295_p1785_D6_8904

тавшего их воплощением жизни; 3) строка «Сестра моя жизнь» из неопубликованного стихотворения Александра Добролюбова («Заключил я с тобой завет…», 1907) – поэта-декадента, в дальнейшем ушедшего из литературы и основавшего в Поволжье собственную квази-францисканскую секту. В основе всех этих формул лежала трепетная любовь к миру.

Вопрос о том, чье высказывание повлияло на формирование названия книги стихов Пастернака, не столь важен, поскольку все эти источники выражают идею братства с миром, душевного родства с жизнью и природой, то есть философия рождается из чувства и представляет собой душевно-экзистенциальный выбор – вопреки отчаянью и смерти. Утверждение жизни, стихийной, спонтанной, непредсказуемой, – главный посыл книги «СМЖ». Это выражено уже в посвящении М. Ю. Лермонтову, который был для Пастернака «олицетворением творческой смелости и открытий, началом свободного поэтического утвер-

ву, разбивка на циклы-главы, «Послесловье» – подчеркивает значимость книги стихотворений как единого художественного целого. Конечному порядку стихотворений в книге и их компоновке в главах предшествовало несколько редакций. Пастернак выстраивал свою книгу долго и тщательно. Главным принципом отбора была для поэта «сила, с которой некоторое из этого (набросков. – Ю. Б.) сразу выпаливалось и с разбега ложилось именно в свежести

безудержной воли к осуществлению всего: творчества, любви, жизни – стала поэтически-философской доминантой творческого пути Пастернака и формулой полноты высказывания.

31

Сила – условие единства мира, энергия жизни (как воля у Шопенгауэра, воля и сила у Ницше, жизненный порыв у Бергсона). Бытийная, она освящает своим присутствием все и наполняет неистощимым смыслом любое явление. Поэтому Пастернак соединяет в одно целое, казалось бы, диаметрально противоположные значения: обыденное и высокое, бытовое и трагичное, чувство и разум, миг и вечность, частное и всеобщее. Скоротечность времени

(«По стене сбежали стрелки. // Час похож на тара-

кана» из ст. «Mein Liebchen, was willst du noch mehr?») не уступает в простоте выражения его бы-

тийности: «…В Начале // Плыл Плач Комариный, Ползли Мураши, // Волчцы по Чулкам Торчали?»

(«Степь»). Равнозначность обыденного и великого – это проявление жизненной философии Пастернака, для которого всё в мире – это явления жизни, и потому вызывает благоговение без всяких оценок и предубеждений. Единство жизни и значимость всего, что к ней причастно, выражается и в выборе тем. «СМЖ» можно с равным основанием назвать книгой о любви (к Е. А. Виноград), о революции (о лете между двумя революциями – Февральской и Октябрьской), о творчестве и поэзии.

Жизнь для Пастернака – это свобода, полнота ощущений, вечный поиск, всё, что противостоит «тюремной людской дрёме» («Девочка»). «Девочка» – это второе имя сестры-жизни, метафора, в которой буквально отражается стихия: «Из сада, с качелей,

с бухты-барахты // Вбегает ветка в трюмо!» Но от-

ражение стихии в «раме трюмо», т. е. в поэтическом образе, не может её ограничить. Мотив зеркала как адекватного в сиянии-концентрации отображения стихий – ключевой для всей книги и коррели-

рует с фотовспышкой: «Сто слепящих фотографий // Ночью снял на память гром» («Гроза, моментальная навек»). Динамика – императив образной системы книги, переполненной мотивами движения, будь то стремительность поезда или разгул стихий. Даже пространство не статично: раскинувшаяся степь

32

«вся – миром объята, вся – как парашют, // Вся – дыбящееся виденье!» («Степь»).

Образ дождя (грозы, воды, реки), который выходит на первый план книги почти с первых стихов, имеет для Пастернака значение благословения, благодатной силы. Речь идет о творчестве. Жизнь заключает в себе творческий потенциал, и поэтому человеку творящему (Поэту) отводится особая роль

вмире. Большинство философских размышлений Пастернака в письмах, автобиографических очерках, повестях связаны именно с творчеством, искусством: «Ценя жизнь выше всякого искусства, Пастернак, – как писал В. Ф. Асмус, – воспринимал жизнь

вее преломлениях через искусство» (цит. по: [III, с. 537]). Поэт определяет настоящее искусство как «жизнь, охваченную творческим порывом, мгновение, преображенное в вечность» [3, с. 6], перекликаясь с ФЖ, утверждавшей творческие, динамические качества жизни, поскольку она – залог развития, что невозможно без созидания. Для Пастернака высшей целью стала поэзия как представление творческой воли-силы жизни.

