CSqPo0AqRN

временный человек, живущий за Полярным Кругом, узнает родовые черты северной природы в описаниях Аляски, Клондайка, Юкона. Это бескрайние снежные просторы, водные пространства, «мрак черных декабрьских ночей», «день очень холодный и серый», «пронизывающий осенний ветер»,

иодновременно, «солнце на золотых лиственницах и осинах», «сверкающая рябь на реке» воздух звонкий, он словно искрится, и ты чувствуешь, как с каждым глотком этого воздуха у тебя жизненных сил прибывает».

Поэтический образ Севера, нарисованный Лондоном, почти во всех рассказах обладает устойчивыми характеристиками, главные из которых: пространство, время, температура, белизна, безмолвие.

Вбольшинстве северных рассказов изображается зима, неотъемлемой принадлежностью которой становится низкая температура воздуха. Лондон рассуждает об этом параметре почти с научной скрупулезностью. В рассказе «Костер» Лондон указывает температуру в 75 градусов ниже 0

иее же в 107 градусов мороза по Фаренгейту, комментируя, что его герой не задумывается над «способностью человека жить только в узких температурных границах». Автор замечает, что 50 и 60 градусов мороза – «жестокий холод», а вот в 40 градусов можно спокойно передвигаться по снежному пространству. У Лондона понятие температуры обладает художественным смыслом и становится мерой человеческой жизни и смерти, эта деталь была весьма необычной для современной литературы.

Особым образом Лондон рисует пространство. Оно безгранично, неподвижно и безмолвно, чаще всего подается глазами героев и имеет поэтому психологическую характеристику. В рассказе «В далеком краю» Крафтер ощущает страх Севера. «Все здесь на Севере угнетало его: отсутствие жизни и неподвижность, мрак, бесконечный покой дремлющей земли, жуткое безмолвие, среди которого даже биение сердца казалось святотатством... Величие окружающего страшило его. Оно было во всем, кроме него самого: в полном отсутствии ветра и движения, в необъятности снеговой пустыни, в высоте неба и глубине безмолвия». Север изображается Лондоном и воспринимается героями как космос, как некое доисторическое явление, обладающее «обширными безлюдными пространствами, за которыми расстилаются другие пространства, еще более необъятные и пустынные». Однако человек способен окинуть взглядом и белое поле, и русло реки, и горы в дымке за горизонтом, прикинуть расстояния, тем самым вписать себя в окружающий мир и отыскать свое место в нем. Путешественники заблуждаются, представляя мир северной природы статичным и безжизненным. Герои рассказов, не задумываясь, прокладывают маршруты, рассчитывают расстояния, с внешней легкостью преодолевая за полдня « семьдесят пять миль по замерзшей реке» («За тех, кто в пути!»), планируют походы в семьсот миль на лыжах и собачьих упряжках, забывая о голоде и физической усталости («Мудрость женщины»). В рассказе «Костер» глазами очевидца описывается «тропа, проложенная по Юкону,

131

которая тянулась на пятьсот миль к югу до Чилкутского перевала, Дайи и Соленой Воды, и на семьдесят миль к северу до Доусона, и еще на тысячу миль дальше до Нулато и до Сент-Майкла на Беринговом море, – полторы тысячи миль снежного пути. «Эта внешняя беспечность и легкость движения роднит золотоискателей с древними исландцами – героями саг. Они, как на крыльях, летят на своих кораблях то к берегам Норвегии и Дании, а то в Гренландию и в Америку, не считая времени, расстояния, зимовок. В «Саге о гренландцах» они сначала открыли одну страну, которая им не понравилась, « вернулись на корабль, вышли в море и открыли вторую страну, потом поплыли оттуда с северо-восточным ветром и вновь увидели землю. «Лондон по типу саги мифологизирует пространство и время, рисуя их бесконечными. Однако, будучи правдивым в деталях, он рассказывает о нечеловеческих усилиях, связанных с преодолением каждого метра пути. «Нет изнурительнее труда, – пишет Лондон в рассказе “Белое Безмолвие”, – чем прокладывать дорогу. На каждом шагу широкие плетеные лыжи проваливаются, и ноги уходят в снег по самое колено. Потом надо осторожно вытаскивать ногу – отклонение от вертикали на ничтожную долю дюйма грозит бедой». Во многих рассказах самоуверенные золотодобытчики попадают в плен бескрайнего пространства. Отправляясь в погоню за призрачной целью, они месяцами плутают по одним и тем же снежным тропам, почти никогда не достигают желаемого и погибают, попадая в сети обманчивой доступности космического пространства («Северная Одиссея», «За тех, кто в пути!», «Тропою ложных солнц»). Поэтический образ околдованных странников в рассказах Лондона по-своему правдив. Современные путешественники, знающие Крайний Север не понаслышке, свидетельствуют о том, что стоит только в большом пространстве измениться освещению, как моментально утрачиваются ясные ориентиры, и путник становится беспомощным, не узнавая знакомого места. Джек Лондон рисует пространство Севера, используя бесконечно малые или безграничные величины, избегая масштабов, равных обыденной человеческой жизни. За кажущейся статичностью пространства скрывается неподвластное воле и разуму человека движение.

