chernyshev_sergei_tekhnoekonomika_komu_i_zachem_nuzhen_blokc

счёте освободить от бремени отношений собственности; не в том, чтобы предоставить свободу промысла, а в том, чтобы освободить от эгоизма промысла. Да, мы хотим свободно производить и свободно потреблять всё, в чём нуждаемся, но избавьте нас от дурацких издержек и заморочек как распределительного, так и обменного характера.

Нужны новые, модернизированные институты. Вместо невидимой мы хотим видеть на руле собственную руку. Если в результате исчезнут циклические кризисы, появится добавленная свобода. Если человек готов, оставаясь собственником своего актива, высунуться за его узкие рамки, у него появится свобода подняться вверх в

'предметно-практической рефлексии', проектировать цепочки добавленной стоимости, управлять капитализацией собственности.

Правда, пока нам не до этого.

А был ли кризис?

Весь событийный ряд, ознаменовавший начало мирового кризиса, стал известен нам из новостной ленты CNN. Там, у них, приключились экономические землетрясения и торнадо, с лица земли были стёрты все крупнейшие инвестбанки, вскрылись финансовые пирамиды такого масштаба, что в их тени не сыскать наш МММ с микроскопом: Тем временем 'Вести недели' сообщали, что в деревне Гадюкино всё тихо, только на местной фондовой бирже ни с того, ни с сего похолодало и стало накрапывать.

У нас ничего не происходило. Просто на зарубежных рынках упал спрос на наши сырьевые товары – нефть, газ, металл и т. д. Потом пришла пора расплачиваться по зарубежным кредитам, а новых кредитов для расплаты по старым почему-то больше не давали. Но наше хозяйство оказалось совершенно не готово к такому обороту событий.

Выяснилось вдруг то, что было общеизвестно: добрая половина нашего хозяйства занята производством товаров на внешний рынок. Мы имеем счастье жить на гигантском складе природных ресурсов, гоним из них полуфабрикаты первого передела и продаём за рубежом. Нам самим такое количество топлива и сырья не требуется. Теперь выяснилось, что им тоже.

От просевшей экспортно-сырьевой элиты негативные сигналы распространились на всю остальную экономику – и началось.

Что предписывают в таких обстоятельствах бодрые учебники и лубочные кейсы? Раз внешний спрос упал, давайте развиваться за счёт внутреннего. Давайте. Только он просел ещё сильнее. Надо создавать новые рабочие места, новые предприятия, ориентированные на национальный рынок. А для этого нужен кредит. Но как выяснилось (тоже не вчера), наша финансовая система слаба. А что такое – слабая финансовая система? Тоже вроде бы общеизвестно: ну, мало 'длинных денег' (а коротких много?), мало крупных банков, у заёмщиков слаба залоговая база.

Отчего же слаба? Оттого, говорят нам, что у нас низкая капитализация экономики. А что значит низкая капитализация? В материальном измерении – по количеству токарно-винторезных станков и турбоагрегатов – мы всё ещё сверхдержава. А по стоимости этого барахла мы размером с пресловутую Португалию. Производственные фонды не работают как капитал, не обеспечивают расширенное воспроизводство активов.

Тошно повторять банальности. Возникает один большой вопрос: разве указанные обстоятельства как-то менялись за последние 5–10 лет? Наше хозяйство удобно расположилось на краю пропасти и терпеливо ждало толчка в виде падения мировых цен на сырьё. Дождались.

Очевидно, никакого кризиса у нас не было. Точнее, кризис был нашим перманентным состоянием.

А был ли рынок?

Классический рынок предполагает наличие трёх подсистем, трёх типов экономических субъектов: товаровладельцев, купцов и банкиров. Они имеют дело, выражаясь по-старинному, с потребительной, меновой и прибавочной стоимостью.

Назвать наше нынешнее хозяйство рынком в полном смысле никак нельзя. Товаровладельцы налицо, но их львиная доля ориентирована вовне. Купечество традиционно

слабовато, а его сегмент, ориентированный на внутренний рынок, частично уже поглощён зарубежными сетями, а частично ожидает той же участи. Что же до финансовой системы, она так и не успела сформироваться. Да такая задача в практике и не ставилась: продавая товары на внешний рынок, мы успешно пользовались зарубежными финансовыми институтами. Разговоры, конечно, о создании современной финансовой системы шли, но всё больше на страницах журналов. Никаких практических мер так и не было принято.

Описанная недо-рыночная структура в советском дискурсе именовалась обидным словосочетанием 'аграрно-сырьевой придаток'. Ну, а что ж тут обидного?

