CSqPo0AqRN

школа, больница, магазин, библиотека, спортивный комплекс и даже передвижной парк развлечений – тиволи. Двадцать минут по шоссе машиной –

ив городе, где кафе, рестораны, салоны красоты. Перед нами образ цивилизации в миниатюре, одинаково воспроизводящей себя в любом уголке глобализированного мира. Дорога – петля отгораживает человека и от природы, и от всего мира, и от прошлого, и от других людей. Она, как удавка, куда ни пойдешь, нет выхода за границы очерченного пространства.

Писательница анализирует организацию жизни в поселке на краю света и видит повторяющийся стандарт, свойственный потребительскому обществу. Стандарт проявляется через единообразие бытовой среды, которая должна быть удобна для каждого. Возле одинаковых домов – машины

иснегоходы, звонят мобильные телефоны, акцентируется сквозная постмодернистская тема искусственной медиа – реальности: телевизоры выдают рекламу и легкую ненавязчивую музыку. Люди в одинаковых домах не нуждаются в общении, погруженные в быт и окруженные «белым шумом» цивилизации. Унифицированный быт уничтожает ритуал и лад национальной жизни. Герои грызут печенье, варят сосиски, едят бутерброды. Эрставик описывает явление трансгрессии, характерное для современной глобальной цивилизации: выход за предел, за которым теряют смысл базовые ценности западной культуры, в том числе и национальные традиции, они преобразуются в моду, необязательный декор. Девятилетний Юн вместе с подружкой слушают «то ли китайскую, то ли индийскую музыку», разглядывая комиксы. Окна одного из домиков занавешены шторами, на которых «пожар в джунглях и попугаи немыслимых расцветок». В кафе у вокалистки из ансамбля прическа с массой африканских косичек, а у самой норвежки Вибеке густая шапка черных от природы волос и маленький кристаллик – пирсинг в носу. Универсальным образом, характеризующим в романе мир глобальной цивилизации, становится передвижной парк развлечений тиволи с его аттракционами – симулякрами, замещающими реальную жизнь. Это кислотных цветов надувные игрушки – зверушки, карусели, трехмерные компьютерные игры, создающие виртуальный мир, лотерея. Фальшивый двойник народного праздника, карнавала. В тиволи героиня пытается разгадать свою судьбу и покупает лотерейный билет – без выигрыша.

Столь подробное описание северного норвежского городка не случайно. Ханне Эрнставик сама жила и работала в таком. Писательнице важно рассмотреть цепь перерождений, которую прошел норвежский городок с его традиционным укладом, превращаясь в безличное, но комфортное «место жительства». Точкой отсчета для нее становятся драмы Ибсена и романы Гамсуна, в которых просматривается еще не разрушенный лад национальной жизни. В «Мистериях» у Гамсуна городок гармонично вписывается в природу, так что главный герой легко из центра попадает в лес, ложится на спину и созерцает небо. Радостное возбуждение вызывают общие праздники с вывешенными на всех домах флагами, салютами, веселой

141

городской суматохой. Звуки жизни (шум моря, гудки пароходов, трели шарманки, «звуки рояля чуть ли не в каждом доме», грохот лебедки, шорохи леса, голоса) тают, уступая место тишине, так что становится доступным «мелодичный мягкий звук, похожий на шум ветра – это гудела машина вселенной, это Бог крутил свое колесо». Как будто те же круги жизни – город, природа, космос, Бог, но все связи и отношения сохраняют свой живительный, необходимый человеку смысл.

По мысли писательницы, живой мир замещается симулякром в силу разрыва естественных связей между всеми реалиями бытия, иногда отношения сохраняются, но приобретают формальный, необязательный смысл. Как будто реализуется на новом этапе тема романтического двойничества, когда прекрасного человека оттесняет механическая кукла, уродливый голем, франкенштейн. Не случайно, тема разрыва природных связей в романе «Любовь» сюжетообразующая: восьмилетний мальчик, оставив ключи от дома, накануне дня рождения в течение вечера и ночи ждет мать, которая, забыв о нем, отправляется развлечься в город с новым знакомым. Мальчик замерзает. Как считает романистка, общество потребления, создавшее безопасный и удобный для человека мир, подавляет в личности природные инстинкты, в частности, инстинкты самосохранения, естественного отбора, продолжения рода, которые, помимо функции самоутверждения, предполагают и стремление к общению с целью защиты, самоидентификации. Последний же могучий инстинкт – основа материнской любви. Создается иллюзия, что технический прогресс отодвинул грозный мир природы на задворки цивилизации. Однако, человек, пренебрегающий своей природной основой, не способен реализовать себя, он обречен на одиночество.

