763

исследовательского института. Там была большая, еще дореволюционная, библиотека и требовался переводчик иностранной литературы. Мать Николая была дворянского происхождения, окончила в свое время, институт благородных девиц и знала три иностранных языка. И ей удалось устроиться в библиотеку института переводчицей. Все они жили в Никитском саду, занимая полдома. Вторую половину дома занимал медпункт. Вот Николай и предложил нам поехать в Ялту вместе с ним, с возможностью остановиться у его родственников. У меня, как железнодорожника, был бесплатный проездной билет на двоих. И мы покатили, имея на руках всего 120 рублей. Николай же по какой-то причине не поехал. Мы приехали одни, но встретили нас замечательно, как самых дорогих родственников. Жили мы на веранде. Целыми днями купались на море. Отпуск провели как в сказке. Ялта — курорт дорогой. Но мы с питанием устроились хорошо. В Никитском салу был магазинчик для своих сотрудников, где все отпускалось по твердым ценам. Особенно дешевыми были фрукты и овощи. Фрукты отпускались как для «очистки семян», обязательно надо было сдавать косточки. Для этого при продаже выдавались специальные карточки. Отпуск, естественно, пролетел как один день.

Учитывая наше изменившееся семейное положение, руководство института расширило нам жилую площадь. Нас переселили на первый этаж в здании этого же второго профкорпуса, в квартиру, занимаемую семьей умершего или арестованного бывшего начальника кафедры зданий, известного в стране архитектора, профессора Клепинина. Квартира была трехкомнатной. Нам выделили комнату размером 12 кв. метров. В квартире была еще одна такая же комната, которую занимали жена профессора с племянником. Племянник работал лаборантом на какой-то кафедре. Еще была совсем маленькая комната, наверное, площадью метров 6, которую занимала мать профессора. В комнате, которую занимали жена профессора с племянником, находился огромный сундук. На этом сундуке стояла кровать племянника. Там он и спал, каждый раз взбираясь на это сооружение. Все это обнаружила Маша, которую пригласили, как врача, когда племянник заболел. В прихожей квартиры, у входной двери на гвозде под потолком, висела огромная ванная-таз из тонкого оцинкованного железа. Толя, возвращаясь со школы или с улицы, не мог спокойно пройти мимо этой ванны и всегда ударял кулаком посередине ее днища. На весь подъезд раздавался грохот. А в остальном мы с соседями дружили, стараясь им помочь, чем могли.

В сентябре 1950 года меня отправили в командировку в Ленинград в Институт машиноведения Академии наук СССР для стажировки по фотоупругости. На приведенной фотографии изображена установка для работ по этому методу в лаборатории Пригоровского.

Лаборатория Пригоровского обслуживала потребности проектировщиков институтов, осуществлявших разработку и проектирование кораблей военно-морского флота. С этими организациями она имела договорные отношения. До появления средств современной вычислительной техники, метод фотоупругости сыграл большое значение в совершенствовании процесса расчета сложных, особенно статически неопределимых конструкций, и этим также способствовал развитию инженерной интуиции. У инженера, когда-либо проводившего исследование распределения напряжений на моделях конструкций, изготовленных из оптически активных материалов в поляризованном свете, навсегда сохраняется визуальное чутье о возможных местах проявления опасных напряжений, способных привести к разрушению таких конструкций.

11 сентября 2001 года террористами были обрушены два здания всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Как было показано по телевидению, в здания на уровне 48–50 этажей врезались два пассажирских самолета. Трудно поверить, чтобы обрушения таких зданий могло произойти без специаль-

