!Учебный год 2024 / Лейст О

социалистических государств под предлогом защиты прав человека. Однако официальное признание пактов о правах человека и стремление выглядеть респектабельно в глазах мировой демократической общественности побудили партийную цензуру не препятствовать обсуждению теоретических проблем права, стоящих далеко от текущей политики. Немалую роль играла возможность приписать отсталость и явные недостатки советской юридической науки А. Вышинскому, одиозность которого была официально признана.

Основным результатом дискуссии о понятии права стали относительная раскованность теоретического мышления юристов, возникновение "широкой концепции права", рассматривавшей правовые нормы в связи с правосознанием, общественными отношениями, правами и свободами человека и т.д. Ряд участников дискуссии выступали в традиционно-схоластической манере, но сама возможность высказывать и обсуждать разные точки зрения, сопоставлять различные понятия и определения права означала существенный сдвиг в доктринальном сознании и в общей теории права. К тому же в ходе дискуссии был выявлен и подвергнут критике ряд существенных недостатков тогдашней теории права.

Однако попытка провести дискуссию по проблемам теории государства*(364) оказалась неудачной. С самого начала дискуссия свелась к воспроизведению идей о "перерастании государства диктатуры пролетариата в общенародное государство", обоснованию руководящей роли партии и к абстрактным рассуждениям о развитии советской демократии. Вскоре дискуссия выродилась в обсуждение темы "Государство и идеологическая борьба"*(365), сосредоточившееся на критике буржуазного государства и буржуазной идеологии и на восхвалении происходящих в социалистическом обществе социальных процессов: становление новой интернациональной общности - советского народа, формирование советского образа жизни, создание общенародного общественного мнения, стирания различий между городом и деревней. Никакой пользы науке дискуссия о государстве не принесла, а многие ее участники ныне отказываются от ранее высказанных взглядов.

Основным тормозом развития общей теории права и философии права в странах социализма было их подчинение официальной государственной идеологии и текущей политике правящих партий, отождествление философии права с набором цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма и партийных решений, а также стремление подогнать под этот набор общетеоретические понятия права.

3. Актуальные проблемы правоведения

Главной задачей и заботой современной юридической науки в России является становление концептуального теоретического мышления. Отказ от обязательной официальной идеологии резко расширил возможности исследования теоретических и философских проблем права. К сожалению, эти возможности используются еще не в полной мере.

После XIX партийной конференции и Первого съезда народных депутатов

СССР произошел краткий всплеск издания конъюнктурной литературы о

181

"социалистическом правовом государстве". Однако вскоре обнаружилась устарелость существовавших учебников по теории государства и права, невозможность использовать в учебном процессе книги, многие страницы которых заполнены гроздьями цитат из старых партийных решений и речей бывших руководителей КПСС, а также схоластическими рассуждениями об этапах перерастания государства диктатуры пролетариата в общенародное государство. Между тем рост престижности профессии правоведа в связи с развитием частноправовых отношений увеличил число юридических вузов. Некоторое время функции учебников по теории государства и права для студентов первого курса выполняли даже учебные пособия "Основы государства и права". Затем было издано много учебников, учебных пособий, курсов лекций по теории государства и права. Одновременно стали издаваться и переиздаваться источники по истории правовой и политической мысли, ранее малодоступные большинству читателей; эти источники использовались и используются в учебном процессе*(366). Особенное внимание уделяется переизданию книг по теории и философии права отечественных юристов*(367). Подготовлены и изданы пятитомные антологии мировой политической*(368) и правовой мысли*(369). Среди защищенных докторских и кандидатских диссертаций многие отличаются существенной новизной, творческим подходом к разработке и изложению актуальных проблем общей теории права и философии права. Опубликован ряд содержательных монографий по этим проблемам, представляющих значительный вклад в юридическую науку.

В целом отечественная теория государства и права как наука и учебная дисциплина преодолевает глубокий кризис, в котором она находилась много лет.

