11020

В Северной Корее была свежа память о японском владычестве 19101945 гг. и связанным с ним национальным унижением. Перед обоими образованными в 1948 г. корейскими государствами стояла задача обретения международного статуса, соответствующего националистическим амбициям. Острое желание сформировать престижный национальный имидж (и «обойти» именно японцев) до сих пор свойственно корейцам, однако в постколониальный период подъём национального духа был особенно заметен. Перед Пхеньяном стояла задача восстановления боеспособности страны, в то время как поддержанный силами ООН главный идеологический и военный противник Севера – режим Ли Сын Мана на Юге– не только не стремился к миру, но и активно противодействовал переговорам о перемирии [1].

Журналисты нередко называют «отцом северокорейской ядерной программы» учѐного-физика То Сан Нока (1903-1990), работавшего в университете им. Ким Ир Сена с 1946 г. и бывшего, как указывают северокорейские авторы, «ответственным за первую в стране научно- образовательную группу в области ядерной физики».

Размещение американского ядерного оружия, спланированное как экономически малозатратная демонстрация силы и угроза, прямым образом повлияло на баланс сил и «дилемму безопасности» на Корейском полуострове. Пхеньян получил американский сигнал и принял к сведению информацию о нацеленном на страну ядерном оружии сверхдержавы. Ещё одним свидетельством того, какое место занимала угроза ядерной войны в сознании северокорейских элит, является превращение страны в «подземную крепость»: беспрецедентные мероприятия по созданию укрытий, перемещение основных производств в пещеры и туннели. Ядерное оружие США не было вывезено с Корейского полуострова до начала 1990-х гг. и оставалось угрозой в течение всего периода «скрытого» существования северокорейской ядерной программы. В условиях формирования южнокорейско-американской угрозы КНДР пыталась найти способ укрепить собственную безопасность. В 1950-1960-х гг. она могла полагаться лишь на традиционные средства: в стране только начинала складываться инфраструктура ядерных исследований.

Основным фактором, определявшим конфигурацию безопасности в СВА в XX в., было взаимодействие между четырьмя крупными державами США-Китай-Япония-СССР (Россия) [2]. В итоге Корейский полуостров стал своеобразным фокусом системы безопасности, сложившейся в регионе в биполярный период. Северокорейские дипломаты порой прямо говорили, что союзы с Китаем и СССР – основная гарантия безопасности КНДР. Стратегия безопасности КНДР во второй половине XX в. предполагала сохранение положительного эффекта заключённых в 1961 г. союзов при минимизации возможного сдерживания Пхеньяна со стороны Москвы и

110

Пекина. Северокорейское руководство старалось дистанцироваться и от

СССР, и от КНР, лавировать и играть на противоречиях между ними.

В конце 1970-х – начале 1980-х гг. КНДР закупила в Египте партию советских ракет «Луна-М» и Р-17. В 1980-х Северная Корея, разобрав советские ракеты и освоив их устройство, произвела три своих модификации «Скада». Первая оказалась просто северокорейским аналогом советского оружия, сходным с ним по характеристикам, и не была в итоге принята на вооружение. Вторая (1985 г.; дальность увеличена до 340 км) и третья (1989 г.; до 400 км) оказались более успешными. Несмотря на то, что эти ракеты были уже готовым средством доставки ядерного оружия, удовлетвориться ими КНДР не могла. С точки зрения же «ядерного торга» Пхеньян стремился послать сигнал о своём могуществе не Сеулу, а США. По-видимому, именно с целью впечатлить Вашингтон в ходе идущих переговоров, КНДР и произвела пуски новых ракет, получивших в южнокорейской печати название «Нодон», 29 и 30 мая 1993 г. Хотя они пролетели лишь 500 км, некоторые эксперты сделали вывод, что их предельная дальность может достигать и 1000 км. Таким образом, это теоретически могло бы позволить носителю достичь территории Японии, союзника США, и американских баз там.

