chernyshev_sergei_tekhnoekonomika_komu_i_zachem_nuzhen_blokc

Здесь невольно вспоминается интервью, накануне Давоса данное одним выдающимся политиком одному информационному агентству. Вообразите обаятельного, открытого, динамичного лидера с кучей достоинств: его ничто не ставит в тупик, он ничего не просит, ни на что не жалуется; правда, редко веселится. Единственная его проблема – доверчивость. Но ведь ещё Ларошфуко отчеканил: не доверять людям позорнее, чем быть ими обманутым.

И вот дошлые советники на доверии, от которых он так и не сумел отбояриться, внушили ему, что с собой всегда полагается носить дохлую кошку. Поэтому он вынужден таскать её на все мероприятия и время от времени доверчиво вынимать из кармана. Хоть и ощущает интуитивно, видно по лицу: здесь что-то не так! Не озонирует данный артефакт атмосферу содержательных дискуссий…

Что же со всем этим поделать? Ровным счётом – ничего. Выступление в Давосе – пропагандистский товар на вынос, а не приглашение к досужим рассуждениям об антикризисной стратегии правительства. Да и едва ли последняя вообще может существовать. Национальный кризис – болезнь, которую надо пережить, а не партия в шашки с расчётом комбинаций. Подлинный лидер, встречаясь с историческим вызовом, всегда оказывается одинок предельным, отшельническим одиночеством. Угрозы он ощущает не умом – нутром, позвоночником, а отбивает руками, прежде чем успеют включиться мозги.

Истории, будто Рузвельт при разработке Нового курса опирался на теорию Кейнса – не более чем байки аналитиков. Екатерина Великая, уважаемая Путиным, конечно, общалась с учёными мужами, но, скорее, для души, а стратегию ей заменяло звериное чутьё. Да и куда было за ней обращаться? К боярам Нарышкиным? В Академию, чей президиум почти не менялся со времён послания Ломоносова И. И. Шувалову? В «гражданское общество», к сумасшедшим типа Чедаева, который в ту пору, к счастью, ещё не родился?

Время умников, увы, не пришло, платоновское государство мудрецов – за горами. Путин, мастер единоборств, научится у жизни, как поднять тяжесть кризиса, не путаясь в верёвках «экономического блока». А дохлые кошки экономистов обретут заслуженный покой на полигоне аналитических отходов.

Три с половиной мысли о стратегии

Стенограмма выступления Сергея Чернышева на секции «Экономика» Форума «Стратегия 2020».[26]

Москва, 9 февраля 2009 г.

Чернышёв: Коллеги, у нас идёт дискуссия, а в центре – наше коллективное бессознательное [кивает на мониторы в центре круглого стола, по которым идёт немая трансляция канала Bloomberg]. Нам его показывают, а мы почему-то не обращаем внимания.

Все устали, поэтому – три с половиной минуты на три с половиной мысли.

Конечно [как и Михаил Хазин], я тоже «читал Пастернака». Но наша страна так устроена, что обсудить прочитанное – не с кем.

Я согласен с тем, что в 1970-е встал во весь рост вопрос о том, как обеспечить эффективность мирового капитала. В 1990-м вышло первое издание книжки Коупленда и др., где авторы предложили управлять стоимостью и с этой целью изучать оценку стоимости. В 1990 году Эггертсон писал: деньги являются институтом, который порождает издержки, и если субъекты рынка договорились между собой, то им не нужны деньги, им можно рассчитываться с помощью механизмов многостороннего клиринга. У нас в 1989 году вышла книга «После коммунизма»…

Не думаю, что вы сейчас обязаны отдуваться за то, что мы в течение 25 лет не можем довести ряд простых мыслей до общественного мнения страны. Поэтому – всего три идеи, которые могут показаться парадоксальными.

Мысль № 1. О цифрах, записанных в Стратегии-2020.

Есть оценка доли каждой страны в XX веке в мировом ВВП, подсчитанной по паритету покупательной способности (опубликовано в 2000 г. в журнале «Мировая экономика и международные отношения»).

В 1913 году Россия занимала шестую часть земного шара (15 процентов территории), на ней проживало 14 процентов населения, при этом страна производила около 9 процентов мирового ВВП.