93

ного подрыва конструкций зданий на уровне первого этажа. Американские инженеры умеют проектировать и строить. Здания-небоскребы, представляющие собой вертикальную консоль, защемленную фундаментом в грунте основания и сооруженную в виде многоярусной рамной этажерки, несомненно, были рассчитаны на сейсмическое воздействие, многократно превышающее воздействие от возможного бокового удара самолета. По истечении более 60 лет, прошедших со времени изучения мною распределения напряжений в рамных статически неопределимых конструкциях методом фотоупругости, я и сейчас зрительно представляю, как должны были распределяться напряжения в элементах этих железобетонных этажерок. Я убежден, что истинная причина обрушения этих зданий не могла быть результатом удара самолета на уровне пятидесятого этажа. Чтобы здания такой конструкции могли обрушиться, так как это было показано по телевидению, необходим их подрыв на уровне нижних этажей. С моей же точки зрения, вообще сущность этого террористического акта заключается в следующем: США, как высокоиндустриальное государство, остро нуждалось и нуждается в энергоносителях, главным образом в нефти. Собственные резервы в обеспечении этого ограничены. Но есть страны, богатые нефтью. Это страны исламского мира. В настоящее время США располагает экономическим потенциалом для решения этой проблемы военным путем. Но для военного вторжения нужен повод. И он был разработан и осуществлен американскими спецслужбами в виде чудовищной провокации терроризма. Опыт организации провокаций такого масштаба у США уже имелся. В печати неоднократно сообщалось о том, что президенту Рузвельту доподлинно было известно о предстоящем нападении Японии на Перл-Харбор. Но им ничего не было предпринято для предотвращения этого. Нападение Японии на эту военную базу США и позволило президенту США объявить войну Японии и получить

вэтом всеобщую поддержку населения.

ВЛенинграде я пробыл два месяца. Помимо выполнения заданий по командировке, я с величайшим удовольствием познакомился с достопримечательностями этого замечательного города. Жалко только, что его пригороды еще не были восстановлены после войны и блокады. Больше всего поразил меня, конечно, Эрмитаж. И, как в свое время это произошло и у Т.Г. Шевченко, при осмотре раззолоченных лестниц Эрмитажа, у меня тоже невольно возник тот же вопрос: «На чьи деньги все это было сделано?». И вообще, все, что я увидел в Ленинграде, оставило у меня неизгладимое впечатление. И планировка города, и его сооружения.

Закончив стажировку в лаборатории фотоупругости в Ленинграде, я возвратился в родной НИВИТ. Работая на кафедре, вращаясь в кругу преподавателей и работников института, среди которых были и выпускники института более ранних годов, я узнал, что некоторые из них помимо преподавательской работы ведут и научные исследования, и конструктивные проработки. Так, К.Н. Коржавин, преподававший нам курс гидравлики, завершал работу над докторской диссертацией по учету прочности льда при строительстве искусственных сооружений на реках Сибири. Именно в нашей лаборатории им производились испытания образцов льда как искусственно намороженных в условиях лаборатории из водопроводной воды, так и образцов, выпиленных изо льда реки Оби. Сопоставлялись их прочностные данные при разных отрицательных температурах. Полученные результаты исследований были интересными и обещали возможность прямого учета при проектировании и строительстве сооружений на реках Сибири.

Аспирант кафедры мостов Сережа Попов производил исследования прочности разных сортов алюминиевых сплавов, изготовляемых на разных заводах страны, на статическую и динамическую нагрузки. Целью работы Сережи был выбор сортов алюминиевых сплавов, наиболее пригодных для мостостроения по прочностным и экономическим соображениям. Я, со своей стороны, старался помочь Сереже, чем только мог.

Преподаватель кафедры пути Л.М. Дановский исследовал проблему борьбы со снегозаносимостью железнодорожных путей. Работа носила теоретический и экспериментальный характер. Для экспериментов был изготовлен специальный стенд. Снегозащитные щиты разной конструкции обдувались потоком воздуха с добавлением манной крупы, имитировавшей снег. Все это фотографировалось скоростной кинокамерой. Разработанные Дановским рекомендации были реализованы на Томской дороге. Много лет позже, проезжая поездом по сибирской магистрали, я наблюдал высокие щиты вдоль путей. Позже они были заменены лесопосадками. С Дановским у меня сложились дружеские доверительные отношения. Он всегда обращался ко мне на «ты».

