книги / Собачий бог

ми, и глядел в едва различимое, полностью заплывшее льдом окошко.

В избушке было холодно. Иней лохмами свисал из уг­ лов, ледяным потоком стекал с подоконника, бородатился из невидимых щелей в потолке, — там, куда было выведено железное колено дымохода.

Степка был болен. Но знал, что эту болезнь могут вы­ лечить лишь холод и голод.

Эту избушку построил его дед, которого тоже звали Степкой. А до этого здесь стоял шалаш, в котором жил прадед Степки, шаман Айго. В те времена племя Белого Колты было многочисленным и свободным. Его угодья простирались от верховьев Кети до Каза, а охотники смело ходили и на восток, добираясь до земель Велико­ го Энка, и на запад — до матушки Оби.

Теперь все не так. Теперь не осталось никого из роди­ чей, и даже никого, кто еще мог бы поговорить со Степ­ кой на родном языке. Последней была охотница Впе- ред-Идущая-Крылатая. Но ее никто так не называл, да никто и не знал ее настоящего имени. Для всех она была Катькой Буратаевой, одинокой вдовой, жившей в глу­ хомани, где человеческого следа не встретишь. У нее были избушка и несколько охотничьих заимок. По вре­ менам она выходила из тайги, приносила шкурки собо­ лей и белок, покупала соли, спичек, керосину, охотни­ чьих припасов, муки — и опять исчезала на несколько месяцев.

Ее дети разъехались кто куда. Младшенькую, Маришку, видели в аэропорту Верхневартовска. Там она жила, выклянчивая у пассажиров и летчиков выпивку. Пила все, что давали. И хорошо, когда давали одеколон: а то пошутят — такого поднесут, что глаза на лоб полезут. Она пила и денатурат, и даже однажды — ацетон. Уполз­

ла в болота, начинавшиеся почти сразу за поселком авиаторов, отлежалась там, оклемалась, — и опять по­ явилась на привокзальной площади. Живучая, однако.

Скоро и она умрет. Старшие-то давно, видно, сгину­ ли, ушли в Нижний мир. Весь народ Колты ушел туда. Никого не осталось... Один Степан еще и помнит, знает про Время Торума. И это время закончится на нем.

Тогда земля перевернется, поменявшись местами с не­ бом, и живые станут мертвыми, а мертвые — оживут.

Так думал Степка, кряхтел, ворочался в бессонные ночи и знал — все это может быть, а может и не быть. Совсем другое все стало. Мир другой. Речка другая. Рыбы попадаются с тремя глазами, двухголовые.

А дичь в тайге бьют со страшных крылатых машин. Бьют, матерясь, ничего и никого не жалея. Степка знал, что когда наступит конец времен, этих людей ничто не спасет. Их души будут заслонены душами страшных жи­ вых машин, механизмов. Всех, которые вгрызаются в зем­ лю, достают ее живое черное нутро, качают его, выплес­ кивая на тысячу шагов вокруг. Всех механизмов, которые валят живой лес, губя бессмертные души деревьев. Тени машин упадут на тени умерших людей, пришедших в тай­ гу не с миром. Заслонят их. И не станет живых душ.

Может, так будет. А может, и нет.

Надо было приготовиться к последнему плаванию. Разрезать штаны, навязать узлов, таких, чтобы нельзя было развязать: на мертвецах когда-то крепко-накрепко завязывали одежду, чтобы душа его не смогла выйти из тела, вернуться в Средний мир и бродить неприкаянной, пугая живых.

Но сил не было.

Вздыхал Степка и понимал одно: смерть приходит, однако.

Черемошники

—Але-он! Але-он! Але-он!.. — заунывно слышалось с улицы.

—Слышишь? — сказала баба. — Опять твой жених пришел.

—Ну и что, — сказала Аленка.

Баба помолчала. Раскатывала тесто на пирожки. Се­ годня выходной, к вечеру дети приедут с семьями, угос­ тить надо будет.

—Але-он! Але-он!.. — заунывно звал мальчишеский голосок.

—Ну чего кричит... Выйди к нему, что ли.

—Не пойду, — сказала Аленка; она рисовала фломас­ терами картинку, сопела, вытягивала язык от старания.

—О-ох, художница... — вздохнула баба.

—Але-он! Але-он!.. — глухо ныло за окном.

—Да чтоб ты пропал! — не выдержала баба. — Иди скажи, что не выйдешь — а то ведь до вечера звать будет.

Аленка послюнила фломастер, старательно подрисо­ вала зайцу усы и вздохнула:

—Сейчас скажу.

Она отставила рисунок, критически оглядела его.

—Ох, художница! — уже сердито сказала баба. —

Ипальцы все вымазала, и нос... Вон, даже язык синий!

—Ну и что, — сказала Аленка. Выпрыгнула из-за сто­ ла и побежала в комнату, к окошку, выходившему на улицу.

