CSqPo0AqRN

Природный и социальный детерминизм лишает их свободы. Ибсен сравнивает живой темперамент Норы, её внешнюю беспечность (а она жила в Италии) с суровой бескомпромиссностью Кристины и считает, что эти черты – две стороны норвежского национального характера. Он не случайно во многих драмах создаёт контраст дождливой (заснеженной) Норвегии

исолнечной Италии. У Ибсена национальная идентичность предполагает ярко выраженную взаимосвязь с природными (ландшафтными, географическими), историческими и социальными условиями жизни норвежцев. Противоречивость национального характера обусловлена столкновением рациональных и материалистических жизненных установок с чувственными, иррациональными импульсами, свойственными человеческой психике. Персонажи его драм наделены эстетическими чувствами, стремятся к свободе, но вынуждены подчиняться самоограничению. Эту противоречивость национального норвежского характера позднее подчеркнул во многих романах Гамсун, например, противопоставив пантеизм и романтические импульсы Глана рационализму современной норвежской цивилизации.

Русские писатели конца XIX – начала XX века также акцентировали внимание на особенностях национальной идентичности живущих на Севере России людей. Заметим, что саамы, описанные Пришвиным, гармонично вписались в природные условия Крайнего Севера, их круг жизни, осознание бытия соответствовали природным циклам, они не испытывали нужды в построении цивилизации. Жизнь в природе предполагает повторяемость, а не развитие, мифологическое сознание существует вне истории, физического времени, цивилизации. С другой стороны, поморы, как и норвежцы, выстраивали свою модель жизни, преодолевая сопротивление природы, поэтому неудивительна идентичность некоторых особенностей национального характера русских и норвежцев как жителей Севера.

Сергей Васильевич Максимов в книге очерков «Год на Севере» раскрыл основные черты национального русского характера, воплощение которого он увидел у поморов. Наиболее характерные особенности таковы:

«Помор не может жить без моря: помору в избе и тесно, и душно… терский мужик любит морской простор, только в море чувствует себя свободным.

…Пока русский человек в силах, пока не изломали его в конец житейские нужды и трудовые ломовые работы, он редко жалуется на свою судьбу, хотя не имеет ни довольной и здоровой пищи, ни на себя тёплой одежды, ни от других помощи, поохает, повздыхает тяжело… вновь впрягается в лямку, поправляет настроение работой.

…Когда поморы собирались на морского зверя, когда кругом кипело

ивздымалось волнами штормовое море, ни тени страха или сомнения не было на бородатых лицах поморов.

21

…Всегда непринуждённая весёлость, бойкая речь, знание присловий и пословок, простая, но меткая безобидная шутка – вот особенности характеризующие шутника.

…Тихо и скромно живёт добрый и приветливый народ Терского берега. На всём Терском берегу люди не знают замков. Доверчиво смотрят все терские, откровенно высказывают всё своё сокровенное. Гостеприимство и угощения доведены здесь до крайней степени добродушия.

…Полнота и завидная свежесть лиц немало свидетельствуют о том, что чистый морской воздух, постоянные ломовые работы, так благодетельно укрепляющие мышцы и весь состав человека, чарка, употреблённая вовремя и в меру… возымели на телосложение хотя и не ладно кроеного, но крепко шитого русского человека всё своё спасительное, благодетельно – укрепляющее влияние.

…Наш народ – непринуждённо и неудержимо весёлый на радостях, неунывающий в горе и неспособный пасть глубоко перед несчастьями, какого бы рода ни были они. Ломало народ наш всякое горе, ломает оно и теперь подчас крепко больно, а всё же в нём ещё много сил, и хватит их на столько, чтобы быть поистине великим народом» [Максимов, 1987, т. 1,

с. 36, 82–83, 111, 204, 211, 246].

В изображении писателей русский человек на Севере, свободный, работящий, бесстрашный, терпеливый, хлебосольный, здоровый, умеющий пошутить, не сломленный в несчастьях – и в самом деле, воплощает лучшие, пусть даже идеализированные черты национального характера.