Творчество в книге «СМЖ» олицетворяет стихия дождя – благодатная влага, насыщающая землю и растения. Тема дождя обозначена лексически, в заглавиях многих стихотворений («Плачущий сад», «Гроза, моментальная навек», «Весенний дождь», «Наша гроза» и др.), и «сама энергия речевого потока передает энергию ветра и дождя, само многословие создает эффект сырости, влажности, мягкости» [33, с. 141]. Этот поток – творческий порыв, который, словно гром и дождь, «оглушил» и «обдал» Пастернака летом 1917 года. В этом контексте

строка «Испить, // Сестрица» («Еще более душный рассвет») звучит не только как стон раненого о помощи, а как возглас поэта, взывающего к жизни, к ее творческим возможностям. Такая вариативность в отношении слова «сестра» в книге стихов возможна благодаря созданному Пастернаком многомерному образу сестры-жизни. Слово «сестра» здесь упот-

33

– // Сестра!» из ст. «Девочка»), и как обобщенное обращение к женщине («Он вашу сестру, как вакханку с амфор, // Подымет с земли и использует» из ст. «Любимая – жуть! Когда любит поэт…»), и в значении сестра милосердия («Испить, // Сестрица» из ст. «Еще более душный рассвет»). В последнем случае дан образ сестры, воскрешающей к жизни духовно и телесно; позже этот образ появится в романе «Доктор Живаго»: сестра жизни (сестра милосердия Лара) и доктор живого (доктор Живаго) – это образы-спутники.

Созидательной функцией у Пастернака обладают Бог, Природа, Поэт. Бог в книге «СМЖ» – это сочетание условно христианского Бога (сравните евангельское «Бог есть любовь» и образ «Всесильного Бога любви» из ст. «Давай ронять слова…») и како- го-то пантеистического божества, растворившегося в Природе («Просит роща верить: мир всегда таков. // Так задуман чащей, так внушен поляне, // Так на нас, на ситцы пролит с облаков» из ст. «Воробьевы горы»). Но Бог Пастернака – это прежде всего Творец, Ремесленник, отделывающий подробности жизни как свои собственные мгновения, кто «…велит, //

дней Экклезиаста // Не покидал поста // За теской алебастра» («Давай ронять слова…»). Так, сотворение мира Богом не закончилось, а продолжается и будет продолжаться каждый день. И поэт (человек творящий, поскольку переживающий жизнь) становится его равноправным помощником.

Сила жизни, доступная человеческому пониманию (интуитивному постижению), открывается в переживаниях, в страсти, в любви. Находя свое выражение в чувствах человека, жизненная сила побуждает его к творчеству. Угасание любви ведет к угасанию

34

творческого порыва и, как следствие, к забвению созданного поэтом мира. «Наяву ли всё?» – спрашивает он в последнем стихотворении «Конец». Созданный мир длится столько, сколько длится чувство, то есть действует сила.

Д. Л. Быков отмечает, что у Пастернака «начисто отсутствует богоборческий пафос – более того, отсутствует и дьявол, потому что, согласно французской поговорке, дьявол прячется в деталях, а у Пастернака деталями заботливо и художнически мощно распоряжается Бог» [33, с. 150]. Но книга «СМЖ» свободна и от религиозных коннотаций, Бог для Пастернака – условное имя высшего начала, апофеоз силы. Жизнь выше и больше всего, даже Бога. Природа, любовь, поэт, творчество – часть жизни, проявление ее силы, энергии. Не случайно, передавая ощущение духоты и ожидания исцеляющего дождя, Пастернак говорит: «И рожь горела в воспа-

леньи, // И в лихорадке бредил Бог» («Душная ночь»). Бог включён в общее существование, как и всё остальное.

В книге «СМЖ» выявляются образы-антитезы: дождь – духота, ночь – день, хаос – рамка (трюмо) и другие. Также возникает противопоставление реальности и «мнимого» мира («несметный мир семенит

вмесмеризме», «Зеркало»), который оказывается

истинным, имеющим с жизнью более тесную связь, чем действительность, лишенная силы–чувства. Упорядоченность, предопределенность и выстроенность разрушаются страстью. Картина мира, которую рисует лирический субъект, – это буйствующий хаос, таинство ночи, живая вода, безмерность тишины:

«Но тишь. И листок не шелохнется. // Ни признака зги, кроме жутких // Глотков и плескания в шлепанцах, // И вздохов и слез в промежутке» («Плачущий сад»). Этот хаос – не беспорядок, не пугающая бездна, а то предвечное состояние мира, которое открывает простор творчеству. Именно сила чувств приравнивает поэта к Богу, поскольку дарит ему возможность творить: «Когда любит поэт, // Влюбля-

35

ется бог неприкаянный. // И хаос опять выползает на свет, // Как во времена ископаемых» («Любимая – жуть! Когда любит поэт…»). Истинный мир для Поэта

– тот, который творится, то есть переживается каждый раз заново.

