763
.pdf
На второй фотографии Олег слева, Женя — справа.
Отец Жени работал на курорте фотографом. У них был очень хороший дом и сад при нем. В саду было много цветов. Цветы были посажены целыми клумбами. Видимо, рассаду и семена цветов отец Жени доставал на курорте, где содержалась специальная служба цветоводства. Матери у Жени не было, жила она с отцом одна. Была у них не то домработница, не то какая-то родственница. А еще у Жени был рояль, не пианино, а рояль, и не простой, а немецкий, дорогой, на котором Женя очень хорошо играла. Изредка мы собирались у нее дома.
Усилиями директора школы в школе был создан очень хороший хор, оркестр народных инструментов и вообще коллектив художественной самодеятельности. Я в этом коллективе выступал в роли чтеца-декламатора. В моем репертуаре были стихи Михалкова, Маяковского, Шевченко, байки Глибова, рассказы Зощенко и многое другое. Мы часто выступали на курорте: и перед отдыхающими, и перед ранеными. Несколько раз ездили на автобусе в подшефный колхоз. По инициативе директора посадили картошку и капусту для школьной столовой.
Мы с Володей продолжали руководить кружками в клубе пионеров, а я продолжал работать в радиоузле на курорте. Понемногу начал собирать радиоприемник. Работа в этом продвигалась медленно, не доставало деталей и не хватало времени.
Летом 1940 года между Советским Союзом и фашистской Германией был заключен акт о ненападении и вскоре договор о дружбе. Наши войска вошли в Западную Украину и Прибалтийские страны. Везде, как это писалось в газетах, транслировалось по радио и показывалось в кино, наших воинов встречали с цветами. Через Миргородскую железнодорожную станцию шли эшелоны с военнопленными, вывозимыми из Западной Украины. Но главным образом в качестве военнопленных вывозили лиц гражданских, в том числе семьи с детьми. Везли их в товарных вагонах, как заключенных. На рынке появились вещи, выменянные на вокзале у интернированных пассажиров на еду. На базаре я, например, купил перочинный нож, явно приобретенный таким образом.
На курорт, где еще продолжали лечиться раненные с финской войны, стали поступать раненные и с фронта Западной Украины. Среди населения договор с Германией оценивался неоднозначно. Многие относились к нему если не отрицательно, то с недоверием. Именно так оценили этот договор наши учителя по истории, географии, физической подготовке и военному делу.
Однако военные события в Прибалтике и в Западной Украине в принципе никак не отразились на жизни нашего молодежного коллектива. По-прежнему по вечерам мы собирались у главного входа на курорт, по-прежнему по субботам и воскресеньям ходили на танцы на курортную танцплощадку. Изменилось только то, что наш коллектив пополнился двумя летчиками и Ниной Власовой.
Первая любовь
Так получилось, что и я, и Володя одновременно влюбились в Нину Власову. Нельзя сказать, что Нина была красавицей. Сейчас появился такой термин — шарм. Видимо, Нина обладала таким шармом. В компании она всегда оказывалась в центре внимания. Внешне и по манерам поведения она теперь мне кажется очень похожей на мою внучку Наташу. На танцах в нашем коллективе она была Володиной партнершей. На фотографии приведена наша компании. Слева запечатлены Володя и Нина, в центре — я и Соня Юровская, справа мой тоже хороший и близкий друг — Кися Бери.
33
Как-то я пригласил на танец Нину. И тут же она мне сказала: «Володя, почему ты меня избегаешь, что, я тебе не нравлюсь?» Что-то произошло в моей душе, и я как-то увидел ее в другом цвете. И с этого времени я стал стараться успеть пригласить ее на танец раньше других. Мы стали с ней встречаться не только в общей компании. У нас была укромная скамейка в парке курорта, куда она приходила ко мне на свидание. Мы там подолгу молча тесно прижимались друг к другу. Ее голова лежала у меня на плече, ее волосы касались моих щек. Однажды я даже решился поцеловать ее в щеку. После чего она сказала: «Зачем?» И еще теснее прижалась ко мне.
А где-то в августе у нее был день рождения. Она меня пригласила. Там я познакомился с ее семьей и родителями. Кроме меня на ее дне рождения присутствовали две ее одноклассницы, до этого мне не знакомые. Ни Володи, ни Сони Юровской, которая училась с ней в одном классе, и которая ввела ее в наш коллектив, не было.
Власовы жили в отдельном одноэтажном доме. У Нины была своя комната. В этой комнате стояла также кроватка Нининой младшей сестры, которой в то время было, наверное, года 2–3.