Однако в настоящее время методология общей теории права все еще находится в стадии становления. У нас нет обоснованных концепций права, влиятельных направлений и школ, способных органически соединить достижения юридической мысли развитых стран Запада с российской действительностью, существенно повлиять на теоретические конструкции в их связи с практикой, оказать зримую помощь законодателю и практикующему юристу. Актуальной проблемой остается определение связей общей теории права с философией права и с практической юриспруденцией. Еще не изжит ряд болезненных пережитков предыдущего периода существования теории государства и права.

Основную массу литературы по теории государства и права в настоящее время составляют учебники и учебные пособия. В этом нет ничего необычного; как отмечено, многие дореволюционные юристы публиковали свои теоретические труды в форме учебников. Бесспорно также, что от содержания и качества учебной литературы зависят теоретические знания специалистов-правоведов, а также уровень и содержание профессионального правосознания. Учебников много, и качество их различно; к сожалению, в последние годы прекратилось рецензирование учебников по теории государства и права. Обзорная статья об учебниках опубликована давно*(370) и продолжения не получила.

Научные монографии о проблемах общей теории права немногочисленны и недостаточно рекламируются, поскольку нет ни регулярной общедоступной информации о публикациях, ни систематической и объективной научной критики, охватывающей всю новую литературу. В учебных пособиях и программах студентам

182

нередко рекомендуется изучение явно устаревшей литературы, подобранной не по содержанию, а по названиям. Давно не было широких дискуссий по теоретическим проблемам юридической науки.

Сохранившиеся с прежних времен политизация теории государства и права, приоритет государствоведческих тем продолжают существенно тормозить изучение общей теории и философии права будущими юристами. Первое, а потому ведущее, место в курсах теории государства и права по-прежнему принадлежит проблемам государства. Ориентация студента-юриста на государствоведение начинается с первых же лекций и семинаров. В результате будущий правовед знает много разных теорий происхождения государства, но редко в каком учебнике по теории государства и права найдет ясное определение и объяснение особенностей субъектов публичного права. В ряде учебников они почему-то отождествляются с юридическими лицами, имеющими гражданско-правовую правоспособность и дееспособность, а о компетенции и правомочиях государственных органов и должностных лиц студент узнает из других учебных дисциплин. В учебных программах и учебниках сохранилось много тем, относящихся к предмету политологии ("государство в политической системе общества", "особенности государства и права переходного типа", "государство и этнос" и т.п.) либо конституционного права и других отраслевых дисциплин ("государственный аппарат", "конституционный суд в политической системе общества", "стадии законодательного процесса", "государство, право и природа" и др.).

Думается, что будущий правовед в процессе обучения должен получить сумму знаний о государстве и других социокультурных явлениях, но только в связи с проблемами правоведения.

Большинство государствоведческих проблем много проще проблем права (например, классификация форм государства), легче усваивается и запоминается студентами, и, будучи изученными ранее учебных тем, относящихся к праву, в чемто препятствует усвоению этих тем, более сложных, но поставленных на последнее место. Немаловажно и то, что, изучая теорию государства перед теорией права, студент неизбежно воспринимает право как следствие, результат, продукт деятельности государства. Располагая учебный материал традиционным способом (сначала о государстве, потом о праве), мы неизбежно будем сталкиваться с рассуждениями типа: либо право - второстепенный признак, придаток государства, который произвольно создается и меняется государством, либо до появления современных представлений о праве государств вообще не существовало, а были только деспотии, тоталитарные организации насилия*(371).

Немалые сомнения и возражения порой вызывают способы изложения учебного материала и обоснования теоретических положений.

Укоренившаяся привычка мыслить цитатами и готовыми точками зрения иногда ведет к тому, что вместо содержательного изложения и решения какой-либо проблемы читатель находит в учебном пособии высказывания различных мыслителей и выдержки из зарубежных или дореволюционных произведений с эпитетами: величайший (знаменитый, выдающийся, гениальный, великий, известный) мыслитель (ученый, философ, государствовед, правовед) писал (утверждал, указывал, учил, отмечал) без определения собственной позиции автора

183

данного учебного пособия. В результате перечень имен, цитат, точек зрения заслоняет изучение самого предмета. К тому же плюрализм мнений необходим и хорош в обществе, но не в учебнике, если перечисляют различные точки зрения, не обосновывая ни одной.

