vMkYLZErVP

«спланировать» заранее спонтанный распад отдельно взятой элементарной частицы. Но, зная физическую природу этого распада, его законы, можно при желании «руководить» процессом этого распада, что и делают современные физики в своих лабораториях. Раз молодежь выбирает свободу – значит, у нее есть кое-что за душой, есть характер, есть будущее. Разве нетерпение – грех? Терпение, послушание, забитость – грех куда более тягостный.

Волевой характер и гений неразделимы. Если человек не боится свободы «для», он способен к творчеству, воображению. Обладая только талантом, то есть способностью к более или менее чистому отражению сущности вещей, он этого сделать не в состоянии. Это хорошо осознавали вышедшие из школы Канта иенские романтики, особенно Новалис (1772-1801), а также примкнувший к ним Шеллинг.

Философ и критик существующего (критика не ради критики, а ради творчества нового) – одно и то же. Философствовать – значит взрывать старые смыслы, творить новые ракурсы бытия, изменять мир революционно. Именно так понимал задачу философии Карл Маркс в «Тезисах о Фейербахе». Недаром философия интимно связана с поэзией. Поэт всегда философ, а настоящий философ в душе поэт. Возьмем классическую немецкую философию. И Кант, и Фихте, и Шеллинг, и Гегель отличались свободолюбием, мятежным духом. Достаточно почитать их юношеские дневники, стихи, исследования. Когда разразилась французская революция, то молодые друзья Гегель, Шеллинг и поэтромантик Гельдерлин (1770-1843) посадили в Тюбингене «дерево свободы». Шеллинг даже перевел на немецкий только что появившуюся «Марсельезу». Они были бунтарями духа и у себя в социально отсталой Германии развивали созданную Кантом «немецкую теорию французской революции».

Революционер и поэт – одно и то же. О поэзии как о бунте и мятеже сказано немало. Подлинный поэт творит свой, новый мир. «Поэзия вся – езда в незнаемое», – говорил Владимир Маяковский.

Герой и творец – одно и то же. Их стихия – творчество, свобода, буря. Молодой человек, единственный, неповторимый, должен сам себя героически утвердить, сотворить. Только через поступок новое и врывается в мир, делается история, совершается прогресс. Гёльдерлин сказал очень точно:

Как ярость солнечного зноя Веселье жатвы создает, Так воин в жарком вихре боя В крови Свободу познает.

Пусть Ран судьба не возродила – Как молний пламень, рвущий высь, Как в бездне хаоса светила, Герои в буре родились!

91

Все же взрывной восторг разрушительства уступает постоянно горящему пламени творческого созидания. Карл Маркс ценил революционное подвижничество борца или ученого выше воодушевления поэта. Он сравнивал поэтически религиозное воодушевление, которое «в своей предельной стадии перешло в экстаз», с «лишь грелкой для отдельных умов», тогда как воодушевление Аристотеля, Спинозы, Гегеля и чистое, идеальное пламя науки оказалось животворящим духом всемирно-исторических процессов.

Самосознание, разум с его способностью все поставить под сомнение и все воссоздать заново – главный свободолюбец, непобедимый. Потенциально каждое разумное существо, а особенно молодое, вынужденное самоутверждаться, – носитель, источник новизны. Но не так просто решиться на вызов закосневшему бытию, хотя каждый в душе согласен со словами Гёте:

Лишь тот достоин счастья и свободы, Кто каждый день идет за них на бой.

ВДревней Греции решались на свободу «от», например, в священных мистериях, в вакхическом безумии, в карнавальном опьянении. Недаром бог экстаза и разрушительства Дионис назывался «Освободителем». Более оформленный, направленный выплеск свободы «для» – поэтический, олицетворенный в боге Аполлоне. Шеллинг утверждал, что в человеке... мы находим слепую по своей природе неограниченную производительную силу, которой в том же самом субъекте противостоит осмысленная, себя ограничивающая и формирующая, собственно управляющая сила...

История показывает, что руководят миром, в который вступает молодой человек, старшие. Это естественно. Но если власть старших несправедлива, то он бунтует против нее, не всегда юноша, если он с характером, готов им подчиняться. Если же он поработится заботой и страхом, то станет одной из подвластных «вещей». В свою очередь, старшие, не отказываясь от власти, хотели бы видеть в младших послушных партнеров.