Наше государство как хозяйствующий субъект не озаботилось мерами по достройке внутреннего рынка хотя бы до временной или частичной автономности. Просто часть заработанных денег оно складывало в кубышку на случай, если придётся голодать и пересиживать мировой кризис. Сейчас эти деньги именно и тратятся на то, чтобы пересидеть, но не на то, чтобы достроить недостающие до целостности части рыночной экономики.

Судя по всему, тут проблема не в наличии злого умысла, а в отсутствии умыслительного процесса. Перед нами – дефект идеологии, родовая травма целой генерации руководителей. Просто предполагалось, что 'рынок' невероятным образом создастся сам, достроится, – традиционная российская иллюзия, старая, как мир. Мол, стоит разрушить препятствия, а потом разрешить институтам капитализма у нас появиться, после чего не мешать – и они появятся.

Таким образом, если случившееся и называть кризисом, то это был изначально запрограммированный кризис, толчком для которого в любой момент могло послужить – и послужило – падение внешнего спроса. Делать удивлённые глаза: ах, мы не ожидали! – довольно наивно.

Вообще-то вопрос о создании в стране экономической системы с уровнем суверенитета, близким к нулю, по-хорошему надо было вынести на референдум и отразить в конституции. Жаль, что уровень гражданской экономической грамотности всех участников процесса не позволил этого сделать. Но незнание экономических законов освобождает разве что от собственности.

Мы все наказаны, как справедливо молвил князь в финале известной пьесы.

Рынок спасает план[29]

Два рынка – две системы

Наша страна торгует на мировых рынках, но при этом не является рыночным субъектом. В двух смыслах: на внешних рынках мы не являемся полноценным игроком и не очень понимаем, во что играют другие; от нас вообще мало что зависит. А внутренний рынок у нас не достроен, он напоминает автомобиль с бензобаком и колёсами, но без руля и двигателя.

Рынок – когда он уже есть – имеет, безусловно, потенциал самодвижения, полезные свойства пресловутой невидимой руки. Но даже она не обладает волшебной способностью к самосозданию себя на пустом месте 'по щучьему велению'. Тем более, если место не пусто, а очень даже занято полуразвалинами административно-плановой системы.

Строить рынок?

Безусловно. Безотлагательно. Только вот какой именно?

Дело в том (уж простите за кажущиеся банальности), что под этим именем фигурируют как минимум две сущности, между которыми не только мало общего – между ними пропасть, в которой потерялась целая эпоха.

Купив на товарном рынке мешок брюквы, покупатель приобрёл, собственно, брюкву. Её можно использовать, чтобы гнать самогон, употреблять в пищу или перепродать соседям, откармливающим хряка.

А что (и зачем) вы приобретаете на фондовом рынке, покупая акцию сельхозпредприятия, производящего брюкву?

Во-первых, символическое свидетельство о вступлении в систему конкретных многосторонних отношений с другими акционерами, а также депозитарием, ауди тором,

оценщиком и госрегулятором. Во-вторых, возможность, находясь в подобных отношениях, участвовать (при желании и способности) в управлении этим предприятием. Косвенным или прямым следствием вашего участия может со временем стать, в частности, рост либо падение производства брюквы. Ясно одно: тем, кому нужны корнеплоды, лучше отправиться за ними прямиком на колхозный рынок либо в магазин.

Зачем покупают предприятия (либо доли собственности на них)? Оставим в стороне экзотические случаи, вроде скупщика кирпичных заводов, который коллекционирует их на манер антиквариата. Кому и зачем нужен целый завод вместо партии кирпичей? Случаев два, и оба они сводятся к одному.

Возможно, у покупателя уже есть целый строительный холдинг, но производство кирпичей на нём либо отсутствует, либо дорогое и некачественное, а покупать их на рынке рискованно или нецелесообразно по иным причинам. Значит, завод покупается как звено, которое дополняет либо замыкает наличную производственную цепочку, тем самым повышая её капитализацию.

Возможно также, что покупатель приобретает завод задёшево, надеясь затем продать его задорого. Иными словами (если оставить в стороне чисто спекулятивные игры), он намерен повысить капитализацию приобретённого завода, чтобы продать его по цене, соответствующей новой капитализации.

А как повышается стоимость предприятия? Почему наше предприятие стоит в 12 раз дешевле итальянского аналога той же мощности, хотя у нас установлено купленное в Италии оборудование? Потому что стоимость итальянского предприятия оценивается как генерируемая им прибыль за шесть лет, а нашего – за шесть месяцев. Откуда такая несправедливость? Оттуда, что приобретатели нашего актива не без оснований опасаются: он в любой момент может остаться без потребителей, без ключевых поставщиков, подвергнуться атаке рейдеров, сгореть на пожаре и т. п. Итальянское же предприятие имеет долговременные – на десять лет вперёд – стабильные договоры с покупателями и поставщиками, его материальные активы вложены в закрытый имущественный ПИФ, оно застраховано от стихийных бедствий и т. п. Поэтому в формуле капитализации соответствующие риски считаются минимальными. Как повысить стоимость нашего предприятия? Да очень просто: вставить его в такие же цепочки, в такую же систему отношений.

