книги / Собачий бог
..pdfДрузья Бракина знали, что его постоянно гложут со мнения.
Бракин возвращался домой поздно. Ездил он на трам ваях — не потому, что не было денег на маршрутку, а по тому, что на трамвае было привычнее: как показали ему когда-то, на первом курсе, эту дорогу, так он и придер живался ее, не думая, что на автобусах было бы и быст рее, и комфортнее.
В трамваях было холодно, пахло мочой и рвотой. Тер лись в них по большей части безработные, попадались бомжи и цыгане. Вид Бракина часто вызывал у этой пуб лики антипатию. Прокуренные девицы толкали его, проходя по салону. Безработные, одетые в допотопные искусственные шубейки, с ненавистью глядели на дол гополое супермодное пальто и белое кашне Бракина. Если Бракин ехал сидя — непременно находился ктонибудь, кто как бы невзначай опускал ему шапку на гла за или наступал на ногу. Если Бракин стоял — обяза тельно толкали, притискивали к поручням.
Но Бракин обращал на обидчиков подернутые незем ной дымкой глаза, и обидчики, как правило, терялись.
Вообще, Бракин считал, что с внешностью ему не повез ло. Его вид почему-то вызывал у сограждан отрицатель ные эмоции. На Черемошках, еще на первом курсе, мест ные пацаны попытались даже с ним разобраться. Разборок не вышло. Бракин на оскорбления отвечал лениво и ту манно, как бы с легкой грустью. Возможно, это была за маскированная насмешка, но местные, не искушенные в словесных баталиях, отступали, как бы недоумевая. Ну не от мира сего парень. Крыша отъехала. Фи-ло-соф, словом. Чего с него взять? Даже не курит, не говоря уж об игле.
Он и выпивал редко и не слишком охотно. Если при водил к себе даму — а у философинь и филологинь уни
верситета он пользовался некоторой популярностью, — то покупал одну-две бутылки шампанского. Если выпи вал с друзьями — предпочитал коньяк. А наутро после возлияния непременно покупал себе пачку натурально го томатного сока. За это друзья крестили его эстетом, а Cepera Денежно, с утра разгонявший похмелье пивом, непременно замечал, перефразируя Квакина из повести Гайдара «Тимур и его команда»: «Сок пьешь? Ишь ты, сок пьет... Гордый. А я — сволочь».
* * *
Работать Бракин не любил. Редко-редко, когда уж вов се было необходимо, брал в руки фанерную лопату, что бы откинуть снег от крыльца, почистить дорожку к сор тиру — считал, что это, вообще-то, забота хозяев. Вот и на этот раз, вернувшись с лекций около девяти вечера, решил размяться — последние снегопады завалили двор чуть что не выше человеческого роста.
Не особенно напрягаясь, Бракин поскреб перед крыльцом, стал отбрасывать снег с узенькой — едва-едва протиснуться — тропки к сортиру.
Погода была тихая, в свете далекого, единственного на весь переулок фонаря искрился снег, ни один звук не тревожил мирное безмолвие.
Бракин увлекся, вспотел. Добрался до сортира — хо зяева им почти не пользовались, ходили дома на вед ро, — остановился передохнуть, облокотился на лопату и стал смотреть в небо. В небе то появляясь, то исчезая в полосах облаков, плыла мутная белая луна.
Бракин перевел глаза вниз и замер. За штакетником, отделявшим соседний двор, совсем близко от Бракина, стояла странная фигура^ Сначала Бракину показалось, что это собака. Большая, кудлатая собака, как видно,
приблудная. Но вот фигура разогнулась — и Бракин от крыл от изумления рот. Это был человек, но человек ка кой-то странный — как бы бесформенный, с руками, ви севшими до самой земли. То есть до самого снега.
Было темно, а зрение у Бракина было не очень. Заме рев, он пытался рассмотреть того, кто стоял, не шеве лясь, за штакетником. Но когда существо внезапным бесшумным прыжком перемахнуло через штакетник в сугроб и оказалось прямо перед Бракиным, — только протяни руку — Бракин подумал, что кратковременная потеря сознания ему не повредит. Однако сознание ос талось при нем, и Бракин просто попятился, и пятился, пока не рухнул спиной в снег. Когда, опомнившись, спу стя несколько секунд он выбрался на тропинку — суще ства нигде не было видно.
