Социальная организация труда в сфере науки и культуры

I

Мы объединили в данной главе проблематику социальных но­ вовведений в области науки и культуры, просто чтобы не повто­ ряться, потому что в деформациях и соответствующей направлен­ ности нововведений, несмотря на существенную разницу между обеими сферами, имеется много общего. Та и другая в условиях реализованной утопии казарменного социализма были деформирова­ ны администрированием, кастовостью, социальным иждивенчеством, социальным лицемерием, социальным угодничеством (чинопоклонством), причем серьезной деформации подверглись в той или иной мере мораль, психика и даже интеллект практически всех деятелей науки й культуры, как, впрочем и вообще всех людей, попавших в подобную историческую ситуацию. Когда-нибудь потомки отка­ жутся поверить, что могли иметь место поучения невежественного политика писателям и художникам, как им писать свои книги и картины, как ставить пьесы и фильмы, какую сочинять музыку и какие строить дома, что ученому и художнику можно без зазрения совести воспользоваться своей административной властью, чтобы заставить подчиненных работать на себя, чтобы опередить коллег по части публикаций, постановок, выставок, проектов (а также соответствующих гонораров и премий), что можно сделать смыслом своего существования продвижение от одного почетного звания к другому, что можно беззастенчиво попирать во имя этого элемен­ тарные требования этики, что можно превратить искусство в слу­ жанку каждого очередного «хозяина» с его конъюнктурными вы­ вертами, а в научных исследованиях заниматься смехотворным шаманством «социалистического соревнования». И тем не менее мы все еще живем в мире этих чудовищных деформаций, только-только начинаем сознавать возможность и необходимость выхода из него.

Начнем с социальной организации труда в науке. Казарменность научного труда проявилась в том, что была

создана своего рода «Табель о рангах» ученых, от места в которой (и только от него!) целиком и полностью зависели материальное благополучие и формальный престиж любого научного работника. По иронии судьбы он долгое время являлся простой калькой с параллельной иерархии воинских чинов. Существовали младшие, просто и старшие лаборанты (аналог соответствующих сержантов)

сминимальным месячным окладом, выражавшимся в ака­

демических институтах первого разряда (а ведь есть еще второй и третий разряды) суммами в 74, 82 и 96 руб.; младшие научные сотрудники без ученой степени (соответствующие младшим, просто и старшим лейтенантам) с окладами в 105, 120 и 135 руб.; младшие научные сотрудники — кандидаты наук (капитаны) с окла-

дом в 200 руб.; старшие научные сотрудники — кандидаты наук (майоры) с окладом в 300 руб.; старшие научные сотрудники — доктора наук (подполковники) с окладом в 400 руб.; доктора наук, профессора, как правило, руководители секторов или отделов с окладом в 500 руб. (полковники), члены-корреспонденты рес­ публиканских или отраслевых академий наук (генерал-майоры) с надбавкой за звание еще в 175 руб.; члены-корреспонденты Ака­ демии наук СССР (генерал-лейтенанты) с надбавкой за звание еще 250 руб.; действительные члены республиканских или отрас­ левых академий наук (генерал-полковники) с надбавкой за звание

в350 руб.; действительные члены Академии наук СССР, имену­ емые кратко академиками (генералы армии), с надбавкой за звание

в500 руб. (в 1993 г. надбавки достигли 150 тыс. руб.).

На протяжении последних четырех десятилетий и в особенности на протяжении последнего десятилетия эта поразительная система претерпевала нарастающие частичные изменения, так как всеми осознавались ее несправедливость и неэффективность, а в последнее время она подвергается все более ожесточенным нападкам как извне, со стороны общественности, так и в среде самих научных работников, и трещит под этим напором по всем швам, но все еще держится в своих основных чертах, потому что исключительно выгодна верхушке ученой иерархии, а именно она до сих пор диктует правила игры в социальной организации научного труда.