Некоторые специалисты по общей теории права по-прежнему не уделяют необходимого внимания изучению действующего права. Поэтому в учебной литературе нередки ошибки в примерах. О принципе "закон обратной силы не имеет" часто говорится как о принципе не только частного права, но и права вообще, хотя в публичном праве, как известно, некоторым законам обязательно придается обратная сила, иным же законам придавать обратную силу допустимо или даже желательно. В числе государственных органов порой называются муниципалитеты. Иногда утверждается, что юридические лица всегда дееспособны, хотя практике известны противоположные ситуации.

Недопонимание некоторыми авторитетными в свое время юристами соотношения общетеоретических и отраслевых понятий привело к тому, что при составлении проекта Конституции Российской Федерации возрастное условие праводееспособности, свойственное гражданскому праву, в окончательной редакции было принято за общеправовое условие (ст. 60 Конституции), что породило противоречия с положениями публично-правового характера (ст. 81, 97, 119).

Многолетнее повторение бессодержательных лозунгов и штампов типа "экономика должна быть экономной" не прошло бесследно для современного юридического мышления. Почти во всех учебниках и учебных пособиях часто встречаются тавтологии: "правоотношение - это правовое отношение, отношение, имеющее правовой характер", "субъективное право - право субъекта", "правонарушение - нарушение права", "ответственность - необходимость отвечать", "государственное принуждение - это принуждение, осуществляемое государством", "источник права - то, из чего вытекает право", "правотворчество - деятельность, направленная на создание права", "юридические факты - факты, имеющие юридический характер", "всенародная воля - это воля всего народа", "правопорядок - порядок, установленный правом", "объективное право - право, существующее объективно", "правосознание - осознание права", "виды правопонимания - способы понимания права", "орган государства - часть системы государственных органов" и т.п.

Долгое ограничение логического мышления идеологическими установками породило повышенный интерес к терминам, их происхождению и толкованию. В литературе порой больше внимания уделялось тому, кто первым придумал и ввел термин "правовое государство", чем раскрытию сущности этого понятия. В результате малозначительный немецкий юрист Р. Моль, использовавший термин "Rechtsstaat", ставится чуть ли не на один уровень с И. Кантом, разработавшим теорию правового государства и показавшим его отличие от государства деспотического, полицейского*(372).

В некоторых исследованиях придумыванию новых терминов придается столь большое значение, что в связи с положениями, вынесенными на защиту, в диссертациях утверждается: "введена в научный оборот новая терминология,

...предложены новые формулировки понятий..." Однако эти новые термины и

184

формулировки, носящие, как правило, вычурный характер, в науке не приживаются по той причине, что наука довольствуется привычной, общеизвестной терминологией, но ищет и высоко ценит новые идеи. В теоретической и учебной литературе еще сохранился бытовавший способ объяснения понятий и категорий общей теории права и некоторых отраслевых наук при опоре не на исследования законодательства и практики его реализации, а при помощи ссылок на толковые словари.

