vMkYLZErVP

ценности, весьма полно представленные и тесно связанные друг с другом: законность, семья, нравственность, жизнь человека. Этот их состав и порядок (по убыванию их распространенности) сохраняется на обеих стадиях кризиса. Три другие ценности являются терминальными; их каркас образуют суждения с ключевыми словами: «спокойная совесть», «хорошие отношения», «забота о детях и стариках», «добро», «правда», «красота». Еще 6 ценностей представлены в данной макропозиции в виде отдельных аспектов: терминальные – свобода, общение, работа; инструментальные – традиционность, независимость, самопожертвование. Узел связи между большинством суждений образует суждение с ключевыми словами «спокойная совесть». Многое зависит от общей динамики ценностей как компонентов социокультурной эволюции.

В том контексте важно вспомнить для сравнения взглядов молодого поколения в советской системе социальной безопасности молодёжи исследования диспозиционной структуры личности, проведенного в 70-х годах В.А. Ядовым и его коллегами, где по сути стало обоснование представления о разделении терминальных ценностей на достаточно стабильное «ядро», образуемое ценностями высокого ранга, и менее устойчивую «периферию». В «ядро» тогда вошли такие ценности: мир и хорошая обстановка в стране (абсолютно доминирующее положение в ценностной иерархии), семья, работа, здоровье, жизнь, полная удовольствий. На «периферии» оказались: жизненная мудрость, красота, любовь, свобода, творчество и др.

Можно признать, что процесс формирования ценностных ориентаций молодого поколения в эпоху социального, финансового и экономического кризиса социума испытывает системное давление со стороны нонконформистских тенденций и последовательно выдвигает на первый план конфликт поколений. Ценностный конфликт чаще всего это конфликт целей и средств, который определяет систему социальной безопасности молодёжи. В данной ситуации молодёжь не желает быть только средством в бездарной социальной политике.

Вопросы для закрепления

1.Кризис общества как кризис целей личности.

2.Трагедия Российского социума на рубеже ХХ-ХХI веков.

3.Конфликт поколений как конфликт целей.

Литература

1.Ильенков, Э.В. Что же такое личность? С чего начинается личность / Э.В. Ильенков. – М.: Политизда, 1984. – 360 с.

41

2.Ортега-и-Гассет Новые симптомы / Ортега-и-Гасссет // Проблема человека в западной философии. М.: Прогресс, 1988.

3.Скурлатов, В.И. Молодежь и прогресс. Философские размышления о драме Свободы, Любви и Измены в истории / В.И. Скурлатов. – М.: Мол. гвардия, 1980. – 223 с.

4.Фромм, Э. Здоровое общество / Э. Фромм. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. – 539 с.

5.Хантингтон, С. Кто мы?: Вызовы американской национальной идентичности / С. Хантингтон. – М.: ООО «Издательство АСТ»:

ООО «Транзиткнига», 2004. – 635 с.

42

ЛЕКЦИЯ 5

Экономико-демографические проблемы глобализации и социальная безопасность молодёжи

Распад СССР и перманентное экономическое и политическое состояние кризиса постсоветского пространства, то есть СНГ в целом и Российской Федерации в особенности требует внимательного изучения проблем глобализации не только мировой экономики, но и тех факторов мировой политики, которые на сегодняшний день начинают играть все более существенную роль. Системный мировой кризис выдвигает на первые роли те государства, которые длительный период своего развития находились в колониальной зависимости от Европы и США. 2009 год показал, что финансовый капитал не справляется с требованиями рыночной экономики на глобальном уровне и что государство вынуждено исправлять его ошибки за счёт средств рядовых налогоплательщиков. Системные противоречия мировой экономики находят своё отражение в глобальном росте международного терроризма, прямым выражением которого выступает мусульманский фундаментализм и активизация массовых религиозных движений, нередко инициирующих региональные конфликты с угрозой их перерастания в глобальные. Это результат длительной поддержки реакционных сил в борьбе против СССР,

проводившейся США и их союзниками в годы холодной войны. Ярким примером являлась скоординированная деятельность реакционных мусульманских режимов и США против политики цивилизации СССР в Афганистане.