Пуск новой ракеты произошёл в августе 1998 г. и был представлен КНДР как запуск спутника «Кванмѐнсон-1».С этим пуском Пхеньян наконец добился поставленной политической цели «впечатлить» Запад, доказав, что теоретически новые ракеты могут угрожать Японии и американским базам на её территории [3]. Проведение Северной Кореей испытания ядерного устройства 9 октября 2006 г. создало ряд существенных угроз для безопасности в СВА и в мире. Широкое международное сообщество не оставило ядерное испытание без внимания. Резолюция Совета Безопасности ООН № 1718, принятая 14 октября на экстренном заседании, ввела в отношении КНДР режим международных санкций. Она содержала осуждение действий КНДР, требование немедленно вернуться в ДНЯО и возобновить действие соглашения о гарантиях с МАГАТЭ. Резолюция также запретила КНДР производить новые ядерные испытания и запускать баллистические ракеты [4].

Ракетный пуск 5 апреля 2009 г. и второе ядерное испытание 25 мая 2009 г. можно рассматривать как наиболее заметные составляющие части единой акции Северной Кореи по поднятию ставок в ядерном торге. Эти два мероприятия совпали по времени неспроста, вместе они должны были передать сигнал: КНДР располагает как ядерным зарядом, так и средствами его доставки. Появление у КНДР урановой составляющей ядерной программы – показатель того, что политика санкций и ограничений не может обеспечить решение ядерного вопроса. В мае 2012 г. КНДР внесла поправки в конституцию страны, провозгласив себя ядерной державой. 2013 год Север и Юг начали военными акциями. В феврале 2013 г. КНДР провела

111

третье ядерное испытание. В конце мая 2013 г. Ким Чон Ын в письме руководителю Китая Си Цзиньпину указал на готовность Пхеньяна к возобновлению шестисторонних договоров.

6 января 2016 года в КНДР на ядерном полигоне Пунгери (провинция Янгандо) был произведен подземный ядерный испытательный взрыв, ставший четвертым практическим испытанием северокорейского ядерного оружия. Согласно утверждениям северокорейских официальных источников, взрыв 6 января 2016 года стал первым испытанием в КНДР термоядерного устройства. 9 сентября 2016 г. в 9:30 утра по корейскому времени произошло пятое ядерное испытание. Это событие произошло там же, где и в начале года – на ядерном полигоне в районе деревни Пунгери. Сотрясение земли магнитудой 5,3 зарегистрировали сейсмологические службы целого ряда стран, и, если верить СМИ РК, толчки ощутили даже жители приграничных районов Приморского края России [5].

3сентября 2017 года Северная Корея провела шестое ядерное

испытание. Первой об этом событии сообщила Корейская метеорологическая администрация. Северная Корея подтвердила, что она провела испытание термоядерной бомбы, которая может быть установлена на межконтинентальную баллистическую ракету (МБР) с большой разрушительной силой. Мощность взрыва по оценкам японских сейсмологов составила до 100 килотонн, что в десять раз превышает мощность заряда, испытанного 9 сентября 2016 года [6].

На разных исторических этапах менялся набор внешних и внутренних факторов, влиявших на развитие ядерной программы КНДР, а также определявших направление её эволюции. Данное исследование является не попыткой доказать неотвратимость событий настоящего и недавнего прошлого, таким образом оправдывая политику Пхеньяна и, соответственно, реакцию его оппонентов, а попыткой показать их неслучайность. Вывод о безальтернативности ядерного пути Пхеньяна в последние годы – не фаталистичное поощрение вседозволенности. Признание и понимание этого факта и его исторической обусловленности – первый шаг к реальному решению ядерной проблемы через снятие её первопричины.

Литература

1.Курбанов С.О. История Кореи: с древности до начала XXI в. /С.О. Курбанов. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского Университета, 2009.

–680 с.

2.Воронцов А., Агальцов П. Возможна ли многосторонняя структура безопасности в Восточной Азии. // Проблемы Дальнего Востока. 2010. №4.

С. 8.

3.Хон У Тхэк и др. Направления формирования стратегии на ядерных переговорах с Северной Кореей. Сеул : Институт объединения, 2011. С. 42.

112

4.Торкунов А.В. Ядерные испытания в КНДР: тактические ошибки и стратегические проблемы // По дороге в будущее / А.В. Торкунов;ред.-сост. А.В. Мальгин, А.Л. Чечевишников. – М : Аспект Пресс, 2010.– С. 345-348.