Продвижение по этой карьерной лестнице возможно только с помощью защиты диссертаций, потому что «бесстепенный» — какое бы открытие в науке он ни совершил — так и оставался презренным

.«эмэнэсом» со 135 руб. в месяц, а кандидат наук почти во всех академиях имеет очень мало шансов на избрание членом, будь он хоть трижды Ньютон (исключение составляют лишь академикиписатели, не имеющие ученых степеней, но их присутствие в академии чисто декоративное, поскольку никакого отношения к науке они вообще не имеют). Между тем каждый диссертант изна­ чально оказывается в психологически ложном положении: с одной стороны, формально он должен продемонстрировать некий вклад в науку, а с другой — если этот вклад явится чем-то новым для членов ученого совета, от тайного голосования которых зависит судьба диссертанта, то считается (разумеется, ошибочно, но твердо), что это подрывает престиж маститых ученых, не сумевших додуматься до того, до чего додумался какой-то аспирант. В этом случае судьбе диссертанта трудно позавидовать. Практическим результатом такого фантастического положения вещей явилась массовая имитация на­ учного труда вплоть до его полной профанации, когда подавляющее большинство диссертаций изготовляется по раз навсегда данному шаблону и имеет не больше отношения к подлинной науке, чем церковная литургия. А ведь на подготовку двух диссертаций научный работник тратит до десятка и более лет своей жизни, причем лучших для научного творчества. Добавим, что лишь считанные проценты кандидатов наук защищаются до 30 лет и лишь считанные проценты докторов — до 40 лет.

Можно ли представить себе что-либо более сатирическое, чем «кандидат» в науку, «защищающийся» (хотя обычно при имитационных диссертациях никто ни на кого не нападает) в предпенсионном возрасте? Или чем соискатель ученой степени док­ тора наук в 70 лет? Меж тем в «ученом мире» это вовсе не сатира, а, так сказать, повседневный эпос, смысл жизни.

Разумеется, порочность казарменной социальной организации труда в науке сводится не только к диссертациям. Как уже го­ ворилось, пролезший на верхние ступени ученой иерархии бесстыдно эксплуатирует труд своих подчиненных, и в результате в науке издавна царит такая «дедовщина», до которой далеко иным строй­ батам. Тлетворная атмосфера вынужденного угодничества снизу и вынужденного продолжения имитации научного труда (чтобы под­ держать статус и престиж при убывании с годами творческих сил) еще больше подрывают результативность науки. Вольготнее всех в такой обстановке живется откровенным имитаторам. Будучи членом двух экспертных советов Высшей аттестационной комиссии, автор не раз сталкивался с фактами прямого плагиата, написания диссер­ тации другому за соответствующую мзду (имеется и цена «черного рынка» того времени — 1500 р. за кандидатскую, 5000 р. за док­ торскую), «штамповки» стандартной кандидатской диссертации за каких-нибудь два-три месяца, докторской — за полгода-год. Ока­ завшись на высоких ступенях ученой иерархии, такие имитаторы просто ради самосохранения (не говоря уже о самолюбии) начинают свирепо преследовать «генераторов научных идей». Добавьте к этому общую удушающую мысль обстановку в атмосфере казарменного социализма.

Конечный результат такого своеобразного «самопаралича» науки виден, что называется, невооруженным глазом. Если судить по индексам цитирования научных работ, то советская наука, в которой занята четверть всех ученых мира, находится на уровне стран, где число ученых почти на порядок меньше. Не секрет, что иной зарубежный научно-исследовательский институт с не­ сколькими десятками сотрудников, как правило, не уступает по количеству своей научной продукции (о качестве лучше не упоминать: сравнение не в нашу пользу) советскому НИИ со многими сотнями, порой даже с несколькими тысячами квазиуче­ ных. Разрыв на целый порядок, иногда на целых два порядка! Да, собственно, в любом советском НИИ действительно про­ дуктивно всегда работает всего несколько десятков настоящих ученых. Остальные — «околонаучная публика». Можно спорить о количественных оценках положения дел в нашей науке, но ка­ чественная не вызывает сомнений ни у кого, включая сам научный «генералитет»: кризис.