Образ времени в его рассказах также далек от общепринятых представлений. Время равновелико вечности, а для человека – это параметры его жизни и смерти. Отсчет времени ведется героями Лондона не по минутам, а по особым знакам. В рассказе «Закон жизни» старик Коскуш разжигает костер и, оставленный племенем умирать, знает, что «охапка сухих сучьев теперь мера его жизни. Один за другим сучья будут поддерживать огонь, и так же шаг за шагом будет подползать к нему смерть. «В рассказе “Костер” мерой жизни становятся 50 градусов мороза, а в “Белом Безмолвии”» переход в двадцать снов по великой Северной Тропе равняет человека с богом.

Так из масштабов северного пространства, времени и температуры, нарисованных Лондоном, рождается основной философский и поэтиче-

132

ский образ его рассказов о Клондайке – Белое Безмолвие – образ, характеризующий понятие Бога, вечности, судьбы, жизни, смерти, бессмертия. Белое Безмолвие – сквозной образ многих рассказов Лондона, являясь судьбоносным для героев, получает развернутую характеристику в рассказе с таким же названием. Белое Безмолвие – абсолютное выражение могущества природы. Перечисляя разрушительные и страшные катаклизмы, Лондон пишет, что «всего сильнее, всего сокрушительнее – Белое Безмолвие в его бесстрастности». Это явление есть точка соприкосновения крайнего полюса температуры с вечностью времени и пространства. Оно аналогично античному року, безличному и карающему дерзких. Понятие дерзостности писатель трактует в смыcле античной трагедии как борьбу героя с божественной судьбой, в которой он терпит поражение: «Безмолвие мрака милосердно, оно как бы защищает человека, согревая его неуловимым сочувствием, а прозрачно-чистое и холодное Белое Безмолвие, раскинувшееся под стальным небом, безжалостно. Этот образ сопоставим с подземным царством мертвых, известным в мифологии разных народов. В рассказе “Мужество женщины” Ситка Чарли вспоминает о страшном путешествии по снежной пустыне: «Ночью мы лежали в снегу как мертвые, а по утрам продолжали свой путь – все так же молча, как мертвецы. И все вокруг нас было мертво... Кругом не было ни костра, ни звука – только холод и Белое Безмолвие. Мы потеряли счет времени и шли точно мертвые». Психологическое выражение Белого Безмолвия – священный страх, сводящий человека с ума. Путники, заманиваемые призраком, бесцельно плутают по замерзшим руслам рек, стылой тундре, охваченные безумием («Тропой ложных солнц»). Старик Таруотер, заблудившись в снежном плену, проводит несколько дней без крова у костра и, теряя разум, в забытьи грезит наяву, «возвращаясь к младенческому мышлению первобытного человека» («Как аргонавты в старину»). Его состояние Лондон уподобляет предсмертному, наподобие того, что испытывает курильщик опиума или человек, околдованный волшебной силой. Как древний человек, герой не осознает времени, не выделяет себя из пространства и физически готов раствориться в природе. А безымянный герой рассказа «Костер», очутившийся в центре Белого Безмолвия, теряет силу тяжести и, не чувствуя отмороженного тела, бежит и сам себе напоминает «скользящего по поверхности крылатого Меркурия». В центре Белого Безмолвия как будто отменяются те природные координаты, по которым привык жить человек. Это воплощение абсолюта, абстракции, вне связи с живым природным миром. Можно трактовать этот образ и в чисто национальном литературном аспекте. В романе «Моби Дик» предшественник Лондона Мелвилл рассуждает о философском смысле белизны и оставляет тайну ее «магической силы» неразгаданной. Он пишет о паническом ужасе, который испытывает всякий человек перед явлениями природы, имеющими белую окраску. Он вопрошает, «может быть, своей бескрайностью белизна предрекает нам

