281_p1422_D19_7525

на, выражающуюся в его мощном мотивационном потенциале и подробно проанализированную Т. Парсонсом.

Дюркгейм в своей работе «Общественное разделение труда» обосновал мысль о том, что любые общественные, в том числе экономические, контракты опираются на скрытый, но мощный фундамент, состоящий из социально обусловленных и исторически ограниченных законов, норм, привычек и стереотипов, которые настолько очевидны для участников контрактных отношений, что почти никогда в явном виде не отражаются в письменных и устных соглашениях. Кроме того, как отмечал Дюркгейм, индивиды не могут знать все условия и обстоятельства, связанные с каждым конкретным контрактом. Поэтому отношения между индивидами, особенно в развитом обществе, строятся на основе «несовершенно сформулированных контрактов», фундамент которых составляют неявно выраженные социальные нормы1. Позднее Парсонс определил такие нормы как набор правил, которые заданы социально, а не являются предметом какого-либо соглашения между участниками договора. Элемент разделяемой символической системы, служащий критерием или стандартом для выбора среди альтернатив ориентации действия, всегда присутствующих в ситуации, называется Парсонсом ценностью. Все ценности, согласно американскому социологу, являются социально «соотнесенными» и становятся общепринятыми благодаря тому, что обладают скорее культурным, нежели чисто индивидуальным характером. Наряду с этим, ценностные стандарты подразделяются Парсонсом с учетом их функциональных отношений к действиям индивида. Социальная «соотнесенность» предполагает, в своем мотивационном аспекте, оценочное значение для всех ценностных стандартов. Вместе с тем, отмечает социолог, «в первую очередь стандарт имеет отношение к когнитивным определениям ситуации, к «катектическим» (концентрация эмоциональной энергии на к.-л. личности, предмете, или идее – О. К., В. К.) выражениям, или к интеграции системы действия как системы или её части»2. Ценностная ориентация, таким образом, подразделяется дальше на свои когнитивные, оценочные и мо-

1Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. М. : Нау-

ка, 1991. С. 391–532.

2Parsons, T. The Social System. N. Y. : The Free Press, 1951. P. 12–13.

51

ральные стандарты. Ценностные образцы играют, согласно Парсонсу, решающую роль в организации культуры. Последняя отличается от других элементов действия благодаря своей способности к передаче от одной системы действия к другой – от личности к личности через обучение и от социальной системы к социальной системе через диффузию. Это качество культуры, доказывает мыслитель, обусловлено тем, что она состоит из «способов ориентации и действия», воплощенных в значимых символах. Главное отличие символов, как способов ориентации, от системы потребностей и ролевых ожиданий, заключается, по Парсонсу, в том, что символы, будучи в этом случае постулированными «контролирующими сущностями», не являются в то же время внутренними по отношению к системам, ориентации которых они контролируют. «Символы контролируют системы ориентаций, – пишет ученый, – точно так же, как комплекс потребностей и ролевые ожидания, но они существуют не как постулированные внутренние факторы, а как объекты ориентации (воспринимаемые как присутствующие во внешнем мире наряду с другими объектами)»1.

Парсонс, вместе с тем, уделил не слишком пристальное внимание проблеме трансформации ценностных систем, и тем более – последствиям таковых. Дюркгейм же, в свое время, считал необходимым акцентировать тот факт, что нормы управляют поведением, общественные контракты упорядочивают социальные отношения и гармонизируют социальное целое. Разрушение же норм и основанных на них «договоренностей», считал классик, в первую очередь вызывает общественную дезорганизацию, нарушение коллективного порядка. В такое время «общество оказывается временно неспособным проявить нужное воздействие на человека. …На некоторое время всякая регламентация оказывается несостоятельной. Никто не знает в точности, что возможно и что невозможно, что справедливо и что несправедливо. Нельзя указать границы между законными и чрезмерными требованиями и надеждами, а потому все считают себя вправе претендовать на все»2. Развив мысль Дюркгейма, можно сказать, что аномия не только характе-

1Parsons, T. Values, Motives, and Systems of Action // Toward a General Theory of Action / eds. T. Parsons, E. Shils. Cambridge : Harvard University Press, 1954. P. 160.

2ДюркгеймЭ. Самоубийство. Социологическийэтюд. СПб. : Союз, 1998. С. 294, 295.

52

ризуется повышенным числом суицидов, совершаемых людьми, но ставит, фактически, на грань выживания и само общество.