Индигенизация (отуземливание) и реставрация религий – феномены глобальные. Однако наиболее ярко они проявились в культурном утверждении в Азии ислама, а также тех вызовах, которые они бросают Западу. Это динамичные цивилизации последней четверти двадцатого века. Исламский вызов выражается во всеобъемлющем культурном, социальном и политическом возрождении в мусульманском мире и сопровождающем этот процесс отвержении западных ценностей и институтов. Азиатский вызов присущ всем восточно-азиатским цивилизациям – синской, японской, буддистской и мусульманской – и делает акцент на их культурные отличия от Запада и, время от времени, на их общность, которая часто отождествляется с конфуцианством. Как азиаты, так и мусульмане подчеркивают превосходство своих культур над западной. Люди из других не-западных цивилизаций – индусской, православной, латиноамериканской, африканской, – напротив, могут говорить о самобытности своих культур, но в середине девяностых они не решались провозглашать свое превосходство над западной культурой.

За этими вызовами стоят взаимосвязанные, но различные причины. Рост азиатского самоуважения основан на экономическом росте;

43

уверенность в себе мусульман в значительной мере является результатом социальной мобилизации и роста населения. Каждый из этих вызовов имеет в высшей степени дестабилизирующий эффект на глобальную политику и будет продолжать оказывать его и в двадцать первом веке. Однако природа этих вызовов значительно различается. Экономическое развитие Китая и других азиатских стран дает их правительствам стимул и средства для того, чтобы быть более требовательными во взаимоотношениях с другими государствами. Рост населения в мусульманских странах, особенно увеличение возрастной группы от 15 до 24 лет, то есть молодёжи, обеспечивает людьми ряды фундаменталистов, террористов, повстанцев и мигрантов. Экономический рост прибавляет сил азиатским правительствам; демографический рост представляет собой угрозу, как для мусульманских правительств, так и для немусульманских стран.

Вызов стран азиатского континента носил противоречивый характер и был обусловлен конкретной социально-политической ситуацией в мире, которая определялась противостояние СССР и США, находившимися на грани ядерной войны.

Экономическое развитие Восточной Азии было одним из наиболее важных событий в мире во второй половине двадцатого века. Этот процесс начался в Японии в 1950-х годах, и на протяжении некоторого времени Япония воспринималась как большое исключение: незападная страна, которая была успешно модернизирована и стала экономически развитой. Тем не менее, процесс экономического развития распространился и на «Четырех Тигров» (Гонконг, Тайвань, Южная Корея, Сингапур), а затем и на Китай, Малайзию, Таиланд и Индонезию; сейчас он приходит в Индию, Филиппины и Вьетнам. В этих странах на протяжении десятилетия, а то и больше, средний экономический рост составлял не менее 8-10 процентов. Этот экономический рост в Азии резко контрастирует с умеренным развитием экономики в Европе и Америке, а также застоя, охватившего большую часть мира.

Таким образом, исключением стала не только Япония, а почти вся Азия. Отождествление благополучия с Западом, а недоразвитости – с неЗападом не пережило двадцатое столетие. Скорость этой трансформации поражает. Как заметил Кишор Мабубани, для того, чтобы удвоить доход на душу населения, Британии и Соединенным Штатам понадобилось соответственно сорок восемь и сорок семь лет, в то время как Япония сделала это за тридцать три года, Индонезия – за семнадцать, Корея – за одиннадцать, Китай – за десять. Китайская экономика росла в среднем на 8% в восьмидесятых годах и первой половине девяностых, а «Тигры» недалеко от него отстали. «Китайский экономический регион, – как объявил ещё в 1993 году Всемирный банк реконструкции и развития, – стал четвертым полюсом роста в мире», наряду с Соединенными Штатами, Японией и Германией. Согласно большинству оценок, китайская

44

экономика становится крупнейшей в мире уже в ближайшие десятилетия. Имея у себя вторую и третью в мире по величине экономики в 1990-х годах, к 2020 году Азия будет иметь четыре из пяти и семь из десяти крупнейших экономик. К этому времени на долю азиатских стран будет приходиться 40% всемирного экономического продукта. Большая часть конкурентоспособных экономик также, скорее всего, будут азиатскими. Даже если экономический рост Азии замедлится быстрее, чем это ожидается, последствия этого роста для Азии и всего мира будут поистине потрясающими.