Вобществах возможны три варианта взаимоотношений «отца» и «сына». Эти взаимоотношения, будучи важнейшим узлом социальной практики и преемственности, персонифицированы в религиозных представлениях.

Первый вариант – «сыноедство». Его практиковали и Кронос (Сатурн), пожирающий собственных детей, и финикийско-ханаанейский Молох, и другие древние боги, олицетворявшие застойный социальный порядок, при котором молодые даже близко не подпускались к кормилу власти. «Детоубийство», или «инфантицид», свойственно не только многим застывшим, неразвивающимся, стагнирующим примитивным обществам, но иногда возрождается и на довольно высоких ступенях цивилизации. Например, согласно евангельскому рассказу, когда царь

92

Ирод прознал от волхвов о рождении младенца, которому суждено «пасти народ» и тем самым вырвать власть из рук Ирода, царь приказал истребить всех младенцев, родившихся в городе Вифлееме.

Однако напор молодых иногда неукротим. Тогда второй вариант – «отцеедство», бунт против стариков. Вот как это звучит в революционной поэзии Владимира Маяковского «Мы идем» (1919):

Мы разносчики новой веры, красоте задающей железный тон.

Чтобы природами хилыми не сквернили скверы, в небеса шарахаем железобетон.

Победители, шествуем по свету

сквозь рев стариков злючий...

Всех младенцев перебили по приказу Ирода, а молодость ничего – живет.

Второй вариант практиковали и молодой Кронос, восставший на отца Урана – Небо и оскопивший его, сочетавшись затем браком со своей матерью Геей – Землей, и Зевс, в свою очередь с помощью матери восставший на отца Кроноса и как бы отомстивший за дедушку Урана, и многие другие, которым не находилось достойного места в старом зациклившемся времени. Молодые стряхивали с себя дрему покорности, в них прорывались при помощи матерей своеволие и характер, свобода разума. Поэтому, как считает Шиллер, «мысль, одерживающую победу над временем, символизируют в образе Зевса, прекращающего царство Сатурна».

Биолого-социальные истоки мифа о восстании Зевса уходят еще в первобытную стаю людей-хищников. Тогда властвовал доминирующий самец. Власть его была грубой, жестокой. Это неудивительно. Как указывал В. И. Ленин, «принудительная власть есть во всяком человеческом общежитии, и в родовом устройстве, и в семье», хотя «государства тут не было». Власть в первобытных коллективах, как и в стаях обезьян, сводилась к праву доступа к самкам. Доминирующий самец не допускал подрастающих сыновей самкам, то есть к их матерям и сестрам. Он кастрировал и пожирал сыновей, а в лучшем случае давал им возможность убежать. Так изгоняют своих сыновей, достигших половой зрелости, самцы бобров или гиббонов.

Но доминирующие самцы постепенно дряхлели, и на их место претендовали избежавшие кастрации подрастающие сыновья. Первыми бросали вызов, естественно, более старшие братья, первенцы, но отец еще был силен и расправлялся с ними. Как иногда говорят, обобщая – «кто первенец, тот приносится всегда в жертву». Однако «восстания» продолжались. В конце концов постаревших отцов побеждали, как

93

правило, младшие братья, младшие сыновья. Недаром говорится, что История, как бабушка, любит младших внучат. И Кронос и Зевс, кстати, были младшенькими. И первое, что, наверное, делал младший сын, – кастрировал отца, удалял очевидную причину своего нестерпимого полового голода.

Специалисты по первобытным обществам давно пришли к выводу, что естественная смена поколений «доминирующих самцов» воспроизводила ситуацию вновь и вновь, а качественный скачок в развитии человечества произошел только тогда, когда подавляемые и изгоняемые сыновья сумели объединиться, сообща набросились на ненавистного отца, убили и съели его. Этот вывод, сформулированный английским этнографом Дж. Аткинсоном в 1903 году, универсализировал и гипертрофировал основатель психоанализа Зигмунд Фрейд, который объявил коллективное «отцеедство» началом и исходным алгоритмом всей цивилизации.