Добавим, что благодаря сложившемуся положению вещей, сфера науки, во всех странах мира самая спокойная в политическом отношении, в СССР сделалась ареной сильной социальной напря­ женности. Самая настоящая классовая борьба между научным «патрициатом» (членами академий) и «плебсом» (прочими научными

работниками), которая велась десятилетиями, выплеснулась наружу в ходе предвыборной кампании начала 1989 г., коща «патрициат» попытался монополизировать выдвижение кандидатов в народные депутаты СССР от академических учреждений. Дело дошло до политических скандалов, демонстраций, «бунтов», подавлявшихся с помощью милиции, и прочих проявлений всякой классовой борьбы. «Снизу» стали создаваться союзы научных работников, противос­ тоящие «патрициату». Но ясно, что при существующем положении дел это не более как акты отчаяния: в руках «патрициата» — все рычаги власти, в их руках — судьба каждого ученого, оставаться ли ему пожизненным «лейтенантом», дотянуться до «полковника» или проскочить в «генералы». Не нужно никакой футурологии, чтобы предвидеть на этом пути прогрессирующий рассеянный скле­ роз и конечный паралич науки как особой отрасли общественного производства, производящей качественно новое знание, плюс обо­ стрение «классовой борьбы» в этой сфере на всех уровнях — от студенчества с профессурой в вузах до научного «офицерства» с «генералитетом» в академиях наук.

Добавим также, что кастовость в науке привела к искусственному глухому разгораживанию академической, вузовской и отраслевой науки, а это имело следствием разом криминальный аборт великого множества так и не родившихся научных школ, насильственное лишение действительно талантливых ученых своих учеников, что в корне подсекает развитие науки, превращение академий наук в застойные болота, подавляющего большинства вузов в имитационные квазиучебные заведения с острым дефицитом действительно пол­ ноценной профессуры, а ведомственных НИИ — сплошь в деко­ ративные конторы, придающие наукообразную ферму волюн­ таристским решениям министерского или госкомитетского началь­ ства.

Прогнозная разработка множества паллиативов, предлагавшихся для преодоления данной проблемной ситуации (некоторые из них реализованы или реализуются), убедительно показывает, что ни один из таких паллиативов проблемы не решает и решить не в состоянии. Ни увеличение числа «ученых чинов» с целью подкупить высшую прослойку «научного офицерства», ни связь повышения окладов с выслугой лет (бессмысленная в науке), ни произвольно устанавливаемые (главным образом по личным отношениям) над­ бавки или «убавки» в зарплате, ни тем более скандально-вздорное «соцсоревнование в науке», ни любые другие паллиативные ново­ введения в социальной организации науки спасти положение не могут. Количество и качество научной продукции в принципе не­ возможно оценить по образцу промышленной: любой борзописец в состоянии настряпать за сутки до одного печатного листа текста, который, при хороших личных отношениях, нетрудно выдать за научный доклад, главу монографии или статью с гонораром в месячную зарплату; любой бред, при хороших личных отношениях, нетрудно с успехом выдвинуть на самую престижную премию, и только спустя какое-то время обнаружится, что это —не новое

научное знание, а именно новый бред. Поэтому изменять социаль­ ную организацию научного труда следует не паллиативно, а кардинально, в принципе.

Сравнительный анализ различных вариантов радикального решения проблемы приводит к выводу, что ключевым нововве­ дением здесь должен быть принципиально иной подход к подготовке научных кадров. Наука, как и искусство, представляет собой такую форму человеческой деятельности, которую поздно начинать осваивать на четвертом-пятом десятке лет жизни человека. Отбор склонных и способных заниматься научной деятельностью надо начинать в кружках на школьной скамье, продолжать в подго­ товительных отделениях и на первых курсах вузов, завершать не позднее третьего курса, с тем чтобы кандидатские, магистерские и докторские диссертации писались и защищались вместо сугубо школярских сегодня курсовых и дипломных работ на третьем десятке лет жизни человека, на пике расцвета его творческих потенций, причем не сводились бы к имитационным шаблонам чисто литургического характера, а представляли собой действитель­ ное приращение научного знания, сам же молодой ученый (студент, аспирант, магистрант, докторант) проходил бы лаборантскую стажировку у своего научного руководителя и не позднее второй половины третьего десятилетия своей жизни становился научным работником высшей квалификации, одновременно — заместителем профессора (доцентом) по работе со студентами и одновременно, в необходимых случаях, ведущим работником на опытном предприятии учебно-научно-производственного комплекса, который должен, прийти на смену нынешнему вузу, академическому и отраслевому НИИ.