Вспомним, от какой проблемы отталкивается наш разговор. Попытки перезапуска остановившихся в кризисе предприятий реального сектора постепенно подводят спасателей к пониманию, что надо иметь дело не с отдельными предприятиями, а с целыми проектными цепочками и их пучками. Не слишком ли сложная и новая мысль? Увы. Для агентов развитого фондового рынка это самоочевидная банальность. Её кажущаяся нетривиальность

– следствие 'патриархальной дикости' наших рыночных структур. Надеемся, временной.

Агентура фондового рынка

Фондовый рынок является своего рода отражением товарного предка в метаисторическом зеркале. Классической тройке его агентов 'товаровладелец – купец – банкир' на нём соответствует новая.

•'Активо-владелец' (вместо товаровладельца) – обменивает доступ к своему активу на долю в ожидаемом приросте капитализации в той цепочке, в которую покупатель включает его актив;

•Управляющий проектной группой (вместо купца) – строит цепочки добавленной стоимости из чужих активов, вкладывая в них чужие инвестиции;

•Инвестор (вместо банкира) – вкладывает деньги в проекты, формируемые

управляющими компаниями из активов, приобретаемых на фондовом рынке.

Коль скоро перед антикризисными штабами государства стоит (на самом деле) задача авральными темпами строить национальный фондовый рынок, первое, с чего надо начать, – как можно точнее учесть нужды трёх групп его субъектов.

Инвестору нужно быстро и точно рассчитывать добавленную стоимость по каждой проектной цепочке, чтобы (с учётом времени и рисков реализации проектов) выбирать оптимальные объекты для инвестирования и определять параметры обмена своей инвестиции на долю в ожидаемой добавленной стоимости проекта.

Сегодня в инвестиционных банках и управляющих компаниях над каждым проектом месяцами колдуют суперкоманды из двух-трёх десятков дорогостоящих штучных аналитиков. С учётом того, что свыше 90 % предлагаемых проектов идут в отвал, издержки на отбор одной проектной цепочки могут достигать десятков миллионов долларов. В итоге всё равно лишь одна из десяти инвестиций оказывается успешной. С этой разорительной алхимией давно пора покончить.

Владельцу актива, если он вменяем, должно быть понятно: никакой 'фундаментальной стоимости' его актив сам по себе, вне контекста конкретного проекта, не имеет, это фантом метафизического сознания. Актив может иметь текущую рыночную капитализацию, если сам по себе что-то производит, либо остаточную бухгалтерскую стоимость, если включает материальные производственные фонды, которые остановились в кризисе. (Остановившееся предприятие, кстати, запросто может стоить меньше, чем оставшиеся суммы на его счетах – нечему тут удивляться. Умершая старушка, у которой на сберкнижке были отложены похоронные деньги, с точки зрения родственников не оставила им ни копейки). Владелец актива, доля в котором приобретается фондом прямых инвестиций, нуждается в методах и инструментах расчёта своей доли в ожидаемом приросте стоимости относительно долей инвесторов и управляющих.

Сейчас именно ненадёжность подобных расчётов ведёт к бесконечным переговорам между потенциальными партнёрами, которые в абсолютном большинстве так и заканчиваются ничем, и к тяжелым конфликтам при выходе из проекта, которые тем опаснее, чем успешнее проект.

Самая сложная задача стоит перед управляющими командами проектных групп. Им необходимы методы и инструменты точной оценки сравнительного вклада собственников разнокачественных активов, собранных в цепочки добавленной стоимости.

Не в последнюю очередь это необходимо для корректной оценки их собственного вклада, который играет в проекте ключевую роль. Доминирование в проектах инвесторов или собственников монопольных активов, искусственное ограничение ими вклада управляющих пресловутыми 'процентами от успеха' подталкивает их к спекулятивным операциям, подрывает основы фондового рынка, лишает его потенциала развития.

Легенда о финансовых пузырях

В условиях кризиса навязшие в мозгах легенды о 'мыльных пузырях' на фондовом рынке приобрели особую популярность. В публичных дискуссиях то и дело всплывают глубокомысленные оценки, согласно которым суммарная стоимость всех ценных бумаг, обращающихся на фондовых рынках, в десятки, сотни, тысячи и т. п. раз превышает мировой ВВП. Ну и что, простите, из этого следует?