Итак, комплекс значений и символов, включая нормативноценностную составляющую, является несущей конструкцией любого общественного организма. От степени его внятности и определенности зависит и степень интеграции общества, а значит – уровень его прочности или «жизненного запаса». Что же представляет собой «символический свод» сегодняшнего российского общества?

Прежде всего, очевидно, что ценностная система, как и другие сферы, претерпевает изменения в исторической протяженности, причем, характер и темп этих изменений находится в прямой зависимости от характера и темпа социальных трансформаций и потрясений. В этой связи нам близка точка зрения, высказанная Т. А. Рассадиной, согласно которой, «в стабильные периоды процесс трансформаций традиционных ценностей происходит линейно, благодаря механизмам конформизма и индивидуализации, преимущественно связан с освоением предлагаемых ценностей, основан на прошлом наследии, производится благодаря новаторству, активизации личностного начала. В ситуации стабильного развития трансформация ценностей детерминирована объектом управления, в котором ведущая роль принадлежит социальному контролю, коррекции отклоняющегося развития, благодаря деятельности специализированных групп и институтов (бюрократия, образование, воспитание и проч.). В нестабильные периоды общественного развития (прежде всего, во времена радикальных социальных перемен) этот процесс идет нелинейно, не имеет заданного направления изменения, связан с социальной адаптацией, в процессе которой осуществляется целенаправленный и непреднамеренный поиск и выбор способов действий, соответствующих меняющимся условиям и нормам»1.

В отечественной социальной науке за последние 15 лет проведена масса исследований по направленности и особенностям трансформации ценностно-смыслового комплекса российского социума. При этом собственно «ценность» остается крайне противоречивым концептом обществоведческого дискурса. Дискус-

1 Рассадина Т. А. Трансформации традиционных ценностей россиян в постперестроечный период // Социологические исследования. 2006. № 9. С. 96.

53

сии разворачиваются вокруг наличия/отсутствия «общечеловеческих ценностей»1, вокруг их материалистического и идеалистического содержания2, их эмпирической верифицируемости, механизмов и направленности их трансформации, ангажированности ценностей со стороны господствующего класса, потенциала и перспектив «традиционных» ценностей в модернизации российского общества, иерархии и «приоритетности» ценностей, ценностей отдельных социальных общностей3 и т. д. В ходе исследования ценностного содержания социальных практик в российской социальной науке сложилось влиятельное направление, именуемое, в самом общем виде, социокультурным подходом, наиболее весомый вклад в формирование которого внесли работы, прежде всего, таких авторов, как А. С. Ахиезер, Г. Г. Дилигенский, Н. И. Лапин, анализирующих, преимущественно, базовые ценности социальных групп, имеющие наибольшее значение для определения того или иного социокультурного типа общества. В этом направлении компаративный анализ групповых ценно- стно-символических комплексов выступает в качестве обязательного условия, как и учет «фонового» социокультурного контекста. Спецификой данного подхода является также изучение людей одновременно как продукта и как движущей силы функционирования и развития общества. Взаимодействие институтов и психологии общества, психологии и поведения, институтов и

1См., напр.: Столович Л. Н. Об общечеловеческих ценностях // Вопросы фило-

софии. 2004. № 7. С. 86–97.

2См., напр.: Юлдашев Л. Г. Теории ценности в социологии: вчера и сегодня // Социологические исследования. 2001. № 8. С. 146–151; Сурина И. А. Ценности. Ценностные ориентации. Ценностное пространство: вопросы теории и методологии. М. : Социум, 1999. 183 с.

3См.: Кравченко И. И. Политические и другие социальные ценности // Вопросы философии. 2005. № 2. С. 3–16; Тульчинский Г. Л. О природе свободы // Вопросы философии. 2006. № 4. С. 17–31; Федотова В. Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопросы философии. 2005. № 11; Леонтьев Д. А. Ценность как междисциплинарное понятие: Опыт многомерной реконструкции // Современный социо-анализ : сб. ст. М., 1998; Лекторский В. А. Христианские ценности, либерализм, тоталитаризм, постмодернизм // Вопросы философии. 2001. № 4. С. 3–9; Левикова С. И. Две модели динамики ценностей культуры (на примере молодежной субкультуры) // Вопросы философии. 2006. № 4. С. 71–79.

54

различных вариантов и результатов общественной практики – центральные предметы исследований в данном направлении1.

