2815.Западная философия от истоков до наших дней. Книга 3. Новое время (От Ле

философия. Таким способом он бросил вызов, и судебный процесс возобновился: он был продолжен совестью итальянского народа, который осудил тех, кто его убил” (А. Гуццо).

Многочисленны труды Бруно. Среди них особого упоминания заслуживают: комедия “Подсвечник” (“Candelaio”, 1582), “О тенях идей” (“De umbris idearum”, 1582), “Пир на пепле” (“Cena de 1е Ceneri”, 1584), “О причине, начале и едином” (“De causa, principio et uno”, 1584), “О бесконечности, вселенной и мирах” (“De l’infinito, universoemondi”, 1584), “Изгнание торжествующего зверя"(“Spaccio de la bestia trionfante”, 1584), “О героическом энтузиазме” (“De gli eroicifurori”, 1585), “Онаименьшем”(“Deminimo”, 1591), “Омонаде” (“De monade”, 1591), “О неизмеримом и неисчислимом”(“De immenso et innumerabilibus”, 1591).

3.2. Характеристика основных идей Бруно

Чтобы понять философа, необходимо выявить основу его мыслей, источник понятий и дух, дающий им жизнь. Какова эта основа, источник, дух Бруно?

Недавние исследования проливают свет на эти вопросы. Шифр к идеям Бруно — в их магико-герметическом характере. Бруно идет по стопам философов Возрождения, но удержаться в рамках хрис­ тианской ортодоксии ему не удается. Более того, идеи Бруно могут быть поняты как род возрожденческого гнозиса с элементами еги­ петской религиозности, характерной для герметических сочинений. Неоплатонизм служит основой и концептуальной схемой этого типа религиозного видения.

Документальное подтверждение этому — недавнее исследование F. A Yates (в уже цитированной книге “Джордано Бруно и гермети­ ческая традиция” (“Giordano Bruno е la tradizione ennetica”), развя­ зывающее многие узлы в интерпретации работ Бруно. “Философия Бруно, — пишет Yates, — изначально герметична... он был гермети­ ком наиболее радикального типа, с особой магико-религиозной миссией...”.

Что же пытался сделать Бруно? Все очень просто, замечает Yates. Он возвращает возрожденческую магию к ее языческим истокам, оставив слабые попытки Фичино выработать безобидную магию, утаив ее основной источник, “Асклепиус” (который за создание идолов и амулетов был осужден св. Августином). Христианский герметизм без “Асклепия”, по мысли Бруно, смешон. Следует вос­ становить культ природных богов Греции и религию, с помощью которой египтяне постигли божественные идеи, интеллигибилъное Солнце, Единое неоплатоников.

Вот как Бруно цитирует в “Изгнании” плач “Асклепия” в его последнем пророчестве: “Ты не знаешь, о Асклепий, что, как Египет — образ неба... так наша земля — мировой храм. Но, увы, наступит время, когда станет ясно, что Египет тщетно старался быть ревнивым хранителем божественного. <...> О Египет, Египет, от твоих религий останутся только легенды. <...> Темноту предпочтут свету, смерть будут считать полезнее жизни, никто не станет возводить очи к небу, на верующего будут смотреть как на безумного, кощунника считать благоразумным, неистового сильным, наихудшего лучшим. И, по­ верьте мне, будет осужден на смерть тот, кто религии предпочтет рассудок; потому что возникнет новый суд, новые законы, не останется ничего святого, ничего почитаемого: не будет слышно слова, достойного неба и небожителей. Останутся только падшие ангелы, которые, смешавшись с людьми, принудят несчастных к дерзости на всякое зло, как если бы оно было справедливым; начнутся войны, грабежи, обман и все противное душе и природной справедливости: наступят старость, расстройство мира, утрата веры. Но будь спокоен, Асклепий, потому что после того, как все это случится, Отец и Господь Бог, правитель мира, всемогущий покро­ витель... несомненно, положит конец безобразию, призвав мир к его исконному образу”.

