vMkYLZErVP

самоопределения. Очень уж велик выбор возможных путей, и только практически, в ходе самой деятельности, выяснится, подходит она человеку или нет.

Рост социальной автономии молодежи от старших и индивидуального самоопределения, в противоположность пассивному приспособлению к существующим условиям, породил в середине XVIII в. новый нормативный канон юности, представление о юности как об эпохе «второго рождения», «бури и натиска», воплощения «чистой субъективности». Знаменитый трактат Жан-Жака Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762), где были подробно развиты эти идеи, часто называют «открытием» или «изобретением» юности. Говоря словами Томаса Манна, «в один прекрасный день оказалось, что век, который изобрел женскую эмансипацию и стал ратовать за права ребенка, – весьма снисходительный век, – пожаловал и юность привилегией самостоятельности, а она, уж конечно, быстро с нею освоилась»48.

Однако свойства юности сразу же оказались проблематичными, Одни видят в юности «метафизический дар» первозданной естественности «единственно правомерный мост между цивилизацией и природой», «предцивилизованное состояние», «доподлинно романтический возраст», призванный «подняться и сбросить оковы отжившей цивилизации, отважится на то, на что у других не хватает жизненной отваги, а именно – вновь погрузиться в стихийное»49.

Другие же считают свойства юности продуктом специфических условий и воспитания.

Этот спор имеет принципиальное значение. К. Маркс и Ф. Энгельс уже в «Немецкой идеологии» указывали, что нельзя рассматривать жизненный путь человека только как смену фаз его сознания и самосознания. Отношение человека к самому себе и к действительности имеет материальные основы, поэтому надо вывести особенности его сознания и самосознания из практического отношения к действительности, из его жизнедеятельности, а не наоборот. Причем сама деятельность, содержание которой преломляется в психологии соответствующего возраста, должна рассматриваться конкретно исторически.

«Так как святой Макс не обращает внимания на физическую и социальную «жизнь» индивида и вообще не говорит о «жизни», то он вполне последовательно отвлекается от исторических эпох, от национальности, класса и т. д. или, что то же самое, он раздувает господствующее сознание ближайшего к нему класса его непосредственного окружения, возводя его в нормальное сознание «человеческой жизни». Чтобы подняться над этой местной ограниченностью и педантизмом школьного наставника, ему следовало бы только сопоставить «своего» юношу с первым попавшимся юным конторщиком, с молодым английским фабричным рабочим, с молодым янки, не говоря уже о молодом киргиз-кайсаке»50.

101

«Классический» юноша, которого описали и возвели в норматив психологи XIX в., был, как правило, выходцем из дворянской или буржуазной среды, учеником гимназии, студентом университета, начинающим интеллектуалом. Однако вскоре выяснилось, что этот тип юноши вовсе не является единственным и статистически преобладающим.

Социальное происхождение и классовое положение оказывают громадное влияние на жизненный путь индивида, начиная от темпов физического созревания и кончая содержанием мировоззрения. Нет, пожалуй, ни одного сколько-нибудь сложного личностного качества, которое не зависело бы от социально-классовых и средовых факторов. Любое психологическое исследование должно учитывать, в числе прочих обстоятельств, социальное происхождение юноши, род занятий и уровень образования его родителей; особенности социально-экологической среды, в частности тип населенного пункта (большой город, малый город, деревня); состав, структуру и материальное положение семьи; его собственное социальное положение и вид занятий (школьник, учащийся ПТУ, учащийся техникума, студент вуза, рабочий и т. д.). Отсюда – необходимость тесной кооперации психолога с социологом.

К социально-экономическим различиям добавляются национальные, этнокультурные особенности.