Отметим одну, на наш взгляд, ключевую особенность изысканий в анализируемой области – какой бы стороной феномена ценностно-символического комплекса не занимались исследователи, главный вопрос, на который пытаются ответить практически все, кто так или иначе занимается данной сферой (хотя и с разной степенью остроты), это – насколько применимы и полезны ценности, считающиеся «традиционными» в российском обществе, для решения тех задач, которые стоят перед ним сегодня – для развития нормальных хозяйственных отношений, для обеспечения эффективности управления во всех сферах и во всех структурных эшелонах социума, для создания конкурентоспособной как на внешних рынках, так и внутри страны экономики, для формирования как ответственного бизнеса, так и не менее ответственного государства и ещё более ответственного гражданина, наконец – для элементарного выживания страны, что является далеко не риторическим изыском, а самой насущной и острой задачей для России сегодня. В социально-научной литературе сформулировано, в общем, четыре основных «ответа» на эти «вызовы»: 1) фактическая апологетика традиционных российских (собственно – русских) ценностей, с артикуляцией самобытности и самодостаточности России2; 2) призыв к творческому синтезу русских и иных российских традиций и ценностей, поскольку это диктуется мультикультурализмом России (в большей степени) и глобальными процессами (в меньшей степени)3; 3) призыв к творческому синтезу российских и западных традиций хозяйст-

1См., напр.: Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. Т. 1. От прошлого к будущему. Социокультурная динамика России. Новосибирск : Сиб. хронограф, 1997. 804 с.; Дилигенский Г. Г. Дифференциация или фрагментация? (О политическом сознании в России) // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 10. С. 38–48; Лапин Н. И. Как чувствуют себя, к чему стремятся граждане России // Социологические исследования. 2003. № 6. С. 78–87.

2См.: Бойков В. Э. Ценности и ориентиры общественного сознания россиян // Социологические исследования. 2004. № 7. С. 46–51; Лебедева Н. М. Базовые ценности русских на рубеже XXI века // Психологический журнал. 2000. № 3.

3См.: Кузьмин М. Н., Артеменко О. И. Человек гражданского общества как цель образования в условиях полиэтничного российского социума // Вопросы философии. 2006. № 6. С. 40–51; Тишков В. А. Рыночная экономика и этническая среда // Общество и экономика. 2005. № 12. С. 20–37.

55

вования и других социальных практик, поскольку это диктуется глобальными процессами (в большей степени) и мультикультурализмом России (в меньшей степени)1; 4) фактическая апологетика западных традиций и призыв выйти уже, наконец, на «столбовую дорогу цивилизации»2.

Какой бы ответ не был артикулирован в том или ином подходе, анализе, практически все исследователи единодушно констатируют глубокий кризис нормативно-ценностной, символической системы, «дурную» относительность метанарративов (таких, как идентичность, этнокультура, ментальность, моральный свод, социальная память, идеология) и разрыв социокультурной преемственности в сегодняшнем российском обществе. Особенно очевидно проявляется эта дискретность, если не сказать хаотичность, при анализе представлений и ценностей в межпоколенческой перспективе. Тенденции к утрате общего культурного кода фиксируются отечественными обществоведами. В частности, А. Веселова говорит о том, что наметился культурный разрыв между поколениями, который может привести к постепенной утрате единого культурного языка. «Вопрос, однако, состоит в том, представляется ли современному российскому обществу подобная утрата значимой. Если полагать, что сохранение культурной памяти — необходимое условие нормального развития общества, то данная проблема, безусловно, требует решения. …Если же общество (или наиболее влиятельная его часть) видит свою задачу в том, чтобы полностью избавить молодежь от наследия прошлого, то остается лишь ждать, когда произойдет полная смена поколений»3. Н. Е. Покровский, в свою очередь, утверждает: «Социокультурная ситуация в обществе отличается нестабильностью, переходностью, кризисом, в том числе и в области ценно-

1См.: Шкаратан О. И. Русская культура труда и управления // Общественные науки и современность. 2003. № 1. С. 30–54; Кудрявцева Л. А. Ловушка общественного сознания // Социологические исследования. 2003. № 6. С. 124–126.

2См.: Жижко Е. В. Российская трудовая этика в социально-психологическом контексте экономической реформы // Российское общество на рубеже веков: штрихи к портрету / отв. ред. И. А. Бутенко. М. : МОНФ, 2000; Покровский Н. Е. Российское общество в контексте американизации (принципиальная схема) // Социологические исследования. 2000. № 6. С. 3-10.

