книги / Проблемы лингвистики и перевода глазами молодых исследователей

получателя текста. Важно отметить, что область несовпадений, возникающая на этапе восприятия исходного текста переводчиком, может как уменьшаться, так и расширяться в ходе второго этапа обработки исходного текста, когда осуществляется семиозис третьего порядка – собственно переводческий семиозис, в ходе которого исходный текст превращается в новое «тело», то есть переводной текст.

Согласно И.А. Зимней, создание общности между исходным и переводным текстами в процессе перевода представляет собой «переформулирование одной и той же мысли разными языковыми средствами» [5, с. 93]. Этой формулировке, на мой взгляд, присуще упрощенное представление о наличии некоего тождества мысль = текст: предполагается, что «мысль» существует для переводчика как автономная данность, не зависящая от гносеологических условия функционирования текста, то есть текст может быть прочитан и переведен единственно верным образом. Против этой посылки говорит как представление о многочтении (термин А.А. Брудного), то есть многократном прочтении текста, так и двойственный характер процесса перевода: переводчик является одновременно получателем исходного и создателем переводного текстов. Иными словами, между «мыслью» автора и «мыслью» переводчика стоит исходный текст, который не формулирует мысль, а сообщает о ней, и от переводчика зависит, насколько это сообщение будет способствовать: а) формированию аналогичной мысли в сознании переводчика; б) выражению переводческой мысли в единицах переводящего языка. Первое условие определяется механизмами понимания и интерпретации, второе – личной языковой компетенцией и установкой переводчика [5, с. 96]. Следовательно, анализируя перевод, мы имеем дело не с переформулированной чужой мыслью, а с иноязычной формулировкой аналогичной, но уже переводческой мысли.

Первый этап этого соавторства выражается в том, что переводчик по сути своей деятельности имеет дело не с мыслью как гносеологическим континуумом, что присуще самостоя-

11

тельному авторству, а с ее дискретно-вербальным выражением, то есть с вербально структурированной – информацией о мысли автора, вторичной моделирующей системой. Эта информация во многом зависит от «пропускной способности» внутреннего лексикона переводчика. В рамках этой способности в собственном гносеологическом континууме переводчика возникает модель исходной мысли, опосредованная личным, социальным, языковым и творческим опытом переводчика. Наиболее вероятная природа отношения между исходной авторской мыслью и ее переводческой моделью – это умозаключение по аналогии, в результате которого и формируется собственная мысль переводчика.

Вторая сторона формулировки И.А. Зимней заключается в понятии «переформулирование» [5, с. 98]. В нашей трактовке, при переводе имеет место не столько переформулирование, сколько создание самостоятельного знакового объекта, суть которого составляет сообщение о мысли переводчика посредством знаков переводящего языка. Первой ступенью является первичный авторский семиозис, в результате которого возникает исходный текст. На второй ступени переводчик действует как получатель исходного текста, в результате чего текст подвергается вторичному семиозису, порождая переводческую модель исходной мысли. Следующим этапом становится семиозис третьего порядка, в результате которого переводческая модель исходной мысли получает вербальную реализацию на языке перевода.

В результате такого многоступенчатого семиозиса, который, в свою очередь, не следует трактовать как чисто последовательное, но скорее как поступательно-последовательное развитие, возникает специфическое знаковое единство «исходный текст – переводной текст», связанное отношением знаковой аналогии. Участие переводчика в этом процессе двояко. Акт вторичного семиозиса – деятельность переводчика по созданию модели исходной мысли – строится на основе знакового отождествления, понимания и интерпретации исходного текста

12

вусловиях взаимодействия двух культур, двух языков, двух индивидуальных моделей мира. На этом этапе преобладает прагматика переводчика-получателя исходного текста, определяющая структуру модели исходной мысли. Направленность вторичного семиозиса позволяет определить его как внутренний семиозис, приводящий к созданию некоего промежуточного идеального объекта, существующего только в памяти переводчика.

Природа переводного текста как автономного объекта, доступного восприятию других получателей, остается в тени исходного текста, которому отводится преимущественная роль

втеории перевода. Получатель, как правило, ожидает, чтобы в переводном тексте сохранялось как можно больше свойств исходного текста, предъявляя к переводу требования, в частности, нарушающие нормативы переводящего языка и переводящей культуры.

