zq6LheLWhQ

ное обсуждение воззрений Бл. Августина на перевод, и для наших целей вполне достаточно будет ограничиться одними только данными о частоте упоминания этой темы в названной работе, имеющей достаточно скромный объем: так, Указатель (Index), сопровождающий издание ее английского перевода, выполненного Р. Грином (опубликован в серии Oxford World’s Classics), содержит пять упоминаний понятия «переводы» (translations) и семь упоминаний понятия «переводчики» (translators)1. Для работы столь скромного объема, надо признать, это не так уж и мало, тем более что указанные ссылки на перевод и переводчиков в целом ряде случаев соответствуют достаточно пространным рассуждениям автора. Для нашей темы немаловажное значение имеет и то, что De Doctrina Christiana была в средние века весьма широко читаемым, почитаемым и изучаемым текстом: Р. Грин в предисловии к указанному английскому изданию сообщает, что эта книга была «широко доступна образованным читателям» уже со времени Каролингского Возрождения, а на протяжении Средневековья и Ренессанса ее не только читали, но и использовали при работе над собственными текстами такие авторы, как Кассиодор, Рабан Мавр, Абеляр, Фома Аквинский, Роджер Бэкон, Эразм Роттердамский2. В такой ситуации достаточно трудно предположить, что обсуждение темы библейского перевода в этой влиятельной работе могло быть полностью проигнорировано ее многочисленными средневековыми читателями. При этом они, конечно, могли и не придавать этой теме того значения, которое она приобрела для некоторых позднейших мыслителей.

Энтони Пим выделяет еще две важные причины сокрытия перевода в западной философии3. Первая из них заключается в том, что в самых различных странах популяризация новых идей нередко оказывалась весьма опасным делом: философы, разумеется, не всегда придерживались господствующих в их время взглядов – политических, моральных, религиозных, собственно философских, и иногда было безопаснее или проще предложить что-то новое либо через перевод уже существующего на другом языке текста, выражающего соответствующие взгляды, либо даже просто выдав свой собственный текст за перевод с другого языка (т.е. создав «псевдоперевод»). Именно таким образом объясняют иногда немалое число философских «переводов», в частности в исламской традиции, для которых даже после тщательных разысканий так и не удалось обнаружить исходных текстов. По-видимому, то же наблюдалось в определенные эпохи и в некоторых других культурах. Очевидно, что использование переводов для популяризации «опасных» идей может быть характерно для носителей лю-

1St. Augustine. On Christian Teaching / transl. with an introduct. and notes by R.P.H. Green. Oxford, 1999. Р. 168.

2Ibidem. P. XX.

3A Companion to Translation Studies / ed. by P. Kuhiwczak and K. Littau. Cleveland; Buffalo; Toronto, 2007. Р. 25–26.

151

бого инакомыслия, отнюдь не только философского. Любопытный пример такого рода можно найти в книге А. Эткинда «Толкование путешествий». Он пишет, что в середине XIX века в России обсуждение темы американского рабства нередко служило способом обойти цензурные ограничения на публичное обсуждение крепостного права. При этом «трансатлантические аналогии такого рода были столь распространены, что радикальный Современник, действуя в подцензурных условиях, публиковал ужасные сцены из жизни американских рабов и плантаторов с соответствующими моральными выводами; читатель понимал, что на самом деле речь идет о русских крестьянах и дворянах»1. Этой логикой, в частности, объясняется публикация в 1858 году в качестве бесплатного приложения к упомянутому «Современнику» русского перевода известного романа Бичер Стоу «Хижина дяди Тома». В этой связи заслуживают упоминания исследования Гидеона Тури, показавшие, что псевдопереводы (называемые им fictitious translations) иногда служат удобным способом решения проблем, связанных с внедрением в консервативную культурную среду непопулярных инноваций. Изменения, разумеется, – это имманентная черта любой культуры, но многие культуры сопротивляются даже давно назревшим переменам: в этом можно видеть диалектику инновации и консервации как двух противоположно направленных сил культурной динамики. Гидеон Тури обращается здесь к гипотезе, утверждающей, что новые культурные модели легче включаются в уже имеющийся культурный репертуар, если эти инновации вводятся в него в завуалированном виде. При этом сами носители принимающей культуры могут в полной мере и не осознавать происшедшие изменения вплоть до того момента, когда они уже стали ее частью и когда в ней уже сложилось некое новое равновесие. В таких случаях даже революционные, радикальные изменения могут ретроспективно восприниматься так, как будто бы они совершились вполне эволюционным путем. Псевдоперевод как раз и служит одним из путей такого завуалированного проникновения в культуру инноваций, изначально казавшихся неприемлемыми. Психологический механизм такого рода изменений объясняют тем, что консервативные культуры менее болезненно реагируют на отклонения от привычных моделей, если такие отклонения обсуждаются в переводных, а не в оригинальных текстах. Поэтому иногда и удается усыпить бдительность защитников культурной, в том числе философской, ортодоксии, выдав свое «подрывное» сочинение за текст, переведенный с другого языка2.