“Египтянство” Бруно — это “благая религия”, разрушенная хрис­ тианством, к которой следует вернуться, пророком которой он себя чувствует, принимая миссию реаниматора. Последний фрагмент из работы Yates завершает картину этой новой экзегезы: “Таким обра­ зом, Бруно отклоняет все попытки Фичино сконструировать форму теологии, в которой древние теологи и маги вписаны в христианский платонизм. В “Corpus Hermeticum” Бруно увидел египетскую рели­ гию в неоплатонической форме теургического и экстатического опыта, как восхождение к Единому. Именно так интерпретировали неоплатоники поздней античности египетскую традицию. Однако мы не находим у Бруно рабского подражания этому типу неоплато­ низма с его мистериософским культом. Он, конечно, испытал боль­ шое влияние Фичино и Пико, со всем аппаратом каббалистических

ихристианских ассоциаций, синкретизма различных философских

ирелигиозных учений, древних и средневековых. Следует также напомнить, что Джордано Бруно в конце XVI в. был свидетелем трагических проявлений религиозной нетерпимости. Тогда в рели­ гии герметизма искали терпимости, видели дорогу, которая приведет

кобъединению различных сект, а не к их взаимоуничтожению. Среди различных исповеданий христианского герметизма, католи­

ческого и протестантского, большая их часть избегала магии. В этот момент является Джордано Бруно, который, взяв за основу магичес­ кий герметизм; предсказывает нечто вроде египетской контррефор­ мы, возвращение к египетской традиции, благодаря которой рели­

гиозные проблемы исчезнут; наконец, он защищает нравственную реформу, делая акцент на важности благих общественных начина­ ний, этики, отвечающей критериям общественной пользы”.

Понятно, что Бруно не мог найти общего языка ни с католиками, ни с протестантами (строго говоря, его сложно назвать христиани­ ном, потому что, в конце концов, он поставил под сомнение божественную природу Христа и основные догматы христианства). Тезисы, которые он брал то здесь, то там, были тактическими опорами для проведения собственной реформы. Именно поэтому он вызывал в любом окружении, где бы ни преподавал, яростную реакцию. Он не мог примкнуть ни к одной религии. Создать новую религию — вот его цель.

И все же он был “опьянен Богом”(выражение Новалиса, относя­ щееся к Спинозе), и “бесконечное было его началом и концом” (так говорил Шлейермахер о Спинозе). Но речь идет о Божественном и Бесконечном неоязыческого типа, выраженных в концептуальном аппарате неоплатонизма, в интерпретации Николая Кузанского и Фичино.

3.3.Искусство запоминания (мнемотехника)

имагико-герметическое искусство

Первые труды Бруно посвящены мнемотехнике, и среди них особо выделяется трактат “De umbris idearum” (“О тенях идей”), написанный в Париже и посвященный Генриху III. Искусство за­ поминания очень древнее. Римские ораторы рекомендовали для лучшего запоминания речей ассоциировать структуру и последова­ тельность понятий и аргументов с последовательностью возведения частей здания. В середине века Раймунд Луллий, как уже говорилось

впредыдущем томе, не только выводил правила мнемотехники, предназначенные облегчить запоминание путем четкого выявления ментальных закономерностей, но и пытался координировать их со структурой реального.

Вэпоху Возрождения мнемотехника получает новое развитие, а

вработах Бруно достигает своей вершины.

F. Yates суммирует возрожденческую концепцию мнемотехники

ивклад в нее Бруно следующим образом: “В эпоху Возрождения (искусство мнемотехники) было модой среди неоплатоников и гер­ метиков. Метод закрепления в памяти основных образов и архетипов предполагал в качестве системы мнемонической локализации сам космический порядок и требовал поэтому глубокого знания универ­ сума. Эта концепция очевидна уже в том фрагменте из “De vita coelitus comparanda” (“О жизни, которую следует рассматривать с неба”), где Фичино пишет, что планетарные образы и краски,

запечатленные в памяти так, как если бы они были воспроизведены на потолке комнаты (на фресках, по канонам магико-симпатических соответствий), служили для их обладателя организационным прин­ ципом всех явлений, с которыми он столкнется, выйдя из дома”. Герметический опыт отражения универсума в уме лежит в основе магической памяти, а метод следования за этим опытом фиксировал в памяти образы-архетипы, активизированные магическим образом. Пользуясь магическими образами или талисманами, маг надеялся познать и обрести космическую силу через магическую организацию воображения, стать сверхчеловеком, оставаясь в гармонии с космо­ сом. Эта особая трансформация классического искусства запомина­ ния имеет свою историю еще до Бруно, но именно у него она достигает своей кульминационной точки.