Успешно научными исследованиями и разработками занимались выпускники строительного факультета 1947 года Л.К. Громов и М.С. Боченков. Леонид Громов в лаборатории проводил испытания упругих свойств порошков асбестового отсева. Исследовалась возможность использования этого материала в качестве балласта шпальных клеток рельсового пути.

94

М.С. Боченков разрабатывал свою идею устройства бесстыкового пути. Боченков предлагал сваривать рельсы в плети длиной до двух километров. Им предполагалось, что при мощных рельсах, усиленном их креплении к шпалам и устройству уравнительных приборов по концам плетей, удастся избежать бокового выброса пути при повышенных температурах воздуха. Как мне помнится, им уже тогда было получено авторское свидетельство на изобретение уравнительного прибора с использованием буферных пружин Боченков поражал своей одержимостью и смелостью в достижении поставленной цели. Он все пытался делать сам. И цель же у него была одна — сделать путь бархатным.

Практически той же проблемой, но с другой стороны, занимался мой коллега по работе в лаборатории Борис Федорович Монахов. Борис занимался проблемой угона пути. Задачу эту он решал теоретическим способом, методами теоретической механики. Вообще, он обладал незаурядными, как мне представлялось, математическими способностями. Теме по проблеме угона пути он решил посвятить свою кандидатскую диссертацию. На это его, в свое время, благословил еще Л.К. Кудряшов.

По возвращении из командировки в Ленинград я помимо своих прямых обязанностей получил от Абрама Яковлевича два задания на научные исследования. Нужно было изготовить экспериментальную установку, позволившую определить методами фотоупругости распределение давления на стенки паровозного поршневого цилиндра от поршневого кольца в натуральных условиях. Задание это я выполнил.

И второе — методом фотоупругости подобрать очертание штампа и поверхности, в которую этот штамп будет вдавливаться, при которых нормальные и касательные напряжения по контакту будут равномерными. Цель этого задания мне была не ясна. Возможно, она была связана с какойто работой, выполняемой Александровым в СибНИА. Задание это я тоже выполнил. Результатом работ были две статьи, опубликованные в трудах НИВИТа, изданных в этот период.

Незаметно наступил 1951 год. Сережа Попов уехал в Москву. В Новосибирске у него по какимто причинам не сложились отношения с К.К. Якобсоном. В Москве ему удалось поступить в очную аспирантуру в МИИТе и получить комнату в аспирантском общежитии.

Весь год я занимался дооборудованием лаборатории. Вел практические занятия со студентами по курсу сопротивления материалов. В НИВИТе открылись высшие инженерные курсы, и мне поручили вести занятия по сопротивлению материалов со студентами этого курса. Это были лодыри несусветные, но ловкачи. Их задачей было не получение знаний, необходимых каждому инженеру, а получение диплома. Об этом они говорили открыто. Дело в том, что до поступления на курсы они уже занимали высокие должности, либо, чаще всего, по профсоюзной линии, либо в подразделениях КПСС, как правило, в политотделах дорог. И для дальнейшего продвижения по службе им нужен был только диплом. В среде этого потока был И.П. Севастьянов.

Пользуясь правом проезда по бесплатному билету, летом 1951 года мы с Машей и Толиком поехали в Горную Шорию к Машиному брату Павлу. По пути заехали в Сталинск, к моему дяде Федору Яковлевичу, брату мамы. На фотографии этого времени изображена семья Федора Яковлевича. Сидят в первом ряду: тетя Уля, Рая, дядя Федя. Во втором ряду: Катя, Маша и Алексей, муж Кати. На второй фотографии сняты: Толя и дети дяди Феди — Катя, Рая и Яша.

Добрались мы и до Темир-Тау где в то время жили Машины сестры Оля и Тася и брат Павел. Когда мы были в Темире к нам приезжали еще и: Костя, Машин брат, и его жена Лена с маленькой дочуркой Верочкой.

