281_p1422_D19_7525

бильности: «либерализация механизмов восходящей социальной мобильности обусловила приток в верхние слои более дееспособных и квалифицированных людей. Но, во-первых, после всплеска восходящей мобильности в 1991–1993 годах верхние слои общества стали все больше закрываться для пополнения свежими силами “снизу”, так что она почти прекратилась. Во-вторых же, произошла делегитимация этого процесса, в результате которой правящая элита пополнилась массой случайных людей, включая выходцев из криминальной среды. Отсюда – ее невысокое качество как субъекта стратегического управления обществом»1.

Характерно отношение к проблеме среднего класса отечественных обществоведов. По всей видимости, отчаявшись определить более-менее четко его состав, границы и основные признаки в сегодняшнем российском обществе, социальные ученые находят своего рода эвфемизмы, с помощью которых обозначают то явление, которое в классических стратификационных схемах предстает как «средний класс». Так появляются дефиниции «средние слои», «базовый слой» (Т. И. Заславская) и др. Стремление исследователей вполне понятно. Во-первых, есть желание обнаружить подобие стратификационных моделей западных обществ и российского общества (чтобы всё было, «как у людей») и, во-вторых, для значительной части социогуманитарной интеллигенции сохраняет свою привлекательность идея о том, что возникновение среднего класса является одновременно признаком и прямым и безапелляционным гарантом демократического устройства общественного строя. Увы, как историческая практика вообще, так и российская сегодняшняя действительность, в частности, не дают особых подтверждений этому тезису. Тем более что в основе его лежат фактически не идейные, а вполне материальные посылки – речь идет о часто встречающемся стремлении перевести «материальную независимость» из рядового в основополагающие факторы индивидуальной и общественной свободы, следствием чего является ситуация, при которой главным условием и основным катализатором процесса демократизации считают возникновение в обществе «нового среднего класса», мно-

1 Заславская Т. И. Социоструктурный аспект трансформации российского общества // Социологические исследования. 2001. № 8. С. 9.

41

гочисленного и экономически сильного социального слоя, стремящегося политически обезопасить свой материальный успех. В действительности же появление этого слоя само по себе еще не обусловливает его стремления к политическим преобразованиям в духе либерализма, к гарантированности своего «приватного места». Очевидный и довольно банальный пример тому – некоторые богатые страны арабского Востока, в основном – экспортеры нефти, остающиеся, несмотря на высокий уровень жизни, абсолютными монархиями, как Оман, наследственными эмиратами, как Кувейт, или «демократиями для эмиров», как ОАЭ. Действительно, складывающееся свободное общество должно опираться на соответствующие традиции (Э. Шилз) и, если таковые отсутствуют, то и возникновение последнего весьма сомнительно, даже если вся интеллектуальная элита во главе с шейхом получила образование в Оксфорде или Кембридже. Здесь возникает также интересная проблема формирования национальной интеллигенции в «традиционных» обществах и ее роли в конструировании политических систем у себя на родине. Известно, что в одних случаях элита, получившая западное воспитание и образование, возглавив впоследствии антиколониальные и модернизационные процессы в своих странах (Турция, Индия, Алжир) не распространила противопоставление на форму политической организации общества, в результате чего там была принята именно западная, демократическая модель; в других же странах национальная элита вполне успешно консервировала существующие формы политических и социальных связей. При этом возникла весьма своеобразная коллизия в тандеме ментальных и экономических факторов, когда в одном случае демократическое устройство не дает все-таки экономического процветания, в другом – последнее не детерминирует либеральные преобразования.