—Ай-яй-яй... — проворчала баба вдогонку. — Хоть бы нос вымыла — жених-то увидит!

—У него у самого сопли висят! — крикнула Аленка и прилипла носом к стеклу.

За оградкой палисадника, в сугробе, стоял мальчик. Увидев Аленку, засветился от радости, втянул носом бе­ лую соплю, поправил сползавшую на глаза шапочку.

—Аленка! — закричал обрадованно. — Выходи!

—Не выйду! — крикнула Аленка и даже головой по­ мотала — косички разлетелись в разные стороны.

—А чего? — обиженно спросил мальчик.

—Не хочу!

Он снова шмыгнул носом, вытер его рукавицей.

— Выходи. На Джульке покатаемся...

Аленка скосила глаза: Джульки не было видно. Да и вообще на дороге никого не было, только за соседским забором хрипло лаял Малыш.

—Але-он! — завел свое жених. — Выходи-и!.. Аленка вздохнула. Делать все равно было нечего.

—Ладно, выйду! — крикнула она и погрозила фиоле­ товым, выпачканным фломастером пальчиком. Это она показала, чтобы Алешка высморкался. Алешка опять засветился, снял рукавицу и закричал радостно:

—Выходи! Я счас! — и побежал куда-то вбок — навер­ ное, запрягать Джульку.

** *

Джулька был здоровенной беспородной псиной, куд­ латой, неопределенно-коричневой масти. Грозный с виду, с тяжелым, хриплым басовитым лаем, он, бывало, пугал прохожих чуть не до обморока. Пугал — и наслаж­ дался. Это была его собственная игра: лежать под забо­ ром тихо-тихо, прислушиваясь. Пропустит своих, зна-

-комых, пропустит бомжа по прозвищу Руль-Пятнадцать, который на зиму остался у здешних цыган в работниках, — а как услышит чужие, торопли­ вые, не слишком уверенные шаги, тут же морду высунет

над хилыми досочками забора, да как рявкнет мощным басом!

Прохожих словно сбивало с ног. Спотыкались, отлета­ ли к противоположной стороне горбатого переулка, а то и падали. И тогда Джулька, не скрываясь, с наслажде­ нием начинал лаять — и словно голос треснутого коло­ кола разносился над переулком: «Бу-ух! Бу-ух!»

Никто из чужих, конечно, не знал, что Джулька со­ всем не кусался. Честно говоря, ему и лаять-то было лень. Но он знал, как действует на людей его лай, а осо­ бенно — если он высовывал над забором жуткую, огром­ ную кудлатую голову.

Катать Алешку он не любил. Но катал, понимая, что такова уж его собачья судьба. А вот Аленку... Она была легкая, невесомая. Она нежно щекотала его за большим, как у медведя, ухом, — и он летел, грозно порыкивая на встречавшуюся на пути разную собачью мелочь, а Аленка сзади визжала и то и дело падала с санок в сугроб. Тогда Джулька, пролетев вперед, останавливался, падал на брюхо, и молча ждал, когда Аленка выберется из суг­ роба и снова угнездится в санках.

* * *

Аленка выбежала в переулок. Перед ней, виновато втя­ нув голову в плечи, в своем кургузом пальтишке, из ко­ торого он давно уже вырос, стоял Алешка.

— А Джулька где? — спросила она.

Алешка длинно шмыгнул, втягивая в ноздрю отвис­ шую соплю и сказал:

—Заболел Джулька.

—Как заболел?

—Ну так... Лежит и молчит. Я его и хлебом кормил, и сахар дал, — он только отвернулся.

Аленка строго посмотрела на своего «кавалера». По­ правила на нем криво сидевшую вязаную шапочку. По­ думала и строго сказала:

— Пойдем посмотрим!

И зашагала вперед. Алешка плелся сзади, шмыгая но­ сом и как-то по-стариковски покряхтывая.

Джулька — невероятных размеров кудлатый пес — ле­ жал в стайке, на старом половике.

—Его сюда папка перевел, — шепотом пояснил Алеш­ ка. — В будке-то холодно, вот он и перетащил.

Он шмыгнул носом и добавил почему-то:

—Один-то я бы не смог.

—Ты папку просил? — спросила строгим голом Ален­ ка, поглаживая громадный лоб Джульки.

—Ну. Долго просил. Он даже в меня поленом кинул.

Матерился — страсть. А потом пошел посмотреть. Ви­ дит — подыхает собака-то. Ну ему жалко и стало.

—Надо было врача вызвать, — тем же строгим голо­ сом сказала Аленка. — Он ветеринар называется.

—Вете... ранар? — удивился Алешка.

Подумал, шмыгнул.

—Не. Соседи обсмеяли бьк В прошлом году у Хоничевых Кабысдох сам сдох, безо всякого этого ветаранара.

—Ве-те-ри-нар! — строго повторила Аленка.

—Ну... Я и говорю... — кивнул Алешка. Ненадолго за­ думался, наклонив голову набок.