Экономическое развитие Восточной Азии изменило баланс сил между Азией и Западом, особенно Соединенными Штатами. Это ярко проиллюстрировал мировой экономический кризис, разразившийся в 2008 году. Удачный экономический рост порождает уверенность в себе и агрессивность со стороны тех стран, в которых он существует и приносит выгоду. Богатство, как и власть, считается доказательством добродетели, демонстрацией морального и культурного превосходства. По мере того как страны Восточной Азии добиваются экономических успехов, их жители не упускают случая сделать акцент на отличия своей культуры и воспеть превосходство этих ценностей над устоями Запада и других стран. Азиатские государства все меньше прислушиваются к требованиям и интересам США и все больше сопротивляются давлению Соединенных Штатов и западных стран.

«Культурное возрождение, – как выразился в 1993 году посол Томми Ко, – пронеслось по Азии». Оно принесло с собой «растущую самоуверенность», которая призывает азиатов «не рассматривать все западное и американское как обязательно лучшее». Это возрождение проявляется во все большем акценте, который делается как на отличие культурных особенностей различных азиатских стран, а также общих местах в азиатских культурах, которых отличают их от западных культур.

Значимость этого культурного возрождения иллюстрируется изменившимися взаимоотношениями двух главных стран Восточной Азии с западной культурой.

Когда Западу удалось насадить свои ценности в Китае и Японии в середине девятнадцатого века, доминирующие элиты (после мимолетного увлечения тем, что позже назвали кемализмом) ратовали за реформистскую стратегию. С началом реставрации Мейдзи к власти в Японии пришли динамичные группы, которые изучили и переняли западные технологии, практику и институты, после чего начали процесс японской модернизации. Однако они провели ее таким образом, что сохранили основные черты традиционной японской культуры, которая во многих отношениях помогла модернизации и которая позволила Японии вспомнить, переформулировать и дополнить элементы этой культуры, чтобы поддержать и оправдать свой империализм в тридцатые – сороковые годы двадцатого века. В Китае, напротив, переживающая упадок династия

45

Цин была неспособна успешно приспособиться к влиянию Запада. Китай был разгромлен, унижен и порабощен Японией и европейскими державами. За падением династии в 1910 году последовали раскол, гражданская война и обращение к конкурирующим западным концепциям со стороны соперничающих китайских интеллигентов и политических лидеров: три принципа Сунь Ятсена – «Национализм, демократия и благополучие народа»; либерализм Лян Цичао; марксизм-ленинизм Мао Цзэдуна. В конце 1940-х годов импортированные из Советского Союза идеи победили западные – национализм, либерализм, демократию, христианство, – и так Китай стал социалистической страной.

В Японии сокрушительное поражение во Второй Мировой войне привело к полному культурному поражению и краху. «Сейчас нам очень трудно, – заметил в 1994 году один житель Запада, глубоко сведущий в делах Японии, – представить себе ту степень, в которой буквально все – религия, культура, каждый аспект духовного бытия страны – было поставлено на службу этой войне. Поражение в войне обернулось глубоким шоком системы. Все, что было в их умах, потеряло свою ценность и было отвергнуто». Все связанное с Западом и особенно с победившими Соединенными Штатами стало выглядеть хорошим и желанным. Таким образом, Япония пыталась подражать Соединенным Штатам, как Китай подражал Советскому Союзу.