95

надев на себя длинную белую ночную рубашку. Ночью вторая Маша пошла в туалет. В этот момент, когда она из туалета входила в свою комнату, в проеме балконной двери ей навстречу появилось белое привидение. Это моя Маша в белой ночной сорочке тоже пошла в туалет. От неожиданности первая Маша так испугалась, что у нее подкосились ноги и она, оседая, закричала таким истошным голосом: «У-у-у-у!», что проснулся весь дом. Я тоже очень испугался. Я решил, что в темноте Маша на что-то натолкнулась животом. Я бросился на крик, и застал такую картину. Одна Маша сидела на корточках на полу, а вторая Маша, наклонившись над ней, гладила ее по плечам и успокаивала: «Маша, это я, успокойся». Наступила тишина, потом истерический хохот. Обоих. И долго еще потом в квартире, не умолкая, звонил телефон: «Что это у Вас там произошло?».

На следующий день, или через день, Машу, возвращавшуюся с работы, остановила Тамара Моисеевна Савёлова, жена начальника кафедры математики А.А. Савёлова и пригласила ее на чай. Что поступило причиной этого поступка Тамары Моисеевны, для нас осталось непонятным и до настоящего времени. Видимо, Маша ей просто понравилась. Маша в это время была очень красивой девушкой. Много позже Тамара Моисеевна вспоминала, что однажды вместе с Алексеем Александровичем, встретив во дворе Машу, Тамара Моисеевна сказала: «Алеша, обрати внимание на эту девушку. Это жена Богаенко». Вообще, в этот период немногочисленный коллектив сотрудников института, проживавший в двух домах на его территории, представлял собой деревню, где все знали не только друг друга, но и все друг о друге. О чем беседовали между собой за чаем, Тамара Моисеевна и Маша, Маша мне не рассказала. Но дело кончилось тем, что Савёловы предложили нам переехать жить к ним, в их квартиру. С руководством института проблему согласования нашего переезда Алексей Александрович взял на себя. И вот уже через несколько дней мы перенесли в эту квартиру свои скромные пожитки. С Савёловыми мы прожили почти пять лет. Прожили, можно сказать, практически одной семьей. Квартира Савёловых состояла из четырех комнат, кухни, ванной и отдельного туалета. Квартира имела два балкона. Один со стороны улицы Дуси Ковальчук, другой — со стороны двора. Алексей Александрович и Тамара Моисеевна занимали две большие, видимо по 18 кв. метров комнаты, в которых размещалась гостиная и кабинет Алексея Александровича и спальная комната. Была еще одна маленькая, шестиметровая комната, в которой проживала дальняя родственница Тамары Моисеевны — Дебора Ароновна. Нам же досталась комната размером 12 кв. метров.

1 ноября 1952 года у нас родился сын Николай. Ночью меня разбудила Маша: «Володя, мне надо идти в больницу». Было очень холодно. На улице стоял сорокаградусный мороз. Вообще, в тот период

вНовосибирске зимы были очень холодными и снежными. Нынешние зимы не идут ни в какое сравнение. Климат потеплел. Видимо, сказалось сооружение водохранилища Новосибирской ГЭС. Итак, было очень холодно. Никаких автобусов и трамваев в то время не было. И мы в родильное отделение больницы пошли вдвоем пешком. Пришли вовремя. И утром я уже был отцом. Сына назвали Николаем.

Так получалось, что нас с Машей всегда окружали хорошие люди. И первыми из них было семейство Савёловых. Семья Савёловых в то время состояла из трех человек. Глава семьи Алексей Александрович работал в институте со дня его основания в 1932 году. Был кандидатом педагогических наук, доцентом. Мне не приходилось слушать его лекции по математике. У нас, на мостах, математику преподавали в то время эвакуированные в Новосибирск профессора Франкль и Норден. Но из общения с другими слушателями института у меня сложилось твердое убеждение в том, что Алексей Александрович был самым уважаемым и любимым преподавателем НИВИТа. Он был русским, сыном священника и твердым атеистом. Был очень хорошим товарищем. В этом я убедился, наблюдая отношение к нему его коллег по преподавательской работе в институте. Нам с Машей посчастливилось принимать участие в праздничных застольях и просто встречах друзей за чашкой чая