Пик нашего успеха был в 1960 году, когда наша страна «выползла» на соответствие между территорией и ВВП. Она в тот момент, занимая 15 процентов территории, производила 14 процентов мирового ВВП. При этом население уже было не 1/7, оно упало.

Этот успех мы никогда больше не повторили. Но тогда мы по производительности отставали от США в два раза. Программа партии предложила догнать уровень Соединённых Штатов 1960-го года в 1970-м и перегнать его в два раза в 1980-м.

Посмотрим на сегодняшнюю ситуацию. У нас на территории, которая по-прежнему занимает 11 процентов земной суши, проживает порядка 2 процентов населения – и это чудовищно! – и мы производим порядка 2 процентов ВВП.

Коллеги, если на какой-то территории, относительно большой, уровень производимого ВВП падает ниже среднемирового, то это опасно просто по закону сообщающихся сосудов. Если мы не можем обеспечить этот уровень – у нас отнимут территорию. Сейчас мы по этому параметру отстаём не то что от европейского – от среднемирового уровня в разы! Поэтому стратегия выживания должна предусматривать, что мы должны производить ВВП в объёме, пропорциональном нашей территории.

Т.е. по тем показателям, что обозначены в Стратегии-2020, мы не выживаем. Причём, отстаём от уровня выживания в разы. Это вопрос номер один. Что мы будем для этого делать, за счёт чего, утопична эта цель или нет – никого не интересует. Либо мы выживаем – тогда давайте обеспечим эту цифру – либо нет.

Мысль № 2. Что такое обеспечить эффективность капитала? Это означает управление капитализацией, управление стоимостью. В этом смысле негативный смысл кризиса – почему он возник? – лишь одна сторона дела. Позитивный состоит в том, что во всём мире выходом из него явится создание технологии и инструментов управления капитализацией. Почти никто этого не понимает.

У нас, к сожалению, в правительстве сейчас гуманитарии. Это хорошо, они там должны быть – но не все же сто процентов! Технология – жесткая, строгая вещь. Есть технология производственная – там, где что-то сверлят. Есть технология информационная – там, где мигают лампочки и где управляют тем, что сверлит. И есть технология финансовая, которая должна управлять информационной технологией, которая обеспечивает то, что сверлит.

Финансовая технология – такая же строгая, сложная, жесткая вещь. Здесь Владислав Юрьевич [Сурков] говорил: надо деньги у всех отобрать, а кому-то дать. Надо у всех отобрать, а дать тем Курчатовым и Королёвым, которые сейчас, немедленно будут разрабатывать финансовые технологии и инструменты. Мировая технологическая гонка давно переместилась в эту сферу. Но у нас здесь нет ничего.

Мысль № 3. Мы говорим: деньги – универсальный инструмент. Мы говорим: знаете, надо универсальным инструментом пользоваться. А что такое «универсальный инструмент» с точки зрения любого грамотного человека? Палка-копалка. Общество, в котором есть лишь универсальный финансовый инструмент, находится в каменном веке.

Деньги, при всём моём уважении и любви к ним, не могут быть инвестиционным инструментом по определению – хотя бы в силу того, что они универсальны. Деньги в инвестиционных проектах ведут себя так же, как питьевой спирт, предназначенный для протирки оптических плоскостей. Ну, никогда питьевой спирт не доходит до оптических плоскостей, он выпивается.

Поэтому в инвестиционных проектах деньги не могут играть роль инвестиционного инструмента. Должны быть другие, специализированные инвестиционные инструменты.

Разработка этих инструментов и стандартов является важнейшей задачей, которая и обеспечит (или не обеспечит) эффективное управление стоимостью, эффективное управление капиталом, и которая приведёт (или не приведёт) к тому, что мы на нашей

территории выйдем на среднемировой уровень производительности. И будем – во имя выживания страны – производить не 2 процента, а 11 процентов мирового ВВП.

Большое спасибо за внимание.

План спасает рынок[27]

В шесть вечера после войны

Пётр Авен заявил на днях: во время войны либеральная экономика не работает. Журналист переспросил: кризис – это война? Да, подтвердил Авен, это война.