133

бездушные пустоты и пространства вселенной и наносит удар в спину мыслью об уничтожении, которая родится в нас, когда мы глядим в белые глубины Млечного пути?» Как у Мелвилла Белый Кит, так и у Лондона явление Белого Безмолвия ассоциируется с великой, опасной и недостижимой Американской мечтой.

Можно было бы предположить, что образ Белого Безмолвия обладает сугубо поэтическим смыслом, однако это суждение опровергают бывалые люди, рыбаки, охотники, путешественники, ныне живущие в условиях Крайнего Севера. Один из них делился с автором статьи впечатлением о том, как ощущается явление безграничного пространства в заснеженной тундре. Прежде всего, не статично, а изменчиво само пространство – стоит перемениться освещению, по-новому видится горизонт, в пасмурный день линия горизонта вовсе исчезает, пропадают знакомые ориентиры, утрачивается чувство реальности. Иногда быстро бегущие по небу облака, подобно волнам, отражаются на гигантской поверхности снежного поля, и создается ощущение морской дали, игры неведомых человеку буйных сил природы. Описанный в рассказе «Тропой ложных солнц» оптический эффект тройного солнца также встречается в тундре – так своеобразно свет преломляется облаками. Один охотник рассказал, как он полностью потерял ориентацию в плотном снежном заряде и надеялся только на нюх своей лайки, которую тоже не видел, но постоянно подзывал к себе и заставлял отвечать громким лаем, – так вслепую и вышли к зимовью. Лондон исследует психологическое восприятие человеком грандиозного явления природы – огромного безлюдного пространства, создавая систему уникальных художественных образов-символов.

Человек, живущий на Севере и покоряющий его просторы, – еще один магистральный и собирательный образ, концентрирующий мифологический, природный, психологический, национальный смысл. Писатель задает масштабы личности уже названиями своих рассказов – «Северная Одиссея» (хотя правильнее было бы перевести «Одиссей с Севера» – «An Odyssey of the North»), «Как аргонавты в старину», «Сын волка», «Дочь северного сияния», «Мужество женщины» и другими. Лондон уподобляет своих героев античным и наделяет их характерами американских первопроходцев. Каждый из героев – участник необычной и занимательной истории, и это не случайно, ведь человек в пространстве Белого Безмолвия всегда на острие жизни и смерти.

Воплощением сказочного могущества, героем, соединяющим черты античного полубога и скандинавского викинга, становится Аксель Гундерсон из рассказа «Северная Одиссея»: «При сотворении Акселя Гундерсона боги вспомнили свое былое искусство и создали его по образу и подобию тех, кто рождался, когда мир был еще молод». Он – «кандинавский викинг, признающий только один закон – закон силы... Он незримо присутствовал на ночных стоянках, у костра, когда велись долгие беседы о мужестве, си-

