281_p1422_D19_7525

социальные феномены, как общественное устройство, мировоззренческая система, нормативно-ценностный комплекс, являющиеся, по сути, эмпирической проекцией, моделью предполагаемой и желаемой космической упорядоченности и целостности. Именно поэтому нарушение этих образований превращается в нарушение желаемого порядка, то есть – угрозу безопасности, вызывая соответствующие реакции и эмоции.

Вместе с тем, из приведенных тезисов, так или иначе, следует вывод о том, что наиболее интенсивно травма переживается теми поколениями, которым доступно сравнение с «предшествующим порядком», то есть – средним и старшим. Получается, что преимущественно именно эти поколения и живут в состоянии постоянного и нескончаемого стресса. Младшие поколения живут в данном состоянии общества, так сказать, «естественно», воспринимая его как само собой разумеющееся, уже потому только, что их сознанию недоступен референт – они не видели и не знают другого состояния общества, поэтому, как не парадоксально это прозвучит, для молодежи состояние социетального бедствия, переживаемое их страной, выступает в качестве нормы. Если использовать для иллюстрации этого положения язык метафоры, то можно представить себе огромный терпящий бедствие корабль, который тонет неумолимо, но достаточно длительное время. Настолько длительное, что на корабле успевают родиться дети, большинство из которых были зачаты ещё до того, как стало известно о происшедшей катастрофе. Эти дети растут, общаются, социализируются, создают символический тезаурус поколения, и им пока не ведом весь трагизм ситуации, глубину которого осознают (кто – больше, кто – меньше) только среднее (родители) и старшее (деды) поколения. Потому эти поколения и впадают в нервозы, потому растет количество сердечнососудистых заболеваний и болезней пищеварительных органов (обязательных спутников стресса, по мнению медиков), самоубийств и психических расстройств. Потому естественный культурный лаг между поколениями не перекрывается их онтологическими паттернами, экзистенциальным опытом – младшее поколение не воспринимает крики и суету старших как что-то достойное интернализации, а старшее не может сформулировать свои мысли и интенции на понятном для молодежи языке – находя-

81

щееся в своего рода экзистенциальной панике и мировоззренческом хаосе, оно способно передать молодым только те же самые панику и хаос. А молодежь не желает паниковать, она желает жить и получать от этого процесса максимум удовольствия, не омраченного, по возможности, никакими обязательствами социальной ответственности и долга. Н. Е. Покровский сформулировал близкую мысль следующим образом: «Молодежь демонстрирует полное забвение прошлого и нежелание его ворошить. Что и когда в России пошло “не так”, ее мало заботит. Ретроспективная глубина ее исторического мышления предельно сократилась. Даже советская эпоха представляет для нее, в известном смысле, terra incognita. В этом контексте новый бог молодежи – не стабильность исторической ретроспективы, не связь веков и поколений, а состояние постоянного изменения. И то, что для старших поколений представляет сущую муку, для молодых – самоочевидный modus vivendi»1. Единственное, с чем бы мы не согласились в этом тезисе – это обожествление молодежью «изменения». Для такого рода сакрализации необходим высокий уровень рефлексии, подкрепленный, опять же, данным в сознании поколения референтом – то есть другим, «не изменяющимся» состоянием общества. Молодежь, по нашему убеждению, лишена этого и воспринимает изменение не в качестве сверхценности, а, парадоксальным образом, в качестве «стабильности» или нормы.

Между тем, катастрофичность отражается, естественно, прежде всего – на уровне защищенности, безопасности людей. Исследователями отмечен тот факт, что российское общество стало небезопасным для своих же граждан. Как говорит А. А. Возьмитель: «парадоксально, но факт: столь желанная и, казалось бы, уже обретенная свобода обернулась новой антиутопией насилия и коррупции, поразившими все сферы жизни общества. Россия вплотную подошла к черте (возможно уже перешла ее), где исчезает понятие безопасности. Наше общество становится опасным для своих граждан, граждане и общество — для государства, а госу-

1 Покровский Н. Е. Роль поколений в процессе глобализации современной России // Россия в глобальном контексте : сб. тр. / под ред. Г. В. Осипова. М. : РИЦ ИСПИ РАН, 2002. С. 93.