Бытует лубочный миф, будто в кризисный момент общество может растолкать своего 'ночного сторожа' и перепоручить ему заботы о просевшей собственности со всеми проблемами в нагрузку. А когда всё закончится, государство скромно сдаст полномочия и удалится восвояси. И снова станет всё как встарь. Много ли вы знаете таких войн? Много ли таких государств?

Историкам известно, что именно война нажимает на спусковой крючок новизны. Кризис

– мощный генератор институтов, стандартов, инструментов. И в первое мирное утро выясняется: многие из новаций не спешат демобилизоваться. Больше того, именно те, что остались, и определяют лицо нового мира. Это касается не только систем вооружений, но и систем управления – таких, как PERT (Program Evaluation and Review Technique), и новых институтов – таких, как РЭНД и ЦРУ. Война – время стратегов, в подлинном (греческом) смысле слова.

Но не только институты, не только стандарты – рождаются новые ценности, смыслы, герои. И это не гимн милитаризму. Сказал же Пушкин: 'Есть упоение в бою!'

Какие перемены несёт нынешний кризис? Каким будет лицо нового мира 'в шесть часов вечера после войны'? Кризис приоткрывает возможность судить без гнева и пристрастия о том, что ещё вчера вовсе не подлежало именованию.

Верните функцию быку

Вот стандартная логика кризиса.

Один из институтов общества оказывается неспособен справиться с новым качеством и масштабом проблем. Тогда другой начинает его страховать, подменять, протезировать. Оплошавший институт отводится в тыловой госпиталь – на модернизацию, обновление институциональных стандартов деятельности, создание новых её инструментов взамен тех, что не сработали.

Когда кризис проходит, обновлённому институту целесообразно вернуть его функции – по известному анекдоту про быка, у которого получается лучше. После чего он резко стартует, уходит в отрыв, и вскоре выясняется, что новый темп перемен предъявляет трудновыполнимые требования уже к старому институту-спасителю. Цикл воспроизводится.

Либо, в случае неудачи реформ, временное институциональное замещение закрепляется как постоянная патология общества, что ведёт к более глубокому кризису.

Государство последних надежд

Нащупаем каркас этой логики в теле проблемы, которая, казалось бы, у всех перед носом: безотлагательный перезапуск 'системообразующих' предприятий, остановившихся по причине отсутствия денег.

Почти все 'дойные коровы' из номенклатурного стратегического списка ныне в долгах как в шелках. Сначала набрали кредитов на Западе – там легко бралось. В последнее время, когда стало припекать, кинулись к банкам отечественным, аврально назанимали у них. Теперь последним источником финансовых надежд оказалось государство. Поочерёдно оно примеряет одежды коммерческого банка, инвестиционного комитета, управляющей компании фонда private equity. В этом контексте, кстати, новой гранью оборачивается другой нестареющий миф – о первородной порочности государства как инвестора.

Картина у всех тем же маслом. Просел спрос, предприятие не может продать то, что производит, работает на склад; ему не хватает выручки, чтобы купить сырьё, материалы, условия производства, и в силу этого оно обречено остановиться. Вслед за ним, как трамваи

на линии, останавливаются поставщики, для которых оно выступало узлом спроса на их продукцию и услуги. Паралич распространяется по всей длинной цепочке поставщиков и потребителей: от тех, кто присваивает вещество и энергию непосредственно из природных ресурсов – до производителей товаров конечного спроса: пищи, одежды, жилья, тепла и света, транспортных услуг.

Три спасения 'реального сектора'

Собственно, пока кризисными менеджерами государства было выдвинуто три идеи спасения 'реального сектора'. Первая уже испустила дух, вторая под капельницей, третья ещё трепыхается.

Первая – раздать деньги из стабфонда банкам с поручением интенсивнее кредитовать 'реальный сектор'. Но банки – такие же предприятия на грани остановки, как и все прочие жертвы кризиса. К ним на вход перестаёт поступать 'сырьё и энергия' в виде платежей по ранее выданным кредитам. А на выходе рухнул спрос на их продукт: банки вынуждены предлагать новые кредиты на таких условиях, что никто их н е в силах взять. И здесь от них мало что зависит: деятельность банков определяется жёсткими процедурами, которые не предусматривают антикризисную раздачу денег. Процентные ставки тоже устанавливаются не произвольно, а на основе ставки рефинансирования Центробанка и с учётом растущих рисков невозврата, которые они считают, как учили. Наивно ждать, что они кинутся помогать другим вместо того, чтобы решать свои нарастающие проблемы.