По-видимому, закономерно, что переломные эпохи в истории человечества, помимо разрушения социальных отношений, предполагают и разрыв природных связей. Так, например, по замечанию Шекспира, в эпоху Возрождения «сдвигается с привычного места природная рама человека». Ренессанс вызвал к жизни сильную независимую личность с ярко выраженным собственническим сознанием, которая разрывала тесные природные узы, в том числе сыновней, сестринской, родительской любви. Подобную трагедию становления личности в эпоху крушения природных связей пережил король Лир. Однако, проблемы собственности, самоидентификации мало волнуют героев Ханны Эрставик. На новом витке истории в глобализированном мире иные причины утраты природных уз. Во-первых, погруженный в суету быта, в мир медийных знаков и символов, вне общения с другими людьми, человек атомизирутся, замыкается в границах собственного «я». Исчезает «овнешненный человек», по выражению Бахтина, которому нужен весь мир, утрачивается необходимость жизни национальным кругом, теряется не только навык общения, но и необходимые моральные нормы, этикет. Не получается общение у сверстников, у младшего и старшего поколения, у родителей и детей. Юн в гостях у подружки сна-

142

чала молча играет с ней, потом они слушают китайскую музыку, девочка засыпает, Юн уходит. Родители девочки спокойно отпускают Юна в морозную ночь одного домой. Женщина, к которой он подсаживается в машину, угощает восьмилетнего парнишку сигаретой, брезгливо морщится, когда его тошнит, и так же равнодушно отправляет восвояси. Вибеке, мать Юна в это же время наслаждается суетой переполненного народом кафе, однако здесь имитация общения достигает апогея, поскольку под грохот динамиков невозможно разговаривать. Ханна Эрставик показывает обратную сторону благополучного мира: заброшенность и одиночество старого человека. Сосед в мороз «носа из дома не показывает. Тропинку завалило. Приезжала на пикапе женщина из магазина. Юн видел, как она пробиралась через сугробы к дверям. Отдала пакеты в чуть приоткрытую дверь и бегом назад в машину. Даже мотор не заглушила». Социальную защиту в условиях равнодушного общества потребления Бодрийяр назвал когда-то «двусмысленностью и терроризмом заботы», имитацией любви.

Не складывается общение матери и ребенка. Как будто Вибеке любит Юна, но «все его хохмы кажутся ей дурацкими». Сын явно хочет поделиться впечатлениями, но это тяготит мать. «Что он здесь торчит, думает Вибеке. Пошел бы занялся чем-нибудь, поиграл, что ли». Ханна Эрставик использует прием несогласованности слова и жеста, характеризуя фальшь формального воспитания без искреннего чувства. Вибеке хвалит сына за сострадание обездоленным, замечая, что «если бы так поступали все, то мир стал бы лучше». Одновременно она гладит мальчика по голове и наблюдает за движением своей руки, оценивая цвет лака для ногтей».

Писательница размышляет и о процессах, приводящих к утрате современным норвежцем национального самосознания. Причина в том, полагает Эрставик, что в потребительском обществе не востребовано чувство долга – основа национального норвежского характера, идущая от протестантизма.

Когда-то герои Ибсена спорили о возможности в условиях Северной Норвегии жить раскрепощенной свободной от условностей жизнью. Освальд в «Привидениях» сокрушался об отсутствии «сияющих радостных лиц». А пастор Мандерс замечал, что все «обязаны исполнять свой долг «и смиренно нести крест, возложенный на нас высшей волей». Суровый климат Норвегии, борьба за выживание требовали от человека и силы характера, и смирения. Вера придавала смысл жизни и оправдывала существование человека в тяжелых трудах, часто вне радости и счастья. Характер норвежца, закаленный в битвах с природой, мощный темперамент в его спокойном выражении, суровое достоинство были напрямую связаны с обязанностями и кругом жизни. Свобода современного человека от повседневного тяжелого труда, его эмансипация вылились в отказ от жесткой регламентации жизни, а зачастую и от моральных обязательств. Юн объясняет взрослым, как они с мамой оказались в этом городке. Родители раз-