Бракин вытянул с тропинки лопату, добрался до крыль ца, вбежал в сени и только тут слегка перевел дух. При слонив лопату к стене, запер входную дверь на ключ, по лестнице поднялся в мансарду. Запер и эту дверь. Раздел ся. Выключил свет. Помедлил и снова включил.
Напился воды, постоял у стола и тихо, стараясь не скрипеть половицами, лег в кровать. Думал, что не смо жет уснуть в эту жутковатую ночь. Но оказалось наобо рот: провалился в сон, едва лишь коснулся головой по душки.
Ему что-то снилось — что-то тяжелое и страшное. Было душно, он рвал с лица то, что мешало ему дышать. Снача ла одной рукой, потом двумя. И наконец проснулся.
В комнате горел свет. В окошко заглядывала белая луна. Из рукомойника капала вода. Бракин сел и помо тал головой. Что-то было не так.
От звуков капающей воды снова захотелось пить. Бра кин собрался с силами и поднялся. По полу гулял сквоз
няк. Хозяева всегда советовали Бракину ходить дома в ва ленках, а Бракин считал, что валенки — это старческий маразм, что главное — заниматься спортом. Но в этот раз пол показался ему особенно ледяным. Бракин поежился
ипошлепал босыми ногами к ведру с водой, стоявшему на табуретке у двери. Он знал, что от двери, хотя*и закры той старым одеялом, особенно сильно дует, и заранее по крылся мурашками. Он пил маленькими глотками — вода была ледяной —,пил и думал. То, что ему только что по чудилось во сне, он уже не мог вспомнить. Помнил лишь ощущение тяжкого ужаса, от которого он то ли прятался, то ли убегал. Глянул в окно. И что-то вспомнил. Уронил алюминиевую кружку, чуть не бегом вернулся к кровати
инырнул под одеяло с головой.
Илишь под утро забылся прлусном-полубредом, и поднялся рано, разбитый и хмурый.
Хотелось в сортир, но вылезать из теплой постели, сту пать ногами на ледяной пол... Б-р-р!..
В окне розовело утро. Внизу — было слышно — встала уже Ежиха, гремела посудой. Натужно кашлял дед.
Ивсе-таки надо было идти. Бракин оделся, спустился
всени, открыл дверь. И как-то полегчало, отлегло: утро занималось розовое, как картины Ренуара, и пахло та ким вкусным свежим снегом...
Бракин замер, не дойдя до сортира. Хотя ночью снова выпал легкий снежок, следы были видны вполне отчет ливо. На стороне соседа — маленькие, собачьи, а по эту сторону штакетника — два здоровенных глубоких следа, которые мог оставить только человек.
«Сессия на носу», — почему-то подумал Бракин. И сейчас же понял почему: следом за сессией каникулы
иможно будет уехать, улететь, убежать, скрыться, спря таться... И забыть обо всем.
CnaVo-Ярское сельцо, XVIII век
&*
Влето 7227, на Ефросинью, случился в деревне пожар. Сгорело немного: поленица да крыша сарая, осталь
ное успед,1Т*потушить, залить водой сбежавшиеся одно сельчане.
Злющая Ольга Буратаева, полуостячка, налетела в тем ноте на хозяина-погорельца, залепила по морде, да хотела оттаскать за чуб. Спасибо, не дали — вмешались соседи, оттащили Ольгу. А погорелец, Николай Сеченов, только глазами хлопал да разводил руками, черными от сажи.
До петухов судачили, порешили, что Николай не ви новат, а виновата его сожительница, солдатка Матрена: напилась, что ли, браги, .шаталась по двору с огнем — ключи потеряла. Да и упала. Огонь нашел прошлогод ние, хорошо просушенные дрова — и взвился, стреляя, будто из ружей.
Матрену Николай увел (лицо черное от сажи, в сле зах — вопила, баба глупая, пока водой не окатили) вос питывать. Другие еще постояли на дыму, стлавшемуся над погашенными и разбросанными дровами (под ды мом гнус не ел), да и тоже разошлись.