Является ли сегодняшняя российская буржуазия, как крупная, так и средняя, носителем действительно демократических ценностей и идей? Вряд ли. Скорее всего, речь здесь может вестись только о стремлении к максимально возможному избавлению от всяческого контроля – общественного и государственного. Разумеется, стремление к демократизации и стремление к бесконтрольности – далеко не одно и то же. Отметим, в этой связи, что стремление крупных собственников к социальному реваншу,

42

к избавлению от бремени социальной ответственности, возложенному на них национальными государствами и социальными движениями уже стало предметом научного дискурса. В частности, такой отечественный исследователь, как А. С. Панарин, отмечает: «Процесс глобализации идет неравномерно: в нем участвуют одновременно не все элементы, не все слои национальных обществ, а в первую очередь наиболее социально мобильные и влиятельные, которые тем самым выходят из-под национального социально-политического контроля»1. Очевидно, что класс крупных отечественных собственников также вовлечен в орбиты глобализационных процессов и точно таким же образом постарается не упустить этой возможности социального реванша капитала, используя, скорее всего, всё ту же демократическую риторику, под броней которой осуществляется сегодня практически всё на международной арене2.

Н. М. Великая оценивает роль «средних слоев» в России ещё более нелицеприятно. По её мнению, «очевидно, что политический центр и средние слои в России – явления совершенно различного порядка. У нас нет и не может быть социального центризма не в смысле отсутствия некоей “срединности” относительно бедности и богатства, а по причине отсутствия собственников – мелких и средних, которые и заинтересованы в стабильности экономической и политической системы. Средние слои в современной России – это отнюдь не доминирующая производительная и общественная сила, а обслуживающий персонал тех, кто все контролирует: и власть, и собственность. Это средний класс сервисного, зависимого характера. Он формируется на стыке колоссального богатства и тотальной нищеты, поэтому более маргинален, особенно по своим ментальным параметрам, чем даже находящиеся за пределами бедности. Наиболее принципиальные изменения в социальной структуре, которые определяют те-

1Панарин А. С. Постмодернизм и глобализация: проект освобождения собственников от социальных и национальных обязательств // Вопросы философии. 2003. № 6. C. 23.

2Речь сегодня ведется уже о том, что символическое насилие в виде распространения доминирующего «правильного вокабуляра» становится всё более влиятельным фактором международных отношений. См.: Кармадонов О. А. Глобализация и символическая власть // Вопросы философии. 2005. № 5.

43

чение процесса консолидации – маргинализация социальной структуры и ее дифференциация в основном на два сегмента: наиболее и наименее обеспеченных, причем это деление имеет тенденцию к вымыванию так называемого среднего класса в лице мелких и средних предпринимателей»1. Но главная особенность переходного периода состоит, – по мнению Великой, – в том, что электоральное и политическое поведение слабо коррелирует с социальной идентификацией. Показательна, в этой связи, позиция В. Х. Беленького, который, характеризуя так называемый «средний класс» в современной России, связывает его особенности и со спецификой российской «стабилизации»: «средний класс, – утверждает Беленький, – нельзя рассматривать как “кошку, которая гуляет сама по себе”. Если его формирование или существование вырвано из контекста социально-классовых отношений, то возникает ситуация, чреватая едва ли не теоретическим разрушением социальной структуры. От последней ничего не остается, кроме среднего класса и высшего, на исследование которого фактически наложено табу. Подтверждаются слова К. Маркса, писавшего, что средние классы “увеличивают устойчивость в силу верхних десяти тысяч”. Это и ныне так, лишь “верхних” стало больше (но не много), а их устойчивость стали называть стабильностью общества (курсив наш – О. К., В. К.)2».

В другой своей работе Беленький подвергает критическому анализу существующие модели социальной структуры вообще и российского общества – в особенности3. По его мнению, созданные в сегодняшней российской социологии стратификационные модели в значительной степени редуцируют действительное содержание социально-классовых отношений в обществе, главным образом, за счет сознательного игнорирования базовых признаков социального класса, относящихся, прежде всего – к его отношению к средствам производства и исторически сложившемуся месту в социальной иерархии. Более того, социальноклассовые отношения, как доказывает исследователь, зачастую

1Великая Н. М. Проблемы консолидации общества и власти. С. 65.

2Беленький В. Х. Социальная структура российского общества: состояние и проблемы теоретической разработки // Социологические исследования. 2006. № 11.

С. 52.

3См.: Беленький В. Х. Стратификационная система общества. Красноярск, 2009.

