2815.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 3. Новое время (От Ле

эмпиризма и Просвещения. Усвоение ее необходимо и для понимания сочинений Канта, ведь наука, о которой он говорит, — не что иное, как ньютонианская механика. С другой стороны, сто пятьдесят лет, отделяющие Коперника и Ньютона, изменили не только образ мира; медленно, но решительно менялся и образ человека, науки, исследова­ теля (сложные отношения магии и науки здесь крайне важны), иными становились и научные методы, и труд ремесленника, отношения общества и науки, философии и науки, веры и знания.

Неоспорима заслуга Галилея в осмыслении природы научного метода, но очевидно и то, что Бэкон стал теоретиком индустриальной эры, глубоко и ясно осознавшим масштаб влияния научных открытий на повседневную жизнь людей. Именно поэтому он критикует традици­ онную логику, аристотелизм, магию и алхимию, призывая очистить разум от идолов, дабы подготовить его к новому взаимодействию с миром вещей. Познание, вооруженное индуктивным методом, делает человека “толкователем и властелином природы”, цель укрощения которой — братство и милосердие.

Но если у Бэкона элементы традиции еще присутствуют, несмотря на новаторский дух, то Декарта уже можно с полным правом назвать основателем современной философии. Ее история, можно повторить за Виттгенштейном, — это история развития картезианства в двух аспектах — как идеализма, так и механицизма. В экспозиции карте­ зианских идей мы стремились показать взаимовлияние его метода, физики и метафизики в рамках общего философского проекта. Пред­ ставляя Спинозу, Лейбница и Мальбранша, важно за внешней парадок­ сальностью их идей отметить необычайное богатство логической основы.

Что же касается Гоббса, Локка, Юма, мы старались подчеркнуть незаурядность способа мышления этих теоретиков эмпиризма, особен­ но Беркли, обычно недооцениваемого. Его инструменталистская теория познания увлекла немало философов своими остроумными аргументами и догадками. Против либертинцев, пирронистов и рационалистов выступил Паскаль с идеей автономии науки, ее особым порядком и четко обозначенными границами, апологией человеческой натуры. “Мы не властны не желать счастья и истины, но ясность и счастье нам недоступны ”. Лишьхристианство, признавая это, учит нас пониманию двух вещей: испорченности человеческой природы и искупительной жертвы Христа.

Против модных философских течений высказался не только Пас­ каль, но и Вико. Равнодушный к завоеваниям естественных паук, он напомнил о насущных проблемах истории и цивилизации. После осуж­ дения романтиками Просвещения нам казалось важным подчеркнуть идейное богатство просветительской мысли в разных национальных школах — французской, английской, немецкой и итальянской. В книге

представлены: 1) концепции английских деистов (Толанд, Кларк, Кол­ линз, Тиндаль, Батлер), этические размышления Шефтсбери, Хатче­ сона и Хартли, политические идеи Бернарда Мандевиля, гносеологичес­ кие идеи шотландцев Рида, Стюарта, Брауна; 2) французские энцик­ лопедисты (Д’Аламбер, Дидро), сенсуализм Кондильяка, материализм Ламетри, Гельвеция, Гольбаха, великая баталия Вольтера за веротер­ пимость, политические идеи Монтескье и Руссо; 3) вольфианская философия, эстетика Баумгартена, концепция Лессинга; 4) взгляды братьев Верри, Фризи, Чезаре Беккариа, Филанджери, Галиани, Дженовези. Просвещение при таком подходе предстает не столько систе­ мой доктрин, сколько движением, единство которого основывается на вере в разум как условии прогресса человечества, освобождение его от слепого фанатизма, паутины невежества, предрассудков, мифотвор­ чества. В науке и технике просветители видели инструмент прогрес­ сивной трансформации мира, защиту неотчуждаемых прав человека и гражданина. Отказываясь от догматизма метафизических систем, непроверяемых в опыте, они усматривали в религиях ферменты тира­ нии, оправдание привилегий. Для Канта отведена отдельная часть с обстоятельным анализом трех критик. В конце книги даны хронологи­ ческие таблицы, библиография и именной указатель.

АВТОРЫ

традиционные взгляды, они остаются только “глашатаями и декла­ маторами чужих идей”. Не есть знание и то, что сообщают маги и алхимики и вообще все “золотоискатели”: эти твердят о фантасти­ ческих открытиях и опираются в своих объяснениях на причины духовного порядка.

Для Леонардо проектировщиком и интерпретатором механичес­ кого и необходимого строения всей природы является математичес­ кая мысль: “Необходимость — руководительница и защитница природы; она — ее основа и создательница, ее узда и вечный образец”. Леонардо исключает из числа естественных феноменов — механических и материальных — мистические и духовные силы: “О математики, пролейте свет на это заблуждение! Дух не имеет голоса...