Высоким уровнем понимания является переводческая оценка художественного текста. Уровень оценки является необходимым условием успешной интерпретации в художественном переводе, так как именно на этом этапе переводчик проецирует систему образных смыслов, накопленную им в ходе обработки исходного текста, на возможности и потребности переводящего языка и культуры, то есть, по существу, вырабатывает программу или предположительный общий образ переводного текста. Эффективность этой программы зависит от многих условий и, прежде всего, от полноты вторичного семиозиса. Переводчик производит вполне объективные действия, заданные внеположенным ему объектом – текстом, подлежащим переводу. Определяя семиотические параметры исходного текста, переводчик относит этот текст к определенному типу знаковых систем (проза – поэзия, элегия – сонет, рассказ – роман, драма – комедия и т. д.), иными словами, соотносит этот текст с другими известными ему текстами. Далее по необходимости определяется характер знаков, составляющих семиотическую систему текста, виды и способы отношений меж-

13

ду ними, мера их семиотической глубины и упорядоченности, устанавливается их иерархия, то есть текст соотносится с реальными и вымышленными образными концептами.

Практика художественного перевода показывает, что не всякий переводчик, даже обладающий весьма богатым и способным к обогащению запасом представлений и инструментов их формирования, создает такие же информационно богатые знаковые аналоги исходного текста на языке перевода. Многое зависит от того, какую интерпретационную позицию он займет по отношению к исходному тексту и будущему переводу, то есть какова его переводческая установка.

Переводческая установка является третьим важным условием художественного перевода. Зато условие настолько сложно, что заслуживает отдельного рассмотрения.

В процессе перевода переводчик подвергается воздействию двух видов художественной информации. Один из них – это объективная, свободная информация, отражающая существование текста как автономной системы знаков. Второй – это субъективная, связанная информация, представляющая собой вариант объективной и определяемая возможностями переводчика в процессе осмысления, понимания и интерпретации исходного текста.

Объективная информация, с точки зрения получателя текста, существует вне зависимости от частного истолкования и доступна любому другому получателю в качестве основы субъективной информации.

Субъективная информация является психологически зависимой и возникает в процессе конкретного контакта «текст – читатель» (в нашем случае в качестве читателя выступает переводчик). Эта информация динамична по своей сути, она подвижна и формируется как одно из возможных состояний объективной статической информации.

Извлечение информации из текста – задача трудная сама по себе, становится вдвойне трудной в ситуации переводческого посредничества, когда требуется воссоздать иноязычное подобие исходного текста. Чем сложнее структура, то есть мера

14

упорядоченности художественного знака, тем более сложные процессы воздействуют на формирование субъективной динамической информации в восприятии переводчика, которая, в свою очередь, ложится в основу вновь создаваемого художественного текста на основе иноязычного образца.

Таким образом, переводческую стратегию можно представить себе как систему взаимодействий рационально-эмо- циональных факторов понимания и переводческой установки, направленную на решение практических задач по созданию художественного подобия оригиналу на другом языке. Отрицая за переводчиком право на поиск и соавторство, мы тем самым отрицаем само право художественного перевода на существование: ведь суть переводческого семиозиса заключается в понимании и истолковании логической и образной информации в условиях совмещения разных картин мира и разных способов выражения.

Представленное исследование позволило обратиться к актуальной проблеме переводческих стратегий при переводе художественного текста. В процессе исследования были поставлены и решены задачи, что позволило получить следующий результат.

Переводчик представляет собой личность, а не аппарат по воспроизводству языковых единиц. С этой точки зрения даже неудачные, но творческие переводы не менее ценны, чем самое тщательное следование букве исходного текста, поскольку в них отражается «лаборатория переводчика», сведения о переводческой модели исходного текста и замысла автора.

Между исходным художественным произведением и художественным переводом этого произведения переводчик устанавливает неустойчивое и, по всей видимости, относительное равновесие на основе своего личного языкового и культурного опыта, индивидуального видения мире и в меру своего творческого потенциала.

Можно сделать вывод, что таковой универсальной схемы перевода художественного текста не существует. И каждый переводчик в праве сам выбирать стратегию при переводе. Но

15

данная работа дала понять, что переводчик все-таки не выполняет свою работу интуитивно, а следует некоторым правилам (переводческим традициям): мере восприимчивости читателя (одного или многих) и литературному таланту самого автора.