82

дарство для других государств»1. В исследованиях по социологии молодежи отмечается, что внешний мир «воспринимается подростками как некая агрессивная среда»2, как своего рода некультивированные джунгли, где и вести себя следует соответствующим образом. Тем самым, сложившиеся в сегодняшнем российском социуме общественные отношения индивид/группа – социальная среда характеризуются значительной степенью угроз и рисков для контрагентов. Уместно, на наш взгляд, привести определение подобной ситуации, данное И. П. Павловым: «Ситуации реальной витальной угрозы характеризуются, – по мнению знаменитого физиолога, – тем, что готовых, эволюционно закрепившихся программ адаптации к ним не существует. Внезапное шокирующее воздействие жизнеопасных стрессоров, необычных по силе и содержанию впечатлений вызывает резкий диссонанс с прежним жизненным опытом личности. Деятельность организма протекает при полной мобилизации функционального резерва. Защитный ответ реализуется по древним биологическим механизмам – антиноцицептивным (происходящим неосознанно, часто остающимся незамеченным – О. К., В. К.) и инстинктивным. Повышается порог болевой чувствительности, усиливаются настороженность и готовность к принятию решений. Вслед за короткой катаболической3 фазой происходит торможение корковых клеток, предохраняющее их от деструкции и содействующее процессам восстановительного метаболизма. Аффектогенное сужение поля сознания ограничивает приток травмирующей информации, упрощает её когнитивную оценку. Возможна и более глубокая его дезинтеграция (помрачение). Торможение часто распространяется на экстрапирамидную систему, вызывая общую гипокинезию, скованность, повышение порога болевой чувствительности, вплоть до развития конверсионных расстройств или полного обездвижения. Раньше всего от торможения освобождаются под-

1Возьмитель А. А. Диверсификация образа жизни (Способы и стили жизни в постсоветском социальном пространстве) // Мир России: социология, этнология, культурология. 2002. № 1. С. 38.

2Журавлев В. С. Почему агрессивны подростки? // Социологические исследова-

ния. 2001. № 2. С. 135.

3Процесс реакций обмена веществ, заключающийся в распаде сложных органических соединений.

83

корковые области, позднее – новая кора. Подкорковая деятельность получает преобладание над корковой, непосредственная неречевая деятельность – над речевым мышлением. Элементарный, “внеличностный” характер острых стрессовых реакций, резко повышенная аффективность, мучительно яркое, образное переживание тягостных воспоминаний – всё это находит объяснение в подобном преобладании»1. Другими словами, стрессовая ситуация, напрямую угрожающая здоровью и жизни, характеризуется шоковым состоянием, преобразующим затем реакции организма в разряд защитных, в ходе чего в человеке пробуждаются древние оборонительные инстинкты, которые, в свою очередь, активизируют, прежде всего, органы чувств, работу же мозга (области коры) редуцируют до задач, связанных с анализом непосредственной обстановки, в которой находится индивид, причем в максимально схематизированном виде («есть угроза – нет угрозы», «черное – белое», «свой – чужой»). Такие реакции характерны для состояний, называемым в психиатрии «боевой психической патологией». По данным нейропсихиатрических исследований, интенсивная и длительная психическая травма часто приводит к глубоким изменениям личности, вызывает органические процессы в центральной нервной системе и во внутренних органах. Кроме того, психическую травму (буквально – психическое повреждение) могут причинять не только доступные чувственному переживанию внешние воздействия, но и многие другие, скрытые от непосредственной когнитивной оценки или игнорируемые личностью экологические влияния. Как говорит профессор Е. В. Снедков, «экзогенные факторы действуют на человека опосредованно, через его биологические приспособительные механизмы. Новые внутренние структуры психики формируются путём усвоения структур внешней деятельности; внешняя причи-

на (causa externa) становится внутренней (causa interna). Сущ-

ность реактивных психобиологических трансформаций в боевой обстановке заключается в повышении специфической устойчивости организма к воздействию боевых стрессоров, закреплению памятного следа поведенческих навыков, имеющих первостепен-

1 Павлов И. П. Полное собрание трудов [Электронный ресурс] // Библиотека кафедры психиатрии и наркологии СПбГМА им. Мечникова. URL: http:// psychiatry.spsma.spb.ru/lib (дата обращения: 18.04.2009).