Возвращаясь к Энтони Пиму, обсудим вкратце вторую выделенную им причину молчания философии о переводе. Он указывает, что в самых

1Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах.

М., 2001. С. 74.

2Hung E. (Ed.) Translation and Cultural Change. Studies in history, norms and imageprojection. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2005. Р. 3–4.

152

разных очагах цивилизации трансляция идей нередко протекала в условиях «теологической иерархии языков», где высший уровень занимали «языки откровения» (такие, как, например, библейский иврит, арабский, санскрит), за ними шли языки «просвещенного посредничества» (такие, как латынь для средневековой Европы), еще ниже располагались «народные» языки, обладавшие письменностью (итальянский, французский, английский). Бесписьменные «народные» языки и диалекты при этом в расчет вообще не принимались. Описанная иерархия веками оказывала влияние на то, каким образом осуществлялись переводы: направлением перевода почти всегда было направление «сверху вниз», а сами переводы воспринимались их читателями как произведения, заведомо неравные оригинальным сочинениям, что иногда заставляло переводчиков предпосылать им предисловия, разъяснявшие зависимость положения переводчиков и скромность их притязаний. Неудивительно, что перевод оказывался в таком случае «деятельностью по понижению статуса (inferiorizing activity)», результат которой мог в лучшем случае претендовать лишь на служебное значение1.

В условиях такой «игры в прятки», продолжавшейся веками, вряд ли могла сложиться какая-либо «философия перевода».

Список литературы

1.Алексеева И.С. Введение в переводоведение. СПб.: Филологический факультет СПбГУ; М.: Издательский центр «Академия», 2006. 348 с.

2.Коплстон Ф. История философии. Средние века / пер. с англ. Ю.А. Алакина. М.: Центрполиграф, 2003. 494 с.

3.Плутарх. Избранные жизнеописания: в 2 т. / пер. с греч. М.: Правда, 1990.

Т. 1. 592 с.

4.Словарь античности / сост. Й. Ирмшер в сотрудничестве с Р. Йоне; пер. с нем. М.: Прогресс, 1989. 704 с.

5.Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 496 с.

6.A Companion to Translation Studies / ed. by P. Kuhiwczak and K. Littau. Cleveland; Buffalo; Toronto: Multilingual Matters, 2007. 182 p.

7.Hermans T. Translation, Irritation and Resonance // Constructing a Sociology of Translation / ed. by M. Wolf, A. Fukari. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2007. P. 57–75.

8.Translation and Cultural Change. Studies in history, norms and image-projection / ed. Eva Hung. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Publishing Company, 2005. 195 p.

9.Meschonnic H. Texts on Translation. Introduction and translations by A. Pym // Target. 2003. 15(2). P. 352–353.

10.St. Augustine. On Christian Teaching / transl. with an introduct. and notes by R.P.H. Green. Oxford: Oxford University Press, 1999. 168 p.

1A Companion to Translation Studies / ed. by P. Kuhiwczak and K. Littau. Cleveland; Buffalo; Toronto: Multilingual Matters, 2007. Р. 25–26.

153

УДК 165.191 ББК 87.22

И.Б. Циркунов

Мурманское книжное издательство г. Мурманск, Россия

РЫНДИНСКИЙ БЕСТИАРИЙ: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Аннотация. В статье рассматриваются условия возникновения современного бестиария на примере складывания Рындинского бестиария. Впервые ставим проблему изучения, с позиции философии действия и социологии поступка, возникновение современного бестиария как жанра в устном творчестве, так и игры, как вида деятельности.

Ключевые слова. Бестиарий, Рындинский бестиарий, условия создания бестиария, философия деятельности, социология поступка.

I.B. Tsyrkounov

Murmansk Book Publishing House

Murmansk, Russia

RYNDINSKY BESTIARY: STATEMENT OF A PROBLEM

Abstract. In article conditions of emergence of a modern bestiary on the example of folding of the Ryndinsky bestiary are considered. For the first time we put a studying problem, from a position of philosophy of action and sociology of an act, emergence of a modern bestiary both genre in oral creativity, and games as kind of activity.