Лица, не успевшие получить ученую степень по выходе из стен вуза, но успешно работающие в науке, могут в любое время сделать это, как в принципе и сегодня, «по совокупности трудов», не отвлекаясь на писание псевдонаучных диссертационных текстов. Академии наук должны занять положенное им место высоко­ престижных научных обществ без каких-либо кастовых льгот и привилегий для своих членов, избираемых не келейно, а широко демократически, всем научным сообществом той или иной отрасли науки. Всю жизнедеятельность научного работника должна опреде­ лять не карьера «от чина —к чину», а элементарный контракт — на курс лекций или ведение семинарских занятий, лабораторных работ в вузе, на монографическое или эмпирическое, фундамен­ тальное или прикладное научное исследование, на разработку ка­ кой-то уже выдвинутой научной идеи и т. д. И ученый имеет право оставаться в науке столько, сколько в состоянии соответствовать требованиям того или иного контракта — хоть до ста лет. Но во имя динамичности, «антизастойности» развития науки здесь, как и в социальном управлении в целом, должен быть жесткий возрастной ценз занятия любых управленческих должностей — от «завлаба» или завкафедрой до директора или ректора. Опыт показывает, что оптимальный управленческий возрастной лимит в науке, как в

армии, — максимум 45 лет, и уж ни в коем случае не компромиссные сегодняшние 65—70 лет.

Престиж ученого должны определять не степень-звание, а кон­ кретный вклад в приращение научного знания плюс непременно плодотворная научная школа (причем необязательно ученый вы­ ступает в роли ее основателя) — вот суть всего комплекса радикаль­ ных нововведений, способных вывести нашу науку из кастовой застойности, из кризиса.

II

Аналогичная ситуация создалась в искусстве.

Здесь тоже выстроилась иерархия званий, целиком определяющих материальное положение, формальный статус и престиж художника совершенно независимо от его конкретного вклада в искусство, тем более что звания, в отличие даже от ученых степеней, никак не сопряжены с публичностью их получения, а присваиваются сугубо келейно, тайно-канцелярским порядком, подобно государственным наградам. С другой стороны, образовалась система так называемых творческих союзов — полных аналогов академий наук, кастово-це­ ховых организаций «патрициев» от искусства, с оставлением за их рамками основной массы «плебеев», в том числе почти всей твор­ ческой молодежи — основной движущей силы развития любого искусства. Наконец, надо всем этим взгромоздился удушающий склеп канцелярий, чиновники которых, следуя неизбывной логике любой бюрократической деятельности, довели искусство, вообще культуру до такого же состояния, что и науку, экономику, социаль­ ные отношения, политику, военное дело, а именно до застоя, де­ градации, стагнации, кризиса. Не требуется никаких дискуссий относительно степени основательности столь прискорбного вывода — достаточно оглянуться на конкретные результаты, на сегодняшнее положение дел в литературном, изобразительном, сценическом, му­ зыкальном и архитектурном искусстве, а через него опосредованно — на положение в газетном, журнальном, книжном деле, на радио­ телевидении, на театре и в кинематографе, в клубах, музеях, общественных библиотеках и в других учреждениях культуры.

Если у кого-нибудь и могут рождаться сомнения относительно того, продолжается ли декаданс европоцентристской мировой куль­ туры, начавшийся еще столетие назад (а за ее рамками тоже никаких просветов пока не видно), либо начинает сменяться, на­ конец, долгоожидаемым новым ренессансом, — то относительно на­ шей отечественной культуры такого рода сомнения вряд ли могут возникать: к ней столько обоснованных претензий со стороны обще­ ства, что утвердительный ответ на первую часть только что пос­ тавленного вопроса напрашивается сам собой. Между тем мы воочию видим писателей, художников, артистов, музыкантов, архитекторов (правда, далеко не совпадающих по численности с наличным сос­ тавом «творческих союзов» и не так уж редко вообще за их рамками), которые не только не уступают лучшему, что есть сегодня в мировой культуре, но и имеют, казалось бы, все потенции для создания

произведений, способных войти в ее историю. И если этого не происходит (либо происходит не в той масштабности, в какой хотелось бы), значит, причина не в людях, а в пороках социальной организации их художественного творчества.