5.Newsland – новостная социальная сеть [Электронный ресурс] –

Режим доступа: https://newsland.com (дата обращения 15.10.2019).

6.Эволюция северокорейской ядерной программы [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.iss-atom.ru/articl_iss/nuc_pr_kndr_12.pdf (дата обращения 15.10.2019).

7.Подведение итогов Корейской войны и вопрос мирного договора [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://ru.journal- neo.org/2013/06/10/the-korean-war-and-the-peace-treaty-issue/ (дата обращения 15.10.2019).

8.Подталкивая к пропасти [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://www.ng.ru/politics/2010-05-21/3_kartblansh.html (дата обращения 15.10.2019).

9.Говорят эксперты МГИМО [Электронный ресурс] – Режим доступа: http://mgimo.ru/news/experts/document250835.phtml (дата обращения 15.10.2019).

Хохлова С.А.

ФГАОУ ВО «Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» в Нижнем Новгороде

СТАТУС НАЕМНИКОВ В МЕЖДУНАРОДНОМ ГУМАНИТАРНОМ ПРАВЕ

Международное гуманитарное право (далее – МГП) различает две основные группы лиц, которые наделяются особым статусом во время вооруженных конфликтов, – комбатанты и гражданские лица. К комбатантам относится личный состав вооруженных сил стороны, находящейся в конфликте, а также ополчение, добровольческие отряды и стихийно взявшееся за оружие население незанятой территории при приближении неприятеля. Условием признания последних трех лиц комбатантами является открытое ношение оружия и соблюдение законов и обычаев войны. В случае захвата такие лица обладают статусом военнопленного [3].

Однако зачастую к участию в военных действиях привлекается особая категория лиц – наемники. Они могут использоваться как государствами, так и оппозиционными силами, повстанческими или преступными группировками, террористическими организациями. Участие наемных лиц в

113

вооруженных конфликтах в силу недостаточного правового регулирования представляет собой негативную тенденцию, ведущую к многочисленным нарушениям прав человека и правил ведения войны, а также эскалации конфликта. Поэтому, необходимо четко знать статус наемников в МГП, чтобы отличать их от других участников конфликта.

Дополнительный протокол I к Женевским конвенциям (далее – ДП I) выделяет существенные признаки наемника[2]. Это лицо не является гражданином находящейся в конфликте стороны, не проживает на контролируемой территории, оно не входит в состав вооруженных сил стороны конфликта, оно не послано государством, которое не является стороной, находящейся в конфликте, для выполнения официальных обязанностей в качестве лица, входящего в состав его вооруженных сил. Вместе с этим, нанимаемое лицо материально заинтересовано, в отличие от добровольческих отрядов и стихийно взявшегося за оружие населения, которых к этому принудило состояние угрозы их жизни, чувство долга и патриотизма. Более того, наемник получает материальное вознаграждение в разы больше, чем любой другой представитель вооруженных сил [9, С. 74].

Лицо для присвоения статуса наемника должно отвечать всем взаимодополняющим друг друга признакам, названным в статье 47 ДП I. Последствия участия такого лица в военных действиях сводятся к тому, что он не имеет права на статус комбатанта и военнопленного в случае захвата. Однако в любом случае лицо имеет право на защиту, предусмотренную статьей 75 Протокола. В соответствии с этой же статьей за участие в боевых действиях лицо может быть привлечено к ответственности только с соблюдением общепризнанных принципов судопроизводства.

Любые лица могут быть привлечены к уголовной ответственности за серьезные нарушения Женевских конвенций (статьи 50, 51, 130, 147 и статьи 11, 85 ДП I). На подобные нарушения распространяется универсальная юрисдикция, в соответствии с которой любое лицо может быть осуждено любым государством. Поэтому не важен статус лица и от чьего имени он действует, не допускается его освобождение от индивидуальной уголовной ответственности под предлогом того, что лицо не принадлежит конкретной категории [6]. Важно, что такой преступник действует под предлогом вооруженного конфликта, именно его наличие играет существенную роль в совершении преступления [7]. Очевидно, что действия наемника не могут оставаться безнаказанными и в любом случае влекут индивидуальную уголовную ответственность независимо от того, чьи приказы он исполнял.