84

ное значение для сохранения жизни и выполнения поставленных задач. Совершенство специфической адаптированности к стрессорным влияниям боевой обстановки возрастает с увеличением продолжительности пребывания в этих условиях»1 (здесь и ниже курсив наш – О. К., В. К.). То есть личность, адаптируясь к экстремальной среде, начинает воспринимать её в качестве своеобразной «нормы» или «естественного состояния», к которому выработаны соответствующие приспособительные механизмы. Попадая в другую среду, личность должна в таком случае испытать обратный (вторичный) стресс, или, по крайней мере, сильный дискомфорт2. Снедков указывает и на то, что «более устойчивыми, специализированными становятся следующие приспособительные проявления:

1)восприятие окружающей среды как враждебной;

2)гиперактивизация внимания, тревожная настороженность, автоматизация навыков;

3)готовность к импульсивному защитному отреагированию на угрожающий стимул в виде укрытия, бегства либо агрес-

сии и физического уничтожения источника угрозы;

4)сужение эмоционального диапазона, стремление к “уходу” от реальности и от оценки ряда нравственных проблем;

5)эффективное межличностное взаимодействие в микрогруппе, включающее способность к коллективной индукции;

6)способность к моментальной полной мобилизации сил с последующей быстрой релаксацией;

7)соответствующее экстремальному режиму психического функционирования нейровегетативное обеспечение»3.

Обратим внимание, что, по крайней мере, четыре (п. 1, 3, 4,

5)из приведенных семи приспособительных проявлений могут, на наш взгляд, быть обнаружены и при рассмотрении «обычной»

(не «боевой») окружающей социальной среды, характеризую-

1Снедков Е. В. Патогенез и нозография боевой психической патологии // Проблемы реабилитации. 2001. № 1. С. 46.

2Возможно, с этой особенностью связан известный феномен «тоски» и «скуки» русских людей за границей, которые объясняют своё состояние зачастую тем, что «У них там ничего не происходит, всё идет по накатанному, жизнь – предсказуема», и т. д.

3Снедков Е. В. Указ. соч. С. 47.

85

щейся, вместе с тем, высокой степенью стрессогенности. Показательна и роль примордиальных групп (п. 5), давно фиксируемая социологами в качестве одной из важнейших в процессах адаптации и идентификации в условиях кризисного социума. Самое же главное, что восприятие окружающей среды в качестве враждебной, угрожающей вызывает соответствующие приспособительные реакции индивида, носящие, как правило, разрушительный, брутальный характер, это – агрессия и/или бегство. Эрих Фромм, как известно, выделял именно такие реакции в качестве адекватных адаптационных практик в условиях витальных угроз. «Собственно говоря, для всех ситуаций, провоцирующих, возбуждающих агрессивное поведение, характерна одна общая черта: они представляют угрозу витальным интересам. Поэтому мобилизация агрессии в соответствующих зонах мозга происходит во имя жизни, как реакция на угрозу жизни индивида и вида; это означает, что филогенетически заложенная агрессия, встречающаяся у людей и животных, есть не что иное, как приспособи-

тельная, защитная реакция. …Животное на угрозу своему существованию реагирует либо яростью и нападением, либо проявлением страха и бегством»1.

Социум, ставший опасным для своих членов, социальная среда, отличающаяся враждебностью и исполненная угрозами и рисками – эти характеристики современного российского общества являются, к сожалению, реальностью, а не гиперболой. При кризисном состоянии общественных отношений резко увеличивается и количество факторов, вызывающих стресс, связанных с резко возросшей уязвимостью членов данного общества в когнитивном, социопсихологическом, социокультурном и социоэкономическом измерениях социума, общественных отношений, что вынуждает индивидов и группы корректировать свои приспособительные реакции к социальной среде, характеризующейся новыми, расширившимися и увеличившимися угрозами и рисками. Другими словами, нападение и бегство являются естественными реакциями индивидов на внешнюю угрожающую среду. Брутальность кристаллизуется в качестве адекватной приспособительной реакции так же совершенно логично и естественно – она вызвана страхом – иррацио-

1 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М. : Республика, 1994. С. 93.