Вторая идея – целенаправленно оказать государственную поддержку системообразующим предприятиям из стратегического списка. Но едва начав копаться в их проблемах, министерские антикризисные штабы и стабилизационные комиссии безнадёжно вязнут в непрояснённых отношениях собственности. Ведущий выколдовывает маршрут между интересами закулисных стейкхолдеров и оффшорных бенефициаров, уворачиваясь от неполиткорректного вопроса: чьё? Тем временем разбирательство с бедами производства вскрывает сюжет по Борхесу: сад расходящихся тропок к поставщикам-потребителям, оказавшимся на мели. Державный формат 'слушали-постановили' тут уместен как носорог в часовой мастерской.

Отсюда вырастает третья, самая продвинутая антикризисная идея: не вникая (как всегда) в содержание, единым махом оживить все производственные цепочки, спонсируя падающий конечный спрос или подкрепляя его государственными закупками.

На светофоре конечного спроса

Представим идеальную картину, о которой производители, казалось бы, могут только мечтать: государство ухитряется заместить своими закупками весь конечный спрос на 100 %. Скупает все пищевые продукты, одежду и обувь – и дарит обедневшим покупателям. Возрождённые шинные заводы продают всю резину министерству энергетики, во дворе которого чиновники заботливо раздают её водителям.

Приведёт ли это к желаемому эффекту? Увы. Трансакционные издержки имеющихся институтов обмена сожрут бюджет без остатка.

Существует известный всем водителям 'эффект светофорной очереди'. Если светофор спроса переключился на красный, останавливается не только конечный производитель, но и вся цепочка поставщиков. В момент, когда загорается зелёный, было бы идеально, если бы все водители тронулись как один. В реальности же возникает растяжка очереди: почти все ориентируются не на светофор, а на багажник впереди стоящего авто, кто-то из водителей зазевался, кто-то рванул чересчур, но налетел на тормозящего спереди… Растяжка приводит к тому, что на зелёный реально успевает проехать машин в несколько раз меньше, чем если бы они были вагончиками одного поезда.

Хуже того: чем дольше горел до этого красный, тем тяжелее эффект растяжки. Кто-то из водителей ушёл за куревом, кто-то в отчаянии хлопнул дверью и удалился. У одного спустила шина, другой заснул за рулём. Пробка ежечасно усугубляет проблему: ведь предприятия, перестав производить, продолжают работать на холостых оборотах, проедая кредиты. И вот уже у отдельных водителей закончился запас горючего, потому что зимой

Только стоп – это, похоже, не наш, не русский вопрос. Начинает казаться, что наш теперь и звучит по-иному: что делать, чтоб ничего не делать?

Можно ли в качестве реформ – собирать деньги и складывать в казну? А в качестве борьбы с кризисом – раздавать деньги из казны?

Отчего ж.

Но теперь уже очевидно: в условиях кредитного коллапса 'реальный сектор' не может рассчитывать ни на внешние инвестиции, ни на поддержку бюджета. Финансовые закрома оказались на поверку скудными. Да и те средства, что уже выделены, не доходят до предприятий, застревая в финансовой системе. За исключением узкого круга оборонных заводов, которым, надеемся, будут привозить нал в коробках из-под ксероксов, остальным приходится рассчитывать только на себя.

По факту задача спасения производства 'делегируется' регионам, падает на головы субъектов федерации и муниципалитетов.

В России много живучих предприятий, способных производить пищу, одежду, экономичное жильё – продукцию, пользующуюся спросом при любом кризисе, в любых обстоятельствах, хоть как-то совместимых с жизнью. Тем более, когда освобождаются ниши, до этого оккупированные импортом. Но сегодня такие предприятия встают из -за банального отсутствия оборотных средств на закупку энергии, сырья, комплектующих материалов.

Парадокс в том, что и сырьё, и энергия, и производственные фонды, и прочие натуральные ингредиенты, которые нужны для бесперебойного функционирования производственных цепочек, в стране имеются. Для производства и распределения всего достаточно. Бастует система обмена.