Таким образом, впервые в литературе приполярных стран на рубеже XIX–XX веков центральным стал целостный художественный образ Севера, причём типологически взаимосвязана была и система поэтических символов, выражающих основные для писателей понятия пространства, времени, природы, жизни, смерти, вселенной... Огромные пространства, первозданное ощущение бытия как космоса, соревнование с природой вызвали к жизни образ северного человека, равновеликого этому миру. Писатели, воплощая национальный характер своего народа, поневоле создавали универсальный «северный характер», объединяющий национальные идентичности. Этот тип характера, несомненно, предполагал различия, скажем, в русском характере нет того ригоризма, протестантской прямолинейности, которые свойственны норвежцам в изображении Ибсена, зато много бесшабашного веселья, азартности. Универсальная норма отражала физическое и, в русском варианте, душевное здоровье, твёрдость, храбрость до безрассудства, идеализм, стремление к свободе, одухотворённость, нравственные установки, патриотизм и даже романтизм. Сложившиеся в незапамятные времена традиции жизни на Севере, в понимании Пришвина, воплотили смысл бытия: «…Конца природы и жизни человека нет, все оканчивается не смертью, а спокойной мудростью. Ледяная оконечность земной оси – полюс – венец мудрости» [Пришвин, 1984, с. 298].

22

ГЛАВА II. ФОРМИРОВАНИЕ РЕГИОНАЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ ХХ ВЕКА

§ 1. Кольский край на рубеже эпох. Повесть С. Колбасьева «Центромурцы»

Книга известного писателя, дипломата, музыканта Сергея Адамовича Колбасьева (1898–1942) «Центромурцы» отражает переходный этап в истории Мурмана, а также события, затронувшие всю Россию в годы революции и гражданской войны: безвластье, деморализацию армии, покушение западных соседей на российские земли, интервенцию.

«Центромурцы», по всем канонам жанра, – традиционная военноморская повесть, однако её литературным контекстом являются не столько произведения Станюковича, Конрада или позднее Пикуля, а скорее книги, в которых хаос, вызванный революцией, слабость власти, гражданская война, голод изображены, преломляясь через судьбы российской интеллигенции. Литературный контекст «Центромурцев» – это «Циники» Мариенгофа, «Города и годы» Федина, «Собачье сердце» Булгакова, созданные в середине – конце 20-х годов. Эти книги объединяет трагической и одновременно гротескный образ изображённого в них современного мира, ирония и сарказм авторов по отношению к абсурдности бытия, сочувствие тем, кто «посетил сей мир в его минуты роковые».

Повесть «Центромурцы» была написана автором на основе собственного опыта, когда 20-летний Сергей Колбасьев в 1918 году провёл несколько месяцев на Мурмане, будучи откомандированным Северной флотилией в качестве офицера связи на английский корабль «Кокрэн».

Как Булгаков и Мариенгоф, Колбасьев создаёт картину первых лет революции обобщённо, на основе гротеска. В центре её – традиционный архетип Севера, только в пародийном варианте, вне космического и сказочного начала, присущего образам Случевского, Максимова, Пришвина. Книга начинается с описания страшного весеннего холода и «белесого, невыносимого света белой ночи», которые лишают моряков нормального сна. И «так начинается каждый день». Постоянство холода, льда и снега, незакатного солнца рождают в повести образ «законсервированного мира». На эту тему высказывается офицер Пирс с английского корабля «Кокрэн»: «Жизнь наша – сплошной консерв и крейсер его величества “Кокрэн” – огромная консервная банка... Иногда мне кажется, что солнце здесь тоже законсервированное, что именно этим объясняется его неприятная способность светить круглые сутки...». Главный герой повести, юный офицермеханик Гриша Болотов, гуляя по центральной улице Мурманска – по железнодорожным путям, видит «город скуки, грязного снега и пустых консервных банок: усеченных пирамид английского корнбифа, красных стол-

23

биков французской солонины и широких золотых цилиндров русских щей с кашей. Люди жили в вагонах. Счастливцы – в припаянных, то есть приросших к земле сталактитами нечистот. Счастливцы знали, наверное, что проснутся там же, где уснули. Предприимчивые строили себе «чайные домики»: дома с двойными стенками из фанеры чайных ящиков. Такие домики были привлекательны, но непрочны, поэтому начальство селилось в настоящих бревенчатых избах» [Колбасьев С.А. Центромурцы. URL: http//webreading.ru]. Образ мира – «мусорной кучи» был весьма популярен на Западе в начале ХХ века в контексте критики прагматических установок буржуазного общества, достаточно вспомнить работу Ясперса «Духовная ситуация времени», роман Фицджеральда «Великий Гэтсби» или пьесы Дос-Пассоса «Мусорщик» и Райса «Подземка». Однако в повести Колбасьева этот образ становится характеристикой хаоса жизни, ненадёжности и неестественности бытия. Болотов часто вспоминает Петербург и сравнивает его с чужим для него миром.