Соображение о том, что требуется соответствие между денежной и товарной массами, относится только к товарному рынку. Причём здесь фондовый?

Главная миссия фондового рынка – обеспечить рост капитализации активов, производящих товары. Не только производные, но и самые что ни на есть прямые его инструменты предназначены для решения этой задачи, для уплотнения и оптимизации системы отношений обмена между собственниками активов. Что и с чем здесь надо сравнивать? Ответ очевиден: совокупный прирост ВВП – с увеличением трансакционных издержек на функционирование фондового рынка, за счёт которого этот прирост обеспечен. Эти издержки складываются из затрат на работу институтов рынка (например, фондовых бирж), разработку и поддержание его стандартов (например, шаблонов управления проектами), эмиссию и поддержание оборота инструментов (паёв инвестиционных фондов, расчётных форвардов и т. п.).

Для тех, кто не силён в экономике – та же мысль на IT – примере. Улучшение работы поисковой системы в два раза (по времени либо по количеству результативных находок) может потребовать тысячекратного увеличения быстродействия компьютера и возрастания 'внутреннего оборота' служебной информации, циркулирующей в электронных схемах в ходе поиска, в миллион раз. Но сравнивать надо не двойку с миллионом, а эффект улучшения поиска (сбили в два раза больше самолётов противника, нашли вдвое больше перспективных геоструктур) с затратами на модернизацию компьютера и разработку семантического алгоритма.

Проблема – причём, действительно фундаментальная – совершенно в ином. В сегодняшней мировой экономике товарный и фондовый рынки остаются смешанными таким образом, что возможна конвертация внутренних инструментов фондового рынка в расчётные инструменты товарного, в конечном счёте – в деньги. Именно эта возможность, чреватая катастрофой, порождает череду финансовых кризисов столетия. По итогам каждого из них государство вынуждено влезать в финансовую проблематику и нашаривать – медленно и крайне неэффективно – механизмы регулирования, постепенно ведущие к разделению товарного и фондового контуров. Не станет исключением и нынешний кризис.

Но никто не подарит отечественному заповеднику столетие-другое на повторение тупой эволюции западных рынков. На то и догоняющий тип развития. И тут уж если кто не догоняет – извините, сограждане, подвиньтесь!

Прощание с палкой-копалкой

Стихийные финансовые диалектики вкупе с экспертами при исполнении любят глубокомысленные сентенции об универсальности денег как финансового инструмента и о сугубом вреде 'денежных суррогатов'.

Любому человеку с зачатками гуманитарной образованности известно, что такое 'универсальный инструмент'. Палка-копалка. Ею отбиваются от енотов, ковыряют в носу и осуществляют общее руководство. Общество, которое предпочитает пользоваться универсальным инструментом, находится в каменном веке.

Деньги, при всём уважении и любви к ним, не могут быть инвестиционным инструментом по определению – хотя бы в силу того, что они универсальны. Деньги в инвестиционных проектах ведут себя так же, как питьевой спирт, утопически предназначаемый для протирки оптических поверхностей. Питьевой спирт никогда не доходит до упомянутых поверхностей, он выпивается. Деньги в качестве платёжного инструмента слишком горячи, чтобы держать их в руках. Никто не будет хранить их в загашнике на протяжении длительного проекта, в то время как можно так вкусно их использовать немедля.

С другой стороны, деньги – продукт скоропортящийся. Они подвержены инфляции, девальвации, подделке. Первая забота управляющего проектом, получившего деньги как инвестицию, – куда их срочно вложить, чтобы не пропали? 95 % его усилий уходит на то, чтобы обезопасить деньги, либо во имя общего дела украсть. И когда приходит время инвестировать, их приходится долго и мучительно выковыривать из заморского оффшора либо разыскивать через суд.

Институты, стандарты, инструменты

Экономика проектных цепочек, экономика пучков управляемой капитализации давно возникла. Точнее, как и всё новое, проходит на западе путь мучительного и противоречивого становления в схватке 'естественных' институтов товарного рынка, невидимых рук права, денег, капитала – с 'искусственными', конструируемыми институтами фондового рынка. Нам остаётся только внимательно и тщательно воспроизводить логику этого пути, не копируя его случайные конвульсии и загогулины, а стремясь угадать за ними контуры Пути -Дао к постиндустриальным институтам обмена. Двигаясь вперёд в пустоту нашей экономической тундры, мы получаем шанс стяжать историческое преимущество – подобно тому, как отцы-основатели, избавившись от изощренного сопротивления феодальных аристократий старого света, воздвигли современное общество на просторах североамериканских прерий.