В послераспадные годы она у нас вообще-то была – как бы помягче выразиться – на аутсорсинге. Не только Чубайс сулил новый ГОЭЛРО на заёмные, но и мануфактура братьев Колупаевых заполошно рвалась на АйПиО в Лондон, и бабуся в шкатулке у лампадки хранила ин-год-ви-траст.

Но вот зарубежные менялы умчались разруливать заморские проблемы, а отечественные устроили 'итальянскую забастовку': работаем по правилам Минфина.

И покуда эта стачка не понудила нас к новому выбору между казаками и большевиками, не пора ли позаботиться о штрейкбрейхерах?

Бухгалтер должен сидеть в бухгалтерии

Хозяйственная деятельность человека порождает институты производства, распределения и обмена и протекает в их границах.

Римляне говорили: navigare necesse est – мореплавание необходимо. Но трижды необходимо производство, дающее человеку пищу, одежду и кров, орудия труда и обороны, физически доставляющее их к потребителю. Из тройки 'производство – распределение – обмен' первое подлежит безусловной защите в периоды кризисов, ибо его подрыв влечёт голод и разруху. Когда же кризис наносит удар по системам обмена, в качестве временного компенсационного механизма включается распределение – и наоборот. Но долго узурпировать чужую функцию нельзя, это чревато социальным уродством.

Советское общество рвануло вперёд потому, что впервые в мире создало современные институты распределения. Высшим его достижением стала победа в космической гонке. Но система распределительных отношений базируется на фундаменте информационных технологий. Когда в начале 60-х в США появилось новое поколение инструментов управления регламентацией – таких как Systems & Procedures и Configuration Management, –

мы стали безнадёжно отставать. И уже к концу десятилетия американское общество, оставаясь в принципе рыночным, было по масштабам и качеству хозяйственной регламентации на порядки величин более плановым, чем советское.

Тут-то и вскрылось роковое обстоятельство: система обменных отношений была в советском обществе нежизнеспособной. Мало того, что её слабость унаследована от царской России – институты обмена ещё и попали под идеологическое подозрение как порождающие

капиталистическое шкурничество, глубоко чуждое справедливому строю. Но попытки заместить сетевые структуры обмена госплановской иерархической раздачей были обречены.

Едва ли не худшего уродца произвели на свет российские 90 -е. Система распределительных институтов не просто развалилась, а целенаправленно изничтожалась как питательная среда гидры тоталитаризма. Адепты рыночного обмена принесли с собой во власть мечту о деньгах, которые в стерильном биржевом обороте невидимо производят сами себя и потому не пахнут. Но Веспасиан, внюхайся он в наш бюджет, сразу учуял бы тяжёлый запах углеводородов.

Ныне антикризисные менеджеры государства спохватились, вдруг обнаружив фатальное отсутствие 'механизмов реализации решений'. Но именно эту роль призваны играть институты, инструменты и стандарты управленческой распределительной регламентации. Всё, что хотят и умеют делать наши макромонетчики, – манипулирование налогами, учетными ставками и проч. – лежит в сфере обмена. А государство со всеми его 'механизмами' обитает в сфере распределения. У нас её было упразднили революционно – теперь же есть невидимая рука! Но обмен никогда не соприкасается с производством непосредственно, только через посредничество институтов распределения. Вот финансисты и теребят ручки виртуальных регуляторов, которые в 'реальном секторе' ни к чему особо не приделаны.

Не зря в совъязе было выражение 'хозяйственный механизм'. Реальному хозяйству нужны механизаторы. И как сказал бы капитан Жеглов, бухгалтер должен сидеть в бухгалтерии.

В обкоме партии Единая Россия

Так что делать, если федеральный центр продолжит ничего не делать? (А спрашивать будет, как обещано, по всей строгости).

В чрезвычайных обстоятельствах будут востребованы непопулярные меры. Ну не умирать же, в самом деле, от голода и холода в томительном ожидании, что кризис на Западе рассосётся, из-за границы десантируются блудные инвесторы, а наша нефть вздорожает пуще прежнего? Ведь все натуральные ингредиенты для производства еды и тепла – в наличии, более того – под рукой. Выход для региональных хозяйственников очевиден, хотя в нём мало радости. Их практичный здравый смысл всё равно двинется вдоль цепочек поставщиков-потребителей.