44

сводятся к «анализу» класса, по какому-то недоразумению априорно признающегося едва ли не единственным – то есть, среднего. Данные подходы, по мнению Беленького, в сочетании с доминированием субъективных факторов как методологического алгоритма, проблематизируют научное исследование социальной структуры в его самой основной части – в плане научной объективности.

Невольно напрашивается вывод о том, что главная проблема современной российской социологии – это её постоянное стремление стать если не «официальной», то, по крайней мере, почти таковой, по крайне мере, то, что она усиленно «льнёт» к власти – факт достаточно очевидный. Отсюда, по всей видимости, и столь повышенное внимание отечественных социологов к политическому заказу, некой заявленной властью онтологической матрице, которая должна тут же стать матрицей методологической, примерами чего являются «демократический транзит», столь популярный в своё время или недавняя столь же краткая, сколь и эфемерная «стабилизация», которая, тем не менее, успела получить свою долю теоретических «обоснований» и эмпирических «подтверждений» в работах российских обществоведов. К этому же ряду явлений относится, на наш взгляд, и соответствующий заказ на определенную социальную стратификацию российского общества, иначе сложно объяснить столь же неутомимые, сколь и малопродуктивные поиски отечественными обществоведами «среднего класса» в социальной структуре российского общества. Казалось бы, ситуация достаточно проста – мы не можем выделить российский средний класс по социально-статусным или имущественным характеристикам, но можем условно сделать это по социально-профессиональным признакам, включив в него все те группы, которые признаются средним классом в классической модели. Однако та же модель определяет и уровень благосостояния, который практически не соотносится с российскими реалиями. Следовательно, мы имеем профессиональные группы, которые традиционно включаются в средний класс, но которые в наших условиях таковым не являются в силу своего материального статуса и, соответственно, возможности влиять на что-то в своем обществе. Попытки обнаружения среднего класса в России и периодическое приписывание данного статуса тем или иным группам озадачивают и в силу того, что согласно общеизвестной ис-

45

тине, средний класс, уже по определению, должен являться самым массовым в социальной структуре общества. Если социологи не видят этой «массовости» и приписывают качества среднего класса периферийным группам в социальной структуре, – как правило, относящимся к нижним слоям высшего класса, – следует, на наш взгляд, усомниться в объективности и беспристрастности их «научного» анализа1.

Нельзя не согласиться с Беленьким в том, что модели социальной стратификации, продуцируемые, в том числе, и коллегами, работающими в ведущих социологических центрах страны, представляют собой зачастую своего рода «социологический винегрет», созданный с любой целью, но только не с целью действительного анализа сложившейся в российском обществе социальной структуры на действительных основаниях. Структура, подмененная набором «домохозяйств», подчас приравниваемых, к тому же, к «семьям, состоящим из одного человека», и простонапросто игнорирующая наличие рабочего класса, крестьянства и интеллигенции, действительно не может определяться никак иначе, как в качестве «социальной химеры». На самом деле, сконструированные «бумажные классы» не вступают в ожесточенные конфликты, но и польза от таких «стратификационных моделей» весьма сомнительна. С точки зрения Беленького, сформировавшаяся в России в последнее десятилетие «социология среднего класса» непродуктивна, оторвана от российских реалий и несёт на себе явные следы идеологического заказа, заключающегося в предельной капитализации общественных отношений в российском социуме и, как можно сделать вывод, в своего рода сознательном разобщении, дезинтеграции социального целого. Другими словами, в эмпирических и, частично, теоретических творениях российских социологов, вольно или невольно, обосновывается та социальная стратификация, которая, в противовес подлинной социальной солидарности, по сути дела, «фиксирует»

1 Другими словами, «средний класс» российского общества усиленно конструируется иными отечественными социологами в угоду политическому заказу, точно так же, как конструировалась в своё время «социальная группа предпринимателей». См. по этому вопросу: Качанов Ю. Л. «Экономическая социология» в контексте политики // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998.

№ 4. С. 40–52.