Американский этнограф Маргарет Мид (1901 – 1978), изучив взросление детей на островах Самоа, Адмиралтейства (1928) и позже – на Новой Гвинее (1930), нашла, что переход к зрелости не сопровождался в этих обществах каким-либо кризисом или драмой. В неспешном жизненном ритме «традиционного» общества подросток включался во взрослую жизнь легко и постепенно. Самоанская девочка-подросток не знала таких жестких сексуальных табу, как ее американская ровесница. Не было в Океании и проблемы индивидуального самоопределения (профессионального, социального или морального), которое должно быть осуществлено в относительно короткий промежуток времени. Поэтому переходный возраст здесь не знает внутренней напряженности, типичной для Западной Европы или США.51

По мнению другого знаменитого этнографа Рут Бенедикт (1881 – 1948), тип перехода от детства к взрослости зависит, в частности, от того, насколько велик разрыв в нормах и требованиях, которые предъявляет данное общество к ребенку и к взрослому. Там, где эти требования более или менее единообразны, развитие протекает плавно, и ребенок достигает статуса взрослого постепенно. В сложных обществах Запада нормы поведения детей и взрослых различны и даже противоположны. Детский возраст считается игровым, свободным от ответственности, от взрослого же ожидают высокой степени индивидуальной ответственности. От ребенка требуют послушания, от взрослого – инициативы и самостоятельности. Ребенка считают существом бесполым и всячески ограждают его от сексуальности; в жизни взрослых сексуальность играет

102

важную роль. Контрастность детства и зрелости затрудняет подростку усвоение взрослых ролей, вызывая целый ряд внешних и внутренних конфликтов.

Этнокультурные различия существуют не только между народами, стоящими на разных стадиях исторического развития. Сравнительное исследование 15 – 16-летних американских и датских школьников, проведенное Дениз Кендел и Джеральдом Лессером (1972), показало, что американские подростки и их родители больше ориентированы на личные достижения, тогда как датчане выше ценят добрые отношения с окружающими. Дружеские отношения юных датчан более интимны, чем у американцев. Датские школьники придают больше значения своим учебным занятиям и вообще умственному развитию. В то же время они более независимы от своих родителей, чем юные американцы, и сама датская семья более демократична.

Существенное различие в структуре семьи, положении подростков и характере их взаимоотношений со старшими имеется и между народами нашей многонациональной страны.52

К сожалению, влияние этих различий (как и социальноэкономических условий) на психологию подростков и юношей до сих пор систематически не изучалось и не учитывается в практике воспитания.

Психология юношеского возраста тесно связана с проблемой «отцов и детей», преемственности и конфликта поколений. В известном смысле эта проблема является вечной. Как писали К. Маркс и Ф. Энгельс, «история есть не что иное, как последовательная смена отдельных поколений, каждое из которых использует материалы, капиталы, производительные силы, переданные ему всеми предшествующими поколениями; в силу этого данное поколение, с одной стороны, продолжает унаследованную деятельность при совершенно изменившихся условиях, а с другой – видоизменяет старые условия посредством совершенно измененной деятельности»53.

В общем виде можно сказать, что чем выше темп исторического развития, чем больше социально значимых изменений осуществляется в единицу времени, тем заметнее различия между поколениями, тем сложнее механизмы трансмиссии, передачи культуры от старших к младшим и тем избирательнее, селективнее отношение младших к своему социальному и культурному наследию.

Взаимоотношения поколений никогда и нигде не были и не могут быть абсолютно равными, симметричными. Старшие обучают и воспитывают младших, приобщают их к унаследованной от прошлого культуре и в дальнейшем передают им это наследие. Но историческая преемственность реализуется через многообразие и изменение, в котором младшие играют весьма активную роль. Говоря о преемственности революционных традиций, В. И. Ленин подчеркивал, что молодежь «по

103

необходимости вынуждена приближаться к социализму иначе, не тем путем, не в той форме, не в той обстановке, как ее отцы»54.

Под влиянием подъема молодежного движения протеста 1960-х годов многие западные ученые стали писать, что старый конфликт отцов и детей, в основе которого было желание сыновей скорее унаследовать власть и имущество отцов, теперь перерастает в глобальный «разрыв», «пропасть» между поколениями, которые вообще не способны понять друг друга. Однако если одни авторы (Маргарет Мид, Эдгар Фриденберг) считали данную ситуацию принципиально новой, полагая, что «пропасть» между поколениями быстро углубляется, то другие (Льюис Фойер, Дэниэл Янкелович) не усматривали в ней ничего нового; конфликт отцов и детей существовал, по их мнению, всегда, а его современные масштабы сильно преувеличены.