Key words. Bestiary, Ryndinsky bestiary, conditions of creation of a bestiary, activity philosophy, act sociology.

Люди играют… Когда начали играть, неизвестно. Однако эта неизвестность весьма провокативна и напоминает вопрос из серии: что было раньше курица или яйцо? В нашем контексте вопрос мог бы звучать: что было раньше жизнь или игра? Отношения игры и культуры изящным образом определены ещё Й. Хёйзинги: «Культура зачинается не как игра и не из игры, а в игре. Антитетический и агонистический базис культуры лежит в игре, которая старше и первичнее любой культуры»1. Жизнь конечна, а игру трудно отрицать, и конца, и края ей не видно.

Из всего разнообразия игр остановимся на игре, которая, на наш взгляд, относится к разряду игр разума. Это игра имеет ряд отличительных черт. Во-первых, у этой игры есть чётко обозначенный круг авторов – богословы, писатели, поэты, художники и рассказчики-сказители. Во-вторых, есть группа наблюдателей – зрители, слушатели и/или читатели. В-треть-

1Хёйзинга Й. В тени завтрашнего дня / пер. с нидерл.; общ. ред. и послесл. Г.М. Таври-

зян. М., 1992. С. 92.

154

их, природная среда, где можно обнаружить растения и камни, где живут животные, и сам автор, в сознании которого наряду с образами реальных существ, сосуществуют ирреальные. Эти отличия значительно выделяет эту игру разума от других видов игр, диапазон которых от игры в шахматы до игры в города. Есть ещё одно отличие, которое, может быть, значительнее первого. Оно заключается в том, что эта игра становится жизнью, точнее, частью жизни автора, и вовлекает в неё некоторых наблюдателей, делая их всех частью этой игры.

Речь идёт о бестиарии (от лат. bestia, «зверь»). Из словарей можно составить сводное определение бестиария. Первоначально, это средневековый сборник статей о существующих и фантастических животных с аллегорическими и нравоучительными описаниями. Основой первых бестиариев является сборник статей зоологического и псевдозоологического характера, написанный на греческом языке, где-то в Александрии или на Ближнем Востоке, во II–III веке н.э., и получивший название «Физиолог». Исидор Севильский (ок. 560–636), автор «Этимологии», одного из важнейших произведений раннего средневековья, в одну из книг этого труда включил бестиарий. Исидор Севильский был новатором, положив начало этому самостоятельному жанру. В отличии от статей зоологических и псевдозоологических, включённых в «Физиолог» подобные статьи бестиария «Этимологии», опираясь на основной метод изложения статей – этимологический, дополнены рассуждениями о происхождении того или иного названия и его связи с сущностью объекта, которому посвящена статья. Таким образом, структуры статей бестиария были расширены. Статьи начинались зоологическими или псевдозоологическими зачином, затем шло обширное морализаторское нравоучение, как правило, объясняющее христианские начала, и завершались этимологическим рассуждением, которое можно рассматривать, как попытку эпистемологического умозаключения. При этом ещё раз подтвердим, бестиарий – это жанр, видимо, дидактической литературы, но не энциклопедия и даже не словарь. Важную дидактическую роль в бестиарии играли иллюстрации.

Однако, анализировать историю становления этого жанра и обосновывать различия между, например, Абердинским и Рочестерским бестиариями не является целью нашей статьи. Отметим лишь, что со временем, после большого перерыва интерес к жанру бестиария снова проявился. В настоящее время, под названием «бестиарий» можно наблюдать три направления развития этого жанра. Первое, бестиарии в стиле «Бестиария любви» Ришара де Фурниваля (1201–1259 (1260)). Это оригинальное аллегорическое описание существ и животных с точки зрения человека и его представления о их любовных переживаниях в форме мужских посланий и женских ответов. Своеобразным последователем этого направления можно считать Гийома Аполлинера (1880–1918), с его «Бестиарием, или кортежем Орфея».

155

Второе направление. Бестиарий как сборник статей о фантастических существах, например, произведение Х.Л. Борхеса (1899–1986) «Книга вымышленных существ». Вершиной этого направления являются различные бестиарии на интернет сайтах с громкими подзаголовками, типа «энциклопедия вымышленных существ». Здесь следует сделать два замечания. Это направление не рассматривает описания реальных существ и объектов – животных, растений и камней, что имеет место в классических бестиариях. Кроме этого, оно допускает подмену жанров. Не признавая бестиарий самостоятельным жанром, авторы, стремятся создавать так называемые энциклопедии, не заботясь о их мировоззренческом основании. Это, как нам кажется, не совсем корректно для настоящего бестиария, выхолащивает этот жанр и ведёт лишь к использованию собственно названия.