В определении статуса наемника МГП, фактически, не заходит дальше. Оговорка о том, что наемник не имеет права на статус военнопленного, представляется недостаточной. В силу этого невозможно говорить о законности нападения на наемника и рассмотрения его как объекта атаки, поскольку лишь нападение на комбатанта является

114

правомерным. Очевидно, что, принимая участие в военных действиях, наемник обязан соблюдать принципы ведения войны, однако, такие участники зачастую пренебрегают основными положениями МГП.

Далее встает вопрос об ответственности контролирующего лица, группировки и чаще всего государства, которое руководило наемником. Несет ли оно ответственность и за что? За сам факт вербовки наемника или за его нарушения Женевских конвенций?

В настоящее время нет единого взгляда на законность наемничества. Руководствуясь ДП I можно утверждать, что наемничество не является нарушением МГП и не влечет международной уголовной ответственности. Международная конвенция о борьбе с вербовкой, использованием, финансированием и обучением наемников (Конвенция ООН) [1], наоборот, называет преступлением участие наемника в военных действиях, а также вербовку, использование, обучение, финансирование наемников любым лицом. Данная конвенция применяется вне зависимости от наличия вооруженного конфликта и имеет более широкую сферу действия. В свою очередь, МГП выделяет наемников лишь в ситуации международного вооруженного конфликта. В то же время, положения о наемниках в ДП I являются нормами обычного международного права [10, С. 499], а конвенция имеет обязательную силу лишь для подписавших ее сторон. Однако именно в соответствии с Конвенцией ООН, государства-участники обязуются не вербовать и не использовать наемников. Можно полагать, что в случае нарушения этого обязательства государства несут ответственность по общему правилу об ответственности государств.

Проблема статуса наемников сливается с вопросом о статусе частных военных компаний (далее – ЧВК). Чаще всего эти понятия приравнивают друг к другу. Однако это не всегда корректно.

Трудность применения статьи 47 ДП I заключается в том, что зачастую лица, не относящиеся к комбатантам, будь то сотрудники ЧВК или иностранные боевики, которые выезжают за границу, чтобы сражаться вместе с негосударственной вооруженной группировкой на территории другого государства [8], очень редко отвечают всем критериям наемника [9, С. 74]. Более того, перечень услуг, предоставляемых ЧВК достаточно широк и включает в себя услуги связи, логистики, безопасности, охраны. Сотрудники ЧВК, в отличие от наемников, не всегда привлекаются для непосредственного участия в боевых действиях. Наемник же является участником конфликта независимо от того, оборонялся ли он от вражеского огня или наступал сам, поскольку все эти действия признаются нападением. Вместе с этим, в случае включения работников ЧВК в состав вооруженных сил воюющего государства (что допускается в статье 43 ДП I), такое лицо уже точно не может быть названо наемником.

115

Вто же время, не исключается гипотетическая возможность совпадения статуса работника ЧВК и наемника в одном лице. Все это, безусловно, должно решаться исходя из каждого конкретного случая.

Висследовании статуса сотрудника ЧВК также имеются определенные проблемы. Регулирование функционирования ЧВК называется «серой зоной». Здесь нет четкой регламентации, обязательных правил. На уровне международного права действует Документ Монтрё [5], являющийся рекомендательным актом и не создающим международно- правовых обязательств. В силу неопределенности и неизвестности статуса ЧВК нет единого ответа на вопрос являются ли их сотрудники комбатантами или гражданскими лицами.

Таким образом, наемники, а также сотрудники ЧВК, обладают пограничным, не до конца определенным статусом в МГП. Они находятся на стыке категории комбатантов и гражданских лиц. Статья 43 ДП I представляется неэффективной в условиях современных вооруженных конфликтах, поскольку содержит большой перечень критериев для присвоения сражающемуся за деньги некомбатанту статуса наемника. Представляется необходимым предусмотреть более эффективное правовое регулирование как наемников, так и ЧВК и их сотрудников, чтобы положить конец не утихающей уже много лет проблеме участия данных лиц

ввооруженных конфликтах.

Литература

1.Международная конвенция о борьбе с вербовкой, использованием, финансированием и обучением наемников. Принята резолюцией 44/34 Генеральной Ассамблеи от 4 декабря 1989 года.