Ускорение технического и социального развития делает опору на опыт прежних поколений недостаточной. Конфигуративная культура переносит центр тяжести с прошлого на современность. Она ориентируется не столько на старших, сколько на современников, равных по возрасту и опыту. В науке мнение современных ученых важнее, чем мнение Аристотеля. В воспитании влияние родителей уравновешивается и перевешивается влиянием сверстников и т. д. Это совпадает с изменением структуры семьи, превращающейся из «большой семьи» в нуклеарную, состоящую из супружеской пары и ее потомства. Отсюда – растущее значение юношеских групп, появление особой молодежной субкультуры и всякого рода межпоколенных конфликтов.

Как справедливо отмечает И. Кон: «в наши дни темп развития стал настолько быстрым, что прошлый опыт не только недостаточен, но зачастую даже вреден, мешая смелым и прогрессивным подходам к новым, небывалым обстоятельствам»55. Префигуративная культура ориентируется главным образом на будущее. Не только молодежь учится у старших, как было всегда, но и старшие во все большей степени прислушиваются к мнению молодежи. Раньше старший мог сказать юноше: «Ты должен слушаться меня, ибо я был молодым, а ты не был старым, поэтому я лучше тебя все знаю». Сегодня он может услышать в ответ: «Но вы никогда не были молоды в тех условиях, в которых нам предстоит жить, поэтому ваш опыт для нас бесполезен». Этим Мид объясняет и молодёжную «контркультуру», и студенческие волнения в США.

Концепция Мид правильно схватывает зависимость межпоколенных отношений от темпов научно-технического и социального развития, подчеркивая, что межпоколенная трансмиссия культуры включает в себя не только информационный поток от родителей к детям, но и встречную тенденцию: молодежная интерпретация современной социальной ситуации и культурного наследства оказывает влияние на старшее поколение. В общей форме это верно и, кстати сказать, не так уж ново: удельный вес молодежных инициатив в развитии культуры был весьма значителен и в

104

средние века, и в античности. Тем не менее распространение оценки политической и духовной ситуации США конца 1960-х годов, рассмотренной сквозь призму юношеского восприятия («Все ново, все беспрецедентно, никто до нас не сталкивался с этими проблемами, поэтому долой прошлый опыт!»), на всю историю мировой культуры выглядит упрощением.

Чтобы понять конкретные социально-возрастные и межпоколенные различия, нужно уточнить целый ряд вопросов.

«Принимающий» тип взаимоотношений родителей и детей свойствен стагнирующим, статичным обществам. Взрослые в таких обществах – непререкаемый авторитет. Они опытны в своих профессиональных занятиях и в своей общественной роли, молодые подражают им.

«Взаимоприемлемый» тип свойствен сравнительно быстро развивающимся обществам и характеризуется появлением определенного скептицизма у молодых по отношению к старшим. «Во «взаимоприемлемых» культурах, – говорит М. Мид, – старшие все еще доминируют в том смысле, что они навязывают стиль жизни и определяют те пределы, внутри которых взаимоприемлемость выражается в поведении молодых... Но в то же самое время возникает предрасположенность к тому, что представители молодого поколения готовы подражать поведению своих сверстников и тем самым не принимать нормы поведения своих отцов и дедов. Каждый индивид, успешно апробировавший новый стиль, становится моделью для других представителей своего поколения».

При очень быстром темпе общественного прогресса, свойственном нашим дням и ближайшему будущему, ни «принимающая», ни «взаимоприемлемая» модели не проходят. По мнению М. Мид, неизбежно развивается «неприемлемая» культура, в которой «не отец или дед, а ребенок выражает то, что грядет... Как мне представляется, сегодняшние дети сталкиваются с будущим, которое настолько кардинально неизведанно, что оно не может быть освоено, как мы до сих пор пытаемся сделать это, по способу некой взаимоприемлемой передачи эстафеты от поколения к поколению в рамках стабильной, контролируемой взрослыми и определяемой родителями культуры, в которой вдобавок сохраняются многие принимающие элементы».

В то же время интересны умозаключения английского психиатра и социального критика Дэвида Купера, который в книге «Смерть семьи» (1970) заявил, будто современная буржуазная семья стала не просто в стороне от потребностей и нужд детей и молодежи, но враждебной силой, лишь подавляющей удовлетворение этих потребностей и нужд. Особенно ярко этот сюжет прослеживается в постсоветской российской действительности, где передел собственности обострил не просто конфликт поколений, но и проник в значительное количество семей. Суды заполнены гражданскими исками по поводу незаконного отчуждения жилья у молодёжи.