86

нальным чувством, свойственным периодам неопределенности, когда весь мир представляет собой одну сплошную угрозу, наполняется демонами и сверхъестественными безжалостными силами.

Вообще, страх уже выделен учеными в качестве полноправного и самостоятельного объекта внимания в социальном анализе. Современный немецкий исследователь Рудольф Штихве рассматривает страх в качестве одной из основных причин институционализированного конфликта между нормативными ожиданиями и структурными возможностями их реализации: «неизбежная ограниченность ресурсов почти всякого общества принуждает к стратегически расчетливому, враждебно окрашенному обращению со всеми, кто не принадлежит к тесному семейному кругу»1. Венгерский социолог Элемер Ханкисс доказывает, что страх перед неизвестным лежит в основе всей цивилизации – когда общество утрачивает такие универсальные объяснительные механизмы, как символы, оно остается беззащитным перед лицом непознанного, – «потеряв защиту своих миров ценностей и символов, они утрачивают и свою человечность, и лишаются всех защитных аксессуаров человеческой жизни, которые питали иллюзию безопасности и создавали комфорт»2. Страх, по мнению Ханкисса, является «главной мотивирующей силой в создании символических структур цивилизации, поскольку человечество живет в мире, угрожающем его благополучию и даже самому существованию»3. В отечественной социальной науке осуществлены и масштабные эмпирические исследования, посвященные страхам и тревожности. В ходе опросов, проводившихся на протяжении последних десяти лет как в России, так и за рубежом, исследователи делают выводы о том, что видение социальной реальности в крайне пессимистическом свете «служит для многих социальных слоев психологическим механизмом своего рода “негативной адаптации” к изменившимся социальным условиям: ответственность за собственное неудовлетворительное социальное положение перекладывается на внешние обстоятельства, в частности на власть, не контролирующую ситуацию. От власти в

1Штихве Р. Амбивалентность, индифферентность и социология чужого // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1, № 1. С. 35.

2Hankiss E. Fears and Symbols: An Introduction to the Study of Western Civilization. Budapest : CEU Press, 2001. P. 65.

3Ibid. P. 66.

87

лице государства, по мнению участников опроса, требуется, прежде всего, защита граждан. Государство, во-первых, должно оберегать граждан от внешней угрозы, во-вторых, обеспечивать их безопасность в будничных, повседневных условиях (защита от криминалитета, юридическая защита в рамках гражданского права и т. п.). Сохраняющийся на протяжении нескольких лет высокий уровень страха перед социальным хаосом, отсутствием физической безопасности свидетельствует о высокой степени недоверия населения к институтам, призванным обеспечивать необходимый уровень социальной защищенности – армии, суду, прокуратуре, милиции»1. Страх рассматривается российскими авторами в одном, наиболее известном случае также в контексте феномена «катастрофического сознания». По мнению этих исследователей, страх, и индивидуальный, и массовый, является постоянной составляющей социальной жизни. Важная тенденция «заключается в развитии социализированных страхов, в их динамике со страхами “сырыми” или несоциализированными. Аномические ситуации, временами складывающиеся в обществе, разрушают социализированные формы страха, одновременно возбуждаются несоциализированные его формы, что ведет к примитивизации и даже архаизации культуры и социальных отношений (курсив наш – О. К., В. К.). Другой важной тенденцией в развитии страхов является их смещение в сторону от непосредственных страхов к страхам символическим, что составляет важную сторону становления “взрослой” личности (в Кантовском смысле). Страхи мотивируют поведение, вызывая ряд реакций как активных, так и пассивных. Действие, совершаемое под влиянием страха, может оказаться как конструктивным, помогая людям избежать опасности, так и разрушительным, зачастую бессмысленно-иррациональным, как это случается иногда в случае массовой паники. Агрессия под влиянием страха — не менее редкий тип реагирования на страхи, чем бегство из зоны опасности. Пассивное поведение, с другой стороны, почти всегда проигрышная стратегия»2.

1Иванова В. А., Шубкин В. Н. Массовая тревожность россиян как препятствие интеграции общества // Социологические исследования. 2005. № 2. С. 25–26.

2Катастрофическое сознание в современном мире в конце XX века (по материалам международных исследований) / ред. В. Э. Шляпентох, В. Н. Шубкин, В. А. Ядов.