Наутро происшествие снова обсуждалось. Протрезвев шая, опухшая то ли от слез, то ли от мужниных побоев Матрена клялась и божилась, что огня не роняла, клю чей не искала. Бес поджег. Либо молния. Посмеялись да
имахнули рукой.
Ачерез несколько дней другое случилось. Проснулся Николай ночью, хотел выйти по малой нужде, глянул в оконце (ночь темной была, а с вечера дождь шел) — и обмер. Кто-то черный, полусогнутый, бесшумно скакал по огороду. Только пофыркивал.
Николай перекрестился, давай Матрену трясти за пле чо. Пока добудился, выглянули — зверь-то неведомый уже и сгинул.
Матрена поворчала: должно, собака приблудная, а то теленок чей. Завтра посмотрим. И снова легла.
Утром Николай по всему огороду прошел, — а огород был немалый да ухоженный — никаких следов. Только бот ва кое-где примята. И совсем уж было успокоился Нико лай, но на самом краю грядок, где огород к полю выходил
иоградка была, вдруг увидел свежий след. И не человечий,
ине медвежий. Непонятный. На собачий похож.
—Так то ж кобель Семенов! — засмеялась Матрена. — У него кажный год по собаке пропадает. Сбегают да в лесу живут. Кто кур ворует? Эти, кобели лесные.
—Кур куница потрепала, — угрюмо ответил Нико лай. —При чем тут кобель?
У Семена-пьяницы действительно собаки почему-то не держались. То ли кормил их плохо, то ли обижал как — а только сбегали они от него. Веревки перегрыза ли, скобы выворачивали — с цепью убегали. Про Семе на даже говорили, что он собак в тайности убивает и проезжим цыганам продает. А те пироги пекут и на яр марках торгуют. Да что они, дураки, цыгане-то? Надо — так у них самих собак полно.
** *
Лето выдалось жарким, сухим. Спали — двери на стежь, перед сном в избах огонь разводили — дымом гнуса выгоняли. Так и спали. Но Николай стал вдруг на ночь двери запирать. Матрена смеялась да жалова лась, что от духоты всю ночь мокрая, чесотка под мышками завелась. Николай угрюмо советовал поча ще ходить в баню.
Да не до бань было — самая страда, сенокос, огороды. Днем вымирало село — все в поле, только дряхлые ста рики да старухи оставались, да дети совсем малые.
Ив самый этот зной появился в деревне незнакомец.
Иникто его, кажется, не видел, кроме глухого старца Яшки да его правнучка Ванюшки.
—Обличьем городской. Должно, царский послан ник, — глубокомысленно рассказывал Яшка, по обык новению, крича, будто с колокольни. — Проведали в Питербурхе про наши беды, вот и прислали!
Яшку накормили да и рукой махнули. Яшка съел боль шущую миску гороху, вылизал ее и уснул прямо на лав ке, за столом.
Ванюшка — тот посмышленей оказался.
—На ем кафтан был длинный-длинный. А из кафта на — шерсть клочьями.
—Из кафтана росла? — спрашивали.
—Может, и росла. А голова здоровенная, как чугунок.
Ичерная.
—А рогов, рогов не было? — крестилась бабка Пелагея.
—Не заметил. Может, и были. Я спать хотел. Выгля нул с овину, а жарко же, все плывет. Я гляжу — он и че шет по улице. Прямо к тракту. За гору перевалил, и все.
Ядумал — приблазнилось. И снова спать лег. Потом Ванюшка подумал й еще вспомнил:
—Ножищи у него в обутках каких-то странных. Вроде шкуры намотаны бараньи. И пыли не было. Как будто плыл, а не шел.
Больше от него ничего не добились.
** *
Незаметно осень пришла, в делах да заботах лето угас ло. Дожди начались, дороги размыло. Даже в гости пе
рестали ходить, и кумушки попритихли, и Николай ус покоился.
Он теперь о мальчонке мечтал от Матрены. И Мат рена была согласна, да вот что-то никак у них не вы ходило.
Николай брагу истребил, пить Матрене настрого вос претил. Побил даже. Они и к бабке ходили, за реку, в Верхне-Боровку. Бабка велела свечек наставить Богоро дице, почесала Матрене голову, побормотала что-то, взяла десяток яиц в оплату и велела идти.
Но и это не помогло. Матрена говорила — подождать надо. Она чувствует, мол.