Так, при исследовании теоретических проблем юридической ответственности за правонарушение выявился тупиковый путь семантических изысканий, ведущих к схоластическому теоретизированию. Известно, что изучение права невозможно без исследования текста нормативных актов; бесспорно, что в юриспруденции особенно важно точное соизмерение слов, терминов, формулировок с выражаемыми ими понятиями; общепризнано, что уточнение в случае необходимости этих слов, терминов, формулировок, направленное на совершенствование закона и практики его применения, - одна из задач правовой науки. Но столь же известно, бесспорно и общепризнано, что здесь кроется определенная опасность: возможность подмены изучения права как социальной реальности изучением терминологии закона, в результате чего станут исследоваться не правовые понятия и категории, а различные значения слов, содержащихся в нормативных актах. К сожалению, эта возможность (опасность) сказалась при исследовании правовых санкций и ответственности. Оба термина не однозначны. В законодательстве, а также в юридической литературе они используются в разных смыслах. Различны и способы сочетания этих терминов. Скажем, в суждении - давший санкцию несет за это ответственность - оба термина используются не в их наиболее распространенных значениях, и тем не менее суждение понятно и верно. Возможны и другие сочетания слов "санкция" и "ответственность", дающие поводы для филологических изысканий. Многообразие значений слова "санкция" не стало таким поводом, поскольку слишком очевидно различие понятий, обозначаемых этим термином. Никто, насколько известно, не пытался определить соотношение санкции правовой нормы с санкцией прокурора на обыск, а той и другой - с санкционированием правовых норм. С ответственностью случилось иначе: многообразие значений этого термина, которым определяются различные, но иногда связанные понятия, стало причиной терминологических упражнений, где аргументация строится на доводах, опирающихся не на право, практику его применения и тенденции развития, а на толковые словари. В некоторых исследованиях такой аргументации придается чуть ли не основное, решающее значение, а тексты нормативных актов служат лишь поводом для рассуждений о значениях слова "ответственность" и соотношениях этих значений. Беда не только в том, что подобные изыскания заслоняют изучение права, но и в том, а это еще хуже, что они вступили с ним в радикальное противоречие.

Одним из проявлений примитивного мышления в период застоя стало определение ответственности как "обязанности отвечать", "дать отчет". Такое определение теоретически несостоятельно и практически бесплодно. Оно логически упречно, ибо определение дается через определяемое*(373). Применительно к юридической ответственности за правонарушения оно вообще неверно. Утверждалось, например, что "в конкретных отношениях ответственности

185

государственные органы и некоторые должностные лица имеют право применять принуждение, а именно - принудительно требовать отчета (разрядка моя. - О.Л.) в совершенном правонарушении". Между тем именно это (выделенное разрядкой) категорически запрещено не только нашим законом, но и Международными пактами о правах человека. Иными словами, результатом семантических упражнений стало определение ответственности, противоречащее ее кардинальному институту - праву на защиту лица, официально обвиняемого в правонарушении.

Особенно тревожно, что противоречащее закону определение "ответственность - обязанность отвечать" чаще других прилагается к ответственности уголовной, осуществление которой неразрывно связано с обширными институтами права обвиняемого на защиту, практически несовместимого с теоретически (семантически) конструируемой "обязанностью отвечать". Через обязанность дать ответ, держать отчет не может быть раскрыто и содержание имущественной ответственности, поскольку нарушитель договорных обязательств или причинитель имущественного вреда юридически обязан возместить вред или ущерб, уплатить неустойку (штраф, пени), а не отчитываться в содеянном перед потерпевшим. В самом деле, неужели нормальна ситуация, если в ответ на обоснованную претензию нарушитель договора или причинитель вреда направляет потерпевшему отчет о своей деятельности, достижениях, близких и далеких перспективах, трудностях, недостатках, об обстоятельствах допущенного нарушения и т.д., а потерпевший тщательно изучает этот отчет, вместо того, чтобы обратиться в суд или арбитраж для взыскания убытков или неустоек?

Распространенность семантических определений ответственности не столь безобидна, как может показаться на первый взгляд. Жизненность и обоснованность любой теоретической модели проверяется практикой. Для правоведения существенно важны такие критерии истинности теоретического построения, как, вопервых, возможность воплотить его в законодательстве, во-вторых, влияние на практику применения закона.