105

Стремясь преодолеть отчуждение, свойственное буржуазной семье, американский психолог Эрик Эриксон провозглашал атмосферу любви и доверия между родителями и детьми главной в воспитании нового поколения, в удовлетворенности прожитой жизнью у уходящего поколения. Ибо без приобщения к свободе смолоду, без любви, уважения и доверия, без воспитания и культивирования чувства своего достоинства шансы ребенка стать достаточно счастливым, эффективным, продуктивным взрослым серьезно снижаются, как о том свидетельствуют клинические наблюдения и психологические исследования.

В изменяющемся обществе, но изменяющемся недостаточно быстро, затруднительны равноправные отношения родителей и детей, больше внимания уделяется воспитанию послушания, а не инициативы.

Вероятно, единственно возможным методом воспитания в эпоху стремительных перемен может быть только полное равноправие молодых и взрослых, полное уважение и любовь со стороны родителей к детям, без намеков на какое-либо подавление. Образец здесь – отношение Генриха Маркса к сыну Карлу и ответная горячая любовь Карла Маркса к отцу.

Но и здесь могут быть разные градации. Так, дети, выросшие в атмосфере родительской любви, но в то же время навязчивой, пусть даже незаметной, опеки, заключайся она в стремлении получше одеть своего ребенка без согласования с ним, или в стремлении убедить его заниматься музыкой или играть в бейсбол без особой охоты с его стороны, вырастают, по мнению американского специалиста Джона Конгера, обычно «более зависимыми и конформистскими; менее агрессивными, стремящимися к первенству, к спору с наставниками; менее дружелюбными; менее творческими; более зловредными в своих фантазиях. Напротив, те дети, которые выросли в атмосфере родительской любви, но без излишней навязчивости и с предоставлением значительной автономии, допустимой в данном возрасте, вероятно, вырастут более активными, более преуспевающими, более социально приемлемыми и независимыми, а также более дружелюбными, творческими и менее зловредными по отношению к себе или другим.

У первой группы детей и молодежи бунт вызывается как неконтролируемое проявление глубоко укоренившегося, но подавляемого чувства враждебности, связанного с хроническим страхом и ущербностью, в то время как у второй группы скорее как реакция на сдерживание удовлетворения потребностей, причем эта группа «легче приспосабливается к изменяющимся условиям».

Эти два типа молодых протестующих людей в одряхлевшем буржуазном обществе довольно заметно отличаются друг от друга и в формах протеста, и в избираемых обоснованиях своего недовольства, и в созидательных возможностях и склонностях. Протестующая молодежь не может быть рассматриваема в качестве некой однородной массы. В каждом конкретном случае протест ее обусловлен глубинными социально-

106

психологическими, социально-классовыми причинами. И потому поиски выхода из конфликтных ситуаций невозможно свести к совершенствованию педагогической науки и практики: ведь в «лечении» нуждается целое общество.

Социальный опыт подтверждает, что от структуры общества зависит, какие социальные возможности имеются у человека для развития своих способностей и удовлетворения своих потребностей. Естественно, определяющая способность человека – к свободе, высшая потребность – потребность в свободе, ценнейшая социальная возможность – возможность свободы.

Единое мировое целое может существовать в раздроблении на многое при условии, что каждая часть стремится пронизать и объять это целое, стать бесконечным. По Гегелю, индивидуальное «самостоятельное образование» уже есть «самосознание». Оно поглощает «иное» и существует «только благодаря снятию того другого, которое проявляется для него как самостоятельная жизнь; оно есть вожделение».

Современные исследователи отмечают, что Гегель в диалектике самосознания воспроизвел эти фазы как индивидуального (онтогенетического) становления личности, так и эволюционного (филогенетического) развития человеческого рода, которые позднее были открыты специалистами по психологии ребенка и истории первобытных обществ. Все три первичных неразрывно связанных инстинкта живого – пищевой, половой и статусный – соответствуют трем неразрывно связанным ступеням, уровням бытия и человека.