Гамлетовская тема испорченного, вывихнутого лада жизни является ведущей в изображении общественной жизни, политики, войны и мира, личных отношений. В 1918 году Россия заключила с немцами мир, однако на Севере председатель местной власти – Центромура Плесецкий собирается воевать и дальше: «Большевики заключили мир! – Плесецкий размахивал рукой, точно с трибуны. – Разве это мир, если немцы топят наши пароходы? Это война, а раз так, мы будем защищаться! Мы вооружим наши миноносцы и бросим их на немцев! Мы будем драться до последнего человека!.. Так и скажу большевику Лазаревичу – пусть кушает» [Там же].

Власть Центромура призрачна, настоящими хозяевами на Мурмане являются англичане, американцы, французы – союзники ещё царской России. Они поставляют продовольствие в город, их флот, в отличие от небоеспособных российских кораблей, топит немецкие подводные лодки. «Чесма» и высокотрубный «Аскольд» – не корабли, а коробки, мертвые и бездымные. Правее – англичане: броненосец «Глори» и броненосный крейсер «Кокрэн» в зверской, точно индейцы, боевой раскраске. Эти-то живы, может быть, даже слишком живы. Еще правее француз «Амираль Об», американец «Олимпия» и итальянец «Эльба». Барахло, но все-таки великие державы». Главный герой задаёт резонный вопрос: «А кто защитит от союзников?» [Там же].

Тема и образ союзников создаются при помощи приёмов контраста и reductio ad absurdum. Уклад жизни на корабле «Кокрэн» как воплощение английского порядка противопоставлен хаосу и грязи повседневной жизни в Мурманске: чистая палуба, ежедневная ванна, махровые полотенца в руках стюарда, офицеры пижамах, послеобеденная сигара и непринуждённая беседа перед камином, небольшая доза ежедневного алкоголя… Модель «милой доброй Англии» в описании автора и восприятии главного героя

24

предстаёт как гегелевский «мир наизнанку», статичный, законсервированный, с подчёркнуто нелепыми порядками. Когда Болотов временно поселяется в каюте английского офицера, он видит, что на книжных полках по ранжиру выстроились начищенные ботинки хозяина, а под кроватью свалены книги: лёжа их удобнее доставать и читать с пола.

Писатель показывает едва заметную, но очень чувствительную для гордого Гриши трансформацию союзников в оккупанты. Российских матросов, которые отправились на «Кокрэне» для защиты границы от финского вторжения, за ненадобностью посадили в корабельную тюрьму, кормят шоколадом. Пирс объясняет: «Ваши моряки действительно небоеспособны – им не за что драться... Их, впрочем, не затем и привезли. Они нужны были для представительства – нельзя же поддерживать революционную Россию без участия революционных русских. Впрочем, по последним сведениям, нужда в представительстве отпадает. Поэтому вчера ваших ребят арестовали... Теперь их отправят в Мурманск, а оттуда еще куда-нибудь, чтобы не путались под ногами». А далее англичанин раскрывает смысл миссии «союзников-оккупантов»: «Мы начинаем приводить страну в порядок, Гришки... Ваш Мурман понадобился нам, вероятно, для того, чтобы повернуть его против революции. Мы часто начинаем с севера – вспомните Бретань» [Колбасьев С.А. Центромурцы. URL: http//webreading.ru]. Унижение национальной гордости происходит и в быту, Болотову не раз указывают на плохие манеры, а русских матросов в тюрьме содержат как скотину.