Но одолеть отца лишь полдела. Ведь по отношению к женщинам каждый брат оставался соперником другого. Каждый, как отец, хотел овладеть своими матерями и сестрами для себя, «и в борьбе всех против всех, – по словам Фрейда, – погибла бы новая организация». Выход был найден в установлении нового социального порядка, а именно в запрете владеть теми желанными женщинами, «ради которых они прежде всего и устранили отца». Другими словами, запрещалось вступать в половую связь с матерями и сестрами. 3. Фрейд видит во всем развитии, цивилизации, во всех рывках общественного прогресса, во всех революциях воспроизведение этого первобытного отцеубийства. Молодым человеком и человеческими обществами владеют любовь к матери и страх-ненависть к отцам. 3. Фрейд назвал противоречивые отношения сына к отцу «эдиповым комплексом», ссылаясь на легенду о царе Эдипе, которому роком было предначертано убить своего отца и жениться на собственной матери. К «эдипову комплексу» сводят 3. Фрейд и его последователи как кризисы и противоречия в индивидуальном развитии молодого человека, так и поведение молодежи вообще, в том числе современный «бунт молодежи».

Мотивы «сыноедства» и «отцеедства» сохранились в ритуальных жертвоприношениях «сыновей» пли «отцов» в современных мировых религиях. «Так, например, обряд обрезания является, – отмечает Ф. Энгельс, – очевидно, смягченной формой оскопления, которое играет такую большую роль в древнем язычестве, представляя собой мимическисимволическое изображение победы следующей ступени над древнейшим богом Ураном». Вообще конфликты «бога-отца» и его порождений занимают центральное место в «небесной истории», отражающей, несомненно, историю земную, а именно историю конфликтов патриархального общества.

94

Как известно, переход от матриархальных порядков к патриархальным, или «патриархальный переворот», произошел всего шесть-семь тысячелетий назад в результате одомашнивания скота, появления производящей экономики и соответственно легко отчуждаемых излишков. «Патриархальную революцию» совершили праиндоевропейские пастухи, жившие от Дуная до южно-сибирских степей, наши предки, потомки мифического, жившего якобы после потопа Яфета, младшего сына Ноя. Таким образом, религиозные «откровения» отнюдь не извечные, они концентрируют социальный опыт вполне обозримого периода и могут быть интерпретированы вполне материалистически, как это и сделали К. Маркс и Ф. Энгельс.

Например, пастухи аравийских степей полагали, что бог сотворил сыновей-архангелов, но один из них, Сатана, восстал против него. Бог-отец сотворил другого сына – земного Адама, но и тот захотел власти и послушался искусителя: «И нашептал ему Сатана, он сказал: «О Адам, не указать ли тебе на древо вечности и власть непреходящую?» Конечно, Адам не отказался, и бог горько жалуется: «Мы прежде уже заключили завет с Адамом, но он забыл, и не нашли Мы в нем стойкости» (сура 20 «Та ха»).

Наконец, четыре тысячи лет назад нашелся беглец из Ура Шумерского верный Авраам, и что же от него потребовал бог-отец? Конечно, принести себе в жертву Авраамова первенца, единственного и любимого сына Исаака. Через две тысячи лет бог сам явился на Землю в виде «сына божьего» Иисуса Христа и сам себя принес в жертву на кресте, как бы символизируя этой самоказнью смерть язычества с его порабощенностью чувственно-эмпирическим этажом бытия.

Напрасно Сатана, «князь мира сего», предлагал Христу, как Мефистофель Фаусту, свое царство. Христос, указывает Ф. Энгельс, «отказался от этого своего величия, чтобы передать его отцу и, таким образом, соединить мир с богом». Отныне взаимоотношения «бога-отца» и «бога-сына» не определяются борьбой за власть, а цементируются общей задачей освобождения и спасения мира. «Немедленно после грехопадения,

– говорит Ф. Энгельс, – Христос последовал за человеком в его отчужденный от бога мир и стал между миром и богом. Становясь на сторону враждебного принципа, он противопоставил себя отцу, вступил с ним в борьбу, сделался соучастником греха того бытия и должен был потерпеть наказание как без вины виноватый, как ответчик за богоотчужденное бытие. Это свое при-равнение противоположному началу, вместе с взятыми на себя грехами мира, он должен был искупить смертью». Христос, конечно, мог остаться богом этого мира, но он «отвергает эту возможность и подчиняет свое бытие отцу». Таков в рамках религиозных представлений третий и самый высший вариант взаимоотношений «отцов» и «детей», через сыновний жертвенный труд спасения отца, пастырского приведения к нему мира.