143

велись, «мама просто обязана была уехать. Она была слишком молода, чтобы связывать себя узами». Герои Ибсена именно через освобождение от косных предрассудков («привидений»), которые во многом были связаны с консервативным укладом норвежской жизни, стремились к раскрепощению внутреннего «я», слиянию с большим миром. И Освальда, и Нору как будто по-новому осветило солнце Южной Европы, где они успели побывать. Герои Гамсуна: и Юхан Нагель, и лейтенант Глан, – наоборот, разочаровавшись в большом мире, устремляются к истокам, поскольку для уставшей души целительна природа. Однако есть общее в героях Ибсена и Гамсуна, они сохраняют способность к рефлексии и саморазвитию. Возвращаясь к родным корням, герои философствуют, ищут смысл жизни, жаждут гармонии. Отправляясь в большой мир, стремятся к творчеству, новым впечатлениям, к высокому идеалу. Герои Ханны Эрставик имеют весь мир в виртуальной проекции, не выходя из дома, но не нуждаются в нем. Они как будто останавливаются в своем развитии. Они неполноценны.

Магистральной темой мировой литературы являются отношения мужчины и женщины. Они – основа мироздания с библейских времен и до наших дней, в их стабильности – залог общественного здоровья. Ханна Эрставик прослеживает, как меняются испокон веку сложившиеся роли: теперь женщина пытается завоевать мужчину и удержать его, но безуспешно. Писательница мифологизирует эти отношения в русле юнгианского архетипа и в соотнесении с древними фольклорными источниками. В этом подходе реализуется одновременно психологическое и художественное начало, выстраивается модель отношений, углубленных в прошлое и с проекцией в будущее. Избранник Вибеке работник тиволи Том; они как «анимус и анима» бессознательно устремляются друг к другу. «Такой мужик по мне, думает она. И чувствует физически, телом, что это правда, а тело не врет». Он – «густые пшеничные кудри, добродушная улыбка во все лицо, статная фигура, машина вроде военного джипа» – все внушает в новом знакомом ощущение надежности. Ханне Эрставик соотносит с архетипом мужского начала древний образ викинга, однако в условиях нового времени это обманчивая видимость. Там, где древний викинг вырывал в сражениях победу, осваивал новые земли, естественно подчиняясь зову крови и нормам воинского этикета, новоявленный – свободен и ленив. Том бесцельно скитается с парком развлечений по всей Норвегии, легко находит доступных женщин и для него обременительны флирт, нюансы отношений, на которые рассчитывает Вибеке. Он привык к быстрому удовлетворению простых желаний. Некогда Один наставлял древних германцев: «Красно говори и подарки готовь, чтоб жен соблазнять; дев красоту неустанно хваля, будь уверен в успехе». Этикет, церемонии, свод правил уместны там, где люди образуют свой мир и умеют читать их знаки, перекатиполе не нуждается в скрижалях. Точные детали в тексте подтверждают суждение. У Тома на стене висит семейная фотография: «какие-то люди,

144

сбившиеся в кучу, и всем пририсованы шариковой ручкой усы». А еще Вибеке чувствует «что-то в нем чужое, иностранное». Так размываются границы пола, семьи, национальности, оппозиции «свой – чужой».

Вибеке тоже мало соответствует древнему понятию «верной жены». В ней не отчетливы и архетип «матери», и «анимуса». Женственные внешность и манера поведения обманчивы. В ее мечтах превалирует рекламный образ любовника и друга. На смену природным началам приходят иные ценности: Вибеке образованна, эмансипированна, по-мужски свободна – и обречена на одиночество. Ханне Эрставик создает проекцию образа женщинынорвежки в перспективе: ибсеновская Нора – Вибеке – гермафродит. У Юнга есть архетип «тени» – бессознательного в форме демонического двойника. Таким двойником для Вибеке становится женщина, которая со странной улыбкой смотрит на нее через стекло вагончика. В бесформенной белой одежде, стриженная почти налысо, с длинной сигаретой в зубах, с париком белесых волос, который она волочит, как скальп, она похожа на призрак и смерть одновременно. Юн, оказавшись с ней в машине, не сразу определяет ее пол. Этот образ, трагический и жалкий, является аллегорией вырождения современной женщины и вместе с ней всей маргинальной культуры.