134

ле и смелости». Он мечтатель, первооткрыватель новых путей, золото ему нужно не для личного обогащения, а для строительства прекрасного города. Жена его Унга подобна богине, «ее имя и слава облетели весь Север наравне с именем и славой ее мужа!» Жизнь этой пары – наивысшая точка отсчета человеческих отношений для всех старателей Клондайка. Однако, верный правде, писатель населяет пространство Юкона вполне реальными людьми. Они не похожи на богов, и в отличие от сказочного Гундерсона обладают земными профессиями. Лондон упоминает клерков, врачей, кассиров, коммерсантов, университетских профессоров, магистра искусств, моряков, почтовых работников и, наконец, просто авантюристов. Сбежавшие от современной цивилизации, они бывают жадными и мелочными, агрессивными и завистливыми, мстительными, корыстными, однако писатель изображает, как жизнь на Севере постепенно очищает любой характер от суетности, укрупняет его, наделяет некими обобщенными родовыми особенностями. Это перерождение Лондон мотивирует в духе социалдарвинизма – природным законом естественного отбора. Сила, мужество, удача, выносливость необходимы для бесконечного движения по Снежной Тропе. Агрессивность и воля – для завоевания женщины («Сын волка», «Дочь полярного сияния»). Однако Лондон весьма негативно оценивает абсолютное уподобление человека зверю. Оставшись на зимовье, два бывших джентльмена не поделили чашку сахара и в приступе животной ненависти убили друг друга («В далеком краю»).

Важно отметить, что мужественный характер северного старателя трактуется писателем в духе национальной традиции как образ пионера и первопроходца, равного героям Купера и Твена. Сквозные персонажи – Бирюк Маккензи, Мэйлмют Кид, Аксель Гундерсон – неуловимо похожи тем, что «в них с первого взгляда можно узнать пионера, осваивателя земель», «на их лица наложили отпечаток двадцать пять лет непрерывной борьбы с грозными силами природы» («Сын волка»). Мощный характер, по Лондону, определяет судьбу каждого героя, поэтому истории, рассказанные о них, отмечены незаурядностью и трагизмом.

С другой стороны, в духе американской литературной традиции Лондон допускает фольклорное и комическое снижение образа пионера. Такие анекдоты о фронтире и его первопоселенцах в большом количестве встречаются в рассказах Марка Твена. У Лондона это история Томаса Стивенса о том, как он преследовал мамонта, загнал его вконец: «Бесстыжий был зверь, разбойная душа и богохульник!» («Осколок третичной эпохи»). В рассказе «Конец сказки» некий Рокки «ухватил медведя за огузок и вытащил его наверх из пещеры». И медведь не маленький – гризли на полтораста килограммов.

Каждый рассказ о Клондайке содержит уникальные истории разных героев. Все их можно свести к четырем основным темам: жизни, смерти, любви и золота. Темы жизни и смерти связаны между собой. Один из са-

135

мых мужественных героев Ситка Чарли пытается осознать их смысл в условиях Севера: «Жизнь – странная вещь... Почему в нас такая жажда жизни, ведь жизнь – это игра, из которой человек никогда не выходит победителем... Все наши дни полны печали и забот. И все же человек идет в открытые объятия смерти неохотно, спотыкаясь, падая, оглядываясь назад. А ведь смерть добрая. Только жизнь причиняет страдания. Но мы любим жизнь и ненавидим смерть. Это очень странно!» («Мужество женщины»). Герои Лондона переполнены жизненной энергией, каждую минуту жизни отвоевывают с боем и даже в смерти, как старый Коскуш, видят проявление великого закона жизни – вечной смены природных циклов («Закон жизни»). Писатель не избегает натуралистических подробностей в изображении борьбы за жизнь и процесса умирания. В рассказе «Любовь к жизни» яростное желание жить у героя вызывает вид обглоданных волками костей его недавнего товарища. А в рассказе «Костер» в описании смерти реализуется поэтическая метафора о «сладостном и успокоительном сне». Мужественные герои, вызывающие уважение, как правило, встречают смертный час с достоинством, не нарушая величавого покоя пространства.

Тема любви рассматривается Лондоном как некое великое испытание, посылаемое человеку. В любви он следует законам природы и одновременно нарушает их. С одной стороны, подчиняясь законам естественного отбора, герой завоевывает любимую ценой смертельно опасного соперничества («Северная Одиссея», «Дочь северного сияния», «Киш, сын Киша»). С другой стороны, мужчины и женщины в любви готовы к самопожертвованию («Великая загадка», «Мужество женщины»). Высокие человеческие отношения являются для писателя идеалом, с позиции которого он оценивает весьма характерные для Клондайка тривиальные истории о неверных женах, покинутых мужьях, сбежавших женихах и невестах, которые встречаются в самых неожиданных местах, например, на зимовьях («Конец сказки», «Однодневная стоянка»). Север как будто очищает людей от пошлости, исправляет нравы, заставляет прощать обиды и быть великодушными.

