295_p1785_D6_8904

создают основу постижения глубинной структуры реальности особым “новым” способом» [140, с. 19]. Как видим, в данном определении на первый план выводится познавательная функция метафоры.

Фатеева, основываясь при исследовании творчества Пастернака на понятии метатропа, указывает сходство данного концепта с пониманием метафоры в широком смысле самим поэтом. Утверждая это, она ссылается на письмо Пастернака С. П. Боброву (от 27 апреля 1916 г.), где поэт пишет: «Всякая метафора несет в своем теле чистую и безóбразную теорию своей данной для данного случая теоретической сущности, точно так же, как всякое число есть законченное и вращающееся отношение (perpetuum mobile). Я уверен в том, что только эта чистая циркуляция самосознания в метафоре (или, лучше, ее самосознание) есть то, что заставляет нас признавать в ней присутствие красящего вещества» [VII, с. 234]. Но после этих строк Пастернак уточняет: «Так размышлял и теоретизировал я ко- гда-то» [VII, с. 234]. На этот момент Фатеева не обращает внимания, поэтому нельзя в полной мере опираться только на эту цитату при выявлении значимости метафоры для Пастернака.

Онтологическая метафора Б. Пастернака

На основании вышеизложенного анализа литературоведческих работ мы можем сделать следующие утверждения: 1) художественно-выразительная система Пастернака подчинена метонимическому принципу; 2) данный принцип синтезирует различные тропы и фигуры речи (с формальной стороны) и является условием выражения познавательных установок лирического субъекта; 3) метонимия как троп в поэзии и прозе Пастернака подчиняет себе метафору (в количественном отношении), но метонимический принцип выражается прежде всего не в метонимии, а в метафоре, имеющей онтологическое значение. По-

следнее высказывание требует пояснений. Во-первых, Пастернак рассматривал метафору

гораздо шире, чем просто в качестве художествен-

81

ного средства. Он всегда связывал ее с мышлением в целом и с познавательными возможностями человека: «Очень правильны Ваши замечания о несущественности различий между не облеченной уподоблениями прямой и прозрачной речью в поэзии и теми случаями, когда она пользуется метафорами. <…> Ошибочно думают, что это элементы письменности или творчества, они занесены в литературу из разговорной речи, которая еще больше, чем язык художественного отбора, состоит одинаково из слов, сказанных в прямом и переносном смысле, и где, мне кажется, яснее, что прямая формулировка и метафора – не противоположности, а разновременные стадии мысли, ранней, мгновенно родившейся и еще не проясненной в метафоре и отлежавшейся, определившей свой смысл и только совершенствующей свое выражение в неметафорическом утверждении. И как в природе рядом уживаются ранние и поздние сорта разных сроков, было бы бессмысленным аскетизмом ограничивать течение душевной жизни одними явлениями только начального или только конечного порядка» (письмо С. Чиковани, 6 октября 1957 г. [X, с. 265–266]). То есть метафора – это мысль, идея без примеси рационального компонента. При этом Пастернак не рассматривает прямое значение как непременную цель метафоры, он видит в этих явлениях равноправные элементы языка и мышления, но, безусловно, как поэта, его интересует в первую очередь сама метафора.

Во-вторых, если, как было указано выше, человек пытается с помощью метафоры «оязычить» реальность [19, с. 4], то для Пастернака реальность имеет свой «язык», но он не дан человеку в вольное распоряжение, а потому неясен. «Звеня на всю лесную падь // И оглашая лесосеку, // Он что-то хочет рассказать // Почти словами человека», – гово-

рит поэт о ручье («Тишина», 1957). Поэтому человек, и поэт прежде всего, пытается разгадать этот язык. В этом смысле для Пастернака значимым фактором оказывается не только метафорическая приро-

82

да человеческого мышления, но и метафорическая природа самой жизни – всеобщая связь явлений.