Визображении странной войны и интервенции Колбасьев опирается на известные мопассановские традиции. В новеллах, посвящённых франкопрусской войне («Пышка», «Старуха Соваж», «Мадмуазель Фифи»), Мопассан делает акцент на мирном сосуществовании оккупантов и крестьян, обыватели платят деньги – их не трогают, с ними даже любезны. Военные события приобретают налёт пошлости. Игрушечной представляется и сама военная экспедиция с целью отражения нападения финнов на Печенгу: «Только у белых финнов врачи занимались убийством. Доктор Лайтинен собрал в Улеаборге отряд в сто двадцать человек и с ними двинулся завоевывать Мурман. Затея его была великолепна». Однако доктор не рассчитал, что против него двинется броненосный крейсер, испугался и постыдно бежал: «Этим столкновением закончился спор великих воюющих держав за обладание Мурманским побережьем» [Там же]. Описание стычки финнов с англичанами напоминает известный иронический сюжет из романа Рабле о войне пастухов и пекарей.

Визображении искусственного мира Колбасьев использует эффект театральной условности. Центромурцы, представляющие единственную местную власть, выглядят как ряженые. Председатель Центромура Плесецкий по всем повадкам недоучившийся студент, «выдающийся член Центромура» Иван Фёдорович Мокшеев «пытался было стать вождём, да сделался бухгалтером», а ещё некто «чёртов кум бородулин Федя» объяс-

25

нялся с англичанами матом и при этом «раздувал свою чёрную бороду». Это даже не драматический, а скорее кукольный театр, в котором демонстративно подчеркнуто комическое начало с помощью контраста высокого и низкого. У Мокшеева, мечтавшего стать Кромвелем, случилась беда – «судовая макака Колька из личной неприязни разорвал в клочки и опакостил все его двести сорок долларов… Все это подготовило его к революции»

[Колбасьев С.А. Центромурцы. URL: http//webreading.ru].

Доводя гротескные ситуации до абсурда, писатель почти по-гоголев- ски объединяет реальное с иррациональным. Болотов, робкий поклонник жены Мокшеева Нелли, был вызван ревнивым мужем на дуэль. И пока Гриша ждал противника, измерявшего расстояние, Мокшеев просто растворился в пространстве, ушёл, исчез в призрачной атмосфере белой ночи…

Композиция романа выстраивается как система сравнений, противоречий, контрастов с целью разделить два мира – свой и чужой, заставить героя сделать выбор. «Чужой мир» – это дикий Север, город из мусора на железной дороге, странная война, союзники, они же и оккупанты. В нём нет ясности, устойчивости, понятной системы ценностей.

В романе есть и образ «своего мира», его нравственным центром становится герой, обладающий ярко выраженным национальным русским характером. Это монах Нижнего монастыря отец Амвросий, в прошлом старший боцман полупарусного крейсера «Генерал – Адмирал», прославленного кругосветным плаванием, а ныне командир монастырского катера. В понимании русского национального характера Колбасьеву близки и Максимов, и Пришвин, которые подчёркивали свободолюбие и достоинство русского человека, живущего на Севере. Отец Амвросий блестяще сделал для союзников промер фарватера, а после критически высказался на тему о том, что на английском крейсере нет чистоты и порядка. Английский порядок, в его понимании, – ежедневная рутина корабельной службы. Не хватает радости, воли, удовольствия от хорошо сделанной работы: «Заместо мачт железные палки. Ни тебе паруса ставить, ни тебе… ничего!». Чистота порусски для него наполнена особым смыслом, это когда корабль не защитной краской покрашен, а чтоб «медяшка горела на солнце, и ни пылинки быть не должно. Чистота нужна для того случая, чтобы раненые воины, полегши на палубу, не получили заражения» [Там же]. Сияющая чистота русского корабля демонстрирует гордое достоинство русского моряка, его уважение к службе, любовь к Родине. Простыми словами, без кичливости и пафоса монах напомнил Григорию о вечных ценностях жизни, чем и предопределил выбор героя – вернуться в Петербург и заняться настоящим делом. Несколько раз в повести рефреном звучит риторический вопрос: «А где место русского офицера?».