Развал Советского Союза, поставил руководство Китая искать новые варианты развития. Таким образом, китайцы стали перед выбором: обратиться ли им к Западу или обратиться к внутренним традициям. Многие представители интеллигенции, а также других кругов, ратовали за полное принятие демократии – тенденция эта достигла своей культурной и популярной кульминации в телесериале «Речная элегия» и статуе Демократии, воздвигнутой на площади Таньаньмынь. Эта западная ориентация, однако, не заручилась поддержкой ни нескольких сот человек из пекинского руководства, ни 800 миллионов крестьян, проживающих в сельской местности. Тотальная вестернизация в конце двадцатого века была не более практична, чем в конце девятнадцатого. Вместо этого руководство избрало новую версию: капитализм и интеграция в мировую экономику, с одной стороны, в сочетании с политическим авторитаризмом и возвращением к корням традиционной китайской культуры – с другой. Революционные порядки были заменены на более функциональные, поддерживаемые зарождающимся экономическим ростом и национальными устоями, а также осознанием отличительных характеристик китайской культуры. «Посттяньаньмыньский режим, – заметил один комментатор, – с радостью принял китайский национализм как новый источник законности» и умышленно поднял антиамериканскую волну, чтобы подтвердить свое могущество и оправдать свое поведение. Так возрождается китайский культурный национализм. Как охарактеризовал его один из лидеров Гонконга в 1994 году: «Мы, китайцы,

46

ощущаем патриотизм, который мы никогда не чувствовали. Мы – китайцы,

имы можем этим гордиться». В самом Китае в начале 90-х возникло «всеобщее настроение вернуться к исконным китайским устоям, которые зачастую патриархальны, весьма самобытны и авторитарны. Демократия, в ее историческом повторном появлении, была отвергнута, как и ленинизм, как еще одно течение, навязанное из-за рубежа».

Вначале двадцатого века китайские интеллектуалы, независимо повторив Вебера, идентифицировали конфуцианство как источник отсталости Китая. В конце двадцатого столетия китайские политические лидеры, параллельно с западными специалистами в области общественных наук, превозносили конфуцианство как источник прогресса Китая. В 1980- х китайское правительство принялось поддерживать идеологию конфуцианства, а партийные руководители объявили его «основой» китайской культуры.

Ли Дэнхуэй видел корни демократизации Тайваня в его китайском «культурном наследстве», которое простирается до Као Яо (двадцать первый век до нашей эры), Конфуция (пятый век до нашей эры) и Мэн-цзы (третий век до нашей эры). Независимо от того, что хотят утвердить китайские лидеры – авторитаризм или демократию, – они хотят узаконить это при помощи своей общей китайской культуры, а не импортированных китайских концепций.

Национализм, который поддерживается режимом, – это ханьский национализм, который помогает сглаживать лингвистические, региональные и экономические различия между 90 процентами населения Китая. В то же самое время он подчеркивает отличия некитайских этнических меньшинств, которые составляют менее 10 процентов от населения Китая, но занимают 60% его территории. Но он также обеспечивает базу для неприятия христианства, христианских организаций

ихристианских проповедников, которые предлагают альтернативную западную веру, чтобы заполнить пустоту, образовавшуюся после отхода от марксизма-ленинизма.

Тем временем в Японии в 1980-х годах успешное экономическое развитие, которое контрастировало с явными неудачами и «упадком» американской экономики и социальной системы, заставили японцев разочароваться в западных моделях и поверить в то, что ключи к успеху должны лежать в их родной культуре. Японская культура, которая привела к военной катастрофе в 1945 году, и поэтому от нее вынуждены были отказаться, привела и к экономическому успеху в 1985-м, поэтому ее можно приветствовать с раскрытыми объятиями. Все более близкое знакомство японцев с западной культурой заставило их «понять, что дело не в том, чтобы просто быть жителем Запада, это еще не несет чего-то особенно чудесного в себе или с собой. Дело в системе, все можно извлечь из нее». В то время как японцы времен реставрации Мейдзи приняли политику «отхода от Европы и соединения с Западом», японцы конца