Берём сетевой график производственных переделов, который заканчивается сборкой-сваркой-синтезом того, что можно съесть или продать за валюту. Движемся по нему в обратном направлении от конечного продукта, пока не доходим до всех видов нужных производственных фондов, сырья и комплектующих изделий, которые в регионе имеются в натуре. Собираем их собственников в обкоме ЕР и строго говорим, что – в силу революционной целесообразности и для их же блага – они вкупе с ресурсами объединяются в проектный предпринимательский колхоз. Причём работа начинается немедленно, а справедливая плата поступит потом, по завершении проекта, когда его продукт попадёт на потребительский рынок. На всём же протяжении проекта его участники будут получать только оклад согласно штатному расписанию, а между собой обмениваться в натуральных показателях. Поэтому потребность в кредитах сразу падает в десятки, а то и сотни раз.

В таком, и только таком раскладе денег Стабфонда и впрямь может хватить.

Осталось понять главное: при каких же условиях этот путь ведёт вперёд, в постиндустриальную экономику, а не назад, к переизданию продразвёрстки и планового волюнтаризма? Речь идёт об инвестиционных институтах, инструментах и стандартах управления перезапуском производства в условиях кредитного паралича.

Планово-рыночное производство[28]

Тотемы рынка и плана

Кризис усилил и без того заметную тенденцию: государственное вмешательство в экономику во всём мире нарастает. Помимо традиционных макроэкономических рычагов власть всё чаще присваивает роли инвестора и прямого собственника. Дискуссия на этот счёт вроде бы в разгаре. Аналитики наперебой обсуждают вопрос о том, когда и при каких

обстоятельствах государство должно отступить к докризисным границам. Идеологи стращают тоталитаризмом в случае, если отступление задержится. И практически никто не задаётся естественными, притом – главными вопросами: о причинах, смысле, задачах управленческой экспансии государства, о её эффективности и объективных границах.

Что происходит у нас? Институты обмена парализованы. В дефиците деньги – сама ткань, по которой невидимая рука вышивала свои узорные диаграммы. Тогда на кризисное дежурство волей-неволей заступают институты распределения. Они должны выровнять и удержать фронт, покуда не появится возможность вернуть обменные функции по назначению. При этом засбоившие подсистемы общества нужно отводить в тыл для санации, преобразования, перевооружения. Однако в чём конкретно спасательная миссия институтов распределения? Как именно должны быть модернизированы институты обмена, чтобы кризис был преодолён?

Но обсуждение подобных материй налетает на блокпосты российских архетипов. Неспособность назвать вещи своими именами – родовой признак архаичного сознания.

Важные – и потому пугающие – явления природы и общества табуируются: тотемного зверя нельзя окликать по имени, нужен псевдоним. В данном случае роль слов-заместителей, до неузнаваемости заляпанных идеологической краской, у нас играет пара 'план' – 'рынок'.

В менуэте русской истории они успели поменяться местами. В каждом слышался лязг цепей проклятого прошлого. В каждом звякал золотой ключик от волшебной дверцы в будущее. Рынок – скопище торгашей и спекулянтов, источник родимых пятен капитализма, верный путь в прокуратуру – обернулся синонимом магистрального пути к процветанию. План, ударно трудившийся в должности прогрессора, оказался логовом недобитых гекачепистов, рассадником тоталитаризма и вдобавок синонимом наркотического зелья.

Но ведь и плановое, и рыночное начала абсолютно необходимы любому обществу – пусть и в разной степени и в различных соотношениях. Институты производства н е могут обходиться без институтов распределения и обмена. Производство не живёт без плана и рынка, как ребёнок без мамы и папы. В неполной семье он вырастает ущербным.

Кризис вскрыл тяжёлые проблемы у каждого из супругов, пребывающих к тому же в разводе. Российское производство рискует осиротеть.