Будучи психологом, писательница стремиться понять, почему в XX веке унаследованные системы ценностей оказались столь уязвимы, насколько вообще прочны и воспроизводимы глубинные модели поведения. Ответом на эти вопросы становится образ Юна. Он единственный, кто любит безоговорочно, хотя Вибеке ни разу не вспомнила о сыне во время ночных приключений. Он один и в мыслях, и в поведении воспроизводит нормы жизни в их абсолютном ценностном облике, интуитивно соединяя разорванные связи. Он мечтает о теплом семейном доме и праздничном пироге. Он жалеет одинокого старика и с интересом выслушивает его рассказы. Он легко находит в школе товарищей и к нему тянутся люди. Даже приблудная замерзшая собачонка, его двойник, скитается вместе с ним, не отставая. Он любит мать и ни на минуту не сомневается в ответной любви. Юн убежден, что мать уехала за подарками ко дню его рождения и попала в аварию, поскольку не вернулась вовремя. Он готов на любые жертвы, лишь бы она вернулась живой. И, наконец, он единственный, кто ощущает страх перед неведомыми силами природы и способен мужественно его побороть. «Если он обернется, его утащат в лес и он никогда не найдет дорогу назад… Вот если я дойду до света, думает Юн, значит я победил, потому что я сделал то, чего не могу». Создавая образ Юна, Ханне Эрставик убеждена, что природные архетипы, в частности, мужское начало, обладают особой устойчивостью, однако судьба Юна предопределена. Брошенный кукушкой-матерью, которая, вернувшись, не проведала сына, он замерзает у закрытой двери.

Особо следует отметить язык и стиль романа, которые подчеркивают драматическое начало. Возникает диалог автора с героями, со многими

145

смыслами современной и предшествующей культуры. Повествование ведется от третьего лица, однако, композиционно оно разбивается на два внутренних монолога – матери и сына. Эти монологи чередуются в форме коротких фрагментов-эпизодов, создавая иллюзию одновременности событий. Важен и лихорадочный ритм повествования, поскольку автор намеренно сжимает и растягивает время событий. Рваный ритм дополняется короткими рублеными фразами (в стиле Хемингуэя), организующими каждый монолог. Потоки сознания героев взаимосвязаны по принципу ассоциаций. Вот Вибеке вспоминает, как «по утрам ее часто будило эхо, блуждавшее между корпусами, стук ворот или голоса беседующих во дворе. В ее ощущениях это были фрагменты одной мелодии». И практически без перехода ощущения Юна. «Пес начинает подвывать оттого, что Юн топчется перед дверью. Что ему надo? Может голодный. Юн поскуливает в ответ, объясняя, что у него ничего нет». Звуковые ассоциации формально объединяют текст, но не чувства матери и сына. Вибеке вообще ни разу не вспоминает о сыне и не ощущает интуитивную связь с ним. Все её мысли о мужчине, а он уезжает в никуда. Герои, за исключением Юна, скользят по поверхности своих чувств и, чтобы выразить истинный смысл их переживаний, автор использует подтекст, соотнося искусство слова с приемами киномонтажа и замедленной съемки. Вибеке, сожалея о несостоявшемся любовном романе и получив отказ, медленно выбирается из машины. Эрставик подробно описывает каждое движение героини, как она расстегивает ремень, находит ручку двери, пытается взять сумку и так далее. «На углу оборачивается, смотрит ему вслед, от красных задних фар на дороге две розовые дорожки... Она не добилась от него ясности». В подтекст уходят сложные ощущения героини от сожаления и горечи до еще не осознанных импульсов. Подтекст придает банальным событиям трагическое звучание и делает оправданным страшный финал.