47

двадцатого века благодаря культурному возрождению следуют политике «дистанцирования от Америки и соединения с Азией». Составляющие этой тенденции были следующие: во-первых, это повторное отождествление с японскими культурными традициями и обновленное утверждение этих традиций; вторая – и более проблематичная – это попытка «обазиатить» Японию и отождествить Японию, несмотря на отличие ее цивилизации, с общей азиатской культурой. С учетом той меры, в которой Япония после Второй Мировой войны, в отличие от Китая, отождествляла себя с Западом, и принимая во внимания тот факт, что Запад, несмотря на все трудности, с которыми он столкнулся, не рухнул окончательно, как это произошло с Советским Союзом, стремление Японии отвергнуть Запад ни

вкакое сравнение не шло с тем, насколько Китай пытался дистанцироваться как от советских, так и западных моделей. С другой стороны, уникальность японской цивилизации, память других стран о японском империализме и центральное место Китая в экономике многих других азиатских стран означает также, что Японии будет проще дистанцироваться от Запада, чем смешаться с Азией. Утверждая свою культурную идентичность, Япония делает акцент на свою уникальность и свои отличия как от западной, так и от азиатских культур.

Китайцы и японцы не только нашли новые ценности в своих собственных культурах, но и приняли участие в более широком утверждении ценностей азиатской культуры по сравнению с культурой западной. Индустриализация и сопровождавший ее рост привели к тому, что в восьмидесятых – девяностых годах в Восточной Азии было явно выражено то, что можно назвать термином «азиатское самоутверждение». У этого сложного комплекса поведения есть четыре основных составляющих.

Во-первых, руководители стран Азии полагают, что в Восточной Азии будет и дальше продолжаться бурный экономический рост и вскоре она перегонит Запад по экономическому продукту. Экономический рост порождает во многих азиатских странах чувство могущества и уверенность

всвоей способности догнать Запад. «Времена, когда Соединенные Штаты чихали, а Азия подхватывала простуду, уже позади», – писал один ведущий японский журналист ещё в 1993 году, а малайзийский государственный служащий дальше развил эту метафору, заявив, что «даже суровая горячка в Америке не заставит Азию кашлять». Жители Азии, по выражению другого азиатского лидера, сейчас живут в «конце эры благоговения и в начале эры возражений» в своих взаимоотношениях с Соединенными Штатами. «Растущее благосостояние Азии, – утверждает заместитель премьер-министра Малайзии, – означает, что она теперь в состоянии внести серьезные коррективы в доминирующие глобальные политические, социальные и экономические порядки». Это также означает, утверждают жители Восточной Азии, что Запад стремительно теряет

48

возможность заставлять страны Азии следовать западным стандартам в области прав человека и других ценностей.

Во-вторых, азиаты полагают, что этот экономический успех во многом объясняется азиатской культурой, которая превосходит культуру Запада, где имеет место культурный и социальный упадок. В бурные восьмидесятые, когда японская экономика, экспорт, торговый баланс и валютный резерв для торговли за границей переживали настоящий бум, японцы, как и жители Саудовской Аравии, незадолго до этого, бахвалились своим новым экономическим могуществом, с презрением говорили об упадке Запада и связывали свой успех и неудачи Запада с превосходством своей культуры и загниванием западной. В начале девяностых азиатское ликование было вновь выражено в том, что иначе как «сингапурское культурное наступление» не назовешь. Начиная с Ли Кван Ю, лидеры трубили о подъеме Азии по отношению к Западу и противопоставляли добродетели азиатской, в основном конфуцианской культуры, которая привела к такому успеху – порядок, дисциплина, семейная ответственность, трудолюбие, коллективизм, воздержанность – самоуверенности, праздности, индивидуализму, преступности, недостаточному образованию, неуважению власти и «интеллектуальному окостенению», которые виновны в упадке Запада. Прозвучало следующее заявление: чтобы конкурировать с Востоком, Соединенным Штатам «необходимо поставить под сомнение фундаментальные предположения о своих социальных и политических устоях и при этом также узнать пару фактов о странах Восточной Азии».