Как правило, в структуре обычной метафоры соотносятся два объекта, которые отождествляются или противопоставляются в некоторой степени, на основании чего возникает третий объект, несущий определенные, ранее известные свойства, а также новые качества. Д. С. Лихачёв, рассуждая о метафорическом стиле Пастернака, говорит о том, что в метафоре поэта основания уподобления меняются местами: «Он (Пастернак. – Ю. Б.) нарушил обычное соотношение двух смыслов в метафоре и заставил жить самостоятельной жизнью переносное значение, возвысив его над прямым» [80, с. 11]. Такое отличие от привычных правил построения метафоры Лихачёв объясняет тем, что для поэта именно сквозь переносное значение проступает подлинная действительность. Соглашаясь с тем, что структура пастернаковской метафоры служит открытию мира, мы считаем, что в метафоре Пастернака объект один (принадлежащий природе), но кодируется он через не свойственную, хотя со-природную ему систему человеческого языка, отчего и возникает видимость взаимодействия объектов разного рода.

Для Пастернака метафора рождается в природе, она неотъемлемая часть бытия: «Искусство <…> реалистично тем, что не само выдумало метафору, а нашло ее в природе и свято воспроизвело» («Охран-

ная грамота» [III, с. 187]).

А потому, познавая метафору, овладевая ею, можно глубже проникать в действительный мир, узнавать его закономерности. Но напрямую это сделать невозможно, человек действует посредством языка и использует метафоры как языковые и поэтические средства (из которых, как было уже сказано, вторые более приближены к онтологическим метафорам). «Истина» мира в чистом виде неметафорична (в привычном значении этого слова), но рациональный ло- гически-понятийный аппарат не может ее выразить, человек прибегает к метафорическим средствам.

83

Здесь следует понять, что метафора в двух различных плоскостях – бытийного (природного) процесса и человеческого мышления – не может рассматриваться как одно и то же понятие. В некотором роде их можно соотнести как кантовскую «вещь в себе» и ее отображение в реальном мире. Поэтому для Пастернака важно не воспроизведение новых форм метафоры, а открытие ее сущности, ее природы. Так, в повести «Люди и положения» он писал: «Люди, рано умиравшие, Андрей Белый, Хлебников и некоторые другие, перед смертью углублялись в поиски новых средств выражения, в мечту о новом языке, нашаривали, нащупывали его слоги, его гласные и согласные. Я никогда не понимал этих розысков. По-моему, самые поразительные открытия производились, когда переполнявшее художника содержание не давало ему времени задуматься и второпях он говорил свое новое слово на старом языке, не разобрав, стар он или нов» [III, с. 306]. Конечно, это не означает, что Пастернак не придавал значения форме выражения мысли, но приоритеты для него всегда были четко расставлены в сторону прояснения содержания.

Как в языке между языковым знаком (словом, предложением, текстом) и определенным предметом, явлением (денотатом) не существует непосредственной связи, она осуществляется только через формирование понятия – другими словами, особого семантического поля (рис. 1); так и поэтическионтологическая метафора Пастернака является связующим звеном между человеком и миром (рис. 2).

понятие (смысл) метафора

84

нас системой знаков. Делается попытка передать объективную информацию через субъективные ощущения с минимальной потерей первоначального смысла. Об этом творческом процессе в своей «Повести» (1929) Пастернак писал так: «Дождь был первой подробностью наброска, остановившей Сережу <…> Местами он выводил слова, которых нет в языке. Он оставлял их временно на бумаге, с тем чтобы потом они навели его на более непосредственные протоки дождевой воды в разговорную речь, образовавшуюся от общенья восторга с обиходом» [III, с. 135]. Собственно, для самого поэта нет разницы между онтологической метафорой и поэтической. Но обыденное, непоэтическое сознание воспринимает метафору как «искусственно» созданную. Развенчать это представление и берется Поэт.