Правда, время от времени глагол искусства все еще жжет сердца людей. Но это происходит, как правило, лишь посредством извле­ чения из темниц произведений, замурованных там на долгие годы и десятилетия, либо посредством инструментария художественной публицистики. Процесс извлечения из темниц не бесконечен. Кроме того, первые острые впечатления от него постепенно притупляются. А всякая публицистика, в том числе и художественная, при всей своей необходимости для общества, имеет то существенное отличие от непублицистики, что всегда оказывается скоропреходящей и уже через несколько лет представляет интерес только для историков и литературоведов. А где же «нетленное»?

Есть и еще один верный индикатор кризисной ситуации в искусстве: именно в этой области активнее всего началась совсем недавно ломка удушающей искусство административно-командной системы. Как и в России весны 1917 г., бюрократическое само­ державие здесь практически без боя сдало свои позиции, и ус­ тановилось нечто вроде двоевластия: с одной стороны, Министерство культуры, Госкино, Гостелерадио, Госкомиздат, лишившиеся преж­ ней монополии на власть, с другой — «творческие союзы», за­ хватившие некоторые важные бразды правления (правда, не все) и «делегирующие» в ведомства своих представителей, до занятия министерских постов включительно. Однако ожидавшегося и ожида­ емого до сих пор «расцвета ста цветов» в искусстве так и не произошло, что не может не вызывать нарастающего разочаро­ вания.

В прогностике есть такой методический прием: ретроспективный анализ происшедшего таким образом, как если бы оно все было впереди. Были ли основания для наблюдаемых последствий происшедшего, по сути, весьма серьезного нововведения? Да, были, и к тому имелись веские причины.

Во-первых, удушающая атмосфера бюрократического администрирования в искусстве не исчезла полностью. Она приняла лишь менее грубые, более изощренные формы, поскольку зависимость художника от аппаратчика все еще слишком велика (особенно по части повышения формального статуса и связанных с ним материальных благ), а у аппаратчика осталось слишком много рычагов власти — от прямого увольнения, что мы видим по сей день, до тысячи косвенных способов сделать жизнь художника, публициста невыносимой. Так что введенное выше образное понятие «двоевластие» имеет вполне конкретное содержание: прежние вла­ стные структуры все еще достаточно сильны, чтобы попытаться изменить ситуацию в свою пользу.

Во-вторых, в значительной мере сохранилась гибельная для искусства атмосфера социального иждивенчества, неразрывно свя­ занного с социальным угодничеством и социальным лицемерием. И

это тоже — не пустые слова. Невыносимо, когда унтер Пришибесв распоряжается в культуре, как на городском базаре. Но ведь он же садится за окошечко кассы и выдает жалованье (именно жало­ ванье — другого слова тут не подберешь), кому сколько положено по чину-званию, независимо от того, купил ли хоть один читатель твою книгу, пришел ли хоть один зритель в зрительный зал, заинтересовался ли хоть кто-то твоей картиной. Да, художники обрели, наконец, относительную свободу. Но тут же выяснилось, что ее, оказывается, надо зарабатывать каждодневным трудом, в искусстве постоянно связанным с риском неудачи: деморализованные долгими десятилетиями утопического бытия, далеко не все способны перейти «на беспривязное содержание», без привычной кормушки. И это тоже, безусловно, играет тормозящую перестройку роль.

В-третьих, ослабленным бюрократическим ведомствам противо­ стоит вовсе не широкая демократия основной массы деятелей искус­ ства, а довольно узкая «аристократия» верхушки кастово-цеховых «творческих союзов», лишенная прочной опоры «снизу». Опыт истории убедительно показывает, что еще никогда и нигде не удавалось добиться таким образом сколько-нибудь радикальных изменений. Это всегда происходило лишь под давлением широких масс. Пока что такое давление, мягко говоря, слабовато — и резуль­ таты соответствующие.