Некоторые философы-социологи даже предлагали изменить действующее законодательство нашей страны в духе инквизиционного процесса Средних веков, обязав подозреваемого и обвиняемого в уголовном процессе под страхом принуждения давать правдивые показания. "Какое право обвиняемого было бы тем самым нарушено? Никакого, кроме "права" искать всевозможные лазейки для уклонения от ответственности. В целом обязанность отчитаться в содеянном перед государством можно считать компонентом ответственности..."*(374). К сожалению, с поддержкой предложения изменить наше законодательство в духе инквизиционного процесса выступали даже некоторые юристы. Такие предложения радикально противоречат не только принципам отечественного законодательства, выраженным в Конституции Российской Федерации (ст. 49, 51 и др.), но и общепризнанным нормам международного права (например, ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах).

В течение ряда лет студентам и слушателям юридических вузов, а также практическим работникам нередко внушается неверная мысль, что сущность ответственности в том и состоит, что лицо, совершившее правонарушение, юридически обязано отвечать, давать отчет. Воспринимаемое в общем контексте

186

понятий и категорий общей теории права, где понятие юридической обязанности имеет вполне определенный и точный смысл, предположение о таких обязанностях правонарушителя способно направить практику применения закона на неверный путь.

Если лицо, совершившее преступление, обязано отвечать и отчитаться в содеянном, но на вопросы следователя не отвечает или меняет показания, отрицает вину, оспаривает обвинение, заявляет ходатайства, то почему бы на одном лишь этом основании не изменить ему меру пресечения на более строгую? К сожалению, такой и другие способы подкрепления незаконной санкцией несуществующей обязанности отвечать на практике имеют место (например, допрос подозреваемого как свидетеля, т.е. под угрозой уголовной ответственности за дачу ложных показаний). С этими нарушениями законности ведется борьба, но их трудно искоренить, если приписывать правонарушителю обязанности, не предусмотренные законом.

Аналогичные ошибки существуют и в судебной практике. Верховные суды не раз отмечали недопустимость расширительного толкования судами обстоятельств, отягчающих ответственность, в частности, ссылок отдельных судов при избрании более строгой меры наказания на отрицание подсудимым своей вины или на попытку скрыться с места совершения преступления. В то же время порой допускается ограничительное толкование обстоятельств, смягчающих ответственность. Верховные суды неоднократно отменяли или изменяли приговоры нижестоящих судов по той причине, что при определении наказания они не учли явку с повинной. Но не коренится ли причина всех этих ошибок в том, что некоторые судьи психологически воспринимают явку преступника с повинной лишь как выполнение им элементарной, во многих учебниках названной обязанности отвечать, дать отчет в содеянном, что не должно влечь льгот и послаблений, а отрицание вины или попытку скрыться с места преступления, наоборот, как нарушение этой обязанности, отягчающее ответственность?

Наконец, произвольно выведенное из термина семантическое определение ответственности продолжает негативно влиять на развитие науки и подготовку научных кадров. Например, в автореферате одной из недавно защищенных кандидатских диссертаций административная ответственность определяется как "обязанность правонарушителя отвечать за свое противоправное и виновное деяние, которая реализуется посредством применения мер государственного принуждения, предусмотренного законодательством". Кто кому отвечает и как можно отвечать посредством применения (кем и к кому?) мер государственного принуждения, мы, как ни старались, понять не смогли.

Одним из порождений семантических изысканий стала также идея "правовой позитивной ответственности", под которой понимается не ответственность лица, совершившего правонарушение, а, наоборот, правомерное поведение лица, не совершающего правонарушений. Это понятие появилось и получило распространение в конце 60-х годов; его сторонники ссылались на многозначность слова "ответственность" и на необходимость повышения философской оснащенности общей теории права.

В литературе по философии, социологии, этике социальная ответственность

187

обычно рассматривается в качестве единства внутренних побуждений личности и велений долга (перед другими людьми, обществом, коллективом), форм внешнего и внутреннего контроля или соотношения способности и возможности человека предвидеть результаты своих действий, признавать их своими. Попытки применить эти понятия в правоведении породили представление о "двухаспектной правовой ответственности", согласно которому кроме юридической ответственности за правонарушение существует правовая позитивная ответственность - осознание долга, обязанность совершать действия, соответствующие природе общественного строя.