Третье направление. Бестиарий как собрание, чаще всего, устных рассказов о животных, явлениях природы и ирреальных существах локализованных данной местностью. В отличие от классического бестиария современный не содержит описания мироустройства, морализаторской и этимологической функциями. Такой бестиарий – это не рассказы о чём-то сверхъестественном или магическом, а повествование о чём-то совершенно искусственном и даже ирреальном, созданном сознательно и целенаправленно, а вот с какой целью и для чего, этот вопрос требует отдельного пояснения. При этом, следует признать, что такой бестиарий познаваем, а значит, доступен исследованию научными методами, что само по себе интересно. Познаваем, хотя бы в трактовке системности, как отношения целого и части, т.е. бестиарий как продуктивная часть, хоть и ирреальная, деятельности сознания по осмыслению окрестной природы.

Стаким бестиарием нам пришлось иметь дело во время экспедиции

встановище Рында в 2014 г. Точнее это ещё не был бестиарий, т.к. этот жанр был определён нами позднее. Это были отдельные, разрозненные рассказы или даже анекдоты о природных явлениях, животных, ирреальных событиях, инфернальных проявлениях, которые мы услышали в разное время от разных авторов или увидели позже в видеозаписях, но все они были связаны с Рындой. Вопрос с авторством Рындинского бестиария решается не просто, т.к. это устное творчество рождается и озвучивается несколькими авторами, которые в разное время играют роли как автора, так и актора. Нам известны два автора Рындинского бестиария, которыми являются наши информанты НБ и НН. Список авторов Рындинского бестиария этими информантами не исчерпывается. В нашей статье нам не удастся привести весь корпус текстов Рындинского бестиария, что не является нашей задачей, но отдельные примеры мы должны воспроизвести и как доказательство существования обнаруженного нами бестиария, и как предметную часть нашего анализа.

Бестиарий на Рынде начинается с унесённых ветром собак! В силе ветра и отсутствии собак на Рынде нам довелось убедиться на личном

156

опыте, во время одиночной экспедиции 2014 г. Тогда природа показала все свои возможности – тихую солнечную погоду, холодный дождь, густой туман, чамру (мелкий, как пыль, дождь), пронизывающую насквозь и палатку, и одежду и сильный ветер (примерно 6 баллов по шкале Бофорта). Когда-то, Рында была жилой, здесь разводили овец, коров и оленей, были собаки и кошки. Рында с конца 50-х гг. прошлого столетия потеряла статус жилого населённого пункта и у единственной семьи, живущей на Рынде, из животных был только кот. Интересно, что у другого моего информанта, работающего в летний сезон в десяти километрах вверх по течению реки, так же не было собаки, но жил кот. Здесь нам следует сделать одно утверждение о том, что летом 2014 г. коты были живы и были в чётном количестве. Сегодня и в будущем вряд ли кто-то сможет доказать истинность моего утверждения о котах. Это утверждение имеет прямое отношение к понятию «истинности Тарского» в том смысле, что определяет, как от утверждений о реальности, можно перейти к утверждениям об истинностных значениях предложений.

На сегодня известна ещё одна истина – о гибели или необъяснимом исчезновении рындинского кота или, как теперь его можно называть, Кота. Несмотря на отличие Кисаньки М.М. Бахтина, этого рыже-чёрно-белого зверя, вокруг которого сложился миф, от Кота, сильного и доброго, шерстяного и клыкастого, с мокрым кожаным носом, можно обнаружить нечто общее. Как Кот, в сознании рындинцев и коренных, и постоянно работающих там, и туристов, которые его ещё застали, так и Кисанька «…в сознании Михаила Михайловича тоже пребывала в “большом времени”…»1 Видимо, рындинский Кот – явный знак начала «большого времени», что по Бахтину означает время, в котором живут великие смыслы и происходит освобождение от бытовых мелочей, это время, где ничто не пропадает бесследно. Поэтому рындинский Кот, который теперь «гуляет по интернету», с одной стороны, продолжает традицию «улыбки Чеширского Кота» и «бахтинской кошки», и, с другой стороны, свидетельствует о складывании Рындинского бестиария, хоть и устаревшего жанра, но повествующем о чём-то большом и значительном.