Список литературы

1.Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика: пер. с

фр. – М.: Прогресс, 1989. – 616 с.

2.Бережной С. Сказка о методе [Электронный ресурс]. – URL: http://barros.rusf.ru/article183.html.

3.Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования. – М.: Новое литературное обозрение, 1996. – 352 с.

4.Дубин Б. Автор как проблема и травма… [Электронный ресурс] // НЛО. – 2006. – № 82. – URL: http://magazines.russ. ru/nlo/ 2006/82/du18.html.

5.Зимняя И.А. Психологический анализ перевода как вида речевой деятельности // Вопросы теории перевода: тр. МГПИ-

ИЯ им. М. Тореза. Вып. 127. – Ч. 1. – М., 1978. – 151 с.

6.Хаксли О. Писатели и читатели. [Электронный ресурс]. – URL: http://magazines.russ.ru/inostran/1998/4/chaksly.html

7.Эндрю А. Искусственный интеллект. – М: Мир, 1985. –

264 с.

Е.С. Бессонова, ПРН-07-3 Научный руководитель: канд. филол наук, доц. каф. ИЯЛиМК Е.Ю. Мамонова

ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ПОНЯТИЯ «ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ»

По словам автора, к языковой личности как задаче исследования можно подойти тремя путями, иными словами, есть три возможности попадания языковой личности в поле зрения

16

PNRPU

лингвиста. Прежде всего, от психологии языка и речи, это путь психолингвистический, затем от закономерностей научения языку, и наконец, от изучения языка художественной литературы (понимаемого в широком смысле, включая сюда и ораторскую речь). По первому пути пошел Бодуэн де Куртенэ и, характеризуя намеченный им аспект представления языковой личности, Виноградов писал: «Бодуэн де Куртенэ устранил из своих исследований литературного языка метода исторического анализа и историзм как мировоззрение. Его интересовала языковая личность как вместилище социально-языковых форм и норм коллектива, как фокус скрещения разных социальноязыковых категорий. Поэтому Бодуэну де Куртенэ проблема индивидуального творчества была чужда, и язык литературного произведения мог интересовать его лишь с точки зрения отражения в нем социально-групповых навыков и тенденций, “норм языкового сознания“ или, как он иногда выражался, “языкового мировоззрения“ коллектива» [2, с. 18]. Современная психолингвистика, двигаясь по этому пути, сосредоточилась на изучении речевой деятельности в узком смысле, т.е. механизмов порождения и восприятия речи, и поэтому касается проблем целостной языковой личности лишь тогда, когда выходит в смежные области, например, рассматривает закономерности связи и мышления или решает вопросы языкового онтогенеза.

В последние годы в психолингвистических работах активно применяется словосочетание «языковое сознание». Став в известной мере модным, данный термин в то же время остается недостаточно определенным. Ощущается потребность более ясно понять, в чем его суть, что оно высвечивает в сознании исследователя, какие возможности открывает в исследовательском поле, какие акценты ставит в поле исследовательских проблем.

Термин «языковое сознание» составлен из таких слов и затрагивает такие понятия, которые относятся к различным, хотя и сближающимся областям психологии и лингвистики.

17

Сближение соответствующих понятий, с нашей точки зрения, следует рассматривать как весьма прогрессивную тенденцию. Это утверждение вытекает из того факта, что тесную связанность соответствующих явлений мы постоянно наблюдаем в действительности. В самом деле, язык и его речевое проявление используются людьми для выражения смысла, отражения состояния сознания, проявления психологического содержания внутреннего мира человека. Бесспорно, в этом суть и смысл языка и речи.

Благодаря исследованиям структуры лексикона на материале ассоциативного тезауруса Дж. Киша (А.А. Залевская и ее ученики) и языкового сознания (Московская психолингвистическая школа) на материале Русского ассоциативного словаря, Славянского ассоциативного словаря и других ассоциативных словарей мы имеем теперь направление психолингвистических исследований, с помощью которого можно ответить на вопрос, на какое же содержание сознания опирается носитель той или иной культуры, когда он формулирует свою мысль, чтобы передать ее другому. Поскольку уже стало совершенно тривиальным для психолингвистов утверждение, что для того, чтобы общаться, необходимо иметь не только общий код, но и общность знаний (т.е. общность сознаний).