В романе есть два сквозных образа, важных для понимания позиции автора. Разъединенность и безнадежное одиночество героев в холодной полярной ночи подчеркивают мелькающие огоньки машин. Внутри машины создается иллюзия защищенности и абсолютной отгороженности от всего мира. Так они и носятся в ночи по шоссе, по безлюдному поселку, но никто не видит ни мальчика, ни собаку. Так выглядит перспектива человеческой обустроенности в глобализированном мире. С другой стороны, Юн, мечтая об игрушечной железной дороге, представляет настоящий поезд: «А когда я состарюсь, мы сядем в поезд – и вперед. Он умчит нас далекодалеко. Мы будем любоваться горами, городами и морями за окном, болтать с попутчиками из разных стран. И не расстанемся вовек. И никогда никуда не приедем». Глобальный мир для того и рождается, чтобы объединить людей, и, возможно, со временем человечество осознает, что смысл жизни в быстро меняющемся мире остается прежним – любовь.

146

ЛИТЕРАТУРА

Адмони В.Г. Генрик Ибсен: очерк творчества. Ленинград: Художественная литература, 1989. 272 с.

Агапова Т.П. Дороге не видно конца. Полярный: Опимах, 2009. 68 с. Агапова Т.П. Избранное. Мурманск: Опимах, 2009. 56 с. Американистика: исторические и лингвистические аспекты / под

общ. ред. Е.П. Беляевой. Архангельск: ИПЦ САФУ, 2012. 140 с.

Андреева О.А. Обрести свой голос. Размышления о поэзии // Мурманский берег: литературный альманах. Мурманск: МОИПКРО, 1998.

Вып. 4. С. 77–93.

Бажанов А. Легенда северного леса. Край мой // Литература Кольской земли: хрестоматия: В 2 частях / под общей ред. Л.Т. Пантелеевой. Мурманск, 2004. Ч. 1. С. 109–112.

Бакула В.Б. Попытка анализа романа Н.П. Большаковой «Алхалалалай» // Наука и бизнес на Мурмане: науч.-практ. журн. Мурманск: Кн. издво, 2005. № 5. С. 43–47.

Бакула В.Б. Владимир Смирнов – поэт, переводчик // IV Масловские чтения: сб. науч. статей / ред. С.А. Антошина. Мурманск: МГПУ, 2006.

С. 71–78.

Бахтин М.М. Эпос и роман (о методологии исследования романа) // М.М. Бахтин. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература, 1986. С. 392–428.

Бахтин М.М. Ответ на вопрос редакции «Нового мира» // М.М. Бахтин. Литературно-критические статьи. М.: Художественная литература,

1986. С. 501–508.

Благова Н.Г. Языки народов – языки культур // Наука и бизнес на Мурмане: науч.-практ. журнал. 2005. № 5. C. 32–41.

Благова Н.Г. Дню славянской письменности и культуры на Кольской земле – четверть века // Праздник нашей духовности: материалы научнопрактической конференции / сост. Е.Р. Михайлова, Л.П. Петриченко. Мурманск: МГОУНБ, 2011. С. 5–13.

Благова Н.Г. В.С. Маслов – писатель, просветитель // III Масловские чтения: материалы научно-практической и литературно-художественной конференции памяти В.С. Маслова / науч. ред. Л.Т. Пантелеева. Мурманск: МГПУ, 2000. С. 36–41.

Блинов Б.Н. Мой город // Литература Кольской земли… Ч. 2. С. 52–64. Блинов Б.Н. Вершина Ян-Майена // Литература Кольской земли…

Ч. 2. С. 40–52.

Блинов Б.Н. Эти тёплые дни. Мурманск, 2006. 320 с.

Большакова Н.П. Алхалалалай. Мурманск: Мурманское кн. изд-во,

2003.

147

Большакова Н. П. Саамской литературе – 15 лет // Наука и бизнес на Мурмане: науч.-практ. журн. Мурманск, 2005. № 5. С. 7–25.

Брюнетьер Ф. Литературная критика // Зарубежная эстетика и теория литературы ХIХ–ХХ века. Трактаты, статьи, эссе / под ред. Г.К. Косикова. М.: Издательство Московского университета, 1987. С. 97–107.

Вагинова Л.С. Художественная культура Кольского Заполярья. СПб.: ВВМ, 2004. 297 с.

Ваенга: Литературно-художественный альманах Ассоциации творческих союзов Североморска / cост. А. Козлов. Североморск, 2006. 153 с.