всемействе Савёловых. Их постоянными гостями были супруги Розниковы, Коноваловы, Моралевы. Коржавины. Часто бывал В.А. Баклушинский. Он всегда приходил один. Так что я не знаю, был ли он вообще женат. Алексей Александрович был большим любителем живописи и сам хорошо рисовал. Рисовал масляными красками. Вообще в квартире Савёловых было много картин. Несколько картин в массивных позолоченных рамах, видимо, кисти известных мастеров. Очень хорошо рисовал Леонид Николаевич Розников, который был наиболее частым гостем семейства Савёловых. Леонид Николаевич часто подтрунивал над Алексеем Александровичем. Дело в том, что Алексей Александрович в своем художестве увлекался копированием картин известных мастеров. И делал это так. Он фотографировал картину, с которой хотел нарисовать копию, увеличивал изображение фотографии на большие листы матовой фотобумаги, которые аккуратно наклеивал на большой лист картона. Потом полученное большое фотографическое изображение картины он раскрашивал масляными

97

красками. Получалась копия картины очень высокого качества. Алексей Александрович не оправдывался. Как прагматик, он считал, что любое использование достижений техники в живописи допустимо и должно быть применено. И в качестве примера и доказательства в беседе со мной, приводил случай образования в начале прошлого века особого течения в живописи, когда художники создавали искусственные комбинации из декораций и статистов, все это фотографировали, и это являлось основой создаваемых картин. Красочные статьи по этому вопросу Алексей Александрович демонстрировал мне в сохранившихся у него журналах «Нива» 1912–1913 годов.

А еще Алексей Александрович увлекался любительской киносъемкой. У него был киносъемочный аппарат «КИНАП», снимавший на 16 мм киноленту, и кинопроектор «Украина» на такой же размер пленки. В его кинофильмах того времени остались запечатленной, например, и наша совместная встреча нового 1953–1954 годов, и первые шаги нашего сына Николая. Кинолюбительством, естественно, Алексей Александрович заразил и меня. И это было более 60 лет назад.

Вторым членом семьи Савёловых была Тамара Моисеевна. В то время ей было лет 35–36. Она была еврейской национальности, что делало дополнительный штрих к характеристике Алексея Александровича, как сына священника. Была она очень образованной и интеллигентной женщиной. Беспредельно доброй. Тамара Моисеевна работала учительницей в школе, где учился мой брат Толя. Преподавала пение и рисование. Помню, как она мне жаловалась на Толино поведение на ее уроках: «Рот открывает, делает вид, что поет, но не поет». У Савёловых был один сын — Саша. Школьник, на год или два старше Толика. Был хорошо воспитанным и добрым мальчиком. Внешне во всем старался подражать отцу.

С появлением в нашей семье Николая, Маша не прервала свою работу в больнице. Поэтому пришлось нанимать домработницу. Кто-то из Машиных коллег по работе порекомендовал Маше взять Ольгу, женщину лет 30–35. Сейчас не помню, была ли она приходящей, или жила вместе с нами. Мы с Машей уходили на работу, а Коля оставался с Ольгой, но под контролем Тамары Моисеевны. «Уйду от вас», — жаловалась Ольга Маше на Тамару Моисеевну, которая заставляла Ольгу выносить ребенка во двор, на свежий воздух. Часто, не добившись этого от Ольги, Тамара Моисеевна делала это сама. Вообще и Тамара Моисеевна, и Алексей Александрович относились к нам, как родители к своим детям, а к Николаю относились, как к собственному внуку. Коля очень рано стал ходить и говорить. И его, как магнитом тянуло в комнату Алексея Александровича. Часто Алексей Александрович усаживал Колю в кресло с круглой спинкой к своему столу, за которым сам готовился к очередным занятиям, и отвечал Коле на его многочисленные «почему?».

Однажды, как он сам нам рассказывал, Алексей Александрович вынужден был сдаться. На очередное «почему» Алексей Александрович ответил: «Потому что перпендикуляр», рассчитывая, что Коля не сможет повторить это сложное слово. Услышав от Коли «почему перпендикуляр?» Алексей Александрович поднял руки вверх: «Сдаюсь, Коля!».