Приближался новый 1940–1941 учебный год. Просматривая в связи с этим мою одежду, мама сказала: «Володя, отнеси туфли в ремонт. Пусть заменят союзки и поставят новые подметки». Я это и сделал. У меня были черные туфли с модным среди молодежи тупым, как бы обрезанным носком. После ремонта туфли нельзя было узнать. Во-первых, у них носок стал узким и острым. Во-вторых, союзки были поставлены из кожи коричневого цвета. И самое главное — левый и правый туфель оказались разного размера. Я стал требовать исправления. Но со мной не стали разговаривать. Возмущенный, по горячему следу, я написал фельетон и отнес его и туфли в районную газету «Червона трибуна». Фельетон напечатали под названием «Лодки, челны — не ботинки» и сопроводили смешной карикатурой. Реакция была немедленной. Ко мне домой пришел мастер, забрал туфли, и вскоре я получил после ремонта почти новые туфли. Так я на примере удостоверился в силе печатного слова. Попутно считаю необходимым отметить, что и в наше время молодежь тоже следила за модой. Мода была, правда, намного скромнее. У ребят, например, брюки считались модными, когда они в своей самой нижней части имели большую ширину, так называемые брюки «клеш». Клавдия Николаевна, Володина мама, пошила нам с Володей такие брюки из какого-то темно-серого материала.
После Нининого дня рождения я стал часто приходить к Нине домой. Родители ее, точнее мама, встречала меня приветливо, и я бы даже сказал, благосклонно. Моя работа на радиоузле стала меня тяготить, особенно в те дни, когда на курорте были танцевальные вечера. И я придумал устройство, которое должно было бы, по моим расчетам, автоматически поддерживать напряжение в сети постоянным, и освободило бы меня от необходимости сидеть в радиоузле, когда все были на танцплощадке. Для этого я решил установить соленоид с подвижным железным сердечником, один из концов которого я собирался соединить с рукояткой реостата гибкой тягой, к другому же концу сердечника я плани-
34
ровал через ремешок, огибающий ролик, подвесить гирю специально подобранного веса. Соленоид я планировал включить в электрическую сеть с таким расчетом, чтобы при повышении напряжения в сети выше заданного сердечник соленоида втягивался бы в соленоид и тянул за собой рукоятку реостата до тех пор, пока напряжение в сети не снижалось до нужного значения. При понижении напряжения рукоятка реостата должна была перемещаться в противоположном направлении под воздействием гири. Соленоид я изготовил из эмалированного провода, отмотав тайком для его изготовления провод от большой катушки провода, которая валялась в углу радиоузла. В качестве ролика устройства я решил использовать обыкновенную деревянную катушку от ниток. В один из вечеров, когда я прикреплял ролик к столу, меня за этой работой застал мой шеф Хижняк: «Что это ты делаешь?»
—спросил он меня. Я все ему объяснил. И тогда он мне сказал: «Вот что, Володя, иди-ка ты домой, я как-нибудь обойдусь без твоего изобретения». На этом и закончилась моя работа на радиоузле.
На этот раз, когда я пришел на место, где обычно вечером собиралась наша компания, я не застал ни Володи, ни Нины. Олег, мой новый товарищ, один из наших друзей летчиков, когда я ему рассказал о происшедшем, мне сказал: «Не горюй, Володя. Давай-ка зайдем к папе Римскому». Под папой Римским у нас в Миргороде именовался погребок, где торговали разливным вином. И мы зашли. «Тебе какого?» — спросил Олег. Я пожал плечами. «Налейте-ка нам по стаканчику муската розового» — сказал Олег. И нам налили. Вино мне понравилось. Но очень скоро я почувствовал, что стремительно хмелею. Я простился и быстро-быстро пошел домой и сразу же лег спать, дав себе зарок больше вина не пить.
Вскоре начался учебный 1940–1941 год, последний год нашей учебы в школе. Мы с Володей опять сидели за одной партой. Но что-то в наших отношениях произошло. Это, по-видимому, было заметно и со стороны. Однажды наша учительница по русскому языку сказала: «Смотрю я на вас, Володи, и очень вы мне напоминаете друзей из песни Утесова — «Служили два друга в нашем полку, пой песню, пой…». Все засмеялись.
Нина ходила на свидания и со мной и с Володей. И мы оба не решались поговорить по этому вопросу ни между собой, ни с Ниной.