Бруно в работе “О тенях идей" явно присоединяется к Гермесу Трисмегисту, убежденный, что “египетская” религия лучше христи­ анской, поскольку это религия ума, реализующаяся в преодолении культа солнца, видимого образа солнца идеального, каковым явля­ ется интеллект. “Тени идей” не осязаемы, они скорее (в контексте Бруно) “магические образы”, блики божественного разума, копиями которых являются осязаемые вещи. Обретая эти “магические обра­ зы”, можно получить в уме слепок универсума, а значит, не только удивительную память, но и активизацию всех способностей человека.

Далее в работе представлена серия образов, на основе которых Бруно организует систему памяти, вслед за Фичино, на плотиновской основе.

Итак, Бруно парижского периода предстает как реформатор ма­ гико-герметической традиции. Но примирение этой доктрины с христианской догматикой, которого добивался Фичино, его больше не заботит, он решил идти до конца.

3.4. Вселенная Бруно и ее значение

После Франции — наиболее значительного этапа в карьере Бруно — наступил черед Англии, где он написал и опубликовал итальянские диалоги, являющиеся шедеврами в его творчестве.

Прежде чем говорить об их содержании (оно получило дальней­ шее развитие и углубление в поэмах на латинском языке, написан­ ных и опубликованных в Германии), стоит напомнить, как Бруно появился перед англичанами, учеными Оксфордского университета. Недавно обнаруженные документы (найденные R. Me Nulty) сооб­ щают нам о темах лекций Бруно в Оксфорде и о реакции слушателей. Он излагал коперниканскую картину универсума, гелиоцентрическую концепцию бесконечности космоса, связав ее с астральной магией и солярным культом, предложенным Фичино. Но один из ученых

“нашел, что как первая, так и вторая лекции были заимствованы, почти слово в слово, из работ Марсилио Фичино” (в частности, из работы “De vita coelitus comparanda”). Разгорелся скандал, который вынудил Бруно быстро ретироваться от “педантов грамматиков” из Оксфорда, которые ничего не поняли в его рассуждениях. Он создавал образ возрожденческого мага, владеющего новой “египет­ ской” религией в герметическом откровении, культ deiis in rebus, Бога, присутствующего в вещах. В “Изгнании” “египетская” тема усиливается, а “мудрейший Меркурий Египтянин”, т. е. Гермес Трисмегист, выступает как источник знания. Идея “бога в вещах” и магия, понимаемая как мудрость, восходят к “интеллигибельному солнцу”, которое открывается миру то в большей, то в меньшей степени. “Магия, — уточняет Бруно, — в той мере, в какой она обращается к сверхъестественному, является божественной; а в той, в какой она обращена к созерцанию природы и к раскрытию ее секретов, она природная; и она выступает математической посред­ ницей в том, что касается рассуждений и действий души на границе телесного и духовного, духовного и интеллектуального”.

“Египтянство” Бруно — это форма языческой религии, на кото­ рой он хочет основать реформу нравственного порядка.

Но каковы ее философские основы?

Мы уже неоднократно подчеркивали, речь идет, по сути, о заимствованных из неоплатонизма основах, с подчеркнуто пантеис­ тическими акцентами, об идеях элейской школы и тематике Авицеброна.

Выше всего Бруно ставит “причину”, или высшее “начало”, именуемое им также сверхразумом, от которого происходит все, но который сам при этом остается для нас непознаваемым. Весь уни­ версум (вселенная) есть следствие этого начала; но из знания след­ ствия нельзя получить знание причины, так же, как от статуи невозможно перейти к образу скульптора — ее создателя. Это нача­ ло — не что иное, как Единое Плотина. Бруно пишет: “От божест­ венной субстанции — как потому, что она бесконечна, так и потому, что она бесконечно далека от результатов нашей дискурсивной деятельности, — у нас нет ничего, кроме останков (говорят после­ дователи Платона); отдаленного эффекта (говорят перипатетики); облачения (говоряткаббалисты); спин и задов (говорятталмудисты); зеркал, теней и загадок (говорит Апокалипсис)”. Сравнение со статуей в значительной степени неадекватно, — добавляет Бруно, — ведь статуя, являясь законченным произведением, может быть по­ знана полностью; вселенная же бесконечна, и поэтому “сложно познать первопричину и начало по его следствию”. Но не в метафи­ зике креационизма, а в контексте плотиновской мысли эти утверж­ дения обретают смысл.