С таким подходом связана также иррациональная природа метафоры, которая проявляется с формальной стороны – в языке, то есть в том плане, который более всего подчинен логическим понятиям. Поэтому, говоря о метафоре Пастернака в статье «Промежуток» (1924), Ю. Н. Тынянов отмечает: «Случайность оказывается более сильной связью, чем самая тесная логическая связь» [138, с. 185]. М. Цветаева писала о Пастернаке: «Наших слов он еще не знает: что-то островитянски-ребячески-перворайски невразумительное – и опрокидывающее. В три года это привычно и называется: ребенок, в двадцать три года это непривычно и называется: поэт» [148, с. 262]. Пастернак стремится найти «первобытные», исконные слова, которые напрямую связаны с рождением мира, чтобы вникнуть вглубь жизни. Поэтому его лирический субъект заявляет: «Я – уст без-

85

вестных разговор, // Я – столп дремучих диалектов»

(«Лесное», 1913). Поэт ведет поиск нужной метафоры. Здесь наиболее актуальными окажутся слова Н. Д. Арутюновой о том, что «выбор Метафоры из числа метафор отвечает поиску сущности» [18, с. 19]. Пастернак пытается заново поименовать предметы и явления окружающего мира: «Для тебя я весь мир,

все слова, // Если хочешь, переименую» («Без на-

звания», 1956). Главная цель поэта – познать мир и передать другим это знание: «Завтра, завтра по-

к «неслыханной простоте», отказу от особой метафоричности – попытка сократить дистанцию в этом концептуальном переходе «бытие – метафора – человек». Метафора в природе непроизводна, она бытийна. А языковая метафора, с помощью которой поэт передает метафору Природы, производна. Стремясь же к «простоте», Пастернак пытается передать бы-

тийную метафору, реже прибегая к метафоре языковой, то есть действуя как бы «напрямую». Поэтому данный процесс касается только «внешних» изменений стиха, но не эстетических принципов в целом: «Стихи позднего Пастернака – это, как и раньше – стремительная динамическая запись, но лишенная метафорической сгущенности, большой концентрации метафор. <…> Динамика образов, их саморазвитие, самодвижение осуществляются теперь легко, без всякого напряжения» [160]. Наполненность «метафорическим», то есть жизненным, содержанием остается у него, несмотря на «опрощение» языковой метафоры (языкового средства, тропа). Это отмечают разные исследователи творчества Пастернака: «Метафоризм поэтического мышления не обязательно предполагает у него преимущественную любовь к метафоре как тропу. <…> Стихи позднего Пастернака порою подчеркнуто неметафоричны, образ прямо “повторяет” действительность, но за конкретным все

86

значении, но пронизанная ощущением расступающейся бесконечности: «Мне целый мир дорогу даст».

Стремясь к главной цели – раскрытию жизненного процесса – Пастернак искал те образы, которые бы передавали «дыхание» жизни. В письме Ст. Спендеру от 22 августа 1959 г. он писал: «Существование само по себе необыкновеннее и необъяснимее, чем какие-либо удивительные случаи и факты. Меня привлекала необычность обычного. <…> Высшим удовольствием было добиться чувства реальности, уловить ее вкус, передать саму атмосферу бытия, ту окружающую среду или охватывающую форму, куда погружены и где плавают отдельные описанные предметы» [X, с. 523]. Чем сложнее, «изысканнее», «придуманнее» образ, тем труднее в него поверить, точнее, поверить в его жизненность, очевидность существования. «Упрощение» метафоризации (как языкового изыска) ведет к «оживлению» ее внутренних связей, делает их правдоподобными, естественными, идущими от самой жизни, а не от фантазии поэта. Сложные метафорические образы раннего творчества Пастернака сменяются нередко прямым называнием предметов и явлений в позднем. Например, рождение музыки в стихотворении «Импровизация» 1915 г. выстраивается как поток звуковых ме-

а в стихотворении «Музыка» 1956 г. передается с помощью метонимического перечисления воссоздавае-

мых музыкой образов: «Раскат импровизаций нес // Ночь, пламя, гром пожарных бочек, // Бульвар под ливнем, стук колес, // Жизнь улиц, участь одиночек».