Эти три исходные потребности фигурируют в любом учении о человеке. К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии» (1845) выделяют пищевой и половой инстинкты, а под статусным инстинктом подразумевают потребность расширения деятельности отдельных индивидов «до всемирно-исторической совместной деятельности», потребность в расширении их свободы. В основе статусной потребности лежит также свойственная материи способность к отражению, способность индивида реагировать на окружающее многое, как бы удваивать, раздваивать действительность, фиксировать ее образ. Поэтому статусную потребность иногда называют познавательной, когнитивной. Растет организм – растут и его запросы, потребности. Аналогично, пока общество развивается, растет, развиваются и его потребности, люди вступают в «гонку» за их удовлетворение и тем самым «делают историю». Как только потребности стабилизировались, уровень потребления зафиксировался, общество застывает, «зацикливается», его развитие прекращается.

У каждого человека есть свой «потолок» физического роста и «горизонт» интеллектуального, духовного развития. Физический рост человека, высота его скелета зависят преимущественно от генетического кода растущего организма, а горизонт духовного развития личности определяется во многом, но далеко не полностью «социальным кодом»

107

данного общества: если гениальный Сократ перерастает рамки своего общества, ему суждено быть изгнанным или казненным.

Между «потолком» общества и степенью развития личности существует зависимость: чем богаче возможностями «социальная программа» общества, тем шире духовный горизонт личности, а чем богаче и развитее личность, тем больше требований она предъявляет к обществу (а тем самым и к самой себе) и тем нетерпимее относится к ограниченностям его «социального кода». Если в общественной системе не предусмотрен блокирующий механизм, выдергивающий с корнем или духовно кастрирующий наиболее продвинувшихся личностей, тогда развитие идет неудержимо, с увеличивающейся скоростью, с ускорением.

Система впадает в перманентный, постоянный «кризис» роста, обновления. В таком случае она должна иметь простор для социального маневрирования, должна отличаться весьма высокой социальной эластичностью, гибкостью, способностью к «модернизации». А для этого нужен достаточно универсальный, соответствующий объективным законам мирового развития исходный «социальный код». Если такового нет, революция становится объективной неизбежностью.

Как только в социально застывшем обществе образуется хотя бы трещинка, в нее попадают семена новизны. Прорастая прежде всего в молодых душах, они взламывают монолит. Трещины множатся, расширяются. Индивид получает простор для развития, дети начинают оспаривать образ жизни и систему ценностей отцов.

Так и случилось, например, в России после поражения в Крымской воине. Общество вынуждено было преобразовываться, чтобы выжить в соперничестве с ушедшими вперед державами Запада. Волей-неволей пришлось царскому правительству освобождать дорогу капиталистическим отношениям. Молодые и напористые разночинцы ринулись в образовавшиеся щелочки. Стремительно расцвел нигилизм, столь ярко изображенный Ф. Достоевским и И. Тургеневым. Глубинная причина изменений в надстройке, в мироощущении и социальном поведении лежала в преобразовании общественно-экономического базиса, в возникновении новых потребностей. В. И. Ленин в работе «По поводу так называемого вопроса о рынках», написанной в 1893 году, отмечал, что развитие капитализма неизбежно влечет за собой возрастание уровня потребностей всего населения и рабочего пролетариата.

Это возрастание создается вообще учащением обменов продуктами, приводящим к более частым столкновениям между жителями города и деревин, различных географических местностей и т. п. К этому же приводит и сплоченность, скученность рабочего пролетариата, повышающая его сознательность и чувство человеческого достоинства и дающая ему возможность успешной борьбы против хищнических тенденций капиталистических порядков. Этот закон возвышения потребностей с полной силой сказался в истории Европы – сравнить, например,

108

французского пролетария конца XVIII и конца XIX в. или английского рабочего 1840-х годов и современного. Этот же закон проявляет свое действие и в России: быстрое развитие товарного хозяйства и капитализма в пореформенную эпоху вызвало и повышение уровня потребностей «крестьянства»: крестьяне стали жить «чище» (в отношении одежды, жилища и т. п.) и т. д.