Как у Плотина от высшего начала происходит Разум, так, по аналогии, Бруно говорит о всеобщем Разуме, но он понимает его в духе имманентизма, как “разум в вещах”, это — способность миро­ вой Души. От нее берут начало все формы материи, составляющие с ней неразрывное единство: “Этого хочет Нолан, Разум, дающий жизнь всему, названный (так) пифагорейцами. Это Тимей, дающий формы; Душа как формальное начало, названная ими источником форм; материя, из которой творится и формуется любая вещь — хранилище форм”.

Гиломорфическую структуру реальности, таким образом, по срав­ нению с последователями Аристотеля, Бруно понимал совершенно иначе: формы динамически структурируют материю, движущуюся в разные стороны, именно потому, что все одухотворено, все живо. В каждой вещи заключена мировая душа, а в душе присутствует вселенский разум, вечный источник форм, которые постоянно об­ новляются.

Бруно говорит о жизни души и о вселенском разуме, который есть Бог, или Божественное, в то время как в трудах Телезио панвитализм в довольно узких рамках сенсуализма уходит корнями в учение досократиков. У Телезио Бог трансцендентен, а жизненная сила, которую Бог дал материи, не имеет ничего общего с божественной жизнью; у Бруно Бог становится имманентным, а жизнь космоса — божественной жизнью или бесконечным ее распространением.

Поэтому становится понятным, как в этом контексте совпадают понятия Бога и природы, формы и материи, действия и силы, так что Бруно смог написать: “Отчего становится нетрудно принять в конце концов, что все, в соответствии с субстанцией, едино, что, может быть, и имел в виду Парменид, вульгарно трактуемый Арис­ тотелем”.

Следующая страница, взятая из работы “О причине, начале и едином”, хорошо воссоздает сотворенный Бруно образ вселенной. “Итак, вселенная едина, бесконечна, неподвижна. Единая абсолют­ ная возможность, единое действие, единая форма, или душа, единая материя, или тело, единая вещь, единое существо, единое макси­ мальное и наилучшее; которое недоступно пониманию; она не может иметь границ и конца и потому безгранична и бесконечна, и, вследствие этого, неподвижна. Она не перемещается в пространстве, ибо не имеет вне себя ничего, к чему она могла бы переместиться, потому что она — все. Она не возникает; ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать или ожидать, поскольку она охватцвает все бытие. Она не разлагается; потому что нет другой вещи, в которую бы она превратилась, поскольку она — всякая вещь. Она не может уменьшаться или расти, поскольку она бесконечна; а к этому нельзя ни прибавить, ни отнять. Бесконечное не имеет про­

порций. Ее нельзя привести в иное расположение духа, ибо она не имеет вне себя ничего, от чего бы она могла страдать или волновать­ ся. <...> Кроме того, чтобы понять все ее существо, единство в соответствии и невозможность перейти в иное и новое существова­ ние или в иные типы существования, нужно помнить, что она не может подвергаться изменениям какого-либо типа и не может иметь что-нибудь противоположное или отличное, что бы ее изменило, ибо в ней все согласовано. Она не материя, ибо не имеет и не может иметь очертаний, не имеет и не может иметь границ. Она не есть форма, потому что не дает форм и очертаний ничему другому, поскольку она — все, она — максимум, она — единое, она — всеоб­ щее. Она не поддается измерению и не является мерой. Она недо­ ступна постижению, ибо она не больше себя. Она не познана, ибо она не меньше себя. Она не сравнима ни с чем, ведь она не есть то и другое, но одно и то же. Поскольку она — одно и то же, она не имеет разных сущностей, а раз она не имеет разных сущностей, не имеет и разных частей; поскольку она не имеет разных частей, она не есть сложное. Это род термина, не являющегося термином, форма, которая не является формой, такая материя, что уже не материя, и такая душа, которая, скорее, не душа: потому что это — неразличимое все, и вселенная есть единое”.