Скованные одной цепью

Кризис сваливает слабых, а сильных побуждает напрячь все силы. В данном случае речь об общественных производительных силах: производстве, распределении, обмене. Кризис дробит слабых на части, а сильным помогает обрести единство: не только морально-политическое, но и хозяйственное.

Антикризисные штабы попытались выдернуть из экономической ткани отдельные номенклатурные предприятия на предмет оказания им эксклюзивной помощи. Но наткнулись на забытое обстоятельство: предприятие как экономический субъект не ограничено своим забором, а вплетено в сеть конкретных отношений с хозяйственными партнёрами. Поэтому проект по его перезапуску (а вне кризиса – по управлению его капитализацией) должен иметь своим предметом проектную группу – совокупность хозяйственных единиц, входящих в цепочки его поставщиков продуктов и услуг, а также потребителей его продукции. Проектная группа начинается с добывающих предприятий, занятых извлечением веществ и энергии непосредственно из природных ресурсов, а заканчивается на предприятиях последнего передела, производящих продукты конечного спроса. Вся группа обречена останавливаться как поезд, едва застрянет любой её вагон.

'Невидимая рука' самостоятельно не в силах сформировать проектную группу. Однако она незримо, но последовательно разрушает все попытки перезапуска одиночного предприятия без учёта его производственных цепочек.

Проектная группа устроена в соответствии с логикой функционирования и взаимодействия институтов производства, распределения и обмена. Соответственно, институциональное управление группой включает три взаимозависимых схемы, три управленческих контура.

Производство как производительная сила

Производственная схема представляет собой полный набор переделов – качественно различных преобразований материи и/или энергии из одного вида в другой. Она начинается с веществ и энергоресурсов, добываемых непосредственно из природы (руда, лес, энергия ветра и воды) и заканчивается веществами и энергией, непосредственно потребляемыми человеком (манная каша, брезент, электричество в розетке). Передел может представлять собой направленное изменение фазового состояния вещества (плавление, кристаллизация), химического состава (окисление), физических свойств (опрессовка, помол), биологических (проращивание, брожение), сборку из частей (мебель, бытовая техника) сдвиг пространственных координат (транспортировка) и временных (хранение).

Функция производства как части производительных сил – скомпоновать силы и вещества природы таким образом, чтобы произвести полезную для человека работу. Мера производительности института производства – энергия.

Основная проблематика промышленной политики – обеспечение полного набора переделов необходимыми природными ресурсами и промышленными технологиями. Что если национальное хозяйство не располагает какими-то ресурсами либо технологиями для производственной схемы, обеспечивающей важную общественную потребность? Тогда нужно срочно добыть и разработать их либо найти вне национальных границ: необходи мо включать механизмы геологических изысканий, стимулирования инноваций, внешней торговли и разведки. А если промтехнологии в наличии, соответствуют ли они мировому уровню? Каков их жизненный цикл, не грядёт ли смена поколений? Вот сфера деятельности министерства промышленности и торговли, которое в кризисных ситуациях должно формулировать задачи для внешней и оборонной политики.

Распределение как производительная сила

В стране имеются конкретные производственные фонды – исторически сложившиеся заводы-конгломераты типа ГАЗа, где соседствует куча разномастных цехов и производственных площадок. Постиндустриальные технологии тут могут сосуществовать с трофейными станками, на станине которых остаётся символика третьего рейха. При этом они сплошь и рядом обслуживают самые разные производственные цепочки, никак не связанные между собой и с основным профилем предприятия. На этом этаже решается вопрос, по каким именно производственным фондам будет распределено осуществление переделов конкретной производственной схемы.

Функция распределения как части производительных сил – сформировать регламентацию, распределяющую между корпорациями зоны ответственности за конкретные переделы, полномочия между уровнями управленческой иерархии и обязанности между конкретными подразделениями. Мера производительности института распределения – информация.

Тут возможны самые разные варианты. Например, производственные фонды предприятия-монополиста осуществляют 100 % переделов данного типа в стране и тем самым контролируют все цепочки, включающие данный передел. Или наоборот: какой-то передел (как в своё время промышленный курчатовский реактор) требует для своего осуществления концентрации всех производственных фондов определённого типа (урановых рудников) в масштабах страны. Здесь зона корпоративной политики, в рамках которой должны решаться вопросы типа: ГЭС управляются по логике алюминиевой отрасли – или по логике единой системы энергетики? Сегодня в линейке наших министерств вообще не просматривается субъект корпоративной политики. Отсутствие внятной корпоративной политики приводит к разрывам между промышленным и экономическим уровнями хозяйственных проектов. Эти разрывы порождают серьёзные конфликты, а параллельно – множество спекуляций конспирологического характера (о кознях группы Сечина, о тайных связях Чубайса и т. п.).