2.Дополнительный протокол I к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 г., касающийся защиты жертв касающийся защиты жертв международных вооруженных конфликтов. Женева, 8 июня 1977 года.

3.Конвенция (III) об обращении с военнопленными. Женева, 12 августа 1949 года.

5.Документ Монтрё о соответствующих международно-правовых обязательствах и передовых практических методах государств, касающихся функционирования частных военных и охранных компаний в период вооруженного конфликта от 17 сентября 2008 года [Электронный ресурс] –

Режим доступа: https://www.icrc.org/ru/doc/resources/documents/misc/ihlmontreau.htm.

6.The Prosecutor v. Jean Paul Akayesu, Case No. ICTR-96-4-A, Judgment, 1 June 2001, para 443.

7.ICTY, Prosecutor v. Dragoljub Kunarac and others, Case No. IT-96-23

&IT-96-23/1-A, Judgment, 12 June 2002.

8.Gabor Rona. Foreign Fighters, Mercenaries, and Private Military Companies Under International Law. November 18, 2015 [Электронный ресурс]

116

– Режим доступа: https://www.justsecurity.org/27732/foreign-fighters- mercenaries-pmscs-ihl/.

9. Кэмерон Л. Частные военные компании: их статус по международному гуманитарному праву и воздействие МГП на регулирование их деятельности // Международный журнал Красного Креста.

Том 88, № 863. 2006. С. 63-95.

10. Жан Mари Хенкертс, Луиза Досвальд Бек. «Обычное международное гуманитарное право. Том I. Нормы». МККК, Москва, 2006

г. 874 с.

Смирнова А.С., Ляшкова Е.С., Боздунова А.А., Воронина Е.А.

ФГАОУ ВО «Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И.Лобачевского»

ПРОБЛЕМЫ ОРГАНИЗАЦИИ В ТАМОЖЕННЫХ ОРГАНАХ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ СОВЕРШЕНИЮ АДМИНИСТРАТИВНЫХ ПРАВОНАРУШЕНИЙ В ОБЛАСТИ ВАЛЮТНОГО КОНТРОЛЯ И ПУТИ ИХ РЕШЕНИЯ

В статье проведен анализ проблем организации противодействия совершению правонарушений в области валютного контроля и рассмотрены возможные пути решения с целью сокращения данного вида правонарушений в таможенных органах (далее-ТО). Представлена статистика по административным правонарушениям (далее-АП) в области валютного контроля на примере Приволжского таможенного управления (далее-ПТУ).

Безусловно, правонарушения в области валютного регулирования содержат в себе совокупность нарушений и в сфере таможенного дела, которые в соответствии с действующим законодательством входят в компетенцию таможенных органов. Кроме того, исходя из ст. 22 ФЗ №173 «О валютном регулировании и валютном контроле» таможенные органы являются агентами таможенного контроля [1]. Так, исходя из первоначальных целей нашего исследования, интерес для нас представляют те виды правонарушений, в соответствии с Кодексом об административных правонарушениях (далее-КоАП РФ), которые прямо посягают на экономическую безопасность государства. Таким образом, статья 15.25 КоАП РФ «Нарушение валютного законодательства Российской Федерации и актов органов валютного регулирования» и, непосредственно статья 16.4 КоАП РФ «Недекларирование либо недостоверное декларирование физическими лицами наличных денежных средств и (или) денежных

117

инструментов» являются основой для регулирования и противодействия АП в области валютного контроля [2].