М. : МОНФ, 1999. С. 35.

88

Таким образом, признана и подтверждена эмпирически значимость страха для содержания и характера общественных отношений в социуме. В случае значительных социальных потрясений, на наш взгляд, включаются и активизируются целые комплексы страхов – как экзистенциального характера – страх за свою жизнь и жизни и здоровье своих близких, так и когнитивного – страх перед миром, ставшим вдруг совершенно непонятным и необъяснимым. Естественным образом набор реакций на эти страхи включает и брутальные стратегии. Брутальность – это, фактически, своего рода оскал загнанного в угол зверя, постоянная упреждающая демонстрация готовности к агрессии, символический комплекс, выполняющий свою изначальную древнюю функцию – обороны и защиты. Социальное значение страха и следующей за ним брутальности может быть описано в терминах известной «теоремы Томаса», согласно которой мы должны определять ситуацию как реальную, если она реальна по своим следствиям. Фактически «угрозы» может и не быть, но постоянная потенциальная и актуальная реакция на неё делает её «реальной по своим последствиям». Брутализация общественных отношений возникает в кризисном социуме, актуализирует проблему социальной адаптации и в значительной степени определяет формы последней. С нашей точки зрения, можно выделить два основных типа брутальной адаптации: экстернальный и интернальный («нападение» и «бегство», по Фромму). К первому мы относим насилие и агрессию. Ко второму – ресентимент и эскапизм. Первые разрушительны по отношению к социальному окружению, вторые – по отношению к самой личности.

Насилие рассматривается нами как ситуация в обществе, характеризующаяся преобладанием неправовых практик в различных сферах жизнедеятельности социума вкупе с легитимацией деструктивности, дестигматизацией откровенной преступности и идеализацией полуили откровенно криминального образа жизни.

Агрессия понимается в данной работе в качестве действий, наносящих как физический, так и психологический ущерб, урон другой личности, имеющих как полурефлекторный, так и полностью осознанный характер (обладающих садизмическими признаками). Может быть направлена также против материальных объектов.

89

Ресентиментом мы (вслед за М. Шелером1) называем болезненные психотические реакции индивида, связанные с ущемленными и угнетенными самолюбием, самооценкой, самоидентификацией, разрушенной«статусной кристаллизацией» (Г. Ленски2).

Эскапизм (ретритизм, оцепенение) – уход от сложностей среды и её постоянных вызовов, неприятие как культурных целей данного общества, так и институциональных средств их достижения (Р. Мертон). Может принимать формы как простого «ограничения реакций» на внешние раздражители, так и более разрушительные – алкоголизм, наркомания, психические заболевания, соматические заболевания3.

Агрессия и насилие суть логичные жизненные стратегии личности в обществе, где «всегда есть место подвигу». Бросать вызов где угодно и кому угодно – кредо именно такой личности. Они не могут «просто» жить, они хотят жить с максимальным переживанием этого процесса. В свою очередь, ресентимент и эскапизм представляют собой стратегии личности, отказывающейся как бросать бесконечные вызовы, так и постоянно отвечать на них. Оба типа брутальной адаптации, – и экстернальный и интернальный, – деструктивны по определению. Вместе с тем, преимущественное внимание в данной работе будет уделено именно первому типу – экстернальному, поскольку насилие и агрессия, на наш взгляд, являясь феноменами широкого экзистенциального порядка, могут, в принципе, исчерпать собой описание негативного адаптационного поведения, в то время как эскапизм и ресентимент являются, по сути, видовыми проявлениями родового феномена агрессии. В этой связи, с учетом выделенных нами в первой главе типов адаптационных стратегий, мы расширяем данную схему за счет включения следующей симптоматики брутализации.

1См.: Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб. : Наука, 1999. 231 с.

2См.: Ленски Г. Статусная кристаллизация: невертикальное измерение социального статуса // Социологический журнал. 2003. № 4. С. 126–140.

3Особенно, как говорилось выше, это относится к сердечно-сосудистым и желудочным заболеваниям, связь которых с состоянием стресса уже не подвергается сомнению специалистами (см., напр.: Sutherland V., Cooper C. L. Understanding Stress: Psychological Perspective for Health Professionals. London : Chapman and Hall, 1990).

90