95

Все три варианта можно найти у Ф. М. Достоевского в «Братьях Карамазовых». Например, бог-отец, в представлении Ивана Карамазова «возводящий здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей» на мучениях и крови «маленького замученного» ребенка, практикует вариант «сыноедства». Сам богоборец, Иван Карамазов восстает против «отцов», а Илюшечка Снегирев с его любовью к униженному отцу штабс-капитану Снегиреву воплощает третий вариант.

Таким образом, в обществах взаимоотношения поколений вопреки Фрейду не исчерпываются «эдиповым комплексом». Тип общества, требования жизни, дух времени, а также тип личности определяют судьбу молодых.

В развитии человечества десятки тысячелетий заняла эпоха, когда процесс социализации, включения в общество проходил внешне бесконфликтно у долгой-долгой череды поколении. Подрастающее поколение приручалось идеально и в установленный срок вводилось в круг взрослых. Таковыми до недавних пор были отношения юных и взрослых в примитивных обществах, у дикарей. Переход из одной возрастной группы

вдругую строго контролировался, сопровождался умышленным ритуализированным причинением боли. Однако не таким уж идиллическим являлось «естественное состояние», о котором мечтал ЖанЖак Руссо. Обычно юношу подвергали испытанию, когда принимали его в класс мужчин. Проявления индивидуального своеволия подавлялись беспощадно. Новизна не допускалась категорически, на любое возможное

вданном обществе отклонение, особенно на попытки вступить в кровосмесительную половую связь с женщинами ближайшего окружения, уже был предусмотрен строжайший запрет, табу, нарушение которого грозило смертью. В итоге при первобытном коммунизме ценой тотального подавления свободы достигался социальный мир.

Совершенно иная ситуация в обществе, в котором замерцала свобода для некоторых, но ценой порабощения остальных. В историкоматериалистической трактовке свобода «господина» порождает отчуждение «раба». Причастившись свободе, человек в таком основанном на угнетении обществе уже не может ощущать собственную жизнедеятельность как «свою», «естественную», а воспринимает общественные нормы и отношения как нечто «навязываемое» извне, «чуждое», отчужденное от него. Соответственно в ходе социализации метастазы отчуждения поражают душу ребенка и молодого человека, взламывают ее цельность, блокируют подлинный характер, порождают внутренние конфликты и комплексы, которые бесследно исчезнуть не могут. Они уродуют личность, создают разрыв между подлинной сущностью и социальным существованием, отчуждающий человека от него самого. Интересный сюжет противоречия между сущностью и существованием иллюстрирует эпизод, описанный в газете «Новое время» более чем сто лет тому назад. Случай этот произошел в 1903 году, в канун

96

Цусимы и первой русской революции. Молодой русский офицер из интеллигентной семьи, воспитанный на произведениях родной классики и сочувствующий революционерам, вел солдат с учения. Вдруг из-под моста, матерясь, вылез молодой босяк, подошел к офицеру и ударил его по лицу. Строй опешил, офицер смешался. «На, бей, убивай!»— глумился люмпен. Офицер схватился за оружие, он не стерпел бы и меньшего оскорбления от другого офицера и без колебания вступил бы в смертный поединок за свою честь, но здесь перед ним стоял «человек из парода», а этот офицер, подобно русским интеллигентам, боготворил народ. Бога своего убить он не решился. Солдаты засмеялись. Босяк плюнул напоследок офицеру в лицо и удалился. Офицер застрелился.

На самом поверхностном конкретно-эмпирическом уровне, уровне темперамента, поведение офицера можно объяснить его растерянностью, шоковым состоянием, сцеплением обстоятельств.

На более глубоком абстрактно-нормативном уровне, уровне интеллекта, поведение офицера объясняется его воспитанием, усвоенным его головой «комплексом вины» перед «простым народом», характерным для значительной части образованного российского общества на рубеже 19-20 веков. Конфликт между внутренним инстинктом абсолютной свободы и порабощающим долгом служения, извне принятым душой, страдающей от отчуждения, разрешился выбором несвободы, рабства, в конечном счете самоубийством.