3.5. Бесконечность Всего и смысл, который Бруно сообщил коперниканской революции

В концепции Бруно бесконечное становится, как уже было ска­ зано, символическим числом.

Если бесконечна Причина, или Первооснова, бесконечным дол­ жен быть и результат. Поэтому Бруно пишет в работе “О неизмери­ мом”: “Божественное полностью необъяснимо в физическом плане, лишь в бесконечном, и только в нем оно проявляется в собственной универсальности, в соответствии с бесчисленными видами и соглас­ но расположению бесконечного: везде начало сходится с концом, а центр со всех сторон связан с бесконечным. То, что идет от вечного, божественного, согласно всякому бытию, как распространение бес­ конечной доброты, есть результат божественного всемогущества”.

На этом основании Бруно поддерживает не только идею беско­ нечности мира в целом, но также (восприняв идею Эпикура и Лукреция) идею существования бесконечных миров, похожих на наш, с другими планетами и другими звездами: “И это называется бесконечной вселенной, в которой имеются бесчисленные миры”.

Жизнь бесконечна, в нас бесконечна индивидуальность, как и во всех сложных вещах. Умереть не означает испариться, ибо “ничто не

исчезает совсем”; умереть — это только измениться случайным образом, в то время как то, что меняет, остается вечным, неизмен­

ным.

Но почему происходит это изменение? Почему частность, мате­ рия всегда ищет другую форму? Возможно, она ищет другое бытие? Не “другое бытие” (которое уже есть всегда), находчиво отвечает Бруно, “но другой способ бытия”. И именно в этом заключается различие между вселенной и отдельными вещами во вселенной: “Первая включает все бытие и все способы бытия; из вещей каждая имеет бытие, но не все способы бытия”.

Всвязи с этим Бруно находит, что вселенная сферична и вместе

стем бесконечна. “Парменид сказал, что единое со всех сторон равно самому себе, а по Мелиссу оно бесконечно; между ними нет противоречия, но один, скорее, уточняет другого”. Герметический образ Бога в виде “сферы, с центром повсюду и без периферии”, ставший знаменитым благодаря Кузанцу, удивительным образом подошел Бруно.

Бог есть тотальность бесконечного, потому что все во всем и в

каждой части целого. Вселенная же как производное от Бога беско­ нечна, но не тотально бесконечна, потому что она во всем также, но не полностью во всех своих частях (или, во всяком случае, не может быть бесконечной тем же образом, что и Бог, — причина всего во всех частях): “Я говорю, что вселенная безусловно бесконечна, ибо она не имеет края, поверхности; я говорю, что вселенная не совер­ шенно бесконечна, потому что каждая часть ее конечна и каждый из бесчисленных миров, входящих в нее, бесконечен. Я говорю, Бог безусловно бесконечен, ибо он сам исключает всякий конец, и всякий его атрибут один и их бесконечно много; и я говорю, что Бог полностью бесконечен, ибо Он весь во всем мире и в каждой его части бесконечно и полностью — в противоположность бесконеч­ ности вселенной, которая полностью во всем, но не во всех частях”

Теперь мы в состоянии понять причины, по которым Бруно с энтузиазмом принял революцию Коперника. Действительно, гелио­ центризм: а) в совершенстве согласовался с герметическим гнозисом, который придавал Солнцу (символу интеллекта) совершенно особое значение; б) позволял ему разрушить тесные рамки аристотелизма, постулат о конечности вселенной, и развеять все “фантас­ тические небесные перегородки”, убрав препятствия на пути к бесконечному.

3.6. “Героические энтузиасты”

Плотиновское “созерцание” единого во Веем становится “герои­ ческим энтузиазмом” у Бруно. После восхождения к знанию

спуск, от истока к ручью. Но у Бруно это созерцание трансформи­ руется в некую форму “обожения”, страстное желание быть единым с предметом любви, и плотиновский экстаз трансформируется в магический опыт. (Уже Фичино называл любящего человека “спо­ добившимся” “божественному исступлению”.) Yates пишет: “К чему действительно стремится религиозный опыт, описанный в работе «Героические энтузиасты», это герметический гнозис, т. е. мисти­ ческая любовная поэзия мага, созданного божественной силой, и он стремится отвоевать этот атрибут божественности, с соответствую­ щими возможностями. <...> Это духовный дневник человека, видев­ шего себя религиозным магом”. В центре сочинения миф об охот­ нике Актеоне, который, не успев налюбоваться Дианой, был пре­ вращен из охотника в оленя, дичь, за которой охотятся, и растерзан своими собаками. Диана — символ божества, имманентного приро­ де, а Актеон символизирует интеллект в погоне за истиной и божественной красотой; сторожевые псы — желания, а борзые Актеона (более быстрые) символизируют мысли.