А вот тема золота, казалось бы, наиважнейшая в рассказах о старателях, отходит на второй план. Тому есть и личное объяснение – Лондон сам не обогатился. В пространстве Белого Безмолвия власть золота не абсолютна. Система ценностей в северных рассказах выстраивается так, что золото – всего лишь способ достижения какой-либо цели. Это может быть долгожданная поездка домой, возможность предложения руки и сердца или исполнение мечты. Во многих рассказах герои, подобно Робинзону, легко расстаются с золотым песком, понимая, что жизнь, любовь и счастье на него не купишь («Любовь к жизни», «Однодневная стоянка»). А тех, у кого разум помутился от жадности, ожидает страшная смерть («Человек со шрамом», «Тысяча дюжин»).

Люди, живущие за Полярным Кругом, противостоят абсолюту и абстракциям Белого Безмолвия своеобразной пассионарностью. Если читать

136

северные рассказы подряд, то создается ощущение безостановочного движения: подъезжают собачьи упряжки, разгружаются нарты, бесконечные встречи, расставания, разговоры, рассказы. Внутреннее напряжение в рассказах задается азартностью, рискованностью поступков героев, их неуемной жаждой к странствиям. Есть еще один фактор, придающий историям динамику: столкновение общепринятых в цивилизованном мире ценностей с суровыми законами дикой природы. Лондон создает своеобразный, если использовать выражение Гегеля, «мир наизнанку», в котором человек «должен расстаться со своими прежними идеалами, отречься от прежних богов, а часто и отрешиться от тех правил морали, которыми до сих пор руководствовался в своих поступках» («В далеком краю»). Это правило касается и бытовых привычек, и человеческих отношений, и высоких ценностей. В общем, на Севере призрачные блага и условности цивилизации заменяются сущностью жизни. Истина, по Лондону, равноценна нравственным установкам на «самопожертвование, товарищескую преданность, добро».

Естественные человеческие чувства важнее свода законов, установленных буржуазным обществом. Эта тема – магистральная для американской литературы, начиная от Вашингтона Ирвинга и до наших дней.

Честной и справедливой может быть кража большой суммы денег, а посрамление полиции – долгом каждого порядочного человека («За тех, кто в пути»), безнаказанным двойное убийство. «Как знать, – рассуждает Мэйлмют Кид, – кто прав, кто виноват – не нам судить. Есть вещи выше нашего понимания» («Северная Одиссея», «Мужество женщины»). Привлекательность женщины не в слабости, а в ее физической силе и многочисленных талантах, таких, какими обладает прекраснейшая Унга: устроить постель на снегу, знать повадки лося, медведя, песца, читать следы любого зверя. Меняются и бытовые привычки, причем не только пристрастия в еде, но понятие хорошей одежды, отношение к животным. Лондон любит подавать как обыденные весьма шокирующие обывателя сцены, например, когда Мэйсон из рассказа «Белое Безмолвие» «скусывает и выплевывает лед, намерзший на лапах ездовой лайки». Или когда герой проверяет температуру воздуха по плевку – если трещит и замерзает в воздухе, значит, не менее 60 градусов ниже нуля («Костер»). Джек Лондон описывает, как в условиях сильного холода человеку отказывают природные рефлексы: он не может дышать, шагать, совершать элементарные действия. В рассказе «Костер», который в оригинале называется «To Build a Fire» («Сделать костер»), писатель подробно анализирует мельчайшие движения, с помощью которых замерзший герой пытается вынуть спички, чиркнуть ими, поджечь кору – и все неудачно.