Ещё одним заметным персонажем Рындинского бестиария является Белый олень. Классический образ саамского эпоса имеет право занять место в Рындинском бестиарии. Нам посчастливилось наблюдать, как одиночных оленей, важенку с лопанкой или лопанком, целое стадо, так и оленя молодого, белого, как снег. В тот день, когда мы смогли наблюдать оленя белого окраса к нам ещё не пришло осознание, что олень белый не одно и тоже, что Белый олень. Спустя некоторое время меня осенило, что я видел именно Белого оленя и он точно является животным из Рындинского бестиария.

1 М.М. Бахтин: беседы с В.Д. Дувакиным. М., 2002. С. 317.

157

Список реальных животных из этого бестиария можно было бы продолжить, но одна из наших задач состоит в том, что бы показать, на каких трёх структурных блоках или, говоря бестиарным языком, на каких трёх китах покоится это собрание рассказов.

Три кита Рындинского бестиария. Во-первых, это животные, в том числе и ирреальные, и растения. Во-вторых, это наблюдаемые антропоморфные, мифические и звероподобные иконические формы и абрисы, образованные скоплением камней, формами, складками берега реки и скал, и изображениями-контурами естественного происхождения на них. В-треть- их, это создаваемые целенаправленно акторами эмблематические объекты с символами, включая рукотворные объекты – артефакты, например, такие как кирпичи с эмблемами завода, старые утюги, битые и целые бутылки и бутыли стекла различного цвета, гурии, якоря, части рыболовных снастей

иорудий лова и другие промышленные и бытовые изделия, которые создают антропогенный ландшафт становища и среду обитания его реальных

иирреальных существ.

По первому блоку бестиария примеры приведены, по второму ограничимся только одним, но самым ярким. Именно этот рассказ дал основания предполагать о складывании Рындинского бестиария, как третьего направления из видов этого жанра. К современному мифотворчеству наш информант НН имеет прямое отношение.

Во время одной из прогулок по берегу Рынды, показывая останки судов и барж, вытаскивая из полосы осушки очередной разъеденный ржавчиной якорь-кошку, НН вдруг выпрямился и, показывая рукой на противоположный берег, на край скалы, у подножья которой виднелись развалины крытого колодца, сказал:

– Смотри! Видишь? Это наша Баба с вёдрами!

Я стал присматриваться и, правда, на скале достаточно чёткие чёрные очертания женщины, несущей два ведра – «Баба с вёдрами». А НН продолжил:

–Знаешь Куйву с Сейдозера?

–Да, – отвечаю.

–Так вот. Куйва этот и говорит бабе своей: «Сходи-ка ты в магазин. Водки купи». А она ему отвечает: «Ага». Потом смотрит Куйва, а она уже

свёдрами идёт. Легко так идёт. А он думает: «Легко идёт, значит, с пустыми». Расстроился Куйва и, ну, со всего маху об сопку. Так, с тех пор, Куйва на Сейдозере и остался. А баба-то с вёдрами увидела, что Куйва убился, так вся и обмерла, и к скале нашей прислонилась, и осталась тут навсегда.

Наш пересказ, может быть, упускает какие-нибудь детали, но посути, он верный и, опять же, укладывается в концепцию «истинности Тарского», что не решает вопрос о природе истинности посылок, но носит, скорее, эпистемологический, чем онтологический характер.

158

Третий блок Рындинского бестиария включает в себя не столько рассказ, сколько специально подготовленную антропогенную ландшафтную площадку, точнее, сопку. Информант НН дал этой сопке название «Телефонная гора», потому что это единственное, близь лежащее к становищу Рында, место, с вершины которой можно дозвониться по мобильному. Но этого мало. Первая треть подъёма на сопку, чтобы новичок вышел на нужную тропинку, обозначена четырёхконечным крестом, выложенным из трёх крупных, длинных гранитных осколков. Крест выложен в неглубокой нише, над которой поставлен вертикально заострённый и вытянутый ка- мень-указатель. Вторая треть подъёма отмечена очень приметным ориентиром – монументальной стелой в виде символа мобильного телефона с антенной. Среди нескольких небольших сейдов, расположенных на промежуточных плоскостях сопки, выделяется сейд, который стоит вертикально, как и положено, на маленьких камешках, и являет собой достаточно плоский гранитный монолит. За основу стелы взят этот вертикальный сейд, на котором из камней выравнена по горизонтали верхняя грань «корпуса мобильного телефона» и из камней надстроена «антенна».