Итак, Актеон обращен в объект познания (дичь), а его псы (мысли и желания) — в охотников. Почему? Да потому, что искомая исти­ на — в нас самих, и, открыв это, мы открываем суетность наших собственных мыслей и понимаем, “уже обретя истину в себе самих, что не было необходимости искать божественное вне себя”.

“Таким образом, псы — мысли о божественном, — заключает Бруно, — пожирают Актеона, умерщвляя его как вульгаризацию, освобождая от смятения чувств, из тюрьмы плоти; чтобы он больше не любовался на свою Диану через щели и окна, но, разрушив стену, смог бы увидеть весь горизонт”. На вершине “энтузиазма” человек видит все в целости, ибо стал одержимым.

3.7. Заключение

Бруно, в рамках философии Возрождения, определенно наиболее сложный из философов. Отсюда — различные толкования его уче­ ния. В настоящее время многие интерпретации его идей пересмат­ риваются.

Делать из него предтечу современного ученого эпохи научной революции смешно, ведь его интересы были иной природы (маги- ко-религиозной и метафизической), отличной от той, на которой базировались идеи Коперника. Сомнительно, что Бруно понимал научный смысл этого учения.

Невозможно выявить и математический аспект сочинений Бруно, потому что его математика — это пифагорейская аритмология, а следовательно, метафизика.

Но Бруно удивительным образом предвосхищает некоторые по­ ложения Спинозы, и особенно — романтиков. Свойственное этим философам опьянение Богом и бесконечным уже присутствует в трудах Бруно. У Шеллинга (по крайней мере, на одной из фаз его развития) мы увидим отдельные наиболее яркие черты сходства с нашим философом. Одно из самых прекрасных и волнующих сочи­ нений Шеллинга носит имя “Бруно”.

В целом творчество Бруно знаменует собой вершину Возрожде­ ния и в то же время эпилог этого неповторимого периода развития западной мысли.

4.ТОММАЗО КАМПАНЕЛЛА: НАТУРАЛИЗМ, МАГИЯ

ИТРЕВОЖНОЕ ОЖИДАНИЕ ВСЕОБЩЕЙ РЕФОРМЫ

4.1.Жизнь и творчество

Фигура Томмазо Кампанеллы появляется на закате эпохи Воз­ рождения.

Томмазо Кампанелла родился в 1568 г. в г. Стило, в Калабрии, пятнадцати лет он вступил в орден доминиканцев (при крещении он был наречен Джандоменико, в момент вступления в монастырь сменил имя на Томмазо, в честь св. Фомы).

Он во многом похож на Бруно. Маг и астролог, охваченный тревогой и ожиданием преобразований, уверенный в своей особой миссии, неутомимый в поисках, исключительно образованный, спо­ собный бесконечно писать и переписывать сочинения с неубываю­ щей силой. Одним словом, — разбуженный вулкан да и только.

Пытки и тюрьмы не сломили его, а избежал смертной казни он лишь потому, что блистательно изобразил умопомешательство. Только поэтому он не закончил свои дни, как Бруно. Миновав костер, он провел полжизни в тюрьмах, вновь и вновь завоевывая доверие неутомимым поиском истины. Неожиданный успех на земле Франции увенчал последние дни его безотрадной жизни.

Биографы выделяют четыре периода: 1) юность революционеранеудачника с провалом мятежа против Испании; 2) период беско­ нечно долгого тюремного заключения в Неаполе; 3) период римской реабилитации и 4) период большого успеха во Франции.

Рассмотрим вкратце эти весьма значительные этапы.

1). Период юности полон приключений. Неудовлетворенный аристотелизмом и томизмом, Кампанелла перечел сочинения мно­ гих философов (как древних, так и современных) Запада и Востока.