Своеобразно решается писателем тема взаимоотношений людей и животных. Помимо аналогий, которые он проводит между звериной и человеческой природой в духе ницшеанства и социал-дарвинизма, Лондон создает художественный фантом, двойник – животное за плечами едва ли

137

не у каждого героя. Умирающих стерегут больные волки и голодные собаки («Любовь к жизни», «Закон жизни», «Костер»), здоровые распрягают веселых энергичных лаек, авантюристов и фантазеров сопровождают исключительно мамонты, медведи и пантеры («Осколок третичной эпохи», «Конец сказки»).

Отдельная тема связана с разрушением уклада жизни коренных обитателей Клондайка – индейцев, но она выходит за рамки статьи и требует глубокого анализа. Отметим только, что писатель принимает во внимание традиции Купера и Киплинга, но разрешает многие проблемы свежо и оригинально. Мужчины-индейцы, в его изображении, подчиняясь или отвергая насилие чуждой цивилизации, сохраняют достоинство, а женщины – идеализированы и вызывают восхищение. Не случайна семейная пара викинга Акселя Гундерсона и индеанки Унги – Лондон верит в гармоническое слияние двух культур.

Рассказы о Клондайке написаны ясным, точным языком, без метафорической усложненности и избыточности поэтического стиля. Исключительное своеобразие придают им наблюдения и описания автора, его умение за натуралистической деталью увидеть ее художественный смысл. Язык рассказов обладает внутренним ритмом, передающим энергию движения. Рассказы требуют от переводчика особенных знаний, связанных с реалиями северной жизни. Так, например, описанные в «Белом Безмолвии» snowshoes – совсем не лыжи, а снегоступы, известные северянам в разных вариантах.

Открывая на рубеже XIX–XX века тему Севера в мировой литературе, Джек Лондон создает целостный художественный образ, с которым связана система поэтических символов, выражающих основные для писателя понятия пространства, времени, природы, жизни, смерти, космоса. Несомненно, философско-эстетические взгляды Лондона (ницшеанство, социал-дарвинизм) оказали влияние на решение им творческих задач, однако, главный смысл и пафос его северных рассказов не укладывается в установленные мерки. Джек Лондон рисует основные черты, характерные для жизни человека на Севере. Огромные пространства, первозданное ощущение жизни как космоса делают человека равновеликим этому миру или, что реже, ничтожно малым. Никогда не будет исчерпано желание цивилизованного человека вернуться к себе настоящему, вне социальных перегородок, сословных и имущественных различий, испытать на прочность свою природную силу. Несмотря на то, что Север до сих пор с трудом поддается освоению, он остается притягательным для множества людей. Человек, постигая природную мудрость, далеко не всегда ищет легких путей. В одной из старинных лоций, составленных на Кольском Севере почти сто лет назад, автор пишет, что нигде прежде ему не приходилось встречать таких здоровых, крепких, жизнерадостных людей, как здесь, на Севере.

138

Ханне Эрставик о вечных ценностях и современных женщинах Норвегии

Весной 2007 года гостьей Мурманского государственного педагогического университета была знаменитая норвежская писательница Ханне Эрставик. Встреча проходила в рамках Дней Норвегии, студенческая аудитория приготовилась к встрече с мэтром литературы, поскольку Эрставик – автор шести романов, лауреат множества литературных премий, входит в десятку самых известных женщин Норвегии, ее книги переведены на европейские языки. Однако именитая писательница оказалась молодой [34 года], модно одетой, хорошенькой, с легкомысленно растрепанной прической, остроумной и не производила впечатления памятника самой себе. Здесь невольно вспоминается известная фотография Ибсена, соотечественника Эрставик, на которой он в санях проезжает мимо бронзового монумента, поставленного ему при жизни благодарными согражданами.