3Веселова А. Советская история глазами старшеклассников // Отечественные записки. 2004. № 5. C. 131.

56

стных ориентаций и нравственно-психологических ожиданий молодежи. Есть и другое название этому явлению – аномия»1. По мнению В. Т. Лисовского, кризис в российском обществе породил специфичный, не традиционный межпоколенческий конфликт: «в России он касался философских, мировоззренческих, духовных основ развития общества и человека, базисных взглядов на экономику и производство, материальную жизнь общества. Поколение “отцов” оказалось в положении, когда передача материального и духовного наследия преемникам практически отсутствует... В российском обществе налицо разрыв поколений, отражающий разрыв исторического развития»2. Такие исследователи, как В. В. Гаврилюк и Н. А. Трикоз обнаруживают «неоднородность и поляризацию ценностей внутри родительского и молодого поколений, что не будет способствовать интеграции общества»3. В свою очередь, А. А. Возьмитель считает, что «в России сегодня отпущены все вожжи и очень часто не работают никакие тормоза. Примата права (нет ничего выше закона) у нас как не было, так и нет. Но исчезло и чувство «долга» перед Родиной, некогда объединявшее людей самых разных убеждений. Распалась и система моральной регуляции – фактически отсутствует общепринятая или же хотя бы широко распространенная система представлений о добре и зле, о нравственном и безнравственном, о норме и отклонении от нее»4.

В. Д. Соловей также акцентирует внимание на поколенческом аспекте проблематизации ценностной системы, когда, говоря о «социоантропологической деградации» современного российского социума, доказывает, что «уровень, на который мы опустились, можно смело назвать варварством. В данном случае варварство значит гораздо больше, чем заметные невооруженным

1Крухмалев А. Е., Назарова И. Б. Педагогический персонал вузов сегодня: тенденции изменений. (Материалы «круглого стола») // Социологические исследо-

вания. 2005. № 5. С. 139.

2Лисовский В. Т. Духовный мир и ценностные ориентации молодежи России.

СПб. : СПбГУП, 2000. С. 20.

3Гаврилюк В. В., Трикоз Н. А. Динамика ценностных ориентаций в период социальной трансформации (поколенный подход) // Социологические исследования. 2002. № 1. С. 105.

4Возьмитель А. А. Глобализирующаяся Россия // Мир России: социология, этнология, культурология. 2004. № 1. С. 33.

57

глазом примитивизация культуры и огрубление жизни, криминализация социальных отношений, интеллектуальная деградация и вторичность в гуманитарной сфере. Они служат лишь внешними выражениями и симптомами более глубоких изменений – формирования радикально новой ценностной конфигурации, новых моделей поведения, нового качества социальных связей, которые суть ценности иерархии, крови, силы, экспансии, а также предпочтение примитивных и простых социальных связей и идентичностей сложным и большим. Короче, варварство – это архетипический инстинкт доминирования, племенная лояльность по крови, стремление к завоеванию (курсив наш – О. К., В. К.). …В историософских трудах XVIII века зрелая цивилизация европейских народов противопоставлялась варварству как юности человечества. Современная Россия стала живым воплощением этой метафоры: носителем варварского комплекса выступает, прежде всего, молодежь, что придает ему мощную жизнеутверждающую динамику»1.

Межпоколенческие социокультурные разрывы и проблематичность единства социальной памяти, что, в свою очередь, проблематизирует содержание, направленность и результаты социализационного, а значит – репродукционного процесса в обществе, были зафиксированы и в ходе наших собственных прикладных исследований, в частности, при реализации в 2006–2007 гг. исследовательского проекта «Образование и проблемы социализации в изменяющемся российском обществе»2. К вопросам, на которые было призвано дать ответы наше исследование, осуществленное в рамках института образования3, относятся следующие.

1Соловей В. Д. Варвары на развалинах Третьего Рима. С. 19–20.

2ПроектосуществленприфинансовойподдержкеРГНФ(Грант№06-06-00006а).

3Исследование было реализовано в 2006–2007 гг. Были опрошены студенты I курса Иркутского государственного университета (N = 200), студенты IV курса Иркутского государственного университета (N = 200), всего – 400 чел. (5,5 % от генеральной совокупности – 7200 чел. (количество всех студентов I и IV курсов ИГУ), погрешность выборки составляет 3 %, опрос проводился на историческом факультете, в Юридическом институте и Институте социальных наук ИГУ), учителя средних школ из различных районов Иркутской области, обучающиеся в Иркутском институте повышения квалификации работников образования (N =

130чел.), и преподаватели вуза (Иркутский государственный университет и Иркутский государственный технический университет, N = 124 чел., или 7 % от

58

Какие элементы социальной памяти транслируются сегодня через процесс социализации в современном российском обществе? Имеют ли место в этом процессе категории очевидности, и если да, то какого рода? Как именно самоидентифицируются агенты и объект социализационного процесса, и присутствует ли преемственность между ними в диахроническом измерении?