Идея "двухаспектной юридической ответственности" неоднократно подвергалась критике. Указывалось, что в принципе недопустимо объединять в одном определении сознательное отношение честного человека к исполнению своего социального долга и противоправное поведение. Справедливо отмечалось также, что правоведение, как и все общественные науки, не может просто использовать в готовом виде философские понятия и категории без учета специфики предмета своей науки. К сожалению, ряд рассуждений сторонников идеи "правовой позитивной ответственности" основан именно на чисто терминологическом использовании философских понятий.

При исследовании проблем позитивной ответственности попытки философского и социологического подхода нередко сводились к переименованию правовых явлений, к произвольному использованию философских и иных терминов. Давно замечено, что терминологическое переодевание хорошо известных явлений в новые словесные одежды не может привести к какому-либо приращению научного знания. Много раз указывалось, что большая часть рассуждений сторонников "правовой позитивной ответственности" основана на смешении и отождествлении обязанности и ответственности.

Наиболее уязвимым звеном идеи "правовой позитивной ответственности" является невозможность определить ее юридические свойства и качества, чем-либо отличающиеся от известных понятий "обязанность", "правомерное поведение", "правосубъектность", "деликтоспособность", "выполнение обязательств" и др. Многолетние призывы разработать понятие "правовой позитивной ответственности", раскрыв свойственное ей юридическое содержание, не пошли далее декларативных рассуждений, и, наоборот, углубленное исследование проблем социальной ответственности с позиций правоведения неизбежно приводит к выводу о том, что ее позитивный аспект "не обладает признаками, качествами, особенностями правового явления, характеризующегося связью с государством, с правом...

Признание юридического характера позитивной ответственности не только не соответствует природе явления, но и усложняет решение многих проблем в юридической науке, ибо означает ликвидацию юридической ответственности как специфического правового явления"*(375).

При обсуждении проблем юридической ответственности Н.П. Колдаева справедливо отметила, что под натиском теории позитивной ответственности, не имеющей правового содержания, произошли размывание самого понятия "юридическая ответственность" и отрыв этого понятия от практики, повлиявшие на ряд негативных процессов последнего десятилетия*(376).

188

В большой части рассуждений о "правовой позитивной ответственности" правовые явления терминологически объединяются с такими категориями правосознания и морали, как "осознание необходимости правомерного поведения", "добросовестное отношение к своим обязанностям", "чувство ответственности" и т.п. Поэтому сторонники идеи "правовой позитивной ответственности" личности высказывали предположения о большой воспитательной роли данной идеи. Однако этот оптимистический прогноз на практике не привел к заметным результатам.

Скажем прямо: распространение идеи "правовой позитивной ответственности" пока что не вышло за пределы узкого круга специалистов-теоретиков и практически выглядит как уговаривание одних правоведов другими правоведами относиться к запретам, обязанностям и правопорядку с уважением. В общественном правосознании идея "правовой позитивной ответственности", насколько известно, не нашла понимания*(377).

Кроме того, вызывает тревогу, что с распространением идеи "правовой позитивной ответственности" нередко связаны теоретические рекомендации, крайне сомнительные именно с точки зрения воздействия юриспруденции на массовое правосознание. Взгляд на "правовую позитивную ответственность" как на "другой аспект", оборотную сторону, зеркальное отражение традиционной ответственности за правонарушение с самого начала основывался на предположениях, что источником правовой позитивной ответственности являются санкции за правонарушения, в том числе уголовные наказания. При "двухаспектном" понимании ответственности легкость замены в термине "ответственность" одного смысла (правомерное поведение) другим (наказание за правонарушение) породила соблазн вести правовую пропаганду, угрожая санкциями. Теоретическим результатом этого явились рассуждения ряда сторонников указанной идеи о том, что все граждане несут уголовную ответственность безотносительно к тому, совершают они преступления или нет. Предположение об уголовной ответственности граждан, не нарушающих закон, связано с пережитками бытовавших когда-то взглядов о роли принуждения и наказания в регулировании общественных отношений: "Устанавливая уголовную ответственность за определенные виды деяний, - утверждалось в советское время, - уголовное право направляет поведение людей в русло социалистического и коммунистического строительства"*(378).