Но движение в пустоту особенно нуждается в компасе концепции и в стандартах, очищенных от случайностей становления.

Для того, чтобы обеспечить возможность эффективного обмена правами доступа к любым активам (пахотные земли, лицензии, станки, недвижимость, ноу-хау и т. п.), нужны правообменные институты (типа регистрационных палат, кадастровых институтов, патентных бюро и т. п.) с присущими им стандартами (например, оценочной деятельности) и инструментами (различные типы свидетельств о собственности, паспорта технических средств).

Для того, чтобы установить количественные параметры обмена и обеспечить расчёты между собственниками, нужны расчётные институты (типа имущественных паевых фондов, куда участники проектной группы могут вложить соответствующие права доступа к части своих активов), стандарты (типовые правила деятельности управляющей компании ЗПИФов), инструменты (паи инвестиционных фондов, акции и т. п.).

Для обмена инвестиционных средств на доли в добавленной стоимости проектной группы активов нужны инвестиционные институты (типа фондов private equity), стандарты (отбора и ведения проектов управляющими компаниями), инструменты (типа инфраструктурных облигаций).

От успехов и неудач российской институциональной инженерии теперь зависит, успеет ли страна вырваться из мирохозяйственной архаики, уже сносимой цунами грядущих экономических технологий.

Имя собственности

Есть в мире нечто большее, чем имущество, чем богатство, что может озолотить, и наоборот, разорить, что заставляет человек быть ответственным перед собой, перед близкими и перед обществом, и без чего он не способен узнать и понять, кто, собственно, он такой. Это – собственность. Так говорит Сергей Чернышев[30], директор Русского института.

Что такое собственность? Очевидно, это понятие не вполне соответствует понятию «имущество». Как они соотносятся?

Если в языке есть два разных слова – ведь русский язык не глупый, – значит, есть и два разных понятия. Другое дело, что одно может быть частью другого. Когда-то я на «капустнике» предложил типовую структуру советского НИИ. Там были всего два подразделения: отдел борьбы с империализмом и сектор всего остального. Весь социальный мир можно поделить на собственность – и все остальное. При этом остального окажется негусто. Вслушайтесь в вопрос: собственно, а мы-то сами кто такие? Собственность – слишком широкое и одновременно глубокое понятие для обыденного рассудка.

Почему собственность считается одной из основ рыночного хозяйства?

А что, до эпохи рынка собственности разве не было?

Но без определения собственности, когда мы не понимаем, что это такое, тоже невозможно действовать?

Ещё как возможно. Без определения кошки родятся. Определение на практике бывает нужно в считанных случаях: когда кому-то придет в голову научить компьютер отличать любую вашу собственность от чужой. Те же капиталисты существовали долгое время до Маркса, не интересуясь, что такое капитал.

Если собственник заинтересовался вопросом, что такое собственность, возникает сильное подозрение, что у него поехала крыша и он вот-вот разорится. Праздный интерес к теории собственности возникает обычно у людей, у которых ее либо нет и нет надежды заиметь, либо так много, что они пытаются перестать ею управлять, перепоручив это другим. Человек, интересующийся понятием собственности, должен быть богат, как Дерипаска. А тот, как мы знаем, уже не богат. Вполне возможно, у него, кроме реструктурируемых долгов, ничего и не осталось. Искренне желаю, чтобы он выплыл из этой ситуации.

То есть собственность – некая непостоянная величина, то, чего сегодня много, а завтра может быть мало или не будет вообще?

Так было всегда. Вы накопили собственность, утром просыпаетесь – а фондовый рынок обвалился, у вас капитализация упала на $6 млрд. Вы при этом спали и ничего плохого не делали. Разве что не караулили индексы с ружьём – но боюсь, это бы не помогло. Капитализация вашей собственности определяется без вашего участия. И в любой момент может оказаться, что цена того, что вы имеете либо производите, упала на рынке ниже себестоимости, и вы в полном минусе. Получается, что собственность в этом смысле – что-то типа судьбы, от вас не зависящей.

А откуда она берется – от Господа Бога, от человеческого труда?

Могу очень долго на этот вопрос отвечать – занимаюсь ею больше 25 лет. Не хотел бы показаться занудой, который в ответ на неосторожный вопрос «как дела?», хватает вас за пуговицу и начинает рассказывать, как дела… Вот вы собственник?

Не знаю.

Может, у вас что-то есть?

Есть дача, квартира, машина.