Чувства человека (не только любовь, но и страсть, гнев, ревность, наслаждение и т. д.) – это его связь с окружающим миром. Жизнь нужно ощутить, почувствовать, иначе не узнать, что в грозу «пахнет сырой резедой горизонт» («Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе…»). Для Пастернака познание мира осуществляется в переживании этого мира. Такова гносеологическая функция любви и чувства вообще (подробнее см. 2 главу).

Любовь сильнейшим образом связывает человека с другими людьми и со всем мирозданием: «Это ведь значит – обнять небосвод, // Руки сплести вкруг Геракла громадного…» («Сложа весла»). Она возвышает, и оказывается, что человек не просто часть мира, это сам мир. Для Пастернака верно равенство: человек, т. е. микрокосмос, равен миру, т. е. макроантропосу (термин «макроантропос» заимствован нами у А. Шопенгауэра из его книги «Мир как воля и представление»). Это равенство осуществляется в длящемся настоящем времени, в котором и концентрируется-фокусируется энергия и безмерность общего существования: «Не знаю, решена ль //

Загадка зги загробной, // Но жизнь, как тишина //

Осенняя, – подробна» («Давай ронять слова…»). Следствием такого восприятия является отожде-

ствление жизни и социальной динамики. Так, личная любовная драма (чувства к Елене Виноград) соединилась в книге с революционным подъемом 1917 года. И хотя здесь почти не говорится об этом значимом историческом событии, но стихи Пастернака, по словам В. Брюсова, «без ведома самого автора пропитаны духом современности» (цит. по: [I, с. 455]). Революция для Пастернака в то лето 1917 года была чрезвычайным, уникальным, исключительным событием, которое вовлекало в себя весь народ

36

и требовало от него «предельных и сокрушительных сил» («Люди и положения», ранние редакции, 1956 г. [III, с. 531]). Революционность в этом смысле пронизывает все стихотворения книги. Ведь и любовь – это тоже своего рода революция, но возникающая внутри человека.

Революционность чувств как интимное обновление органично сочетается в стихах с революционностью народа, а далее расширяется почти до мировых масштабов, охватывая природу: «Заразительная всеобщность их подъема (людей из народа. – Ю. Б.) стирала границу между человеком и природой. В это знаменитое лето 1917 г. <…> казалось, вместе с людьми митинговали и ораторствовали дороги, деревья и звёзды…» [III, с. 532]. Революция для Пастернака в то охваченное любовью лето – это стихия, проявление единой и всеобъемлющей жизни. Не случайно революция совершается не людьми (в книге не дано образа революционного деятеля), а приро-

дой: «Впервые луна эти цепи и трепет // Платьев и

дождь»). И за всем этим наблюдают звезды, воздух,

степь: «У звезд немой и жаркий спор: // Куда девался Балашов? // В скольких верстах? И где Хопер? // И воздух в степи всполошен: // Он чует, он впивает дух // Солдатских бунтов и зарниц» («Рас-

пад»).

Но даже в распаде жизнь не знает разрыва времён. Соединение в одном ряду почти «библейских» описаний, перечислений повседневных дел и значимых исторических событий – это те элементы, из которых строится история у Пастернака. Это миг, переходящий в вечность; повседневность, «становящаяся историей» [III, с. 533]; претворение хаоса

исоздание из него нового мира. История Пастернака (как и революция) всеохватна: она всеобщая, но

ииндивидуальная; каждый человек живет в истории,

икаждый человек творит ее. Поэтому история – это тоже созидание, это залог будущего развития мира,

37

это преемственность целей, судеб, культур. Ее внутренний смысл заключен в прогрессе духовного творчества, но зависит от осознания момента настоящего.

«СМЖ» – это книга вопрошаний, и загадка творчества, как и загадка жизни, заключена в дважды повторяющемся вопросе: «Мой друг, ты спросишь,

кто велит, // Чтоб жглась юродивого речь?» В пер-

вой половине книги на него следует эпический от-

вет: «В природе лип, в природе плит, // В природе лета было жечь» («Балашов»). В «Послесловье» от-

вет уточняется: «Всесильный бог деталей, // Все-

сильный бог любви» («Давай ронять слова…»), перед волей которого отступает «загадка зги загробной». Так природа вырастает до бытия, а творческой силе жизни находится объяснение в чувстве, любви. Поэт не устаёт это повторять.