—Вообще-то, папка у меня добрый, ты не думай, — зашептал Алешка. — Даром что дровами кидается. Ну, или выпьет когда, придирается.

Аленка оглядела уютную стайку.

—Я ему это... старого сена с чердака притащил. Чтоб мягше было. А сено осталось, еще когда папка коз дер­ жал. Я однажды вечером поссать побежал — а мимо

Алешка раскрыл рот и глаза так широко, как не рас­ крывал никогда в жизни.

— Игде? — шепотом спросил он.

Аленка мельком взглянула на него, покачала головой.

— Не знаю. Но к утру Джулька обязательно вернется. Так что воду поставь, и папке накажи в стайку не захо­ дить. Даже если услышит что-то.

—Ну да! Послушает он! Увидит — мертвый и на по­ мойку за переезд стащит...

—А ты ему скажи, чтоб не трогал. Скажи, пусть завтра стащит! Ты говорил, он у тебя добрый.

—Ага, добрый... Как поленом огреет...

—Папки должны быть добрыми, — наставительно сказала Аленка.

Они уже вышли за ворота и брели по переулку, горба­ тому от сугробов.

—Вот у меня папка — добрый.

Алешка опять удивился.

—Так у тебя же нет папки! Слышь? Мне мамка го­ ворила!

—Папки у всех есть, — сердито отозвалась Аленка. Алешка неуверенно согласился:

—Ну да, конечно... Только они потом иногда деются куда-то.

—«Деются»! — передразнила Аленка уже совсем сер­ дито. — Мой папка никуда не делся. Он... он... Он на войне, понял?

—Понял! — радостно подтвердил Алешка, хотя ниче­ го не понял: но простой и жуткий аргумент, что папка Аленки, оказывается, на войне, огрел его по голове не хуже того самого полена. — А я-то все думаю; и куда твой папка делся? Как летом тебя сюда привез, — так и с кон­ цом. Поминай как звали.

—Ладно, — Аленка вздохнула. — Я домой пойду. Баба хватится — искать выйдет.

И пошла в своей продранной на локте фиолетовой курточке, которая уже стала ей короткой. Тонкие ножки осторожно и плавно переступали по белому снегу.

—Слышь! — крикнул Алешка. — А Джулька точно живой?

—Точно, — кивнула она на ходу.

Алешка замолчал и стоял, глядя ей вслед, забыв под­ тереть нос. Потом почесал затылок, сдвинув на лоб вя­ заную шапочку.

— Так вон что, — сказал самому себе. — Она, значит, ведьма, что ли?..

Постоял в раздумье, ничего не решил, но, осененный многими новыми и важными мыслями, побежал домой.

Нар-Юган

В этот момент далеко на севере, за белыми ледяными болотами, в нетопленой избушке очнулся старый охот­ ник Степка. Он открыл глаза, видевшие только что кар­ бас, полный мертвых людей — карбас плыл по черной таежной реке в страну последней охоты. И он сам, Степ­ ка, сидел в этом карбасе.

Но это были не сами люди, а только их души, которые временно отделились от тел. Они плыли к Торуму ис­ просить у него позволения пожить еще немного.

Наверное, ему, Степке, Торум это позволил. Потому что Степка внезапно очнулся.

Очнувшись, закряхтел, поворачиваясь набок. Злые звез­ ды глядели в заросшее льдом окошко. Степка дотянулся до бадейки, разбил ковшом лед и напился сладкой холод­ ной воды. Тут же захотелось есть — до судорог в животе.

«Надо вставать, однако, — подумал он. — Котел на огонь ставить, мороженую рыбу варить...». И тут же за­ былся тяжелым, без сновидений* сном.

** *

Апо белому редколесью бежал худой кудлатый пес. Он внезапно остановился, поднял обросшую инеем морду к холодной луне и завыл.

Ему никто не ответил: волков в этих гиблых местах ни­ когда не было, а охотники с собаками сюда не заходили.

Черемошники

В темной стайке, согретой горячим влажным дыхани­ ем, спал, положив львиную голову между огромных лап, Джульбарс, или попросту — Джулька.

* * *

За переездом, там, куда уводила тупиковая железно­ дорожная ветка, под насыпью, была огромная помой­ ка. Рельсы заржавели, в тупике стояло несколько тоже ржавых колесных пар. Это место, вдали от автомобиль­ ной трассы, облюбовало окрестное население под по­ мойку. Везли сюда все, вплоть до содержимого выгреб­ ных ям. Когда ямы переполнялись, зимой их выдалбливали ломом, грузили в металлические коры­ та, прибитые к санкам и, чаще всего по вечерам, везли за переезд.

Повез однажды санки с кучей смерзшегося добра и бомж Рупь-Пятнадцать, зимовавший в цыганской избе. Доехал, мечтательно поглядывая в звездное небо и, оп­ рокидывая корыто, внезапно увидел человеческую руку. Рука казалась живой и теплой — обнаженная, с полусог­