В 1953 году Алексей Александрович завершил свою работу над книгой «Замечательные кривые», пособием по математике для вузов. Книга была издана и переиздана за рубежом. Гонорар за издание книги за рубежом оказался для Савёловых большой материальной поддержкой в трудное послевоенное время. Пять лет, прожитых нами совместно с Савёловыми, обогатило нас духовно, и оставили неизгладимую, благодарную память на всю жизнь.

Вот так выглядело мое семейство в этот период.

Между НИВИТом и Новосибирским паровозоремонтным заводом был заключен договор о содружестве. Согласно договору, мы обязаны были произвести исследования по установлению фактического распределения давления колесных пар паровоза на рельсы пути после производства капитального

98

ремонта паровоза. Работу мы выполняли вдвоем с Борисом Монаховым. В цехе завода нам было выделено одно стойло, где мы смонтировали динамометрическое устройство. Устройство мы придумали

иизготовили сами. В результате многократных измерений было установлено, что давление колесных пар локомотива на рельсовые пути было одинаковым, во всяком случае, в пределах точности измерений. Это меня озадачило и вынудило более детально разобраться в конструкции локомотива, как по чертежам, так и в натуре. Выяснилось, что по конструктивному замыслу распределение давления колесных пар на рельсы не могло не быть неравномерным. Равномерность давления колесных пар локомотива обеспечивалось конструктивным решением, поскольку подвеска колесных тележек была запроектирована и выполнена с применением коромысел.

Приближался срок сдачи работы заказчику. Вместе с Борисом Монаховым мы подготовили отчет, который доложили на заседании кафедры. Обсуждение отчета было активным и для Александрова неожиданно нелицеприятным. Остро критичным было выступление К.К. Старшинова. Горячился и допускал обидные для Александрова слова Борис Монахов. В общем же проделанная нами работа была одобрена, отчет утвержден и передан заказчику. Замечаний от заказчика не поступило, и работа была оплачена. Постепенно восстановилась и дружеская атмосфера на кафедре. Этому, как мне кажется, способствовало и устроенное Абрамом Яковлевичем застолье по случаю получения им, как профессору и доктору, отдельной квартиры в новом доме по улице Депутатской. До этого он жил в коммунальной квартире по улице Лермонтова, в комнате по соседству с квартирой семьи тещи Б.Ф. Монахова , в составе которой был и Борис, и его жена, и сын. Именно это обстоятельство, возможно, и послужило причиной обострения отношений между Монаховым

иАлександровым, остро проявившееся на заседании кафедры.

В1952 году кафедра приобрела тензометрическую установку для измерений деформаций с помощью тензометров сопротивления. Первые тензометры сопротивления представляли собой датчики, состоящие из двух склеенных между собой бумажных ленточек, между которыми помещались тонкие проволочки из металлов высокого сопротивления. Тензометры наклеивались специальным клеем на исследуемые конструкции, и по изменению омического сопротивления тензометров определялись деформации конструкций и напряжения в них. Долгое время мы в лаборатории не могли освоить тонкости технологии наклейки таких датчиков. Абрам Яковлевич направил к нам из СибНИА техника, специалиста по этому вопросу. Я его свел с Александром Петровичем Москалевым, который обычно у нас имел дело с тензометрами, и ушел на занятия. Когда я вернулся, обмен опытом был уже завершен, и оба они уже были в возбужденном состоянии. У Александра Петровича была слабость не пропустить повод. Новый наш знакомый из СибНИА в порядке дружеской откровенности и, видимо, под влиянием алкоголя дополнительно поведал нам о том, как ему приходилось подгонять результаты опытов для подтверждения теоретических разработок. После исследований по распределению давления колес локомотива это дополнительно поколебало научный авторитет Абрама Яковлевича в моем сознании.

От этого же товарища я впервые услышал и о Роберто Бартини, итальянском авиационном конструкторе, который после освобождения из заключения оказался в СибНИА.