Таким образом, творчество, любовь, время – ключевые темы книги «СМЖ». Но и творчество, и любовь, и время являются для Пастернака проявлением единой, всеохватной, вечной жизни, открывающейся в запечатлённой длительности – неиссякающей стремительности настоящего. Эти понятия, органичные для любой поэтической экзистенции, осознаются им как онтологические и становятся основой его философии жизни. В стихах Пастернак выразил и свою онтологию (слияние с грандиозной жизнью в её подробностях, родство с ней в общем процессе существования), и гносеологию (познание мира через сопереживание), и эстетику (со-творчество Поэта, Бога и Природы).

1.4. «Второе рождение» Б. Пастернака: развитие идеи жизни в начале 30-х годов

Обозначив ключевые моменты философии жизни Б. Пастернака, воплотившиеся уже в его раннем творчестве, нам важно показать их преемственность в более поздней лирике. С развитием своих эстети-

38

ко-философских позиций Пастернак оставался верен главному принципу – резонансу, а не противостоянию жизни. И даже с изменением художественной формы, жанра, способа метафорического высказывания ФЖ Пастернака остаётся системной в своей многогранности.

Для сопоставления с «СМЖ» мы берем книгу «Второе рождение» [далее по тексту – «ВР»], написанную в 1930–1932 гг. Эта книга стихов, обращенная к социальной теме, важна как поворотный пункт в образе мышления о современности и связанной с этим трансформации поэтики. Единение с миром попрежнему трактуется как кровная связь, но социальный акцент требует преображения модуса выска-

зывания: «В родстве со всем, что есть, уверясь, // И знаясь с будущим в быту, // Нельзя не впасть к концу, как в ересь, // В неслыханную простоту»

(«Волны», 1931).

Мотив «второго рождения» связан у Пастернака с преодолением духовного поражения, буквальным воскресением, переживаемым как расширение пространства и видение мира в подробностях, как после трагического разрыва с Идой Высоцкой: «Я вы-

шел на площадь. Я мог быть сочтён // Вторично родившимся. Каждая малость // Жила и, не ставя меня ни во что, // В прощальном значеньи своём подыма-

лась» («Марбург», 1916, 1928). «ВР» – первая ли-

рическая книга Пастернака, написанная после нескольких лет, отданных поиску себя в эпическом жанре и попытке преодоления лиризма. Метафора «второго рождения» подразумевает (как один из возможных вариантов толкования) возвращение к лирике и разрабатывает новое чувство времени – настоящее, включающее в себя прошлое и будущее.

«Второе рождение» – это не попытка начать жизнь заново, это не перерождение, не отрицание предшествующего. Напротив, это воссоздание жизни снова, возвращение к ней, к истинному существованию взамен реального, но бессмысленного, безжизненного, то есть лишенного чувства. Причиной

39

«второго рождения» поэта стала новая любовь (к З. Нейгауз). Чувство вновь, как и в «СМЖ», преображает мир, обновляет творческую волю, открывает силу жизни.

Благодаря чувству череда человеческих «новых» рождений может быть бесконечна. Недаром сборник открывается 12-частным стихотворением «Волны» (1931), в котором представлен образ жизни как морской стихии и где волны моря сравниваются с поступками человека, с набегающей из будущего па-

мятью: «Передо мною волны моря. // Их много. Им немыслим счет. <…> Ко мне бегут мои поступки, // Испытанного гребешки». Каждая часть – волна раз-

ного размера (от 2 до 9 строф) и разного содержания, но вместе они передают самоопределение поэта, в том числе и в текущей истории: «Ты рядом,

даль социализма. // Ты скажешь – близь? – Средь тесноты, // Во имя жизни, где сошлись мы, – // Переправляй, но только ты». А творческий выбор в пользу простоты настаивает на верности убеждению в безусловности всеобщей связи: «Зовите это как хотите, // Но всё кругом одевший лес // Бежал, как повести развитье, // И сознавал свой интерес».

Набегающие волны, с одной стороны, ассоциируются с монотонностью, однообразием, бесконечной повторяемостью; в качестве анафоры используется слово «опять»: «Опять знакомостью напева // Пахнут деревья и дома. // Опять направо и налево // Пойдет хозяйничать зима. // Опять к обеду на прогулке // Наступит темень, просто страсть…» С другой сторо-

ны, волны олицетворяют естественный ритм перемен в жизни, её динамику. Наряду с глагольными формами, выражающими активное действие (шумят, исшмыган, бегут, выгнал…), в стихотворении немало отглагольных существительных (спор, тяжба, борьба, разгон…). И слово «опять» относится не к прошлому, а к будущему, к знакомой, но все же новой жизни. Изменчивость для поэта не измена, а метаморфоза.

40