Словом, ситуация в искусстве очень напоминает ситуацию в стране в целом, и это дает основание предполагать, что желательных всем нам результатов здесь можно добиться только мерами, ана­ логичными общим мероприятиям по дебюрократизации общества, о которых упоминалось выше.

Прежде всего, хотим подчеркнуть, что здесь, как и в народном хозяйстве, могут оказаться гибельными слишком крутые меры. Например, внезапная и полная отмена «жалованья» наверняка приведет к бедственному положению десятков, если не сотен тысяч деятелей искусства, привыкших на протяжении жизни нескольких поколений только к такому образу существования. Кроме того, это может толкнуть слишком многих на профанацию искусства —на зарабатывание славы и денег путем порнографии или квазинаркотического эффекта типа рок-фестиваля (то и другое применяется все более широко и открыто уже сейчас). Поэтому какая-то социаль­ ная защищенность — хотя бы на время переходного периода — дол­ жна сохраняться.

Однако со всем тем суверенность художника или художественного коллектива должна быть полной, ограниченной только рамками свободы слова, исключающей, как известно, свободу разглашения военной или коммерческой тайны (государственная тайна, по мнению автора, — преступная выдумка бюрократов), порнографии, плагиата, клеветы, натравливания людей друг на друга или распу­ скания панических слухов. У нас законы о свободе слова (печати и т. п.) проходили с величайшим скрипом, но это просто потому, что они подрывают всевластие бюрократии, а вообще-то тут дело — проще простого. Кроме того, должна в полной мере учитываться

убогость материальной базы нашей культуры, что не исключает злоупотребление денежными средствами, материальными и людскими ресурсами для экспериментов, ущемляющих возможности аналогичных поисков в искусстве других художников. Вот, собст­ венно, и все.

Практически это означает демократическое избрание и периодическую ротацию редакционных коллегий книжных изда­ тельств, журналов, газет. А так как и тут нет полных гарантий отбора наиболее значительных произведений культуры, то необ­ ходимо подкрепление давно разработанным экономическим инстру­ ментарием: допечаткой тиража по мере спроса на книгу и платой автору по числу проданных книг (исключая жульническое исполь­ зование с этой целью общественных фондов), процедурой подписки на периодические издания (с той же оговоркой), ценами на входные билеты по собственному усмотрению (не исключая усмотрений бла­ готворительных), широким обсуждением произведений искусства с весомым премированием общепризнанно наиболее значительных и т. д.

По отдельным типам учреждений культуры конкретные ново­ введения проработаны довольно скрупулезно, в том числе с учетом возможных последствий. Так, например, предлагавшаяся много лет назад более четкая дифференциация книгоизданий на «читаемые» (типа «Роман-газеты»), «библиотечные» (повышенной прочности; с обложкой, затрудняющей постановку ворованных книг на домашние полкц) и «коллекционные» (по коллекционным же ценам), на наш взгляд» могла бы значительно ослабить напряженность книжного рынка, что мы и наблюдаем в последнее время, но, к сожалению, в очень урезанном, непоследовательном и бессистемном виде. Подлинную революцию в кинематографе, на театре и прежде всего на радио-телевидении могло бы совершить конкурсное выдвижение соответственно «в эфир» или на телеэкран всего лучшего в лите­ ратуре, в сценическом, музыкальном, архитектурном, а отчасти и в изобразительном искусстве не годы спустя, а, так сказать, «первым экраном». Разумеется, при этом должна быть кардинально изменена вся система материальных и моральных стимулов работы художника: премьерный конкурсный (не всякий!) выход в радиотелеэфир на миллионного зрителя и слушателя должен означать наивысшее общественное признание и приравниваться к государственной премии за выдающееся достижение. Кроме того, необходима организация премьерного выхода таким образом, чтобы он как бы «подталкивал» телезрителя и радиослушателя в зрительный зал кино и театра, что тоже вполне реально.

Наиболее значительным социальным нововведением такого плана представляется клуб по интересам — самое настоящее социальное открытие XX века, имеющее сложную предысторию и довольно драматичную историю. Это нововведение затрагивает так или иначе практически все основные типы учреждений культуры и способно произвести революцию в данной области. Поэтому остановимся на нем детальнее.