поскольку не может быть голоса там, где нет движения и разрыва воздуха; не может быть колебаний воздуха там, где нет инструмента; инструмент не может существовать вне тела; а раз это так, дух не может иметь ни голоса, ни формы, ни силы... где нет жил и костей, не может быть никакой силы и никакого движения, производимого воображаемыми духами”.

1.2. Леонардо между Возрождением и Новым временем

Таким образом, идеи Леонардо, его концепции природы, причин­ ности и, как мы скоро убедимся, опыта значительно отличаются от идей большинства мыслителей эпохи Возрождения. Искания Лео­ нардо “обращены на более точное понимание явлений, в сторону математико-экспериментального натурализма, абсолютно чуждого соображениям мистического и космологического порядка Кузанца и Фичино” (М. Даль Пра).

Здесь приводятся некоторые из наиболее созвучных современнос­ ти идей Леонардо. Однако они не позволяют еще говорить о нем как об ученом эпохи научной революции. “Мы тщетно будем искать в трудах Леонардо, черты, которые являются главными составляющи­ ми науками в нашем представлении. Нельзя не согласиться с Рандаллом, Сартоном, или Койре, которые утверждают, что исследова­ ния Леонардо, полные блистательных догадок и гениальных прозрений, никогда не выходили за пределы «занимательных» опы­ тов и не достигали той систематичности, которая является основной характеристикой современной науки и техники. Его разыскания, всегда колеблющиеся между экспериментом и комментарием, ока­ зываются раздробленными и как бы рассеянными в серии разроз­ ненных наблюдений, письменных заметок для самого себя. Леонар­ до не имеет никакого интереса к науке как к организованному корпусу знаний, для него наука — это общественное и коллективное предприятие. Для тех, кто считает, что наука в современном смысле

не сводится к перечню или сумме теорий, инструментария, экспе­ риментов, это различие очень важно. Определить место Леонардо среди основателей современной науки означает поместить его по­ ртрет в галерее не в том месте, где следует. Наложение на его труды и его видение науки наших представлений лишь затемнит проблему” (Паоло Росси). Все-таки можно сравнить Леонардо с деревом, которое корнями проросло в свою эпоху, а листвой вдыхает воздух грядущих времен. Иными словами, если в трудах Леонардо и не обнаруживается всей суммы основных характеристик современной науки, то некоторые из них прослеживаются в его размышлениях с достаточной четкостью. Именно так обстоит дело с идеей опыта, а также отношения между теорией и практикой.

1.3. “Умозрительное рассуждение” и “опыт”

Каковы же представления об опыте и знаниях по Леонардо? Леонардо любил называть себя, в противовес представлению об ученом той эпохи, “необразованным человеком”, хотя мы знаем, что он обучался в мастерской Верроккьо, в том числе разным “механи­ ческим искусствам”. А именно на основе “механических искусств”, развивающихся в мастерских, постепенно формируется понимание опыта, который больше не является ни разрозненной практикой людей, занимающихся различными ремеслами, ни простым рассуж­ дением специалистов в области “свободных искусств”, не имеющих никаких контактов с миром природы и не занимающихся практи­ ческой деятельностью. Опыт таких мастерских, к которым принад­ лежала и мастерская Верроккьо, позволяет прочно соединить “меха­ нические” и “свободные искусства”, такие, как геометрия или перспектива. Следовательно, Леонардо бунтует против тех, кто счи­ тает, что “чувство” — т. е. ощущение и наблюдение — препятствует “природному утонченному познанию”.

С другой стороны, он убежден, что “никакое человеческое иссле­ дование не может привести к истинному знанию, если оно не опирается на математические доказательства”. Простого, голого наблюдения недостаточно; в природе есть “бесконечное число от­ ношений”, которые “никогда не познаются опытным путем”. При­ родные явления могут быть поняты лишь в том случае, если мы раскроем их причины в “умозрительном рассуждении”: именно причина показывает, почему “мы имеем дело с опытом такого рода” Короче: “Природа изобилует бесконечным числом причин, которые никогда не проявлялись в опыте”; “любое наше знание берет начало от чувства”; “чувства имеют земную природу, разум находится вне, созерцая их”. И “те, кто принимает практику без науки, подобны