«Служение» кому-то или чему-то внешнему противоестественно, и тем не менее антагонистическое общество отчуждения требует такого служения на каждом шагу, в любом выборе. Долг служения делу «рабов» так же порабощает (офицер – наглядный пример), как и долг служения делу «господ». Видимо, только совпадение личного порыва к свободе с объективно необходимой потребностью всеобщего освобождения может избавить от комплексов, снять отчуждение. Пока есть объективно обусловленное, то есть социально-экономически необходимое разделение на «господ» и «рабов», отчуждение неизбежно.

Отсюда понятно происхождение коммунистического идеала. Здесь добровольное служение себе, то есть свободное развитие каждого, служит условием свободного развития всех. Другого реального пути достичь внутренней цельности и спокойной уверенности в правильности своей жизни история не показала. «Тебя ударили по одной щеке – подставь другую!» – учит нагорная проповедь. Христианство трагично переживающее эффект отчуждения и стремящееся шоковым образом стряхнуть его с человека. Увы, в реальной современной жизни эта благая заповедь, имеющая, впрочем возможно, глубокую историческую перспективу, годна лишь для дошедших в своей «самокритике» до готовности дать высечь себя и видящих в этом чуть ли не «народную правду».

97

Задача формирования идеологии социальной безопасности молодёжи

– расклассифицировать алгоритмы поведения каждого типа молодежи в разных обществах, а в каждом классово разделенном обществе – в каждой социальной группе. Исследуя сложные эффекты социализации в условиях отчуждения, можно в принципе наглядно понять и предвидеть и поведение офицера, и поведение босяка. Социализация молодого человека не проходит изолированно ни от структуры общества, ни от его временной динамики, темпа развития. Однако к этим ключевым проблемам науки о молодежи ученые подступились сравнительно недавно.

Как отмечает И.С. Кон, социологи, этнографы и историки установили несколько типов взаимоотношений между родителями и детьми, старшим поколением и молодежью и связали эти типы со структурой общества, с темпом его развития. Важная деталь: возрастные категории во многих, если не во всех языках первоначально обозначали не столько хронологический возраст человека, сколько его общественное положение, социальный статус. Древнерусское «отрок» (буквально – «не имеющий права говорить») означало: «раб», «слуга», «работник», «княжеский воин».

Связь возрастных категорий с социальным статусом сохраняется и в современных языках. Умаление возрастного статуса человека, обращение к нему как к младшему («молодой человек», «парень» и т. п.) нередко содержит в себе оттенок пренебрежения или снисходительности.

Для понимания проблемы имеет установка Кона И. что, периодизация жизненного пути и представления о свойствах и возможностях индивидов каждого возраста тесно связаны с существующей в обществе возрастной стратификацией, т. е. системой организации взаимодействия возрастных слоев (страт).45

Между возрастом и социальными возможностями индивида существует взаимозависимость. Хронологический возраст, а точнее – предполагаемый им уровень развития индивида, прямо или косвенно определяет его общественное положение, характер деятельности, диапазон социальных ролей и т. п. Половозрастное разделение труда во многом определяет социальное положение, самосознание и уровень притязаний членов соответствующей возрастной группы.

Возраст служит критерием занятия или оставления тех или иных социальных ролей, причем эта связь может быть как прямой, так и опосредованной (например, временем, необходимым для получения образования, без которого нельзя занять определенное общественное положение). В одних случаях критерии являются нормативноюридическими (школьный возраст, гражданское совершеннолетие), в других – фактическими (например, средний возраст вступления в брак), причем степень определенности возрастных критериев и границ в разных обществах и разных сферах деятельности весьма изменчива.

Возрастная стратификация включает также систему связанных с возрастом социально-психологических ожиданий и санкций: (сравните

98

представления – не всегда осознанные – о «нормальном поведении» и о степени ответственности подростка и взрослого, молодого рабочего и ветерана).

Взаимоотношения возрастных слоев и групп тесно связаны с определенными социально-экономическими процессами.