Обмен как производительная сила

Решая проблему спасения остановившегося предприятия реального сектора, спасатели рано или поздно наталкиваются на необходимость выяснить, чьё оно. И когда обнаруживается собственник, выясняется, как правило, что его циничная логика не совпадает с логикой спасения производства. Каждый конкретный производственный фонд в общем случае может находиться в долевой собственности у многих экономических субъектов. Доля каждого из них, приносящая доходы своему собственнику, выступает как экономический актив. Собственники активов, включённых в производственную цепочку, меняются правами доступа к активам. Их интересует прибыль, которую они при этом получают, и не слишком интересует судьба как самого предприятия, так и сетей поставщиков-потребителей, в которые оно включено.

Проблему дестабилизации целостных производственных комплексов, раздёргивания по векторам частных активов обозначил ещё Веблен столетие назад. Он же дал и ответ-оправдание такому положению дел. Чтобы задействовать в проекте мощный ресурс частных и групповых интересов и компетенций, мы должны научиться работать с реальными собственниками активов (которые в силу известной специфики нашей страны часто предпочитали оставаться в тени). Нужно установить экономическую схему отношений между собственниками поверх производственной и корпоративной схем проектной группы. Нужно дать им возможность – через сеть обменов правами доступа к активам – выявить и максимально использовать уникальный потенциал каждого из них.

Функция обмена как части производительных сил – осуществить взаимную капитализацию активов, в максимальной степени превращающую каждый из них в капитал, то есть источник расширенного воспроизводства. Мера производительности института обмена – стоимость.

Экономическая политика – это систематическое приведение логики институтов производства и распределения, промышленной и корпоративной схем проектов в соответствие с логикой цепочек и пучков добавленной стоимости, формируемых из активов, вовлечённых в сеть обменных отношений поставщиков и потребителей. Именно эта политика, а не пустопорожние метафоры 'инвестиционного климата' и 'конкурентоспособности', должна составлять предмет деятельности Минэкономразвития.

От свободы меняться и распределять – к свободе производить

Зачем производится самолёт? Чтобы у людей появилась свобода перемещения. Не будем забывать, что свобода полёта первична по отношению к свободе торговать деривативами. Последняя – это профессиональная причуда узкого круга фанатов. Большинство нормальных людей терпит их только потому, что эти самые деривативы вроде бы полезны для того, чтобы получше производить самолёты. Сегодняшний кризис ставит эту полезность под сомнение. Он приведёт к тому, что целые сферы деятельности на международн ом рынке ценных бумаг будут либо условно-досрочно освобождены, либо ограничены, усовершенствованы, либо вообще устранены.

Верховным судьёй в тяжбе о свободах – не только рыночных, но и плановых – всё равно будет производство. План был в своё время поражён в правах именно по его вердикту. Вначале производство росло на плановых дрожжах; но потом выяснилось, что плановики множатся и процветают, а производство стагнирует. Общество особо не вникало – снесло Госплан. Оно и впредь снесёт любые институты плана, любые институты рынка – если его приоритеты не будут обеспечиваться!

Перед тем, как углубляться в вопрос, добавляет ли модернизация институтов обмена свободы фондовым спекулянтам, надо им деликатно напомнить, что их свобода за наш счёт, в общем-то, нас не всегда устраивает. Если, конечно, выяснится, что нашу производственную задачу они помогают решить, тогда мы как гуманные люди можем вернуться к вопросу о том, что они как азартные игроки предпочли бы торговать так, а не эдак, при этом за большее вознаграждение. Но самое время вспомнить, что писал молодой Маркс (будучи ещё официальным антикоммунистом) в статье 'К еврейскому вопросу'. Проблема не в том, чтобы дать человеку свободу собственности, а в том, чтобы в конечном