Герой книги не просто русский офицер, но и молодой образованный человек, который стремится к осмысленной деятельности. Мир, в котором он живёт сейчас, осознаётся им как бесплодное прошлое: «Часы его стали…

26

Было светло, и Болотов не мог вспомнить, день это или ночь. Часы “Соколицы” тоже стояли. Это был конец старого русского флота: догнивающих в непонятном тумане мертвых кораблей, спящих тяжелым сном и бредущих без сна людей. Теперь они служат чужой стране, чужим хозяевам, теперь они, как тот, кто на дуэли дерется за ненужную женщину. Это был конец Мурмана» [Колбасьев С.А. Центромурцы. URL: http//webreading.ru] и начало новой жизни русского офицера, который сдаёт мандат центромурца и уезжает с решением служить революции.

Книга Колбасьева наследует давнюю традицию вольтеровской философской повести и вместе с тем остро современна. Писатель выстраивает динамичное действие с быстрой сменой событий и их предельной концентрацией во времени, как это делал Вольтер в повестях «Кандид» и «Гурон». В центре книги такой же юный простодушный герой, обретающий жизненный опыт. Когда абсурдный мир показывается глазами наивного героя, повествование становится не только ироничным и парадоксальным, но и приобретает своеобразную афористичность. Вот как Григорий Болотов ощущает бессмысленность своей жизни на Мурмане: «На Мурмане страшный воздух: разреженный и сладкий, как мороженый картофель. От него бывает цинга и политическое безразличие». Однородными членами выражены разнородные понятия, что создаёт комический эффект, часто встречающийся у Гоголя и Чехова. Осознавая нелепость происходящего, герой вспоминает шутливый стишок про моржа в шляпе, «осуждённого сложившимся порядком вещей на неприятности». Отъезд Григория в финале повести в поисках настоящего дела предполагает скрытую цитату – афоризм из Вольтера, которую произносит Кандид: «Надо возделывать наш сад». Обращение к Вольтеру не случайно, поскольку предметом исследования в обеих книгах становится философия жизни и смысл истории в ситуации социального хаоса.

Стиль повести Колбасьева основывается на лаконичной, так называемой, «короткой, рубленой фразе», она и придаёт диалогам персонажей психологическую ёмкость при внешней, казалось бы, простоте повествования. Колбасьев, владевший несколькими европейскими языками, работал в русле экспериментов Хемингуэя и Дос-Пассоса.

Повесть Колбасьева вступает в диалог с обширным литературным контекстом, включающим и традиционное изображение в отечественной словесности русского национального характера, и тему революции, как она преломляется в творчестве Булгакова, Мариенгофа, Федина. Несомненна взаимосвязь её с европейской просветительской, реалистической и сатирической традицией. Центром книги остаётся архетип Севера, только в условном мире он становится подобием театрального задника, на фоне которого разыгрывается абсурдная пьеса. В этой пьесе суровый прекрасный край населён чужими людьми, превратившими его в хаос: нарушены пропорции, искажена общая картина, превратившая мир в карикатуру.

27

§ 2. Литераторы – коренные жители Кольской земли

Обратим внимание на то, что известные исследователи региональной литературы В.Н. Шейнкер, Л.Т. Пантелеева, Э.К. Лявданский, В.В. Сорокажердьев, историк И.Ф. Ушаков сходятся в том, что за исключением устного народного творчества саамов и поморов, литературу Кольской земли в XIX и начале XX века, в основном, представляли приезжие российские писатели. В 30-е годы – это Лидин, Горький, Паустовский, Шишков, Толстой, Шергин, многие другие. Социальные перемены довоенного времени (активное развитие экономики края, строительство, появление в Мурманске современных школ, Учительского института, местных газет) оказались на благо региональной словесности, и уже в тридцатые годы заявили о себе поэты – коренные северяне – Константин Баёв (1917–1943) и Александр Подстаницкий (1922–1942).

И Константин Баёв, и Александр Подстаницкий погибли молодыми в годы Великой Отечественной войны. Их творчество привносит в литературу новые интонации, и главное – ярко выраженное лирическое чувство. Для журналиста Подстаницкого Мурманск и Кольский Север – малая родина. В его поэзии, как и прежде у Случевского, Север – первозданный космос, однако этот образ выполняет функцию «местного колорита»:

Где ревёт прибой неутомимый, У подножий самых древних скал, Я слова для песни о любимой,

Словно звонкий жемчуг, собирал [Подстаницкий, 1969, с. 33].