«Телефонная гора» – это не только местная достопримечательность окрестностей Рынды, не только бестиарный рассказ, утверждающий иконическую связь с вещами и их функциями, это, в большей степени, практическое действие философа, которым является наш информант НН. Природный сюрреализм «Бабы с вёдрами» порождает романтическое восприятие и словестный ответ саамской легенде, саамскому устному народному творчеству, которое сродни, от части, искусству экфрасиса (подробное описание статуй и картин). Здесь мы имеем ввиду Куйву с Сейдозера. Саамская поэтика Сейдозера, легенда о Куйве, многократно воспетая и интерпретированная, вызывает отклик и не только в туристических кругах. Словесный ответ с Рынды становится инструментом платоновской философии – философии жизни, а «Телефонная гора» – результатом философии действия. Платон в диалоге «Федр» писал: «…следует разлагать мыслию всякую природу… если проста, наблюдать её силу, то есть какая это природа и на что способна действовать либо какая и от чего может приходить в состояние претерпевания…»1 Платон доказывает, что через действие и претерпевание вещи, можно определить её по бытию, по самой её сути.

Если строить мир и систему знаний вокруг него, используя три главные темы: природа-человек-Бог, то это прямой путь к метафизике. На Рынде нет логики, там метафизика, поэтому там живут мифы, и может быть рождён бестиарий.

Бестиарий не имеет ничего общего с зоологией, как наукой. Бестиарий, в нашем случае, – это метафизика в чистом виде. В бестиарии, что только частично сближает его с зоологией, есть перечисление некоторых

1 Платон. Диалог / пер. с древнегреч. В.Н. Карпова. СПб., 2009. С. 423.

159

существующих животных, но в бестиарии есть и нечто противопоставляющее его зоологии. Это ирреальные формы, которые, скорее, свидетельствуют о сущностях, населяющих не столько место, где это происходит, сколько сознание тех, которые по тем или иным причинам оказались в местах, где и возник бестиарий. Об отсутствии событий реального мира, которые смогли бы разбить ирреальные образы, собранные в бестиарии, мы доподлинно ничего не знаем. Но мы можем допустить, что образы бестиария так же реалистичны или истинны, с позиции «истинности Тарского», как и отсутствующие события реального мира. Но при этом, как отсутствующие события, так и образы бестиария, которые имеют отношения к сознанию авторов бестиария и, кроме того, могут, при нашем желании, быть доступны и нашему разуму.

Создание эмблем и символов на Рынде, например, выложенные на видные места кирпичи, Телефонная гора, Баба с вёдрами – это практическая комбинаторика философа-практика, который не пишет о том, что думает, а делает, что чувствует. А ещё он обладает искусством перестановок символов и эмблем и/или их выделения, т.е. акцентаций. Эта комбинаторика создаёт не только бестиарий, но и свой лабиринт на Рынде, который может стать ризомой (от фр. rhizome, «корневище»), как противовес неизменным линейным структурам бытия и мышления в современной культуре, в процессе возможного возрождения этой местности.

Бестиарий, в контексте проблемы игры, можно рассматривать как своеобразную реакцию на «мир теней». Бестиарий – это разграничение в сознании автора между реальным и ирреальным, возможно, это творческое раздвоение сознания автора по восприятию мира природы, с одной стороны, на видимое, узнаваемое, познаваемое и изучаемое, а с другой стороны, на невидимое, предполагаемое, угадываемое, созданное мыслью автора и, поэтому тоже, изучаемое. Такое разграничение, разделение – прямая дорога к сегментированию и приобретению опыта сегментирования.

Восприятие законов природы происходит по определённым схемам и правилам, а они создают известные отношения между нами и познаваемыми законами. В своё время Карл Поппер, пересматривая взгляды Канта, утверждал его правоту: «…наш разум не выводит свои законы из природы, а налагает их на природу…»1 Наш разум не выводит законы из природы, а накладывает их на природу, как шаблон, методом подбора, пока шаблон не подойдёт. Здесь проявляется и сила фаллибилизма (промежуточная интерпретация истины в научном значение), и оптативность (желательность той или иной идеи), и кеплеровская абдукция (принятие гипотез). Пока методом подбора изучаем природу, накладываем шаблон за шаблоном, а в случае пытливого ума, но не исследовательского, любителя-наблюдателя, на-

1Эко У. От древа к лабиринту. Исторические исследования знака и интерпретации / пер. с итал. О.А. Поповой-Пле. М., 2016. С. 463.

160