Произошли некоторые изменения и в нашей школьной жизни. Появился новый предмет — языковедение. Преподавал его нам учитель украинского языка и украинской литературы — Григорий Федорович Кутний. Это был низенький, очень полный, видимо больной, с мешками под глазами, очень мягкий и добрый человек. Несмотря на это, среди учеников за ним прочно закрепилось прозвище «Тузик». В памяти у меня в связи с этим сохранился такой случай. Григорий Федорович на уроке подробно разжевывал нам сущность тотемизма и теорию академика Марра, о том каким будет язык будущего. И тут постоянный балагур и шутник Химочка задает вопрос: «Григорий Федорович, а собака тоже тотем?» «Твой, Химочка, конечно, тотем». «А как ее зовут?»
—вопрос со стороны. Химочка — «Тузик». Всеобщий хохот. Смеется и Григорий Федорович. Изучение проблемы языковедения было введено в школьную программу, по-видимому, в связи с
опубликованием в печати труда Сталина «Марксизм и языкознание». Сейчас, по прошествии многих лет, я думаю, что Сталин заинтересовался проблемой языка не с позиций изучения проблемы языкознания. Его, по-видимому, интересовала роль слова в материализации идеи. Не случайно он называл писателей инженерами человеческих душ. Ведь не случайно и в библии утверждается: «Сначала было слово».
Аеще в нашей школе появился настоящий планер. Причем, как говорила Нина, планер появился и
вее седьмой школе. Видимо, поступило задание подготовить как можно больше молодых людей, умеющих летать на планерах. Из числа десятиклассников в школе была сформирована группа планеристов. Я тоже записался и был включен в ее состав. Планер представлял собой очень хлипкую конструкцию. Это была лыжа коробчатого сечения, изготовленная из многослойной фанеры. Каркасы плоскостей и заднего оперения тоже были изготовлены из фанеры. Все было обтянуто тонкой тканью, покрытой лаком. Запускаться планер должен был при помощи резинового каната, как из рогатки. Мы прошли все положенные занятия, остался пуск и полет. Помешало завершению этого дела выпускные экзамены и начавшаяся война.
35
На приведенной фотографии изображена планерная группа нашей школы. На фотографии видно крыло и обтекатель летчика, изготовленный тоже из тонкой фанеры. Планер был смонтирован в спортивном зале школы, где мы изучали его устройство и осуществляли первые тренировки.
В газете «Пионерская правда» весь год печатался роман Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Большое впечатление на меня произвели прочитанные в это время произведения Бориса Лавренева «Ветер», «Сорок первый» и другие, первый том «Тихого Дона» Шолохова, «Гибель командарма» Пыльника, под таким названием тогда я прочел «Повесть о непогашенной луне», повесть Глеба Алехина «Неуч», в которой описывалось, как изменилась жизнь молодого человека под влиянием чтения произведений Ленина, и рассказ «Шоколадка», автора которого я не запомнил, о величайшей преданности идеалам революции в смутный период Гражданской войны. Учась в десятом классе, я также прочитал произведения Эренбурга: «Испанские репортажи», роман «Буря». О романе «Буря» ходила в то время такая сплетня: в связи с начавшейся кампанией борьбы с преклонением перед иностранщиной этот роман был отрицательно оценен официальной критикой. С целью обсуждения и осуждения романа был созван пленум Союза писателей. На пленуме все выступающие резко критиковали роман. В конце обсуждения слово было предоставлено автору. По замыслам организаторов, Эренбург должен был признать свои ошибки и покаяться. В своем выступлении Эренбург отметил, что для него, как автора, главной оценкой является оценка читателей и начал зачитывать стопку полученных им писем с отзывами. После прочтения письма одной пенсионерки писатели зашумели. И тут Эренбург попросил прослушать последний и самый короткий отзыв и зачитал его. Отзыв имел такой текст: «С большим удовольствием прочел Ваш роман. Желаю таких же успехов в дальнейшем. Сталин». Наступила тишина, потом шквал аплодисментов. Союз писателей выдвинул роман Эренбурга на Сталинскую премию. Сталин играл с писателями, как кошка с мышкой.
Прочитал я в этот период также книгу М. Кольцова «Испания в огне» и книги. отечественной фантастики: повесть «Истребитель 2Z» и роман «Хрустальный край», авторов которых я не запомнил.
На экраны кинотеатров вышел кинофильм «Мисс Мэнд», «В старом Чикаго».
1941 год
Последний учебный год был очень напряженным. Надо было сдавать экзамены по всем предметам. Эту проблему я решил успешно. По всем экзаменам я получил оценку «отлично». С отличными оценками окончила школу и Нина. Несмотря на неудовольствие наших мам, мы с ней теперь встречались каждый вечер.
В школе состоялся выпускной вечер. Он был скромным. Не выпускной бал с нарядами, как это происходит теперь. Но нам он запомнился навсегда, хотя настоящего застолья не было. Без вина, правда, не обошлось. В школе был питьевой бачок с краником. Так его заполнили разливным вином. К утру он был уже пуст.