В знаменитом стихотворении «Мурманск вечером» приём поэтического олицетворения придаёт задушевность и теплоту образу отдыхающего после трудового дня города. Это и сам Мурманск – «город мой широкоплечий», и «маленькие траулера», что «спят у красавца-ледокола», и «первая звезда над Колой». И в завершение картины поэт находит точную и всем знакомую деталь, характеризующую ночной Мурманск:

Тихо всё. И лишь ветрам навстречу В Ленинград уходят поезда [Там же, с. 27–28].

Песенные интонации, искренние эмоции, сквозная тема – нежной юной любви смягчают традиционные характеристики дикого заснеженного края. Величественная природа предстаёт у Подстаницкого как «заново рождённая земля», революционный мир, «Родина великих и отважных».

Несмотря на громадную дистанцию, существующую между этими художниками, заметим, что тема северного родного дома, любимой родины объединяет поэзию Александра Подстаницкого с творчеством норвежца Кнута Гамсуна. В повести «Пан», да и в «Мистериях», Гамсун описывает дикий северный край, а для героя – лейтенанта Глана нет ничего пре-

28

краснее и роднее: «Бывает и дождь льёт, и буря-то воет, и в такой вот ненастный день найдёт беспричинная радость, и ходишь, ходишь, боишься её расплескать» [Гамсун, 1992, с. 437]. Лирический герой нового времени живёт в гармонии с природой, не вступая с ней в борьбу, а любуясь её красотой.

29

§ 3. Национальная и региональная идентичность Кольского Севера в произведениях писателей Запада

Влитературу о Кольском Севере традиционно включают и творчество западных писателей, произведения которых связаны с изображением Русской Лапландии (В.Н. Шейнкер, В.В. Сорокажердьев). На наш взгляд, произведения о мурманском крае, созданные европейскими авторами, можно считать такой же полноправной частью региональной литературы, как книги Случевского, Пришвина, Симонова, Пикуля. В литературоведении эти тексты исследуются «имагологией» (термин А.А. Смирнова) и связаны с «изучением возникающих в инонациональной среде … представлений о других странах» [Смирнов, 2008, с. 221]. Взгляд со стороны предполагает диалог, в котором устоявшиеся представления, образы, символы подвергаются критическому анализу и переосмыслению, либо подтверждают свою идентичность.

В60-е годы профессор Мурманского педагогического института Вениамин Наумович Шейнкер включил в свою книгу «Кольский край в литературе» очерк о Мурманске датского романиста Нексё и сочинения норвежцев: учёного и писателя Фриса и журналиста, поэта, романиста Грига.

Интерес европейских авторов к Кольскому Северу зачастую был обусловлен важными историческими событиями, в которых Россия играла ведущую роль.

Революция 1917 года привлекла на Кольский полуостров западных писателей: это норвежец Нурдаль Григ, датчанин Мартин Андерсен Нексё, немец Франц Юнг. Они стремились отразить ключевые события всемирной истории в преломлении через русскую революцию, запечатлеть созидание новой жизни и понять национальную самобытность людей, которые

втрагических обстоятельствах послевоенного разрушенного мира сохраняют веру в светлое будущее. Интересно, что западные писатели, посетившие Кольский Север и Мурманск в первой половине ХХ века, увидели здесь людей, обладающих не только душевным и физическим здоровьем, но и удивительно одухотворённых. Знаменитый датский писатель Мартин Андерсен Нексё осенью 1922 года через Мурманск пробирался на IV конгресс Коминтерна и здесь, на Кольском Севере, почувствовал, «будто вновь родился для окружающего». Его поразила вера русских, да и не только русских людей, в прекрасное будущее, и это на фоне разрухи и голода после гражданской войны. Барин, привыкший к удобствам, он ночует на земле «под тонкими распущенными волосами карликовой берёзы». Утром он видит город с бревенчатыми домами, без улиц, залив, забитый полузатопленными кораблями, овец, свиней, бедно одетых детей, вагоны, в которых живут доброжелательные люди всех национальностей: татары, финны, русские, турки, китайцы…Писатель с удивлением наблюдает, как после работы жители Мурманска играют в футбол, танцуют в хороводе,

30