Поэтическая образность переходит в ОБРАЗность жизненную, отчего и бóльшая «наглядность» олицетворений, метафор и других тропов в позднем творчестве Пастернака. Хотя сам Пастернак в стихотворении «Волны» (1931) говорил о том, что такая «простота» непривычна для людей, «сложное понят-

ней им».

88

Метафоры бытия являются тем объединяющим моментом, который позволяет видеть мир как единую картину. В метафоре могут соединяться совершенно разные объекты, которые несоединимы с точки зрения логики, и тогда вполне закономерно, что «“правильное” соединение слов – это подчинение их не тем законам, которые соединяют языковые единицы в синтагмы, а тем, которые объединяют явления реального мира» [82, с. 711]. В этом заключается синтезирующая сила метафоры. Она вовлекает поэта в общую метафоризацию мира, поэтому ему становится понятен (в некоторой степени) язык бытия, ему уже не требуется языковая метафора-посредник для выражения своих идей и чувств, так что его язык будто «упрощается», но на самом деле становится более ёмким и «понятным» в том смысле, что усиливается его гносеологическая нагруженность. Об этом Пастернак писал в «Замечаниях к переводам из Шекспира» (1946–1956): «Метафоризм – естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафоризм – стенография большой личности, скоропись ее духа» [V, с. 73].

Метафора, таким образом, становится определенным условием долговечности человека. Это естественно вытекает из утверждения Пастернаком поэзии (творчества) как условия бессмертия творца. Об этом говорил и М. Окутюрье в своей статье к стихам Пастернака (Aucouturier Michel. B. Pasternak // Esprit, 1957, № 3), где он отмечал близость «изысканного стиля» Пруста и Пастернака, «которая достигается не необычностью языка, но новизной видения мира» (цит. по: [105]). В основе поэтики того и другого лежит широкое использование метафоры, о которой Пруст говорил, что лишь она одна «придает черты вечности стилю». Внешние признаки поэтической эволюции Пастернака М. Окутюрье видит в «упрощении фактуры и первенствующем значении лирической мысли над метафо-

89

рой», по-прежнему первостепенная роль которой заключается в поиске «истины, которую надо высказать до конца» [105].

Каким образом понимание метафоричности Пастернаком вписывается в контекст его философии жизни? Чтобы ответить на этот вопрос, следует сформулировать основные признаки его метафоры:

1)онтологическое основание (метафора рождается в природе);

2)гносеологический потенциал (метафора выражает знание о мире);

3)синтезирующая функция (метафора является формулой объединения самых разных объектов и явлений);

4)иррациональный характер («непредсказуемость» метафоры с точки зрения логического мышления);

5)творческий потенциал (метафора как «самопорождение» образа, как художественное выражение созидающего начала).

Как видим, объединяющая функция метафоры соотносится с онтологической сущностью жизни как всеобщего единого начала, ее иррациональный характер

– с интуитивно-познавательным методом, главенствующим в ФЖ, а творческий потенциал – с динамичным, развивающимся, творческим началом жизни, воплощающимся в жизненном порыве (А. Бергсон), воле

А. В. Барыкин, исследуя метафору в ранней лирике Пастернака, рассматривает ее как «принцип строения инобытия» [20, с. 5]. Он отмечает ее особый статус: «Она (метафора. – Ю. Б.) претендует на роль Слова в его исконном миросозидающем принципе» [20, с. 4]; «в восприятии поэта Слово как Первоначало есть неизменное, вечное сказывание» [20, с. 9]. Следует уточнить, что метафора для Пастернака – это не столько «принцип строения инобытия», сколько принцип строения бытия наличе-

ствующего: «Когда я, кончив, кресло отодвину, // Страница вскрикнет, сон свой победя. <…> В такой-

90