Константность восприятия на уровне культуры как системы сознания, связанной с определенным этносом, обеспечивается именно культурными стереотипами сознания, которые понимаются как способы восприятия и которые накапливаются в виде репертуара структурированных контекстов (схем). Так, например, Н.И. Жинкин понимал образ сознания именно как образ восприятия. «Но ведь образ – это не предмет распознавания, а способ восприятия. Образ Кассиопеи создан в восприятии и памяти, а на небесном своде имеются лишь дискретные звезды...» [3, с. 52]. Наше восприятие обусловлено опытом, образованием, языком, культурой. При определенных обстоятельствах, в том числе и когда речь идет о представителях разных этносов (культур) одни и те же стимулы могут привести к различным ощущениям, а различные – к одинаковым.

18

Образ сознания, ассоциированный со словом, – это одна из многих попыток описать знания, используемые коммуникантами при производстве и восприятии речевых сообщений. Поскольку языковое сознание не может быть объектом анализа в момент протекания процессов, его реализующих, оно может быть исследовано только как продукт бывшей деятельности, или, иными словами, может стать объектом анализа только в своих превращенных, отчужденных от субъекта сознания формах (культурных предметах).

В.В. Виноградов ставил своей задачей исследование языка художественной литературы во всей его сложности и во всем многообразии, он видит элементарный уровень, элементарную клеточку, отправной момент в изучении этого необъятного целого – виндивидуальнойречевойструктуре.

Вот так пишет об этом В.В. Виноградов: лингвистика речи «может изучать формы и приемы индивидуальных отклонений от языковой системы коллектива или в их воздействиях на эту систему, или в их своеобразиях, в их принципиальных основах, вскрывающих творческую природу речи. Но здесь этот путь пересекается другим, когда учение „личностного“ говорения отрывается от параллелизма построений и аналогий с социальной лингвистикой и стремиться раскрыть структурные формы словесного творчества личности в имманентном плане. В этом случае социальное ищется в личностном через раскрытие структурных оболочек языковой личности».

В работе 1927 года В.В. Виноградов главный упор делает на языковую личность. Он пишет: «Проблемы изучения типов монолога в художественной прозе находятся в тесной связи с вопросом о приемах конструирования „художественноязыкового сознания“, образа говорящего или пишущего лица в литературном творчестве. Монолог прикрепляется к лицу, определительный образ которого тускнеет по мере того, как он ставится всё в более близкие отношения с всеобъемлющим художественным „я“ автора. А чисто образ авторского „я“, всё же являющийся фокусом притяжения языковой экспрессии, не

19

появляется. Лишь в общей системе словесной организации и в приемах „изображения“ художественно-индивидуального мира проступает внешне скрытый лик „писателя“» [2, с. 17].

И далее автор продолжает, что «всякий выход за нормы литературного языка, всякая ориентация на диалектическое говорение и письмо – ставят перед автором и читателем задачу включения собранных форм речи в одно „художественноязыковое сознание. Конечно, от сюжетной роли его носителя зависит, будет ли оно – это сознание – меняющимся, как бы скользящим по линии от образа, вставленного в известные ли- тературно-социальные рамки, к образу авторского „я“, к образу „писателя“, – или же оно сохранит свою стилистическую однородность в пределах всего художественного целого на протяжении всей прикрепленной к нему речи» [2, с. 18]. В этом обобщении, в этом суждении В.В. Виноградова заложена главная идея о соотношении и взаимодействии в произведении языковой личности, художественного образа и образа автора. И что прежде всего необходимо отметить: при всех кажущихся логически вполне убедительными основаниях для разведения, размежевания, схематического противопоставления друг другу языковой личности и образа автора В.В. Виноградов отказывается от упрощенческого взгляда на эти категории как чисто технические и предпринимает блестящие попытки полного, лингволитературоведческого, филологического анализа ряда произведений отечественной и зарубежной классики, опираясь на принципы взаимодействия, переплетения этих категорий в своих работах.

Но всё же есть один предельно простой случай, когда В.В. Виноградов анализирует языковую личность в неосложненном, чистом виде. Упрощение заключается вот в чём: сложный, многоуровневый, выходящий далеко за пределы одной языковой личности образ автора в этом случае сжимается, свертывается и в очень сильной степени сближается с конкретной языковой личностью. Одновременно многослойная речевая структура произведения оказывается тождественной речевой струк-

20