Понятие "правовой позитивной ответственности" тем или иным образом связано с предположением, что правом регулируется не только поведение, но и внутренний духовный мир человека: "Позитивная правовая ответственность предполагает такое отношение лица к обществу, государству, другим лицам, которое включает эмоционально-психологическое осмысление и рациональное осознание лицом своего гражданского долга перед обществом, государством и другими лицами, а также готовность действовать в соответствии с этой личностной установкой". Очевидно, однако, что эмоционально-психологическое осмысление и рациональное осознание своего гражданского долга даже у лиц, лишенных свободы (о которых высказано приведенное суждение), никак не может быть ни обнаружено и проверено, ни отрегулировано с помощью правовых средств. Знаменательно, что сторонники идей "правовой позитивной ответственности" никогда не ссылались на противоречащее их идеям известное суждение Маркса: "Помимо своих действий, -

189

подчеркивал Маркс, - я совершенно не существую для закона, совершенно не являюсь его объектом"*(379).

Стремление философски развить правоведение на основе омонимии привело к безотрадным выводам, что все мы несем уголовную ответственность - одни позитивную, другие негативную*(380). Попытки терминологически преобразовать философское понятие свободы как познанной необходимости в юридическое понятие свободы как "сознательного подчинения закону" с неизбежностью породили софизм, согласно которому лишенный свободы преступник, добросовестно отбывающий наказание, на самом деле свободен.

Изучение юридической ответственности, в соответствии с объемом этого понятия основанное строго на почве права, не состоит в комментировании текстов нормативных актов и практики их применения. Напротив, именно в сфере абстракций, отвлекающихся от случайного и временного, конструируются понятия и категории, выражающие существенное и необходимое в изучаемой реальности. В юридической науке достаточно много дельных абстракций, отражающих действительные качества ответственности как правовой реальности. Ряд споров о понятии ответственности посвящен соотношению именно таких абстракций, т.е. понятий, основанных на изучении права (а не слов, терминологии других наук и т.п.). Причина этих споров коренится нередко в том, что смежные отраслевые юридические науки одну и ту же ответственность иногда видят по-разному. Так, если ряд теоретиков уголовного права усматривает суть уголовной ответственности в обязанности преступника отвечать и подвергнуться наказанию, то процессуалисты единодушно признают право на защиту обвиняемого коренным принципом уголовного процесса, в рамках которого осуществляется та же самая ответственность. С точки зрения общей теории права, эти позиции никак не могут быть суммированы, поскольку предполагаемая материально-правовая обязанность теоретически и практически несовместима с процессуальным правом. Такого рода коллизии для общей теории должны являться не столько предлогом для суждений о каких-либо специфических проблемах отраслевых наук, сколько стимулом для разработки теоретических моделей, снимающих выявившиеся противоречия на более высоком уровне обобщения. Иными словами - общая теория права может взять на себя роль арбитра, только совершенствуя собственный понятийнокатегориальный аппарат, разрабатывая методологию и обращаясь к непосредственному исследованию действующего права и практики его применения.

Конечно, юридическая наука не может и не должна быть безразлична к терминологии вообще, к терминологии законодательства в особенности. Анализ терминов, формулировок, определений, в необходимых случаях их уточнение существенно важны для правоведения в той мере, в какой эти анализ и уточнение направлены на совершенствование формулировок закона, на помощь практике в их единообразном понимании и истолковании. Но столь же очевидно, что нельзя подменять лингвистическими изысканиями изучение права, практики его применения, потребностей и тенденций развития, используя омонимию для теоретически сомнительных, а для практики небезвредных терминологических построений.

Разумеется, тавтологии и семантические изыскания не определяют облик

190