Мне навсегда запомнились душевные напутствия моих учителей по математике, по физике. И если быть честным, считаю, что их ожидания я в какой-то степени оправдал. Хотя при других условиях можно было добиться и большего успеха.
Привожу выпускную фотографию нашего десятого «А» класса.
36
Далее события развивались следующим образом. Директор школы сумел организовать поощрительную поездку в Москву для лучших выпускников десятых классов. Таких набралось 14 человек. Володя, к сожалению, в их число не попал. У него в аттестате по какому-то предмету оказалась тройка. Как я догадывался, у Дмитрия Устиновича, директора нашей школы, в Москве оказался друг по университету, который тоже работал директором школы, но в Москве. И они договорились между собой осуществить обмен выпускниками в период летних каникул. Кто-то, по-видимому, и финансировал это мероприятие. Родители выпускников только доплачивали расходы на приобретение билетов на поезд. В Москве нас разместили в одном из классов школы, где были установлены кровати-раскладушки с белоснежными простынями. Сразу же по приезду нас повели в баню. В Москву мы приехали 22 июня. И именно в бане мы узнали о начале войны, о том, что в 12 часов этого дня по радио с обращением к народу страны по этому вопросу выступал В.М. Молотов. Вечером того же дня мы слушали повторное выступление Молотова, передаваемое через большой черный рупор-репродуктор, установленный на столбе на площади у школы. Испытывая нервное возбуждение, мы до поздней ночи не могли уснуть.
Часов в 5 утра мы были разбужены громкими звуками артиллерийской стрельбы. Все бросились к окнам. Самолетов на небе видно не было, но было видно множество артиллерийских разрывов. Видимо, это была тренировочная тревога ПВО. Уже утром мы наблюдали, как по улицам Москвы военные разводили огромные, надутые легким газом, аэростаты воздушного заграждения.
По первоначальному замыслу мы в Москве рассчитывали быть не менее недели. Но начало войны изменило наши планы. По решению Дмитрия Устиновича, мы запланировали отъезд домой через три дня, и сразу же купили билеты на поезд в обратном направлении. И все же нам удалось побывать: на ВДНХ, в Третьяковской галерее, на дневном представлении в Малом театре на постановке «На дне», пройти через мавзолей Ленина, посмотреть «Лебединое озеро» в Большом театре и совершить поездку на речном трамвае по Москве-реке, в процессе которой мы громко пели украинские песни. Пройтись через ГУМ. На прилагаемой фотографии наша группа у павильона электрификации на ВДНХ.
37
Находясь в Москве, я планировал оставить документы для поступления в Московский энергетический институт. Однако сделать это мне Дмитрий Устинович рассоветовал. Война — это дело серьезное, сказал он. Институт надо выбирать поближе к дому. Подавай заявление в ХЭТИ. Его совет мне показался разумным, и я с ним согласился.
И мы поехали домой. Все железнодорожные пути были забиты эшелонами, следовавшими на запад. Я хотел сойти с поезда в Харькове. Но Дмитрий Устинович сделать это мне не разрешил.
Дома мне мама сказала, что мне надо срочно явиться в клуб пионеров, что за мной оттуда приходил гонец. И действительно, меня там ждали. По изданному правительственному постановлению, в связи с началом войны, подлежали сдаче в органы НКВД все фотоаппараты и радиоприемники. У меня в железном ящике было несколько фотоаппаратов, которые нужно было сдать. Все это было сделано с оформлением акта.
Вышло постановление правительства о призыве в армию лиц 1923 года рождения. По этому приказу был призван Володя. Его определили в пехотное училище. На призывной пункт мы Володю провожали втроем: Клавдия Николаевна — Володина мама, я и Нина. Перед тем как Володя должен был сесть в кузов бортовой машины, мы с ним крепко обнялись, Клавдия Николаевна и Нина его поцеловали. И машина ушла на вокзал. Больше с Володей мне увидеться не пришлось.
Вскоре я отправил заявление и заверенную фотокопию аттестата в Харьковский электротехнический институт. Фотокопия аттестата прилагается
Получил вызов на учебу. Время текло стремительно, положение же на фронтах характеризовалось полной неопределенностью. Немцы стремительно наступали. Но надо было ехать. Я купил билет на поезд. Перед отъездом я решил проститься с Ниной. Их дом оказался запертым, были закрыты и ставни окон.
В Харьков я поехал вдвоем с моим одноклассником Мишей Пащенко, который тоже получил вызов на учебу в Харьков. Как потом оказалось, из Миргорода мы выехали последним, а возможно он был и единственным, эвакуационным поездом. Очень вероятно, что в этом поезде ехала и Нина, но я этого не знал. Так закончились мои школьные годы. На фотографии — я в этот период.