Содной стороны, в обществе происходит постоянное распределение

иперераспределение индивидов определенных возрастов по соответствующим социальным системам и ролям. Оно определяется объективными потребностями социальной системы, прежде всего – общественным разделением труда, наличием рабочих мест и подлежащих выполнению социальных функций и реализуется с помощью соответствующих социальных механизмов. С другой стороны, налицо встречный процесс социализации, сущность которого заключается в усвоении индивидом на каждом этапе его жизненного пути умения принимать и усваивать новые и оставлять старые социальные роли (или приспосабливаться к их изменению). В этом смысле подготовка к выходу на пенсию – такой же необходимый элемент опережающей социализации пожилых людей, как профессиональная ориентация – опережающей социализации подростков и юношей.

Слово «юность» обозначает фазу перехода от зависимого детства к самостоятельной и ответственной взрослости, что предполагает, с одной стороны, завершение физического, в частности полового, созревания, а с другой – достижение социальной зрелости. Но в разных обществах это происходит по-разному.

В первобытных обществах, с их сравнительно простой и стабильной социальной структурой, индивид относительно легко усваивал социальные роли и трудовые навыки, необходимые взрослому человеку. Низкая продолжительность жизни не позволяла обществу особенно затягивать «подготовительный период». Детство кончалось рано, воспитание и обучение имели преимущественно практический характер: дети обучались, участвуя в посильной для них форме в трудовой и прочей деятельности взрослых. У многих народов Сибири дети уже к 10 – 12 годам овладевали техникой обиходных работ – стрельбой из лука, греблей, рыболовством, становясь практически равноправными работниками.

В классовом обществе критерии социального созревания усложняются, становятся более многомерными.

В средние века передача накопленного старшими опыта осуществлялась в основном путем непосредственного практического включения ребенка в деятельность взрослых. Ребенок выполнял подсобные функции в родительской семье или вне дома (ученики в ремесленных цехах, пажи и оруженосцы у рыцарей, послушники в монастырях и т. п.); обучение было органической частью труда и быта, а критерии зрелости имели сословный характер. В описании детства и отрочества средневековая мысль подчеркивает не столько задачу

99

подготовки к будущей жизни, сколько момент социальной зависимости (вспомним этимологию слова «отрок»).

Буйный юношеский возраст отнюдь не вызывал у старших умиления. Как говорит один из шекспировских персонажей, «лучше бы люди, когда им исполнилось десять, но еще не стукнуло двадцать три, вовсе не имели возраста. Лучше бы юность проспала свои годы, потому что нет у нее другой забавы, как делать бабам брюхо, оскорблять стариков, драться и красть»46.

Важнейшим критерием взрослости считалось создание собственной семьи, с чем ассоциировалась самостоятельность и ответственность. Шекспир называет пятидесятилетнего холостяка Фальстафа юношей, а немецкое слово Junggeselle (холостяк) буквально значит «молодой парень».

Новое время принесло важные социальные и психологические сдвиги. Физическое, в частности половое, созревание заметно ускорилось, заставляя «снижать» границы юношеского возраста. Напротив, усложнение общественно-трудовой деятельности, в которой должен участвовать человек, повлекло за собой удлинение необходимых сроков обучения. Новые поколения молодежи значительно позже, чем их ровесники в прошлом, начинают самостоятельную трудовую жизнь, дольше, сидят за школьными партами разного размера. Отсюда – удлинение периода «ролевого моратория», когда юноша «примеряет» различные взрослые роли, но еще не идентифицируется с ними окончательно, и изменение соответствующих социально-психологических стереотипов.

Как подчёркивает И.Кон: «Удлинение юности имеет свои личностные предпосылки, а именно – расширение сферы сознательного самоопределения и повышение его самостоятельности»47. В обществе патриархально-феодального типа жизненный путь индивида в своих основных чертах был заранее предопределен наличной социальной структурой и традицией. В профессиональной сфере юноша, как правило, наследовал занятия своих родителей. Его социальные стремления ограничивались рамками сословной принадлежности. Невесту ему выбирали родители, часто задолго до его возмужания и независимо от его личных склонностей и симпатий. Вырваться из этой социальной скованности и даже осознать ее как таковую мог только человек выдающийся.

В Новое время возможности индивидуального выбора – профессии, жены, образа жизни – значительно расширились. Психологические горизонты человека в век книгопечатания и массовых коммуникаций не ограничены рамками его непосредственного окружения. Большая свобода выбора способствует формированию более гибкого социального характера и обеспечивает большее разнообразие индивидуальных вариаций. Но оборотная сторона этого прогресса – усложнение процесса

100