Ill

Как нам неоднократно приходилось говорить в ряде предыдущих работ, досуг, как и труд, как и быт, в патриархальном обществе на протяжении тысячелетий был жестко регламентирован, можно даже сказать, ритуализирован вековыми традициями, нравами, обы­ чаями. Следы этих ритуалов дают знать себя до сих пор. Особенно в сфере досуга, ще значительная масса людей чувствует психо­ логический дискомфорт, когда не знает, чем занять себя, что имеет далеко идущие негативные социальные последствия, в совокупности именуемые «низкой культурой досуга». Но откуда взяться «высо­ кой»? Долгое время ответ искали на утопически вздорном пути абстрактного «воспитания и перевоспитания» (понятно, без резуль­ татов) . Но постепенно с разных сторон подошли к конструктивному ответу: «надо найти аналог естественного состояния прошлых времен (коща досуг был ритуальным и каждый знал, как его проводить), модифицированный применительно к особенностям современного образа жизни. Таким аналогом и явился клуб по интересам *.

Клуб по интересам, в отличие от обычного и привычного кружка, по идее должен представлять собой разновидность досуговой коо­ перации, которая позволяет наиболее полно и эффективно учитывать разнообразные запросы людей в сфере досуга, реализуя эти запросы в форме принципиально новой, инновационной социальной организации досуга. На практике типичный клуб по интересам представляет собой добровольное объединение нескольких десятков любителей тех или иных досуговых занятий (от спортивно­ туристских или домоводческих до любительского искусства, мо­ делирования, коллекционирования и т. д.), реже — нескольких сотен или всего нескольких человек, организуемых выдвинувшимися из этой же среды общественниками либо профессионалами, которые оплачиваются за счет членских взносов и дотаций. Если такого рода учреждения объединяются в ассоциации как профильно, по вертикали от периферийной сети к центру (например, Всесоюзное общество филателистов с его филиалами в областях и городах), так и комплексно, по горизонтали в каждом жилом районе или населенном пункте (такие ассоциации, состоявшие из двух-трех десятков клубов-студий, долгое время существовали и, возможно, существуют до сих пор в Новосибирске, Пущине-на-Оке и в ряде других городов), то образуется досуговая инфраструктура, потенциально способная поднять культуру досуга на качественно более высокий уровень с оптимальным решением назревших в этой сфере проблем.

Аналог естественному положению вещей заключается в том, что практически каждый человек, в зависимости от приоритетности своих досуговых интересов, запросов, возможностей, выбирает ка­

*В работе над данной главой использованы материалы научного сотрудника сектора прогнозного обоснования социальных нововведений Института социологии РАН Б. И. Прониной.

кую-то ячейку очерченной выше досуговой инфраструктуры, г затем сама логика жизни заставляет его «втягиваться» в атмосфер) определенной социальной группы, можно даже сказать, почта социального института, подчиняться сложившимся или складыва­ ющимся в ней стереотипам сознания и поведения, что существенно сказывается на процессе формирования и даже иногда пере­ формирования личности. «Вертикальные» ассоциации втягивают в жизнь общества, заставляют мыслить масштабами не только своего мирка, содействуют становлению гражданственности, превращению обывателя в гражданина. «Горизонтальные» ассоциации позволяют оптимально сочетать разом несколько досуговых занятий (скажем, спорт и туризм с цветоводством и художественной самодеятель­ ностью) , изменяя набор занятий с возрастом, с изменением своего семейного положения, плюс позволяют гармонизировать отношения между членами семьи (поскольку в некоторых клубах могут уча­ ствовать все или несколько членов семьи, а информация о всей совокупности такого объединения клубов всегда интересна для бесед за домашним столом) и даже несколько смягчать на­ метившийся разрыв поколений. И все это не говоря уже об оптимальном решении проблемы свободного времени для десятков миллионов людей всех возрастов.

Словом сказать, ожидаемый эффект в смысле благотворных социальных последствий для общества сопоставим с позитивным эффектом самых крупных удачных социальных нововведений. Одна­ ко и на этом пути имеется немало подводных камней, которые, если их вовремя не заметить и не обойти, способны руинировать очерченную досуговую инфраструктуру довольно драматичным обра­ зом.