46

илегитимизирует известное дисперсное состояние общества, при котором его группам и классам отказывается в консолидации через отрицание их собственно существования! Именно таким образом и происходит формирование того, что названо красноярским социологом «бессубъектной стратификационной теорией», имеющей, по серьезному размышлению, мало общего с действительной социальной наукой.

Близкий подход, может быть – в более жесткой постановке, демонстрирует В. Д. Соловей. По его мнению, «фундаментальное препятствие для любых перемен в России составляют не так называемые объективные, внешние факторы (нехватка денег, квалифицированных управленцев и др.), а социокультурный и психологический профиль отечественной элиты, то есть групп людей, номинально призванных принимать стратегические решения

изадавать общенациональные цели. Дело даже не в том, что они зачастую плохо образованны, некомпетентны и неэффективны как руководители. Проблема в антропологическом отчуждении и культурном барьере между элитой и обществом, отношения ко-

торых типологически выглядят отношениями колонизаторов и колонизуемых, двух различных человеческих рас и даже биологи-

ческих видов, а не отношениями соотечественников, сограждан или хотя бы человеческих существ»1 (курсив наш – О. К., В. К.).

Отметим в этой связи, что М. Н. Руткевич также характеризует состояние современного российского социума в терминах дискретности и отчуждения. По его мнению, общественное развитие России отличает сегодня «противодействие двух тенденций: дальнейшего углубления деградации, которая обладает значительной инерционностью и продолжает действовать, а в некоторых областях жизни даже усиливаться, и консолидации общества, которая была обозначена в заявлениях власти в качестве основной цели развития общественных отношений. Рассматриваемые тенденции, – подчеркивает академик, – характерны для социальных систем, находящихся не в обычном, “нормальном” процессе функционирования, когда нарушения, дисфункции сравнительно легко преодолеваются ее защитными механизмами, а для систем, переживающих период неустойчивости, когда сис-

1 Соловей В. Д. Варвары на развалинах Третьего Рима. С. 22.

47

тема качественно изменяется: либо в процессе “затухания”, свертывания, прекращения своего существования, либо в процессе становления, нарождения, либо, наконец, испытав резкое ослабление, выходит из угрожающего положения за счет мобилизации всех сил и переходит из неустойчивого состояния в относительно устойчивое. Коротко говоря, эти две взаимодополняющие тенденции находятся в состоянии “борьбы” в рамках единства, целостности, коей является система, даже тогда, когда она находится в нестационарном состоянии»1.

При фиксации таких особенностей российской власти неизбежно возникает вопрос о её рациональности, разумности, рефлексивности, в общем – актуальной и потенциальной эффективности. Рациональна ли сегодняшняя российская правящая элита? Вне всякого сомнения. В том ли смысле, который Макс Вебер вкладывал в понятие рациональности? Абсолютно нет. Она с энтузиазмом рациональна индивидуально и вынужденно рациональна социетально. Такая стратегия даёт выигрыш в краткосрочной и проигрыш в долгосрочной перспективе. Как приходилось одному из авторов доказывать в одной из своих предыдущих работ, «с одной стороны, мы живем сегодня в обескураживающе рациональном мире, обществе, где прагматизм и частный интерес, – являющийся, вообще говоря, квинтэссенцией рациональности, – определяют содержание большинства социальных сфер и практик повседневности. С другой стороны, русский человек, со своим обостренным чувством социальной справедливости и веками формировавшимися способностями к сопереживанию и взаимопомощи, продолжает пока сопротивляться ледяному дыханию равнодушного рынка, во всех его ипостасях – экономической, культурной, лингвистической, межличностной и пр. Печально, однако, то, что в этом своем сопротивлении народ России не имеет в союзниках российскую власть»2. Последняя рационализировалась до абсурдной степени, до состояния абсолютного безразличия к обществу, которым она управляет. Власть, вообще говоря, и не скрывает особо своего равнодушия, практически от-

1Руткевич М. Н. Консолидация общества и социальные противоречия // Социологические исследования. 2001. № 1. С. 25.