Одной из задач подразделений валютного контроля таможенных органов является выявление и пресечение нарушений валютного законодательства при перемещении участниками внешнеэкономической деятельности (далее – участники ВЭД) товаров и транспортных средств через таможенную границу Таможенного Союза, а так же при их ввозе и вывозе с территории РФ. Хотелось бы отметить, что в 1 полугодии 2019 года таможенными органами Приволжского региона возбуждено 5952 дела об административных правонарушениях (далее - АП), из которых по фактам нарушений валютного законодательства по ст.15.25 КоАП РФ возбуждено 837 дел, что составляет 14,1%. Если рассматривать аналогичный период прошлого года по возбуждению дел по данной статье, то эта цифра была значительно больше, а именно 1023 дела из 6645 дел об АП, что составляет 15,4% [3]. Таким образом, мы констатируем, что произошло снижение общего количества возбуждаемых дел по ст. 15.25 КоАП РФ. Безусловно, это говорит нам об эффективной работе таможенных органов по противодействию правонарушениям в данной области. Однако необходимо подчеркнуть, что те методы, которые таможенные органы применяют для борьбы с правонарушениями в области валютного контроля, не всегда приводят к нужным результатам, и зачастую, это является следствием масштабных проблем организации противодействия в общей системе таможенных органов. Таким образом, следует выделить ряд сложностей, с которыми сталкиваются сотрудники таможенных органов при выявлении АП указанных составов. Одной из масштабных и ключевых проблем является несовершенство валютного законодательства, которое выражается в недостаточной регламентации взаимодействия ТО, правоохранительных органов и иных заинтересованных структур по предоставлению первичной информации по правонарушениям. Так, рассмотрим данный факт на примере Инструкции Банка России от 16.08.2017 № 181-И «О порядке представления резидентами и нерезидентами уполномоченным банкам подтверждающих документов и информации при осуществлении валютных операций, о единых формах учета и отчетности по валютным операциям, порядке и сроках их представления» [4]. Проанализировав основные аспекты предоставления резидентами и нерезидентами сведений о валютных операциях, мы пришли к выводу, что те сроки, которые устанавливаются законодательством, являются для валютного контроля, проводимого ТО затянутыми, что препятствует реализации превентивной функции права. В соответствии с Инструкцией Банка резидент обязан не позднее пятнадцати рабочих дней предоставить информацию банку о проводимых валютных операциях, далее на проверку документов и сведений у банка уходит от одного до трех дней. Следующим этапом в соответствии с нормативно-правовым актом выступает обязанность

118

уполномоченного банка сформировать данные по операциям. В этом случае возникает сложность и противоречивость в том, что «порядок формирования данных по операциям, за исключением сроков хранения, определяется уполномоченным банком самостоятельно», что является предпосылкой для еще более затянутых сроков[4]. И уже только после всех вышеперечисленных шагов в соответствии со статьей 242 Федерального закона от 03.08.2018 N 289-ФЗ «О таможенном регулировании в Российской Федерации и о внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» ТО подают мотивированный запрос Банку. Он, в свою очередь, в течение одного дня обязан подтвердить запрос и не позднее пяти рабочих дней прислать таможенным органам необходимую информацию [5]. Так, мы можем сделать вывод, что для того, чтобы таможенный орган для целей валютного контроля получил необходимые сведения, необходимо как минимум двадцать пять-тридцать дней, что для ТО органов является довольно продолжительным сроком. Это не только замедляет работу, но и усложняет реализацию превентивной функции права, которая выражается в оказании предупредительного и воспитательного воздействия на лиц, которые уже совершили или готовятся к совершению правонарушения. Из этого следует, что необходимо повысить эффективность и оперативность взаимодействия с ЦБ РФ для обмена информацией в рамках Инструкции Банка путем внесения поправок в нормативно-правовые акты.

Вторым не менее важным аспектом выступает необходимость доработки и модернизации системы управления рисками (далее-СУР) при валютном контроле. Безусловно, используемая для управления рисками в контрольно-надзорных службах по всему миру СУР является эффективным методом по противодействию таможенным правонарушениям. Однако если брать во внимание валютный контроль, то необходим более глубокий мониторинг участников ВЭД по таким критериям как предполагаемая сумма возможного нарушения, анализ истечения сроков давности по АП, проверка сомнительных операций, связанных с направлением денежных средств с учетом современных механизмов совершения правонарушений в сфере валютного регулирования, контроль перевода денежных средств, в оплату товаров, ввезенных с завышением цены. Подчеркиваем, что более плотное внедрение СУР в механизм борьбы с правонарушениями по данным составам благоприятно отразится на динамике возбуждаемых дел в этой области.

Подводя общую черту, отмечаем, что рассмотрение реальных проблем организации противодействия совершению АП в области валютного контроля наглядно иллюстрируют нам не только сами несовершенства законодательства, связанного с валютным регулированием, но и причины, по которым у участников внешнеэкономической деятельности существуют возможности для совершения АП в данной области. Однако необходимо

119