В1952 году я сдал первый кандидатский экзамен и направил первую заявку на изобретение во ВНИИГПЭ. Заявкой было предложено использование ячейки Керра в компенсаторе для измерений динамических напряжений в исследованиях методом фотоупругости. Авторское свидетельство на это изобретение я получил позже, через два года.

А еще 1952 год был знаменателен делом врачей. Все Машины старшие товарищи и друзья по работе, включая профессора С.С. Кушелевского, были еврейской национальности, поэтому на работе у Маши сложилась гнетущая обстановка. Тяжелый осадок у нее, как и в сознании ее коллег по работе, других врачей, сложился и от развернувшейся кампании по преследованию генетиков. Все это, естественно, обсуждалось и у нас дома.

Еще одно событие, взволновавшее коллектив нашей кафедры, произошло тоже в этот период в 1952 году.

Борис Федорович Монахов завершил свою работу над кандидатской диссертацией. Содержание работы он доложил на заседании кафедры пути и путевого хозяйства. Исследования были посвящены проблеме угона пути. Члены кафедры неоднозначно высказались по существу вопроса, и решение принято не было. Борис кончал институт на два года раньше меня, и ему довелось слушать лекции профессора Шахунянца и сдавать ему экзамен. И Борис отправил диссертацию Шахунянцу, который теперь заведовал кафедрой в МИИТе, на заключение. Они обменялись письмами. Профессор пообещал рассмотреть работу и дать заключение к определенному сроку. Борис с женой и сыном поехали на

99

юг в отпуск, рассчитав время так, чтобы на обратном пути заехать в Москву и забрать у Шахунянца заключение по работе.

Заключение Борис получил отрицательное, разгромное. Это было для Бориса большим ударом, и в поезде по пути домой у него произошел тяжелый нервный приступ, завершившийся психическим срывом. Врачи дома признали у него шизофрению, и его положили в психбольницу. Мы с Машей неоднократно его посещали. Больница, в которую он был помещен, располагалась в деревянном рубленом доме в центре города за оперным театром. Выглядел Борис вполне нормальным, здоровым человеком. Говорил, что чувствует себя хорошо, и надеялся скоро быть дома. И действительно, его вскоре выписали. Но дело закончилось трагически. Борис повесился. Не помню точно, когда это произошло. Мы с Машей уже жили в Академгородке.

Вспоминая о трагической судьбе этого талантливого человека и друга, я невольно сейчас вспомнил об аналогичной судьбе и другого хорошего моего товарища, тоже нивитовца, Миши Черменского.

Как-то в очереди за колбасой в торговом центре Академгородка я спросил Мишу, который тоже жил и работал в городке, слышал ли он о том, что Борис повесился? С Борисом Миша учился в одной группе. Неожиданно Миша ошарашил меня словами: «Володя, это и моя судьба. У меня тоже признали шизофрению».

А вскоре я узнал следующее. Встречать новый год Миша поехал в Москву. В Москве у него жила родная сестра, которая, окончив Новосибирский мединститут, тоже вышла замуж за нивитовца, за Володю Товпинца. Последний, получив распределение в желдорвойска и отслужив в части несколько лет, поступил в Военно-транспортную академию и жил с семьей в Москве в общежитии Академии. Видимо, под влиянием алкоголя и постоянной мысли о самоубийстве, Миша выпрыгнул с балкона дома, где жили Товпинцы, и разбился насмерть.

Несмотря на наличие маленького ребенка, Маша работала очень напряженно, много дежурила. Ее даже на неделю откомандировывали в Северный район области, где была эпидемическая вспышка. Добиралась туда Маша на санитарном самолете. По ее настоянию на помощь вылетел еще и опытный хирург. Командировку продлили еще на неделю. Вернулась домой Маша уже признанным специалистом.

Конечно, не без участия Тамары Моисеевны у Маши сложились очень дружественные, близкие отношения и с другими соседями по лестничной клетке, и в частности, с семьей Комаровых, особенно с их бабушкой. Это была старая, наверное, лет 80 или около того, женщина, очень верующая. Не пропуская ни одного религиозного праздника, она, обязательно пешком, ходила в церковь, и, как правило, затемно. Бабушка опекала Машу, шила одежду для Николая, перешивая для этого мои старые форменные кители, брюки и даже шинель на пальтишко.