Вестник «Баренц-центра» МГПУ: науч.-попул. и метод. журнал: Вып. 5. Мурманск: Полиграфист, 2006.

Вестник «Баренц-центра» МГПУ: науч.-попул. и метод. журнал для преподавателей и студентов. Вып. 7 / гл. ред. Р.И. Трипольский. Мурманск: Полиграфист, 2008.

Вестник «Баренц-центра» МГПУ: науч.-попул. и метод. журнал для преподавателей и студ. Вып. 8 / гл. ред. А.А. Киселев. Мурманск: Полиграфист, 2009.

Вестник «Баренц-центра» МГГУ: науч.-попул. и метод. журнал для преподавателей и студентов. Вып. 9 / гл. ред. А.А. Киселев. Мурманск: Полиграфист, 2010.

Визбор Ю.И. Ноль эмоций. Мурманск: Мурманское кн. изд-во, 1966.

192 с.

Воронова О.В. Хочу остаться на земле. Мурманск, 1995. 224 с. Гамсун К. Избранные произведения. М.: Панорама, 1992. 640 с. Гловер Д. Женщине из Мурманска // Новый мир, 1979. № 4. С. 124. Горбань Л.В. Военно-морская лексика в произведениях В. Семёно-

ва // IX Масловские чтения: сб. науч. статей: в 2 ч. / науч. ред. Н.Г. Благова. Ч. 1. Мурманск: МГГУ, 2011. С. 189–193.

Границы: рассказы Баренцева региона: перевод с норвежского / Предисл. Марит Бьеркенг. Киркенес: Баренцфорлаг АС, 2008. 220 с.

Григ Нурдаль // Кольский край в литературе / под ред. В.Н. Шейнкера. Мурманск: Мурманское кн. изд-во, 1962. С. 306–307.

Гуманитарные проекты стран Северной Европы в России = The humanitarian projects of the Nordic countries in Russia: сборник статей / под ред. А.В. Воронина, М.Б. Ильичевой, В.В. Кузь. Мурманск: МГПУ, 2006. 110 с.

Гуревич А.Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. Москва: Искусство, 1990. 400 с.

Деркан П. Зина из Мурманска // Иностранная литература. 1998. № 4.

С. 102–103.

Дюжев Ю.И. История русской прозы Европейского Севера первой половины ХХ века. Петрозаводск, 2002. 242 с.

148

Дюжев Ю.И. Проза: порт приписки – Мурманск // Север. 2004.

№ 11–12. С. 141–152.

Дюжев Ю.И. Русская проза Европейского Севера 1990-х годов (глава 3) // Север, 2007. № 11–12. С. 96–153.

Дюжев Ю.И. История русской прозы Европейского Севера второй половины ХХ века: В 2 т. Т. 1. Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2008. 364 с.

Дюжев Ю.И. История русской прозы Европейского Севера второй половины ХХ века: В 2 т. Т. 2. – Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2008. 391 с.

Живущие на Севере: образы и реальность: сб. науч. статей / науч. ред. П.В. Фёдоров. Мурманск: МГПУ, 2006. 197 с.

Здесь начинаются дороги. Антология писателей Баренц-региона / ред. В. Лемесов. Barents Pablisher, 2001. 305 c.

Ибсен Г. Драмы. Стихотворения. М.: Художественная литература,

1972. 815 с.

Ибсен, Стриндберг, Чехов: сборник статей / сост. М.М. Одесская. М., 2007. 218 с.

Иванова Л.Л. Г. Ибсен «Пер Гюнт». Театральная версия флотского театра // Вестник Баренц-центра МГПУ: научно-популярный и методический журнал/ МГПУ Вып. 1. Мурманск: Мурманское кн. изд-во, 1999.

С. 89–96.

Йентофт М. Люди приграничья. Тайная война на Севере / перевод с норв. Е.С. Гончаровой. Мурманск: Рекламная полиграфия, 2005. 320 с.

Карху Э.Г. Карелия и русский Север глазами Лённрота // Карху Э.Г. Элиас Лённрот. Жизнь и творчество. Петрозаводск: Карелия, 1996.

С. 68–88.