Начать с корпуса организаторов любительского досуга. Ясно, что без них вся затея изначально обречена на провал. Если пола­ гаться только на общественников, — могут подвести безответствен­ ность и неизбежная групповщина и нарастание центробежных сил. Если полагаться только на профессионалов — может подвести бю­ рократизация, «показуха», с ее отчетностью ради отчетности, уду­ шающая командно-административная система, которая быстро низводит клуб до уровня обычного кружка, т. е. переводит досуговую деятельность в совершенно иную плоскость, имеющую право на существование саму по себе, но не имеющую ничего общего с собственно клубом по интересам. Следовательно, необходимо оптимальное сочетание тех и других, с уравновешиванием их плюсов и минусов, мало того, оптимизация типов их деятельности с модификациями по каждой конкретной ситуации. Для этого, в свою очередь, необходима теория, базирующаяся на системе эксперимен­ тов и, не в последнюю очередь, на прогнозных проработках пос­ ледствий каждого нововведения по данной линии.

Кроме того, как показывает опыт, клубы по интересам имеют довольно короткий жизненный цикл: в среднем всего несколько лет. Большинство из них оказываются мертворожденными либо умирают в младенчестве. Правда, некоторые (довольно редкие) оказываются

«долгожителями» и существуют десятилетиями. Но большинство «выживших» в своем детстве быстро проходят стадию «возмужания», какое-то время (обычно год-два-три) переживают расцвет зрелости, а затем неизбежно дело идет к старости и дряхлости, когда доста­ точно любого «заболевания» или «травмы», чтобы клуб скончался. И все же, в отличие от человека, у клуба по интересам есть свой «эликсир бессмертия». Достаточно придать новый импульс его де­ ятельности — порой просто сменой лидера или переструктурировкой занятий, — и обеспечен еще один жизненный цикл, и еще, и еще...

Ясно, что прогнозная разработка перспектив жизнедеятельности каждого из основных типов клуба по интересам (и даже конкретных ситуаций) может явиться отнюдь не излишней.

Наконец, большинство клубов гибнет просто из-за элементарной материальной неблагоустроенности: нет помещения, нет ма­ териалов, нет средств на оплату руководителя или на приобретение нужного инструментария. Зато есть десятки путей мобилизации необходимых средств: ведь это же досуговая кооперация, а не ожидание очередной подачки. Излишне говорить о важности прог­ нозного обоснования решений, связанных с материальным обес­ печением работы клуба.

По нашему убеждению, клуб по интересам в состоянии произвести самую настоящую социальную революцию не только в сфере досуга, но и во всей сфере культуры (можно было бы сказать: культурную революцию, если бы такое словосочетание не было многократно запятнано трагичными историческими прецедентами). Так, например, можно представить себе клубы литераторов, име­ ющие свои кооперативные издательства с доходом в зависимости от числа проданных экземпляров своих произведений. И клубы художников со своими выставочными залами и с тем же порядком реализации картин. Клубы подписчиков, объединенные в областные, республиканские и всесоюзные ассоциации, которые избирают редколегию издательства, газеты или журнала, выражают ей свои требования и заставляют отчитываться о деятельности, подобно министрам перед народными депутатами. Клубы телезрителей и радиослушателей, которые делают то же самое в отношении радио- и телестудий. И клубы читателей со своими собственными коопе­ ративными общественными библиотеками. Клубы артистов, созда­ ющие свои кооперативные театрально-зрелищные предприятия (включая кинематографические). И клубы друзей какого-то конк­ ретного театра или кинотеатра, составляющие ядро зрителей на постановках (с обсуждением пьесы или кинокартины, а также встречи с труппой, съемочной группой и т. п.). Клубы друзей какого-то конкретного музея с тем же характером деятельности. И клубы гражданской опеки какого-то памятника культуры, какой-то ландшафтной зоны и пр.

Короче говоря, огромные потенциальные возможности коопе­ рации можно и нужно реализовать также и в сфере культуры.