Студентам я обычно объясняю: разница между собственником и несобственником фундаментальная. Как между двумя людьми, едущими на «Лексусах», но один – на своем, кровном, а другой – наемный водила. Водила знай себе крутит баранку, в крайнем случае не прочь побомбить. А владелец опутан паутиной отношений с другими собственниками и агентами: с дилерами, держателями автосервиса, гаражным кооперативом, заправщиками, страховщиками, автоинспекторами и налоговиками… Собственность может самоприрастать, добавлять вам собственности, а может – отнимать.

Следовательно, собственность неравнозначна богатству?

Конечно, раз ее можно потерять, ничего не делая. Что-то произошло за ночь на фондовом рынке в другом полушарии – и ваша собственность подешевела. Но она же утром и подорожать может! Можно продать часть своей собственности в момент, когда она подорожала, и выйти в кэш. Вы вышли из игры, зато – с прибылью. Таким образом, ваша собственность может принести вам кучу богатства, а может и унести.

Так в чем же сущность собственности?

В «Логике» Гегеля есть три главных раздела: «бытие», «сущность» и «понятие». Мы с вами до сих пор говорили про бытие собственности. Бытие собственности люди ощущают не через определения, а через свой жизненный опыт: покупка, наследство, налоги… Если же начать голыми руками хвататься за сущность собственности, поймаешь ими пустоту либо самого себя. Ведь сущность общественного человека, как объяснял Маркс – это и есть его собственность, совокупность всех отношений с другими людьми-собственниками. Собственно, иных отношений у социального человека и не бывает.

А понятие собственности?

Чтобы ощутить масштаб проблемы… В своё время мне пришла в голову безумн ая идея, что «собственность» и «свобода» – однокоренные слова. Полез в словарь Даля, начал проверять. Оказалось, что «свойство», «свобство», «собство» (с беглым «в») однокоренные слова. Даль приводит пословицу: «Слишком много у него свобства» – в смысле: шибко он выпендривается. Потом как-то в бессонницу выдернул с полки наугад книжку Бонгард-Левина «Индия в древности» и прочёл там про санскритский корень «сами», «свами» (беглый звук «в»), означающий – учитель, царь, собственник.

Свобода, сущность, свойство и собственность – однокоренные слова. Мы упираемся в корневые понятия языка. Так что я не шутил: есть собственность – и все остальное. Поэтому-то и спросить про нее «извне» ничего нельзя, собственность прячется уже в самом вопросе, а не только в ответе. Есть ощущение, что весь человеческий мир (я имею в виду человека социального, живущего в со-обществе и пребывающего в со-знании) заключён внутри собственности, она объемлет его. Человеческая сущность – это и есть его

собственность. Мы говорим на языке, но слова не мы придумали, только выучили. Не мы владеем языком, но язык владеет нами. Следовательно, мы являемся собственностью языка.

В этом смысле каждый человек – собственность собственности. Мы все – её частицы, ее игрушки, элементы.

Получается, что человек свободен благодаря собственности и в то же время обременен ею?

А вам не случалось быть обремененным свободой? Приходите в магазин за сверлом, а их там пять стеллажей во всю стенку сверху донизу, и все разные. Вам говорят: выбирайте. Да не в силах я выбирать, отпустите меня…

Да, человек обременен собственностью. Когда солдат тащит при переходе миномёт, он обременен. Но если атакует супостат, обороняющемуся такая собственность очень кстати. Говорят, запас карман не тянет. Главные вопросы: нужна ли человеку эта собственность и умеет ли он ею пользоваться. Собственность – как гигантский магазин, где вы можете случайно купить то, что вам не нужно, и увы, не найти то, что надо. Тогда вы должны иметь возможность быстро обменять одно на другое. Так люди меняются квартирами. Вы должны конвертировать вашу собственность из вида, который вам не нужен, в вид, который необходим. Собственность такую возможность – в принципе – предоставляет. Но вы должны иметь способность это делать – ещё одно слово с тем же корнем, спрятанным внутри.

Можно сказать, что собственность из свободы перейдёт в чистое обременение человека, но это должен быть всеобъемлющий Человек-с-большой-буквы, в котором все уже прекрасно – «и лицо, и одежда, и душа, и мысли», и который тождествен своему Понятию. Бог дает человеку собственность, как взрослый дает младенцу игрушки. И вот тот сидит в манежике, хватает кубики, подбрасывает, выкидывает, собирает, тянет в рот. Для того чтобы человек познал самого себя и стал человеком в полном смысле слова, Всевышний дает ему, «полагает» его потенциально внутреннее содержание в виде внешних игрушек. Человек с ними играет, кусает, обжигается… Постепенно вбирает, строит себя, строя дома, бизнесы, корпорации.