Киселев, А.А. Имидж Финляндии, Швеции, Норвегии и их народов в представлении мурманчан в первой половине ХХ века: в помощь преподавателю и студенту / А.А. Киселев. Мурманск: Мурманское кн. изд-во,

2000. 143 с.

Колбасьев С.А. Повести. Рассказы. Мурманск: Мурманское кн. изд-

во, 1981. 270 с.

Колбасьев С.А. Центромурцы. URL: http//webreading.ru (дата обращения: 29.03.2013).

Кольская энциклопедия. Т. 1: А–Д / Гл. ред. А.А. Киселев. СанктПетербург: ИС; Апатиты; КНЦ РАН, 2008. 600 с.

Кольская энциклопедия. Т. 2: Е–К / Гл. ред. А.Н. Виноградов. СанктПетербург: ИС; Апатиты; КНЦ РАН, 2009. 400 с.

Кольский край в литературе / под ред. В.Н. Шейнкера. Мурманск.: Мурманское кн. изд-во, 1962. 312 с.

Колычев Н.В. Учусь грустить и улыбаться. Мурманск, 1990. 93 с.

149

Колычев Н.В. Звонаря зрачок / Перевод на финский Мартти Хюню-

нена: параллельные тексты = Nikolai Kolychev. Kellonosoittajan silmter/ Suomtntanut Martti Hynynen. Rinnakkaistekstit. Мурманск: Фонд культуры, 1995. 96 с.

Колычев Н.В. Гармония противоречий. Мурманск: Мурм. кн. изд-во,

2007. 400 с.

Конецкий В. В. Вчерашние заботы. Ленинград: Советский писатель,

1979. 424 с.

Конецкий В.В. Кто-то смотрит на облака // Конецкий В.В. Повести и рассказы. Ленинград: Художественная литература, 1970. С. 153–390.

Коржов Д.В. Колычев Н.В. // Русская литература XX века. Прозаики. Поэты. Драматурги: биобиблиографический слов.: В 3 т. / Под ред. Н.Н. Скатова. М.: РАН, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом), 2005. Т. 2.

С. 234–235.

Коржов Д.В. Маслов В.С. // Русская литература XX века. Прозаики. Поэты. Драматурги: биобиблиографический слов.: В 3 т. / Под ред. Н.Н. Скатова. М.: РАН, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом), 2005. Т. 2.

С. 538–541, 538–541.

Коржов Д.В. Поэтическое наследие В.С. Маслова // III Масловские чтения: Материалы научно-практической и литературно-художественной конференции памяти В.С. Маслова / науч. ред. Пантелеева Л.Т. Мурманск:

МГПУ, 2005. С. 12–21.

Коржов Д.В. Мурманцы. Мурманск: Опимах, 2011. 232 с. Коржов Д.В. Мурманцы. 1942. Мурманск: Опимах, 2008. 160 с.

Короткова Т.А. Мурманская государственная областная научная библиотека как культурный центр Мурманской области (30–40 годы) // Центры культуры и регионы России: Европейский Север: материалы II се- веро-западного межрегионального научного семинара 1–3 апреля 2003 года / отв. ред. Р.И. Трипольский. М.: МГГИ, 2005. С. 17–26.

Крейн Л.А. Адмирал // Литература Кольской земли… Ч. 2. С. 82–106. Кузнецова В.Е. Николай Колычев «Гармония противоречий» // IX Масловские чтения: сб. науч. статей / науч. ред. Благова Н.Г. Мур-

манск: МГГУ, 2008. С. 78–81.

Кузнецова Н.А. Взлёт и падение Мурманской драмы (60–80-е годы) // Мурманский берег: литературный альманах. Мурманск: МОИПКРО, 1998.

Вып. 4. С. 112–147.

Культурный ландшафт приморских регионов: материалы научнопрактической конференции факультета культуры и искусств, 9–13 апреля 2007 года / отв. ред.: Л.С. Вагинова. Мурманск: МГПУ, 2007 с.

Лемесов В. Вступление // Здесь начинаются дороги. Антология писа-

телей Баренц-региона / ред. В. Лемесов. Barents Pablisher, 2001. C. 5–6.

Литература Кольской земли: хрестоматия: в 2 частях / под общей ред. Л.Т. Пантелеевой. Мурманск, 2004. Ч. 1. 346 с.

150