Как-то Маша сообщила мне о том, что у них на работе ожидается именитый гость. Они ожидали приезда известного врача, хирурга С.С. Юдина, который тогда был в заключении в Бердске. К его приезду специально готовили пельмени. С Юдиным Машин шеф, профессор С.С. Кушелевский, был хорошо знаком еще по учебе. Юдина только-только освободили. Встреча состоялась. Об этой встрече Маша помнила и гордилась всю жизнь. Сейчас С.С. Юдину установлен памятник около больницы в центре Новосибирска.

Вначале 1953 года я получил письмо от Сережи Попова, который советовал поступать в аспирантуру в МИИТ. МИИТ, как утверждал Сережа, являлся учебным заведением, имеющим свою школу. Из НИВИТа в МИИТ в аспирантуру уже поступили, кроме Сережи, Владимир Захаров, А.И. Чебаненко и Толя Александров. Как сообщил Сережа, пока ожидался прием в аспирантуру только по специальности строительные материалы. И я в адрес Сергея отправил заявление на поступление в очную аспирантуру с приложением рекомендации кафедры.

Вмарте 1953 года умер Сталин. Зомбированное население страны было в шоке: «Как мы будем жить без Сталина?». Многие плакали, в том числе и Маша. Но некоторые отдельные лица отнеслись к известию о смерти Сталина не только равнодушно, но и надеждой на положительные перемены. К Машиному удивлению, именно так воспринял известие о смерти Сталина ее шеф, профессор С.С. Кушелевский.

Всегда выдержанный и осторожный Алексей Александрович в полемике о Сталине участия не принимал и от разговоров на эту тему уклонялся.

Везде проходили собрания. Видимо, поэтому вызов в Москву я получил только в начале сентября.

По существующему в то время положению, лицам, сдавшим два кандидатских экзамена, для поступления в очную аспирантуру надо было сдать только один экзамен по профильному предме-

100

ту. Поэтому я срочно сдал еще один, второй экзамен, и выехал поездом в Москву. В Москве я остановился у Сережи Попова. Семья Сережи занимала одну комнату в 10 кв. метров. В комнате помещалось три кровати, одна из которых, детская, стол и два стула. Вместе с Сережей проживали: его жена Маша, дочь Наташа, лет трех, и бабушка, которую они привезли из Новосибирска на правах родственницы, но которая таковой не являлась. Это была няня Наташи. Маша тоже училась в аспирантуре по специальности психологии в Московском педагогическом институте. На ночь мне стелили постель под столом.

Экзамен я сдавал не комиссии, как ожидал, а какому-то доценту. С ним у меня возник небольшой спор, и он мне поставил трояк. Хотя, по моему мнению, и мнению Сережи, я отвечал правильно. Я очень расстроился, решил забрать документы и ехать домой. Сережа и Маша уговаривали меня этого не делать. По их мнению, меня все равно зачислили бы в аспирантуру, поскольку я имел преимущество: у меня уже были сданы два кандидатских экзамена.

Но я решил все же посоветоваться с Машей, и заказал на вечер телефонный разговор. По пути на переговорный пункт, а он в то время был на улице Кирова, я зашел в маленький кинотеатр, где тогда демонстрировался первый стереофильм на растровом экране. Фильм назывался «Машина 22-12», и, если мне не изменяет память, с Крючковым и Жаровым в главных ролях.

Содержание фильма было примитивным, но стереоскопический эффект был впечатляющий. И я тут же решил, что надо дома сделать стереофотоаппарат, стереоэкран и стереопроектор.

На переговорах Маша меня встретила слезами. Тяжело заболел Коля. Ольга накормила его пирожным, по-видимому, с несвежим кремом. И вот Коля уже в больнице. Не раздумывая, я немедленно забрал документы и выехал домой.

На фотографии Сережа Попов в период нашей встречи в Москве.

101