* * *
Зима пришла, ударили морозы — да такие, каких дав но не бывало. Сорок дней и ночей кряду трещало в лесах и на озерах, и лопался лед, и гнулись деревья, и не было снегу. По ночам туман застилал звезды и зловещие кру ги сияли вокруг Луны — по три-четыре, ровных, будто обручи.
И из города вдруг пошли вести одна страшнее другой. Будто бы разбойники завелись на дорогах, и дороги стали непроезжи. Не стало в городе хлеба и мяса, и жители стали есть собак, а когда собаки кончились — прочую мелкую живность. И крысы — слышь! — по бежали из города, хоронясь по обочинам, питаясь со
родичами.
А потом и вовсе: объявились-де в городе собаки-лю доеды. Сначала шалили по ночам: поутру во дворах и на улицах находили замерзшие трупы с объеденными ли цами, руками и животами. А потом страх потеряли — большущими дикими стаями налетать стали средь бела дня на прохожих, так что люди перестали по улицам хо
дить. И на возы налетали, лошадей жрали, людей реза ли, волки — волками.
Начался в городе страшный мор, вымирали целыми дворами, а по ночам в тех дворах сатанинский вой: со баки-людоеды пировали.
В деревнях жить еще можно было. Но в город стара лись не ездить, и на пришлых людей смотрели искоса: кто их знает, какую заразу несут? Не взбесятся ли и мир ные деревенские Каквасы и Запирай?..
* * *
...В глухую ночь появился в деревне человек. На нем были шкуры то ли собачьи, то ли какие иные звериные,
ишел он по-звериному, припадая на руки.
Ночь была светлой, сквозь морозную дымку сияла луна.
Проходил незнакомец по безлюдной горбатой улице, вдоль изб и оград, и ни одна собака не тявкнула, не проснулась.
У последней избы остановился. Шумно потянул воз дух носом. И исчез.
Николай вышел до ветру. Ночь была хорошая, и жена только-только отпустила его из горячих своих объятий, и было на душе Николая светло, как в небе. Тяжелую дверь прикрыл за собой осторожно, чтоб не обеспоко ить притомившуюся от ласк Матрену.
...Скрипнула-таки дверь, как ни старался войти бес шумно.
—Чо так долго-то? — спросила Матрена — теплая, не жная, белая, раскинувшаяся на широкой самодельной кровати.
Вошедший молча скользнул ей под бок. Горячая рука погладила Матрену по щеке.
—Ладно, вставать рано, — зевнула она и отвернулась
кстене.
Мохнатая рука спряталась в складках скомканной хол стины. А другая — теплая, человечья, — погладила Мат рену по круглому горячему заду.
— Опять? — Матрена повернулась. — Ох и ненасыт ный ты стал, Николаюшка!
Снова были жаркие ласки, и в синее заиндевевшее окошко молча заглядывала луна, но и она не могла по мешать двоим, сопевшим и стонавшим в избе.
А потом Матрена уснула. И мохнатая рука появилась снова и гладила ее по голому животу, по бедрам, и лас калась, ласкалась. Матрена спала, причмокивая во сне, в котором ее Николай был царским сыном, заместо юро дивого Алексашки, и ласково смотрел на нее и повторял не своим — чужим, толстым голосом: «Матренушка, сы ночка мне роди... Матренушка, выкорми... Вырастет сы ночек, выйдет в поле, обернется зверем вольным лес ным и пойдет в поля* в лес, и все зверье лесное поклонится ему. А кликнешь — вернется. Человечий бо сыночек будет. И лесу родным, и человеку...»
** *
Вглухую ночь подняли собаки неистовый лай. Такого еще не было — словно взбесились. Иные хозяева выхо дили, пинками загоняли собак в конуры. Собаки, исхо дившие лаем, огрызались.
И вдруг стихло.
Николай, сидевший на крыльце — упарился, охаживая палкой кобеля, — замер. Черная фигура показалась в кон це улицы. Быстро-быстро, будто не шла, а летела, скользи ла от двора ко двору. Возле иных дворов замирала, В иные
ивходила (собаки молчали), и даже заглядывала в окна. Так прошла всю деревню. Задержалась у избы Нико
лая. Николай, открыв рот, глядел на незнакомца. Был