«Нормального» же человека собственность не обременяет, наоборот: вы мне дайте имущества поболе, потом будем рассуждать, у вас-то есть дача с волкодавами и три автомобиля, а у меня нет. Говорят, правда, у богатых свои проблемы. Была такая русская присказка: «Богачу-дураку день и ночь не спится, бедняк гол как сокол, поет-веселится». Богатого собственность обременяет до того момента, пока он не овладел ею настолько, что либо артистично тратит на управление ею минимум времени, либо нанимает для этого менеджеров, и те управляют, пользуясь готовыми стандартами издержек, стандартами качества. Наёмный управляющий твердо знает: на вашем типе производительных сил издержки должны быть такие. Ниже опустить – хотя теоретически и возможно, но себе дороже, экономия не окупить затрат. А выше – конкуренты не допустят. И тогда собственник спокойно едет отдыхать – эта часть собственности его больше не обременяет.

А в это время «манагеры» его собственность потихоньку разворовывают.

Это значит, что остался зазор между управленческим стандартом и реальной деятельностью, допускающий злоупотребления. Представьте, водила на вашей корпоративной машине левачит. Господи, да поставьте датчик GSM и всегда будете знать, куда он едет. Он тут же лишится этой степени свободы. Другое дело, что часть людей после этого уволится, но это те, кто воровал. Теперь повысьте зарплату оставшимся до уровня реальных издержек. Обратите внимание, такая технология работает не только против леваков, но и против работодателей, которые не доплачивали. Теперь ваш водитель не может левачить, но будьте добры платить ему столько, сколько ему по-настоящему надо.

Вот так устроена собственность. Вы освоили какую-то сферу, она практически автоматизирована, или, как говорят философы – «ушла в основание». Теперь это первый этаж вашего дома, вам здесь ничего делать не надо, а сами вы живёте уже на втором, а строите третий. Так же и с собственностью: вы ее строите, а она строит вас. А то, что достроили, вас уже не обременяет.

Каким образом капитализация связана с собственностью?

Капитализация – всего лишь характеристика одного из слоев собственности. Вроде бы все знают, что капитализация – это стоимость компании на фондовом рынке. При этом лучше не спрашивать, какой рынок имеется в виду – фондовый или товарный, – чтобы не ставить человека в неудобное положение.

Как дом, в котором мы живем, можно капитализировать?

Возьмите кредит под залог дома. Дом остался вашим – в физическом смысле, вы в нем продолжаете жить – правда, до тех пор, пока не разорились и можете расплачиваться по кредиту и платить налоги. Стоимость дома выдали на руки деньгами, теперь их можно вложить в дело, превратить в капитал. Если вы взяли кредит под 9 %, а деньги ухитрились положить на депозит под 11 %, то вы – рантье, двух процентов разницы может на жизнь хватить. Или можете тот же кредит, не обналичивая, вложить в акции какого-нибудь предприятия и стать его долевым собственником, получать там доход. Вот вам и капитализация, вы превратили дом в капитал.

«Капитализация», таким образом, имеет два смысла. Во-первых, банальный: стоимость собственности. Во-вторых, это слово означает процесс, превращающий все, что угодно, в капитал, в источник добавленной стоимости. Вы были единоличным собственником дома как вещи (для простоты забудем про государство, взимающее налоги). Теперь вы – по-прежнему собственник дома (правда, уже вместе с банком), зато одновременно и один из собственников предприятия, чьи акции купили. Капитализировав свою собственность, вы заставляете её работать как капитал, получаете то, чего у вас до того не было. Но для этого вы должны с кем-то поменяться, уступить долю вашей собственности – взамен другие вам уступят долю своей. Да здравствует капитализация всей страны!

В праве прописаны разные формы собственности – частная, государственная, коллективная. Они как-то связаны между собой? Если учесть, что вы говорили в начале, могут ли быть вообще разные формы собственности?

Раз есть такие слова, значит, за ними стоят реальности. Язык владеет нами, и глупо говорить ему: язык, ты не прав. Правда, в сферах не устоявшегося содержания язык позволяет разночтения: одно и то же называется разными словами, разное называется одним и тем же. Но хотелось бы, задаваясь такими вопросами, отдавать себе отчёт: какую задачу мы помогаем решать искушённому читателю-практику? Попробую отвечать, имея это в виду.

Парадокс в том, что есть только один вид не-частной собственности – это собственность всего человечества. Собственность страны, то есть части человечества, ограниченной госграницами, – тем самым уже частная собственность. Это наша часть шельфа – поэтому это наша частная собственность. В этом смысле собственность государства как части страны

– тем более частная.