38
Часть 2
Как я уже писал, в Харьков мы поехали вдвоем с Мишей Пащенко. В Харькове у Миши никого, ни родных, ни знакомых, не было. Приехали мы в Харьков поздно вечером и сразу же поехали на ХТЗ. Встретили нас хорошо. Покормили и уложили спать. Рано утром на следующий день мы с Мишей поехали в институт.
Институт был расположен на тихой зеленой улице и представлял собой величественное здание серого цвета. Всех абитуриентов собрали в большой аудитории, проверили по списку и распределили по группам. Подробно разъяснили порядок наших действий для последующего оформления. Прежде всего, надо было решать вопрос получения мест в общежитии. Мест в общежитии нам не досталось. Нам предложили комнату в частном доме, арендуемом институтом для своих студентов. Дом располагался недалеко от института. Комната была на троих. Третьим оказался высокий худощавый парень в очках. Мы познакомились. Вернер — назвал он себя. А как зовут? — спросил я, считая, что Вернер это фамилия. Вернер — это мое имя. А фамилия моя Штрайт. Я немец. Пояснил парень. Наши кровати оказались рядом. Устроившись на ночлег, мы втроем пошли знакомиться с институтом, попутно пообедав в студенческой столовой. То, что нам удалось увидеть в институте при его первом поверхностном осмотре, произвело на нас большое впечатление и вселило надежду и уверенность в том, что мы не ошиблись в выборе института и специальности в будущем.
Вечером Вернер подробно рассказал о себе. Вернер родился в Берлине. По его рассказу, его отец, немецкий коммунист, был близким соратником Тельмана, с которым Вернер был лично знаком. В 1933 году, с приходом к власти в Германии национал-социалистической (фашистской) партии и развернувшимся террором против коммунистов, отец Вернера, вместе со старшим сыном — Вернером, иммигрировали в Советский Союз, перейдя нелегально границы с Австрией и Чехословакией. В Берлине у Вернера осталась мать и младший брат.
В Советском Союзе отец Вернера работал в Коминтерне. В 1937 году, как и другие работники Коминтерна, был арестован, как немецкий шпион. Вернера поместили в детский дом. Отлично окончив в 1941 году среднюю школу, Вернер подал заявление в Московский энергетический институт и был принят. Но, как неблагонадежный, как сын немецкого шпиона, он был переведен в ХЭТИ.
На следующий день всех студентов института, и первых и старших курсов, собрали в конференцзале института. Всем было объявлено, что по распоряжению правительства все студенты города Харькова, а их, как объявили, было 32 тысячи, завтра должны выехать на работы по строительству противотанковых рвов. Немцы уже шли по Украине. Как сообщили, наши войска уже оставили и Полтаву, и Миргород. Сбор в институте. При себе иметь: кружку, ложку, смену запасного белья. Утром к институту был подогнан транспорт — автобусы и бортовые машины. Всех погрузили и отвезли на вокзал, где уже стоял пассажирский поезд. Посадку в вагоны осуществляли по спискам, по факультетам, курсам и группам. В нашем купе оказались студенты одной группы. Человек 10 ребят и несколько девушек. Все быстро перезнакомились между собой и сгруппировались в более мелкие группки. В коллектив нашей комнаты влились две девушки, и нас стало пятеро. Ехали мы целый день и ночь. Привезли нас в Днепропетровскую область и высадили в районе села Зачепиловки Перещепинского района. Всех построили, пересчитали и из расчета по четыре человека назначили старших бригад. Я оказался бригадиром такой бригады. Трасса противотанкового рва шла строго с севера на юг вдоль дороги, которая оказывалась с восточной стороны. На бригаду приходился участок рва длиной 6 метров. Глубина и ширина рва — 3 метра. Одна из девушек, ехавших с нами в од-
39
ном купе, обратилась ко мне с просьбой: «Володя, возьми меня в свою бригаду». Это была Оля из города Лубны. Статная, чернобровая украинская красавица с двумя длинными толстыми косами. И так нас стало четверо.
Работали мы весь световой день. Погода стояла отличная, солнечная. Но работа подвигалась медленно. Грунт был тяжелым, на руках появились мозоли. Днем через трассу строительства регулярно пролетали немецкие бомбардировщики. Они летели куда-то в глубь страны и, отбомбившись, возвращались над нами назад. Наших самолетов, которых мы так ждали, не было. Несколько раз вдоль трассы строительства пролетали немецкие самолеты и сбрасывали листовки. В листовках немцы писали: «Дамочки, не ройте ямочки». Однажды были сброшены листовки, в которых сообщалось, что в плен к немцам попал сын Сталина Яков и что он перешел на сторону немцев. Все считали, это провокацией, тем более, что никто не знал, что у Сталина был сын Яков. Всем было известно, что у Сталина был сын Василий и дочь Светлана. Листовки собирались и сжигались.