Втреугольнике «способности – потребности – возможности» все стороны прикреплены друг к другу, треугольник должен быть устойчив, чтобы в развитии личности и общества не наступил кризис, диссонанс. В стагнирующем обществе все три стороны скреплены намертво, треугольник жесткий. Производство топчется на месте, развития нет, аппарат подавления подгоняет индивида к прокрустову ложу стандарта, и способности, стремления, наклонности растрачиваются впустую, атрофируются, не превращаясь в потребность. Молодой человек гибнет как личность, потому что для развития его индивидуальности нет просвета, он приобретает иллюзорную цельность дегенерата с колыбели, и единственно доступным для него и чисто случайным «счастьем» оказывается такое «стечение» обстоятельств, когда предназначенная ему в стагнирующем обществе роль, эта социальная квазисовозможность, совпадает с предрасположенностью его сущности. Впрочем, если стагнирующее общество типа любого первобытного существует достаточно долго, в индивидах вырабатывается устойчивый набор ценимых в данном обществе способностей, и конфликта индивида с обществом не возникает, человек испытывает счастье идиота, то есть человека, не интересующегося политикой.

Вразвивающемся же обществе по мере базисно обусловленного возвышения потребностей неизбежны кризисы личности. Можно выделить три вида таких кризисов, связанных с той или иной стороной треугольника «способности – потребности – возможности».

Во-первых, в процессе социализации неизбежно возникает «кризис идентификации» личности, связанный с поиском себя, своего характера, призвания, с осознанием себя, своих сущностных сил, склонностей, способностей. Жизненный выбор долго не очевиден, способности еще не вышли на поверхность, юное существо не имеет якоря, ориентира, цели. Характер еще не созрел, чтобы стать судьбой. Многие молодые люди ощущают себя пушинкой на всех ветрах, а не центром мира, как ощущает себя характер сильный, самостоятельный. Только после преодоления «кризиса идентификации», связанного с социально обусловленной кристаллизацией способностей, характера, личность в состоянии выработать устойчивую систему потребностей и осознать доступный ей набор социальных возможностей. Если же «кризис идентификации» затягивается, жизненного выбора еще не сделано, до тех пор имеем пустого человека, инфантилоида.

109

Во-вторых, неудовлетворение насущных потребностей роста определившегося человека порождает задержку развития способностей или их затухание вообще – или ломает личность, то есть заставляет ее опустить руки, или служит здоровым стимулом для деятельности, производства. Поскольку набор благ будет всегда ограниченным, возрастающие потребности никогда не насытятся до конца, кризисы потребления, или, точнее, недопотребления, неизбежны. Только в стагнирующем обществе потребности удовлетворяются спокойно, бесконфликтно. Кризис недопотребления – плата за прогресс.

В-третьих, социальные ограничения на удовлетворение потребностей и на развитие способностей молодежи (кризис возможностей) как раз и порождают протесты, так называемое «антиобщественное» поведение молодых людей.

Все три кризиса неизбежны в процессе социализации человека с характером в динамичном, развивающемся обществе. В этих кризисах рождается личность, исторический деятель.

Достоинство человека возносится тем самым на уровень абсолюта. Основоположники марксизма-ленинизма подчеркивали роль объективных «обстоятельств», «условии», «общественных отношений» в противовес различным идеалистическим концепциям исторического процесса, абсолютизировавшим роль субъективного «самосознания», «активности субъекта». Однако К. Маркс, Ф. Энгельс отвергая идеалистическую абсолютизацию «активности субъекта», критиковали и другую крайность, а именно вульгарно-материалистическую абсолютизацию «господства обстоятельств». Они трезво фиксировали, что «обстоятельства в такой же мере творят людей, в какой люди творят обстоятельства», «как само общество производит человека как человека, так и он производит общество»

Таким субъектом выступают живые разнообразные люди с их потребностями и притязаниями, не всегда совпадающими с их социальной ролью, с социальными возможностями.

Следовательно, социальная безопасность молодого поколения, как и истина, носит субъект объектный характер. Люди равны по свободе, но нет равенства по природе, и человеку с характером в классово разделенном обществе доступнее имеющиеся социальные и природные блага, чем человеку слабому. Но эксплуатируемый и угнетенный, будучи потенциально свободным, способен к восстанию. Он не всегда мирится со статусом «раба». Первоначально беспомощный, растущий индивид стремится из того, «кто был никем», «стать всем», получить признание, завоевать статус, и поэтому, но Гегелю, «выступает индивид против индивида», «они подтверждают самих себя и друг друга в борьбе не на жизнь, а на смерть».

Вопросы для закрепления

110