовать это в самом себе. Таким образом, каждый гость созер­ цает вселенную в миниатюре и начинает осознавать свое скрытое родство с бессмертными.

Великие мастера чайных церемоний стремились создать мо­ мент, подводящий к переживанию божественного чуда; затем это ощущение из чайного домика переносилось в дом; а из каж­ дого дома переходило на всю нацию129. На протяжении длитель­ ного и мирного периода Токугавы (1603 --1868), до прихода Коммодора Перри в 1854 г., весь уклад японской жизни настолько был пропитан значимой формализацией, что бытие до мель­ чайших деталей превращалось в сознательное выражение веч­ ности, а сам ландшафт - в святилище. Подобным же образом по всему Востоку, по всему античному миру и в доколумбовой Америке общество и природа являли разуму невыразимое. "Рас­ тения, камни, огонь, вода - все они живые. Они смотрят на нас

ивидят наши нужды. Они видят, когда у нас нет ничего, чтобы защитить себя, - говорил старый рассказчик из племени апачей, -

иименно тогда они открываются и заговаривают с нами"130. Это то, что буддисты называют "проповедью неодушевленого".

Однажды один индусский аскет прилег отдохнуть у священ­

ного Ганга, положив ноги на принадлежащий к символам Шивы "лингам" (сочетание фаллоса и вульвы, символизирующее соединение Бога со своей Супругой). Проходивший мимо жрец увидел отдыхающего в таком положении мужчину и отчитал его. "Как осмелился ты осквернить этот символ Бога, положив на него ноги?" - гневно обратился он к нему. Аскет ответил: "Добрый господин, я сожалею об этом, но не могли бы вы взять мои ноги и положить туда, где нет такого священного лингама?" Жрец схватил аскета за лодыжки и повернул ноги вправо, но когда он опустил их, из земли вырос фаллос, и ноги по-прежнему попирали его. Жрец снова подвинул их, и дру­ гой фаллос принял их. "Я понял!" - сказал посрамленный жрец, поклонился отдыхающему святому и отправился своей дорогой.

il»