Кормили нас раз в сутки. Приезжала армейская полевая кухня с кашей. У Оли оказался котелок, и мы ели кашу с ней вдвоем из одного котелка. Спали мы в деревне в сарае на сене. Оля на ночь уходила к девочкам в другую бригаду, и они тоже спали на сене, но в другом сарае. Сейчас я не могу вспомнить, сколько дней продолжалась наша работа на строительстве противотанкового рва. Работу закончить мы не успели. Однажды ночью, под утро, послышалась стрельба и взрывы. Все небо озарило зарево. Поступила команда бежать на станцию. До нее было километров 6–8. У меня был фибровый чемодан с очень неудобной ручкой. Пришлось его бросить. Рюкзаков такого типа, как сейчас, тогда не было. Но у Оли был заплечный мешок с одной лямкой. Я взял его у нее, переложил в него свои вещи, и мы побежали. На станцию мы прибежали вовремя. Там уже стоял поезд. Как только мы сели, поезд тронулся. Многие, если не большинство, сесть в поезд не успели. В Харьков мы приехали ночью. К счастью, на вокзале стоял поезд в направлении Лубен. Мы посадили в него Олю. Оля попросила у меня мой домашний адрес, и я ей дал мой адрес в Миргороде. Миша тоже сел в поезд в направлении Миргорода, рассчитывая доехать, куда удастся. Дальше домой Миша собирался добираться пешком. Когда он отправлялся из Миргорода в Харьков, ему родители наказали: в случае чего, в Сибирь не ехать, так как там, кроме щей, питаться нечем.
Было еще темно, в институт идти было еще рано, и мы на трамвае поехали на ХТЗ.
Квартира моих родственников была на замке. Соседи сказали, что они уже уехали в Сталинград, но их эшелон, может быть, еще не ушел и стоит на станции Основа, так называлась, если я не ошибаюсь, железнодорожная пригородная станция, ближайшая к ХТЗ. Мы побежали на Основу. Все пути были забиты вагонами с людьми и платформами с заводским оборудованием. Эвакуируемые рабочие с их семьями были распределены в вагоны по цехам. Я знал номер цеха дяди Саши, и мы его нашли. Эшелон стоял на станции уже сутки и когда он тронется, никто сказать не мог. Поэтому мы с Вернером снова бегом отправились в Харьков, в институт за документами. В институт мы добрались к 10 часам утра. Документы нам выдали, но Вернер ехать со мной в Сталинград передумал. У него созрел другой план. Так как он отлично знал немецкий язык и разговаривал с берлинским акцентом, он решил пойти в армию, в подразделение, которое проводило агитационную работу на немцев по радио. И мы с ним пошли в Харьковский обком комсомола, полагая, что там помогут решить эту проблему. Вернер вошел в здание обкома, а я остался ждать его у подъезда. Мне очень не хотелось расставаться с Вернером. За короткий период нашего знакомства мы крепко сдружились. У нас совпадали взгляды практически по всем вопросам. Вернер был хорошим товарищем, на которого можно было положиться. Во многом он мне напоминал Володю.
В Харькове широким фронтом велись работы по подготовке города к обороне. По плоскостям стен здания Госпрома на его верхнее перекрытие веревками поднимали 45-миллиметровые пушки. Пушки своими надутыми шинами легко катились по стенам. На улицах устанавливали противотанковые ежи, сваренные из обрезков рельсов.
Ждать Вернера пришлось долго, наверное, часа два. Я нервничал, боялся опоздать к отходу эшелона с семьей дяди Саши. Наконец, Вернер появился. В руках у него было направление в областной военкомат. Мы крепко обнялись. Вернер записал мой адрес в Миргороде. Договорились обязательно встретиться после войны. Еще раз пожали друг другу руки и разошлись, каждый по своему направлению. К отправлению эшелона я не опоздал. Он тронулся в путь только ночью.
Спустя много лет, уже в 1986 году, по туристической путевке я оказался в Берлине. Там я сделал попытку разыскать Вернера или его родных. Гидом у нас была женщина из немцев Поволжья, как она нам представилась при знакомстве, которая в свое время училась в Москве и там вышла замуж за слу-
40
шателя военной академии, офицера армии ГДР. Я попросил ее оказать содействие в этом деле. Она пообещала сделать все, что будет в ее силах. В Берлине мы были всего три дня. Разыскать следы Вернера мне не удалось. В настоящее время по первому каналу телевидения осуществляется передача по программе «Жди меня». Планирую сделать еще одну попытку его розыска с использованием этого канала телевидения.