Для жителей Восточной Азии успех своего региона – это, в первую очередь, результат того, что здесь акцент делается не на индивидуализм, а на коллективизм. «…В значительной степени общинные ценности и обычаи жителей Восточной Азии – Японии, Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура – доказали свой весомый вклад в достижения прогресса». Такие присущие восточно-азиатской культуре ценности, как превосходство групповых интересов группы над индивидуальными, способствуют всеобщему групповому напряжению, которое необходимо для бурного развития. «Рабочая этика японцев и корейцев, состоящая из дисциплины, лояльности и усердия, – вторит ему премьер-министр Малайзии, – стала движущей силой экономического и социального развития этих стран. Эта рабочая этика родилась из философии о том, что группа и страна важнее, чем отдельная личность».

В-третьих, признавая различия между азиатскими странами и цивилизациями, жители Восточной Азии утверждают, что есть и существенное сходство. Центральной общей чертой, как заметил один китайский диссидент, является «конфуцианская система ценностей – ее чтит история и разделяет большинство стран региона». Особенное место в этой системе ценностей отводится бережливости, семье, работе и дисциплине. Не меньшую важность имеет отвержение индивидуализма и

49

господство «мягкого» авторитаризма или очень ограниченных форм демократии. Азиатские страны имеют общие интересы по отношению к Западу, которые выражаются в защите этих отличительных особенностей и поддержке собственных экономических интересов. Жители Азии утверждают, что для этого необходимо развивать новые формы внутриазиатского сотрудничества, таких как расширение Ассоциации государств Юго-Восточной Азии и создание Восточно-азиатского Экономического совета. В то время как непосредственным экономическим интересом Восточной Азии является обеспечение доступа к западным рынкам, в длительной перспективе, скорее всего, будет господствовать экономический регионализм, поэтому Восточной Азии необходимо все больше развивать внутриазиатскую торговлю и инвестиции. В частности, Японии как лидеру азиатского развития нужно отойти от ее «политики деазиации и вестернизации» и следовать по пути «реазиации», или, в более широком плане, способствовать «азиации Азии» – по пути, который поддерживают сингапурские государственные деятели.

В-четвертых, жители Восточной Азии утверждают, что азиатское развитие и азиатские ценности – это модели, которым должны следовать другие не-западные общества в своих попытках догнать Запад и которые следует принять Западу для того, чтобы обновиться. «Англосаксонская модель развития, перед которой все преклонялись последние четыре века как перед лучшим способом модернизации экономики развивающихся стран и строительства жизнеспособной политической системы, сегодня не работает», – полагают в Восточной Азии. На ее место приходит восточноазиатская модель, и страны от Мексики и Чили до Ирана и Турции, а также бывшие советские республики пытаются извлечь уроки из этого успеха, в точности как предыдущие поколения старались изучить успех Запада. Азия должна «донести до всего остального мира эти азиатские ценности, которые имеют универсальную ценность… распространение этих идеалов означает экспорт социальной системы Азии, в частности Восточной Азии». Японии и другим странам Азии необходимо поддерживать «пацифистский глобализм», «глобализировать Азию» и таким образом «окончательно сформировать характер нового мирового порядка».

Мощные страны стремятся к универсализму, слабые общества – к обособленности. Рост уверенности в себе Восточной Азии породил азиатский универсализм, сравнимый с тем, что был отличительной чертой Запада. «Азиатские ценности – это универсальные ценности. Европейские ценности – это европейские ценности», – заявил премьер-министр Малазии Муххамад Магатир главам европейских государств в 1996 году. Одновременно на сцену выходит и азиатский «оксидентализм», который рисует Запад в таких же негативных красках, в которых западный ориентализм якобы некогда рисовал Восток. Для жителей Восточной Азии экономическое преуспевание является доказательством морального превосходства. Если в какой-то момент Индия отберет у Восточной Азии

50