2Кармадонов О. А. Символ и трансформация: перестройка как патологический феномен // Вопросы психологии. 2006. № 5. С. 73.

48

крыто отказываясь, например, предложить некую консолидирующую идеологию, отождествившую бы её с народом, частью которого она является сейчас только политико-географически. Поэтому, видимо, напрочь отсутствует в политическом дискурсе российской власти даже солидаристская риторика, включающая категории «мы», «вместе», «дружно», «сообща», «всем миром» и т. д. Когда власть говорит «мы», она имеет в виду, прежде всего, саму себя («мы будем это делать»). Однако такая политика очевидно противоречит в стратегической перспективе естественному стремлению любой правящей группы к своему «увековечиванию, удержанию собственных привилегий и к своей продолженности во власти», по выражению Т. Нобла1. Так рациональность превращается в свою противоположность, а власть демонстрирует симптомы серьезного суицидального расстройства. Как долго может это длиться? Видимо, до того момента, пока критический дискурс самого общества не поставит предел этому нетворческому и опасному движению, сбалансировав, наконец, в разумном сочетании иррациональные и рациональные компоненты властных и общественных отношений.

«Социум, – говорит В. Г. Немировский, – развивается эффективно лишь тогда, когда уровень духовного развития элиты превышает уровень духовного развития масс. …Элита, подобная современной российской бюрократии – это вымирающий класс, связанный с индустриальным обществом и сохраняющий сегодня власть только в странах с квазифеодальными режимами»2.

Примерно ту же мысль высказывает и К. Банников: «Обратимость культуры в процессах десоциализации оказывается свойственна различным сообществам и стратам. Видимо, в этом есть своеобразный эффект “перезагрузки” культурного “макропроцессора”, и не проблема, если она происходит в низкоресурсных маргинальных группах. Но если маргинализируются элиты, то десемиотизация реальности ведет к распаду национальной культуры. …В деградации элитарной культуры проявляется феномен семиотической энтропии – девальвации смыслов в тотальной и

1Noble T. Social Theory and Social Change. N. Y. : St Martin's Press, 2000. P. 115.

2Немировский. Указ. соч. С. 143.

49

глобальной синхронизации коммуникаций»1. Исследователь тем самым поднимает, фактически, тему нормативно-ценностной составляющей взаимоотношений власти и общества, справедливо связывая проблематику эффективного управления, в том числе, и со спецификой ценностного свода, носителями которого выступают наши властители.

Таким образом, наиболее общими характеристиками обще- ственно-политического устройства сегодняшней России, на наш взгляд, можно считать: 1) неустойчивость и размытость социальной структуры; 2) очевидную и сугубо инструментальную консолидированность власти в противовес дезинтегрированному обществу; 3) значительное и патологическое отчуждение власти от народа, частью которого она является сегодня только политикогеографически; 4) низкое качество власти с точки зрения её субъектности в социально-экономической модернизации общества; 5) осложненную вертикальную социальную мобильность, 6) отсутствие не только социального гаранта демократических преобразований – как в лице политического и экономического субстрата, так и в виде широких социальных слоев, – но и, по крайней мере, хоть какого-то выраженного субъекта диалога с властью; 7) особые «реификационные» отношения элиты с обществом в целом, при которых со стороны правящей группы общество воспринимается в качестве объекта манипуляций и различного рода операций, то есть, рассматривается как операциональный объект и тем самым реифицируется собственной элитой.

Система значений (ценности, общее определение реальности, социокультурная преемственность)

В данной работе авторы намерены придерживаться, с одной стороны, классического понимания ценностей, данного Э. Дюркгеймом, согласно которому, ценность представляет собой, прежде всего, некий социальный идеал, с другой же стороны, мы будем учитывать и инструментальную значимость данного феноме-

1 Банников К. Стойкие солдатики с оловянными глазами. Метаморфозы культуры в механическом социуме [Электронный ресурс] // Социальная реальность. 2006. № 7–8. URL: http: //socreal.fom.ru/?link=ARTICLE&aid=204 (дата обращения: 17.04.2009).

50