Коллективная? Например, садовое товарищество, где есть общий забор. Но это тоже частная собственность, потому что в отношении того, что обнесено забором, часть граждан страны имеет привилегии.

Если же брать традицию словоупотребления, обычно под частной собственностью имеют в виду личную, собственность одного человека. Что такое при этом личная собственность? Штаны, которые я ношу и вроде бы не собираюсь капитализировать путём сдачи в аренду. А под частной собственностью, вероятно, подразумевается такая личная собственность, которую я использую, чтобы ее приумножать.

Мы пытаемся сейчас понять логику общепринятого словоупотребления. Но стоит только перейти к более строгим понятиям, выяснится, что личная собственность – тоже частная. Те же штаны я покупаю в магазине и храню чек, чтобы вернуть, если не подойдут. В данном случае мои штаны – еще не совсем мои, потому что у меня есть возможность их вам вернуть, они еще слегка ваши. Если же, запутавшись в штанах, вы упали и потерпели ущерб, можно вообще отсудить миллион долларов у производителя или у магазина. Вспомните истории про

людей, обжегшихся горячим кофе и отсудивших круглые суммы у «Макдональдса». На Западе это в порядке вещей.

Как только вы начинаете разбираться, границы между личным и частным размываются. Если грабитель снял с вас штаны в подворотне, на помощь приходит доблестная милиция, оплачиваемая налогами всех сограждан. Так что, хотим мы того или нет, но штаны, в которых вы сидите, являются отчасти собственностью всего народа. Но зато и нефть, и любое месторождение – отчасти ваша собственность. Нет ничего, что было бы однозначно, жестко вашим или не вашим.

Давайте рассмотрим вот такой случай. В земле зарыты полезные ископаемые, например, нефть. Приходит нефтяная компания, начинает бурить, потом продает нефтепродукты и получает доход. В какой момент нефть вместо общенародной становится собственностью компании?

Конституция начинается словами: «Мы, многонациональный народ Российской Федерации…». Так вот, мы, народ, учредили государство и прописали ему некоторые полномочия. В соответствии с ними государство от нашего имени осуществляет полномочия собственника. При этом оно владеет всеми ресурсами, включая нефть.

Все привыкли, что государство – несовершенный собственник, и если оно начнет бурить-сверлить, все начнут возмущаться – и демократы, и либералы, и коммунисты. Поэтому пусть государство-владелец для распоряжения ресурсами назначит профессионалов. Нефть – общенародная, но бурильный агрегат уже чей-то. Нефть – это ресурс, а бурильный агрегат – производственный фонд, с помощью которого ресурсы превращаются в продукты потребления. Чтобы получить гослицензию на добычу нефти, нужно, в частности, предъявить адекватные производственные фонды и компетенции по распоряжению ими. Как правило, в современном мире производственные фонды – это сложные комплексы агрегатов, их собственниками являются корпорации.

Где же появляются частники? У корпорации, конечно, есть собственники. Но в современном обществе почти немыслимо, чтобы корпорация с огромными производственными фондами была в собственности одного человека. Отдельный человек, как правило, в лучшем случае владеет процентом-двумя. Т. е. у вас – конкретного собственника – там есть актив, которым вы пользуетесь. Продать вы можете только эту долю-актив, воплощённую в акциях. Поэтому купля-продажи акций, как правило, к перерывам в производстве не приводят.

Таким образом, пока нефть станет чьей-то, она претерпевает фундаментальные изменения. Нефть в земле – собственность всего народа, от имени которого государство владеет всеми ресурсами. Корпорации с помощью производственных фондов нефтью распоряжаются. Обратите внимание: нефть в земле и нефть в трубе – две экономически разные субстанции. Все равно как мясо, пропущенное через мясорубку. Корпорации зарабатывают на этой разнице. Наконец, на уровне акционеров проявляется частный интерес: производственные фонды «распилены» на активы, и тот факт, что вы свой актив кому -то

триаду: владение-распоряжение-пользование. Нефтью всегда владеет общество. Корпорация ею только распоряжается на основании лицензии, полученной от государства. Наконец, пользуются ею, точнее, доходами от ее продажи, владельцы активов, частные лица. Банк разве владеет деньгами, которые в нем лежат? Нет, деньги – ваши, а банк ими пользуется, при этом он законодательно ограничен как пользователь со всех сторон.

Советская власть провозглашала отказ от частной собственности. Могут ли люди жить без собственности? Можно ли ее уничтожить, чтобы все были счастливы?

Помните, в одной и главных советских песен есть слова: «Человек проходит как хозяин…» Парадокс: на уровне отношений большинство советских людей не имело возможностей конструктивно встать в роль собственника. На уровне же понятий, идеологии