До Сталинграда мы ехали более месяца. Вагон, в каком мы ехали, был обычный четырехосный товарный, в котором были устроены нары из строганных досок в обе стороны от входных ворот. В вагоне ехало 6 семей с детьми и домашним скарбом. В середине вагона была установлена металлическая печь с железной трубой через крышу. Как-то ночью на какой-то станции рядом с нашим эшелоном на соседних путях оказалась цистерна со спиртом. Мгновенно все мужики, как нашего вагона, так и соседних вагонов, всю свободную тару, какая была, заполнили спиртом. У нас была выварка для стирки белья из оцинкованного железа с железной крышкой. Дядя Саша много раз бегал с трехлитровым бидоном за спиртом, пока не налил полную выварку и полный бидон. Потом в Сталинграде этот спирт нас сильно выручил. Тетя Таня меняла его на продовольственные брикеты и тушенку. А пока мы ехали, все в вагоне были под градусом. Не только потому, что прикладывались к рюмке, а потому, что спирт испарялся. Я очень боялся, как бы не возник пожар. Под влиянием спирта в вагоне шли нескончаемые рассуждения главным образом по теме войны и событиях ей предшествующих.
Эвакуация работников завода осуществлялась не только по железной дороге. На заводе скопилось много гусеничных тракторов НАТИ. Всем, кто мог водить трактор, предлагалось устанавливать на трактор большой ящик, сваренный из двухмиллиметрового железа, загружать его домашними вещами и ехать семьями. Некоторые загружали такой транспорт даже домашней мебелью. И потянулись по дорогам на восток караваны таких транспортов. Я не знаю, доехали ли они до назначения. Немцы и бомбили и обстреливали такие колонны.
Сейчас, по истечении многих лет, особенно отчетливо видны просчеты руководства страны, и главным образом Сталина, в деле подготовки страны к войне. Как об этом писалось во многих воспоминаниях видных деятелей партии, при решении вопроса о том, какие трактора следует выпускать в нашей стране, Сталин настоял на выпуске тракторов гусеничных. Как он утверждал, гусеничный трактор — это готовый танк, к тому же с дизельным мотором. И хотя на ХТЗ уже был построен цех по выпуску танков Т-34, таких танков выпускали крайне ограниченное количество. Продолжали выпускать трактора. С началом же войны ускоренными темпами на заводе стали обшивать трактора броней, превращая их в легкий танк с пулеметным вооружением. И выпускали такие танки до тех пор, пока на завод не приехал Ворошилов. Он заявил: «Вы портите броню и моторы». По его распоряжению завод переключился целиком на выпуск танка Т-34. Но время было потеряно. Страна понесла невосполнимые потери. И все те успехи, которые одержала наша страна на фронтах великой войны после 1942 года, были одержаны с помощью оружия и боеприпасов, изготовленных на эвакуированных в глубь страны заводах. Все это было сделано при чрезвычайном перенапряжении людей, всего народа. Поэтому при оценке совершенного подвига народа нельзя не отметить неоценимую заслугу Коммунистической партии, ее рядовых членов, которые личным примером вдохновляли людей на трудовые подвиги. Я это видел своими глазами
иоб этом свидетельствую.
ВСталинград мы приехали в начале октября. Всех прибывающих вначале размещали в капитальном цирке Шапито, сооруженном в центре горного поселка СТЗ, и потом постепенно расселяли в домах поселка, уплотняя его жителей.
Сталинград
Итак, нас поселили в цирке. Эвакуированные семьи разместили в амфитеатре. Нам достался целый отсек амфитеатра. Цирк продолжал при этом свою работу. Днем шли репетиции, а вечером на арене шло представление. Зрителей смешили клоуны, под куполом работали гимнасты, на арене выступали укротители. В кассе цирка продавались билеты на вечернее представление. Так продолжалось несколько дней. Такому положению был очень доволен Жора. Он осмотрел весь цирк, все его закоулки и подсобные помещения.
Пока мы жили в цирке, представители завода оформляли документы на работу, и в соответствии с этим нам были выданы продовольственные карточки. Я был определен на работу в авто- матно-серийный цех № 500.
Наконец нам выдали ордер на квартиру. Нам выделили одну комнату в двухкомнатной квартире на горном поселке завода, занимаемой семьей инженера отдела капитального строительства
41
завода Лыжина. Семья Лыжиных состояла из трех человек. Сам Лыжин, его жена и дочь Наташа, школьница восьмого или девятого класса. Жена Лыжина тоже работала на заводе в заводском домоуправлении.