кормчему, взошедшему на корабль без штурвала и компаса, не знающему точно, куда плывет корабль”. “Наука, — продолжает Леонардо, — это капитан, практика — матросы”. И если имеется научное знание вещей, это знание, с одной стороны, завершается “определенным опытом”, т. е. теории получают подтверждение, с другой — оно открывает путь к технологическим разработкам, во­ площенным Леонардо в его “машинах”. “Во всей этой цепи рассуж­ дений, — замечает Кассирер, — нет противоречия между поло­ жением, что любое знание начинается с ощущения, и — признанием за разумом собственной функции, помимо и за пределами воспри­ ятия. Два этих положения вполне совместимы, по крайней мере, для Леонардо. <...> Размышления Леонардо с очевидностью направлены на поиски промежуточного звена между этими двумя основополага­ ющими факторами. Не распыляясь на соображения о частном, мы должны попытаться понять общий закон, который возвышается и господствует над ним. Только знание этого закона дает нам в море частных фактов и отдельных практических данных компас, без которого мы остаемся слепыми и лишенными штурвала. Теория дает нужное направление опыту”. Таким образом, “Леонардо, — продол­ жает Кассирер, — предвосхитил «резолютивный (т. е. аналитико­ синтетический) метод» Галилея и современной науки о природе”.

Таково же мнение Geymonat, который пишет: “Особенно важна его [Леонардо] концепция научного знания и метода, необходимого для его достижения. С методологической точки зрения его можно считать предшественником Галилея — он придавал исключительное значение как опыту, так и математике; более того, нельзя исключать, что Галилей при работе над своим математико-экспериментальным методом испытал, пусть и не прямо, влияние Леонардо”.

По мнению других опыт и математика не столь легко соединя­ ются в рассуждениях Леонардо и вряд ли его следует считать “предшественником” Галилея. Например, Энрико Беллоне пишет: “Образ какого Леонардо мы можем воссоздать? Того, который восхваляет блестящие возможности опыта, или того, который их отвергает и прославляет достоинства математической абстракции? В эпоху Леонардо в науке происходят сложные изменения, которых он не осознает и пытается комментировать лишь посредством крат­ ких заметок или лаконичных афоризмов. Леонардо является истин­ ным «сыном Возрождения» и как таковой он никоим образом не мог заложить основы учения Галилея”.

А вот что по этому поводу написал Э. Гарен примерно тридцать лет назад: “Нельзя сказать, что именно он [Леонардо] создал экспе­ риментальный метод и сумел соединить математику с опытом и новой физикой, но его творчество можно считать символом перехода от глубокой критической разработки, результаты которой он время от времени суммирует, к формулированию обновленных концепций”.

Речь идет об интерпретациях, авторы которых следят за тем, чтобы не вырвать Леонардо из его среды и не впасть в ошибку “опережаю­ щей” историографии. Но эти авторы рискуют отвести внимание от новшеств Леонардо, которые создают образ мыслителя, исключи­ тельного для своего времени.

В противоположность авторитетам и традиции, Леонардо считает, что опыт — великий учитель; именно в школе опыта мы можем постичь природу, а не путем передачи и повторения бледных отра­ жений ее, которые даются в книгах: “знание — дитя опыта”, а не произвольных теоретических конструкций, пусть и воплощающих проблемы высшего порядка: “Лучше маленькая точность, чем боль­ шая ложь”, — говорит Леонардо. И еще: “Ложь столь презренна, что, если даже говорится о божественных вещах, она лишает их божественной благодати, а правда столь совершенна, что, если даже и распространяется на низкие материи, она несравненно превосхо­ дит неопределенность и ложь, связанные с большими и высокими рассуждениями. <...> Но ты, который живешь мечтами, тебе больше нравятся софистические изыски и торгашеское мошенничество в большом и отвлеченном, нежели строгое описание естественного и не непосредственно данного”.

Итак, чтобы понять природу, следует вернуться к опыту. Мы будем не далеки от истины, если предположим, что Леонардо отталкивается от проблемного опыта; путем рассуждений он вскры­ вает причины; затем, чтобы проверить рассуждения, он вновь обра­ щается к опыту. Если природа получает результаты, пользуясь определенными причинами, человек от результатов должен обра­ титься к причинам. Для выявления этих причин необходима “мате­ матика” — наука, которая вскрывает отношения необходимости между различными явлениями, т. е. причины, “которые никогда не проявлялись опытным путем”. “Необходимость, — повторим еще раз вслед за Леонардо, — основа и создательница природы, ее узда и вечный образец”. Леонардо утверждает: “Не математик не разделит моих принципов”. И еще: “Кто порицает высшую точность матема­ тики, тот питается неразберихой и никогда не положит конца противоречиям софистических учений, от которых можно научиться только вечным ссорам”.

Природа регулируется поддающимся измерению порядком, кото­ рый обнаруживается в причинном отношении между явлениями. “Именно эта необходимость исключает всякую метафизическую или магическую силу, всякую интерпретацию, которая предшествует опыту и пытается подчинить природу чуждым ей принципам. Эта необходимость в конце концов идентифицируется с необходимос­ тью, свойственной математическому рассуждению, которое выража­ ет отношения соразмерности, составляющие законы. «Разумность» природы явлена в «пропорциях», которые обнаруживаются не только