Прежде всего, мы постарались выяснить почти «классические» вещи – какие события из истории нашей страны вызывают у наших респондентов чувство гордости, какие – чувство стыда или неловкости, и какой государственный праздник почитают в качестве наиболее значительного и важного.

По первому параметру (гордость) абсолютное большинство наших респондентов вполне предсказуемо назвали «Победу в Великой Отечественной Войне». Именно по поводу этого события испытывают гордость 69 % учителей, 70 % опрошенных преподавателей ИГУ и ИрГТУ, 73 % первокурсников (в целом) и 76 % опрошенных студентов IV курса. На втором месте, с большим отрывом – «полет Ю. Гагарина», которым гордятся 20 % учителей, 18 % преподавателей вуза, 15 % студентов I курса и 14 % студентов IV курса.

Стремление к гармонии и упорядоченности изначально присуще человеческому существу, и символ является одним из основных инструментов в этом процессе. Именно потребность в придании сложности простоты и порядка для большей управляемости и «пригодности для жизни» этого мира и выступает, на наш взгляд, одной из основных причин столь специфичного отношения к символу Победы в нашей стране. В обществе, где все погружено в мировоззренческий хаос и запутано просто безнадежно, человеческое сознание естественным образом ищет хоть какую-то опору. Победа в ВОВ остается едва ли не единственной устойчивой точкой такого рода. Поэтому, видимо, и отвергаются решительно обществом непрекращающиеся, вместе с тем, попытки «переосмыслить» войну, определить её «истинную цену». Все, видимо, подсознательно или сознательно понимают, что это «переосмысление» может отнять последнее, что осталось от коллективной памяти и коллективной идентичности. Можно сказать,

генеральной совокупности – 1786 чел. (общее количество преподавателей ИГУ и ИрГТУ), погрешность выборки составляет 2,5 %).

59

что россияне осуществляют сегодня «делегацию идентичности» (Бурдье) исключительно символу Победы, вновь обретая в нем свое коллективное самосознание, общность судьбы и цели, пусть

ина короткий момент. В этой связи, вполне логично, что наиболее значимым государственным праздником является, с точки зрения наших респондентов День Победы – 9 мая. Такого мнения придерживаются 43 % опрошенных учителей, 76 % опрошенных преподавателей ИГУ и ИрГТУ, 62 % студентов-первокурсников и 54 % студентов IV курса.

Однако, история, как известно полна не только триумфов, но

ипоражений, которые оказывают не менее сильное влияние на социальную память и, соответственно, на характер социализации. За какие же страницы российской истории стыдно нашим соотечественникам?

Стыдиться нам, в общем, нечего, по мнению 20 % учителей, 11 % преподавателей вуза, 26 % первокурсников и 41 % четверокурсников. Как следует из полученных нами данных, наиболее критично относятся к прошлому страны преподаватели вуза. Именно они назвали самое большое количество нелицеприятных, с их точки зрения, событий из отечественной истории. Удельный вес данной группы составляет 34 % от массива общей негативной эмоциональности обследованных аудиторий. За ними следуют студенты IV курса – 25 %, учителя – 21 %, и студенты I курса – 20 %.

Наиболее эмоциогенным в отрицательном плане событием оказалась, по результатам нашего исследования, перестройка 1985–1991 гг. – 41 % от общего массива эмоциогенности событий, причем основной вклад здесь сделан преподавателями вуза (53 %) и студентами IV курса – 21 % от числа опрошенных в соответствующих группах. За перестройкой с 10-ти процентным отрывом следуют сталинские репрессии (31 %). Советский период и война в Чечне набрали примерно поровну – 12 % и 11 % соответственно. Наименее эмоциогенным событием оказалась афганская война – 5 %.

Таким образом, перестройка является наиболее травмирующим событием с точки зрения преподавателей вуза, студентов IV курса и, в общем, учителей. Для студентов I курса данное событие уже не представляется столь драматичным, за исключением студентов-историков, которые, видимо, подходят к оценке

60