Цех 500 был молодежным. На станках работали подростки 13–14 лет. Для некоторых, чтобы они могли работать на станке, были изготовлены подставки из досок. Я был самым старшим на токарном участке. Работников цеха моего возраста в смену было человек 6–8. Это были девушкистудентки Сталинградского механического института, располагавшегося тут же в поселке СТЗ. Все они работали в отделе технического контроля.
Автоматно-серийный цех представлял собой большое кирпичное здание с кровлей в виде остекленных фонарей. Значительную часть, если не половину его площади, занимали токарные автоматы. Это большие токарные станки длиной порядка трех метров. Они были установлены рядами. У каждого станка вдоль его длины был уложен деревянный решетчатый помост. Дело в том, что каждый станок расходовал очень много машинного масла, и пол был мокрым и скользким от масла. Поэтому на полу, под настилом, были устроены каналы для сбора масла, которое стекало в маслоприемник и далее шло на очистку. На автоматах изготовляли детали крепежа: гайки, болты, шпильки. Автоматы заряжались длинными шестигранными стальными прутками. Все автоматы были чехословацкого производства и обслуживались наладчиками чехами. Один наладчик обслуживал 4–5 станков. Чехи хорошо говорили по-русски. Для них в поселке СТЗ был построен специальный жилой дом и находились они на привилегированном положении.
Кроме станков-автоматов в цехе были еще станки обычные: токарные, болторезки, фрезерные, сверлильные, заточные и накатные станки. Все станки, кроме автоматов, не имели своих электрических моторов привода, как это имеет место сейчас. Поэтому станки были установлены, попарно рядами поперек цеха, а между рядами станков располагался длинный вал привода со шкивами у каждого станка. Привод каждого станка от приводного вала осуществлялся матерчатым прорезиненным ремнем. У каждого станка имелась специальная рукоятка, при помощи которой приводной ремень можно было передвигать с холостого шкива на рабочий шкив и наоборот. Мне достался токарный станок фирмы «Шкода». Я должен был точить крупные гайки крепления головки дизельного моторного блока.
Гайка была сложной конфигурации. Надо было проточить внутреннее отверстие, нарезать в нем резьбу, выточить с одной стороны гайки направляющий выступ и снять фаски с обеих сторон. Я без труда освоил технологию работы на станке и к концу первой смены выполнил норму выработки. Очень волновался, когда из моего ящика вывалил на стол ОТК свои первые детали. С тревогой наблюдал, как девочки ОТК калибрами проверяли каждую мною изготовленную гайку. Ни одна из гаек забракована не была. На следующий день я уже норму перевыполнил. Работать на станке мне было интересно. Рабочий день длился 12 часов с часовым перерывом на обед. Обедали в цеховой столовой. На обед выдавали, чаще всего, клецки из ржаной муки, заправленные ложечкой хлопкового масла. Иногда давали кашу из крупы или гороха. Работали в две смены, Отработав неделю в первую смену, мы сутки отдыхали и выходили на работу уже в ночь. Ночная работа была очень трудной, особенно после ночного перерыва на обед, что было часов в 5 утра.
Вскоре начались налеты немецкой авиации. На заводскую территорию упало несколько бомб. Днем срочно проводились работы по обшивке фонарей на крыше цеха кровельным железом, чтобы не демаскировать цех через стеклянные фонари. Активно работала противовоздушная оборона. Немцы нападали пунктуально в одно и то же время. По ним можно было сверять часы. И их прилета уже, как правило, ожидали: по небу шарили яркие лучи зенитных прожекторов. В период налетов по крыше цеха громко стучали осколки от разрывов снарядов зенитных пушек, стрелявших по самолетам, прорвавшихся к заводу.
Рядом со мной тоже на токарном станке работал парень Толя Коленов. Он был младше меня на год, но был крупнее и сильнее и, наверное, поэтому его поставили к большому токарному станку. Он мне предложил в следующую пересмену съездить в город посмотреть на сбитые немецкие самолеты, которые были выставлены в городском парке для всеобщего обозрения. Заодно он обещал мне показать и Сталинград. И мы поехали. Сталинград мне понравился. Это был современный город с хорошей планировкой, чистый и благоустроенный. С широкими проспектами, хорошо озеленен. Действительно, на площади у входа в городской парк лежали три сбитых немецких самолета. Это были: «Хенкель-111», «Мессершмит-109» и «Юнкерс-88». Что меня поразило: немецкая тщательность изготовления и особенно покраска, которая была выполнена методом напыления. Такой покраски до этого мне видеть не приходилось.
42