Ханне Эрставик, по ее словам, литературой занялась случайно. К этому времени она получила образование психолога, поработала в больнице, вышла замуж, кстати, за писателя, готовилась к экзаменам в аспирантуру. Муж решил получить стипендию в писательском союзе для продолжения творчества, Ханне Эрставик попытала счастье вместе с ним, представив довольно быстро написанный роман «Любовь», в результате, все лавры получила она, роман «Любовь» стал культовым, а брак, к сожалению, распался. Писательница удивительно легко рассказывала о перипетиях личной жизни и уходила от конкретных вопросов о смысле и интерпретации своего творчества. Возможно потому, что писательство для нее – «это способ приручить тревогу, отыскать в ней трещины и слабые места», как она сказала об этом в одном из интервью. Тревогу Ханны Эрставик можно понять: будучи по происхождению из Финнмарка, она видит, как быстро меняется жизнь в самых консервативных и удаленных местах Норвегии. Роман «Любовь» в чем-то автобиографичен, на его страницах множество вопросов, остающихся без разрешения. Отметим только, что когда аудитория попросила писательницу оценить поведение главной героини, Эрставик без тени сомнения ответила, что такова современная норма и Вибеке нельзя осуждать. Эту точку зрения никто не поддержал, но стало понятно, что в современной жизни размываются важные и неоспоримые прежде ценности. В романе «Любовь» Ханне Эрставик поведала об этом искренне и неравнодушно.

Роман Ханне Эрставик рассказывает об утрате современным человеком традиционных ценностных ориентиров, о разрушении глубинной модели поведения и системы архетипов, которые лежат в основе национального характера и являются его «самостояньем», по выражению Пушкина. Не случайно, слово «любовь» – вынесено в заглавие романа и практически не встречается в самом тексте. Заметим, что любовь – не только основа жизни, но главная тема в мировой литературе, от дантовского космического начала –

139

«любовь, что движет солнца и светила» до интимных проявлений дружбы, родительских чувств, ласки, сострадания. Молодая писательница свидетельствует о разрушении коренных основ жизни на рубеже XX–XXI века и видит причину в глобализации и связанных с ней явлениях трансгрессии.

Ханне Эрставик, психолог по образованию, исследует процессы разрушения, анализируя картину мира, человеческое сознание, мировоззрение и мироощущение современных норвежцев. Исходя из ибсеновской традиции писательница берет за основу простой камерный мир (неполная семья – мать и сын) и вписывает его в систему расширяющихся концентрических кругов – это поселок, город, пространство природы и космоса, историческая память, архетипы мифологического прошлого. Все круги взаимопроницаемы и при видимой простоте сюжета и ясности стиля создают мощный напряженный культурный фон, который соотносит современный роман с древним эпическим повествованием. Цель сопоставления очевидна: эпос древних германцев («Беовульф», «Старшая Эдда», «Песня о Нибелунгах») хранит истоки национальных культур, повествует об исчезновении целых народов с карты мировой истории в период раннего средневековья, рассказывает о рождении новых миров, и возможно, циклы истории повторяются. Возникает своеобразный джойсовский вариант романа – мифа, в котором отдаленное прошлое и современность и тесно взаимосвязаны, и отрицают друг друга, объединяя начальную и современную стадию в истории цивилизации. Не случаен выбор места действия – «медвежий угол» на севере Норвегии. Здесь общие тенденции мирового развития могут встретить большее сопротивление и, значит, обнажить суть всех процессов.

Писательница выстраивает хронотоп, в котором пространство универсально и вечно – это зимняя природа Северной Норвегии, со времен викингов не утратившая своей грозной силы. Время же кратко и равновелико человеческой жизни в потоке истории – вечер и ночь одного дня.

Центром событий становится небольшой благоустроенный поселок в Финмарке, соединенный с городом шоссе. Зима, очень морозный день, сугробы, в которых вязнут машины, леc, стеной окруживший обжитое пространство. Описание уводит нас к мифологическому Мидгарду «Эдды», срединному месту, которое отвоевал человек в сражении с дикой природой. Героиня романа молодая женщина по имени Вибеке, специалист по культуре, выглядывает в окно и видит, как «фонари горят, освещают дорогу между двумя рядами домов. Дальше к северу она вновь вливается в скоростное шоссе. Получается петля, размышляет Вибеке, можно въехать в центр поселка, проскочить мимо здания управы, магазинов, домов, еще проехать, выбраться на шоссе, свернуть на юг и снова оказаться в центре поселка. Большинство домов смотрят на дорогу окнами гостиных. Надо что-то делать с однообразием архитектурного облика. Позади домов лес сплошняком». В каждом доме тепло, работает телевизор, можно принять горячую ванну. Есть административный и общественный центр – управа, церковь,

140